Из интервью журналу «Искусство кино»

 

…Нам нравится в нем порода — тавро настоящего мужчины. Но, нацеленные на духовные искания, мы чувствуем, что в этой породе есть и то, что нам не по нраву. Может быть, порочность?… Нашей тяге к подлинной серьезности сопутствует и другая. Она связана с тоской по блеску импровизации, искренней беспечности. По тому актерскому типу, когда сама натура как бы ощущает свой переизбыток… Саша Абдулов и есть «шут гороховый», то есть артист по преимуществу, представитель, как в старину понимали, срамной профессии… А самим собой он остается потому, что снижает собственный образ «звезды». И образ чистого юноши, и завзятого ловеласа, и ничем не гнушающейся «шестерки», и искусителя с пустыми глазами… Так или иначе? — актер словно издевается, впрочем, вполне невинно, над теми, кто всерьез верит его имиджу мужчины, у которого «все в порядке». Он расширяет границы амплуа плейбоя, ковбоя и героя-любовника…

 

…Я не считаю себя ни интеллектуалом, ни интеллигентом. Но у нас очень любят ущербных людей. Правда, в несколько ином смысле. Если бы я был уродливее, я был бы ближе. Был бы несчастнее — стал бы совсем близким. Это наша психология. На бесцветном, в лучшем случае сером фоне выделяться — дурной тон. У нас даже в кино красивые женщины не нужны… Разве что Любовь Орлова… А дальше? Дальше пошли серые мыши. Красивых баб уродовали несуразной одеждой, платочками и еще черт-те чем… Порода вымерла. Недавно снимался с партнершей-итальянкой… Ей и играть-то ничего не надо… (Помню, я ехал в поезде со старой актрисой Татьяной Окуневской, между прочим, прошедшей лагерь. Это ей не помешало остаться женщиной…) Так вот, эта итальянка ни слова не знает ни по-русски, ни по-английски, я знаю пятнадцать английских слов, но мы прекрасно понимаем на площадке друг друга. Потому что для этого знать язык не обязательно.

Актриса должна быть красивой. Мы же играем красоту. Я должен называть ее принцессой…

Я придерживаюсь правила: партнер никогда не виноват. Если чего-то на площадке не произошло, значит, это во мне чего-то не случилось…

1992

 

Известно: актеры — это дети, только у них пи-писка больше. Если меня тянет к партнерше и она мне доверяет, я горы сверну. На меня безумно действуют запахи. Если меня что-то зацепит, все остальное я нафантазирую, смогу простить тысячи недостатков. Понимаете… Но если партнерша — красавица, но в ней есть что-то, меня покоробившее, все, проехали — я буду играть с ней, как со стулом. Ведь сколько прекрасных манекенщиц, а меня они не трогают. Моя история другая; помните фильм Дино Ризи, с Витторио Гассманом в главной роли — «Запах женщины»?… Когда в толпе слепого мужчину ведет, манит присутствие женщины…

Я однолюб, я абсолютно домашний человек, но мне необходимы новые краски, новые чувства, новые нюансы. Все это безумно трудно объяснить. Иногда я вдруг начинаю страшно хотеть партнершу, меня начинает просто колотить. А иногда все замечательно, работаем нормально, но волшебный ток отключен. Как-то на съемке режиссер нервничал, что у актрисы тусклые глаза. Я ему говорю: «Подари ей цветы, ты, „совок“, посмотри, что будет». Он побежал, принес. Глаза у нее загорелись, цвет лица даже изменился. Как мало для этого надо. Мы все забыли, как вести себя с женщиной. Я хотел бы сыграть с Роми Шнайдер и Мерил Стрип. Мерил Стрип, она загадочна, я ее не понимаю и хотел бы попробовать разгадать. Наши красавицы актрисы могут быть эффектными, но почти никогда не бывают таинственны, а это совершенно другой тип притяжения. Ну, а Роми Шнайдер — это просто женщина. Я помню, кто-то из наших режиссеров привез с Каннского фестиваля фотографию: он сидит, обнявшись с Роми, у нее бретелька платья упала, и обнажилось плечо. Я представил себя рядом с ней — меня повело.

Я не хочу обижать никого из наших актрис. Но даже если они, что называется, сексапильны, они все равно не эротичны. Тут сказываются и гены, и воспитание. Еще лет десять назад я сказал: есть женщины, а есть неизвестно что — женский пол. Этому полу все равно, как его воспринимают, он мертвый. И хотя люди женского пола могут обладать прекрасной фигурой, осанкой, манерами, все это уже становится неважным. Да простят меня советские артистки, но когда у кого-нибудь из них вот такая попа, а она переживает, что ее не снимают, и говорит, что у нее такая конституция, я не могу этого понять. Даже если она очень талантлива. Это и есть непростительное, «совковое» отношение к своей внешности. Но есть и другие. Они едят ту же еду, дышат тем же воздухом, ходят в те же магазины… Можно как угодно относиться к Ире Алферовой — актрисе, но выглядит она превосходно. Или Таня Друбич. она работает, из-за руля не вылезает, с ребенком возится и всегда прелестна. В «Гении» я снимался с Ириной Белогуровой, ухоженной, женственной, подтянутой.

Вообще все это относится и ко мне. Каждое утро я даю себе слово ходить в бассейн, заниматься спортом, но не делаю ничего из этого. Я не могу сказать, что нахожусь в своей лучшей физической форме. Хотя категорически не хочу быть этаким Сталлоне с накачанными мускулами. Понимаете, мне обидно, что мои данные так мало использованы. Я ведь занимался фехтованием, плаванием, могу бегать, прыгать, вожу почти все виды транспорта — это не каждый умеет делать. А у нас почему-то стесняются все это показать на экране. Недавно я смотрел нашу старую комедию «Волга-Волга» и буквально визжал от восторга. Куда все это делось? Почему мы разучились так снимать?…

Я хочу снять детектив. Не пиф-паф-ой-ой-ой. А как «Аферу». И чтобы все было красиво, чтобы все были бы красивыми и чтобы даже убивали красиво… Я придумал такой кадр: огромная толпа на Тверской, а в середине мы снимаем скрытой камерой невероятно красивых, классно одетых мужчину и женщину. Они бы шли, а их было бы видно издалека…

…Я сейчас репетирую с Мариной Нееловой, у Камы Гинкаса… Она красива, она изумительная актриса.

Как-то после спектакля Камы Гинкаса «Тамада» я подошел к нему и попросил разрешения репетировать во втором составе. Сам от себя не ожидал такой прыти.

 

…Я отказался играть Коровьева в фильме Юрия Кары, притом что это абсолютно моя роль. Ну, буду ждать. Климова, например. Потом он найдет контракт и снимет… но не меня, а американского артиста. А я со своей репутацией «звезды» окажусь в говне и не сыграю.

У меня так мало режиссеров, с которыми я хочу работать и которые действительно знают, что можно из меня вытянуть. Я сам пытаюсь выдергивать себя из определенного амплуа. Если бы я играл одних героев-любовников… Если бы я сам к себе так относился… Самое смешное, что помимо профессии я не зарабатываю ни копейки. А воровать негде. И у меня нет богатых мамы с папой. Я существую как существую. Хотя что-то меняется. Иногда думаю: вот у меня миллионы, я покупаю дом с бассейном, тренажерами, на время успокаиваюсь, занимаюсь одним делом, не разбрасываюсь… У меня нет денег. Я только что получил квартиру. А вы знаете, сколько стоит кресло? Пять моих съемочных дней.

 

Мне непонятна брезгливость наших молодых артистов. Они ни за что не унизят себя участием в массовке. Когда я учился на первом курсе, я ночевал на «Мосфильме», потому что страшно хотел сниматься. Я понимал: вот один эпизод, другой, третий — и когда-нибудь… Я верил в то, что это произойдет, на остальное мне было наплевать. Да, я шестнадцатый раненый в четвертом окопе, меня не видно, но зато как драматично я тяну голову… Никто не вспоминает о том, что я делал первые шесть лет в Москве. А я днем снимался в одной картине, ночью — в другой. В тех же окопах, разумеется… Но мне не стыдно.

Я никогда не стеснялся зарабатывать. Хотя есть фильмы с моим участием, которые я никогда смотреть не буду. Если относиться к себе слишком серьезно, то это может стать ловушкой… Наверное, да, есть в этом нечто позорное. Но мой позор должен быть хорошо оплачен. И я не хочу, чтобы о моих чувствах кто-то знал. Это мой стыд — я его ни с кем не разделяю…

С голоду я не умираю, поэтому к Алексею Герману, например, если пригласит, буду ездить на свои деньги и возьму отпуск в театре. Я же не идиот, я понимаю, где мне приходится сниматься, и я — хочу или не хочу — сам режиссирую на площадке и даже хочу снять фильм. Но не потому, что считаю себя режиссером. Просто надоело. Да, картина может быть дерьмо, но ведь я работаю, я стараюсь — это не то что на секундочку зашел. Другой вопрос — что получается. В кино актер, к сожалению, ни за что не отвечает. Хотя нет, в случае провала зритель обвиняет не режиссера, а актера. А в театре — совсем другое дело. В театре спрашивай с меня. Меня там никто не монтирует, и я отвечаю за каждую минуту пребывания на сцене, даже под пыткой…

 

Актер всегда должен быть в тонусе, актер должен играть. Играть во что бы то ни стало, иногда даже через силу, в каком-нибудь дерьмовом кино… Попробуй год прожить без тренажа — это конец, это потеря профессии… Вот я люблю эти черные джинсы, я из них не вылезаю, мне в них удобно, я знаю каждое пятнышко. А у меня есть брюки, которые я надеваю раз в год. Так и с ролями. Наши более или менее хорошие режиссеры ищут западных контрактов, а это значит, что у них будут сниматься западные актеры, нам же достанутся в лучшем случае вторые, третьи роли. Но я играл с Франко Неро, играл на равных… Я не верю, что наши актеры хуже тех, западных. Просто мы совсем в другой ситуации. Все мы… И в этой нашей ситуации ни для кого исключений нет. А наиболее одаренные, те, которых «все хотят», беззащитны так же, как и начинающие артисты. Всеобщее недовольство рождает в конце концов всеобщее удовлетворение. Оно же — равнодушие или высокомерие. В результате мы все оказались квиты, пропустив момент, когда вместо наших лучших артистов на сцену вышли Игроки. Апофеоз банкротства — «звездный» спектакль того же названия во МХАТе. Трагикомизм этой постановки состоит — помимо прочего — в неожиданной подмене профессионального существования. Признанные мастера театра подают свои реплики, как эстрадные репризы, окончательно, кажется, освободившись от чувства партнерства и «отдыхая» в паузах, пока работают другие, а эстрадный маэстро Хазанов, смирив естественное для себя премьерство, пытается овладеть навыками ансамбля.

Вы никогда не замечали того, как интересно наблюдать за животными? Хотя бы даже в телепередаче. Вот лев лежит и не двигается. Вокруг копошится его потенциальная добыча. Но он спокоен. Он сейчас не голоден и потому никого не трогает. Это первый план. И сыграть его чудовищно сложно. А смотреть на то, как артист глубокомысленно выдавливает из себя подтекст. не знаю, — эти хитрости нам известны. Ведь сколько лет мы были вынуждены через шестнадцатый план донести со сцены нечто, произнося какую-нибудь самую обыденную фразу, чтобы до зрителя дошло, что именно я имею в виду. Нельзя было просто спеть: «Вихри враждебные веют над нами». Хотел я того или не хотел, но я должен был обкакать эти «вихри». Так, чтобы, с одной стороны, все было «тонко», а с другой стороны — всем понятно. Теперь этого от нас уже не требуется, но азы актерской профессии профанированы, утрачены, рассеялись в тумане давным-давно.

 

Сергей Соловьев пригласил меня сниматься в картине «Дом под звездным небом» на эпизод, где я играю в чудовищном гриме алкаша. Тот со своим напарником на аэродроме ворует баки от самолетов и продает дачникам для душа. Ma-аленькая такая сценка: приношу этот бак, а Ульянов его покупает. «Так это же, — говорит, — от бомбардировщика!» — «Ну и что, что от бомбардировщика?!» Вот такусенький эпизодик. И все.

Я пришел, сняли. А через неделю — звонок. Сергей Александрович говорит: «Понимаешь, Саша, так получилось — мы посмотрели материал, забавно! А у меня по сценарию персонаж, которого играет Ульянов, умирает. Вы вроде так хорошо с ним разговаривали — тебе необходимо быть на похоронах. Давай мы продлим твою роль». Продлили. Как только на похоронах начинали играть гимн Советского Союза, я принимался орать: «Я этого не вынесу!» Сняли и это.

Через неделю опять звонок: «Понимаешь, ты ведь был на похоронах и так там убивался по поводу кончины, что на поминках-то тебе обязательно надо появиться». Сняли эпизод на поминках.

Все хорошо, но через неделю опять звонок: «Ты знаешь, у меня по сценарию вся семья уезжает в Америку. А ты так здорово на поминках прощался, что проводить-то уж должен». Сняли проводы.

Через неделю еще звонок: «Саш, ну, тут вообще такая ситуация, я в конце всех убиваю, давай и тебя убьем?» Я говорю: «Давай». И сняли, что меня убивает шальная пуля, когда я несу пропеллер от самолета. Я только и успел при этом сказать: «А вентилятор-то как же?» И умер.

И вот после этого — вновь звонок. Говорю: «Сережа, все! Ты меня убил!» А он говорит в ответ: «Вот в этом-то и дело. Будем снимать похороны…»

 

В «Двенадцати стульях» я играл маленькую роль мужа Эллочки Людоедки — инженера Щукина, который голым стоит на лестничной клетке. Играл я там без дублера. Подумайте, каково это: только все в жизни начинает складываться нормально, можно сказать, жизнь наладилась, и вдруг — бац — по первой программе телевидения меня показывают голым на весь Советский Союз, наутро повторяют еще… Тоже, секс-звезда, понимаете ли…

А что сделаешь? По сценарию-то голый, значит голый совсем, в фуфайке уже не выйдешь.

А снимали мы это в нормальном доме на нормальной лестничной клетке. То есть приехали, позвонили в дверь, открыла нормальная женщина. Говорим: «Извините, вот артист Абдулов, можно мы у вас его намылим?» И вот я мылюсь себе спокойно, ничего не подозреваю. А в это время по дому слух пошел, что голого Абдулова выводить будут. Народу много набежало, причем одни женщины. А я-то этого не знаю…

Входит ко мне администратор и говорит: «Саша, давай, все готово, выходи. Там Марк Захаров, Нахабцев — оператор, Миронов…» Я так спокойненько открываю дверь… И. Немая сцена… Говорю: «Я не пойду! Что хотите делайте, но я не выйду». Народу говорят: «Товарищи! Разойдитесь, актер стесняется, молодой еще. Потом в кино посмотрите». Народ ни в какую… Тогда Захаров говорит: «Саш, ну выходи, работа такая». Набрался я смелости, открыл дверь и рванул, как на амбразуру. И тогда вся толпа сделала так: «У-у-у-у.» И разошлась.

 

…Знаете, когда встречаешься с журналистами, которые пишут о тебе глупости и мерзость, возникает желание просто убить, прости господи. Таких людей нужно наказывать. Я никого не ущемляю, ради бога, пишите что угодно. Но не такое же… Если в мозгах, кроме мерзости, ничего нет и писать нормальные рецензии не хватает ума, лучше уйдите, уйдите из профессии. Вы же понимаете, что есть плохие и хорошие журналисты, так же, как плохие и хорошие врачи, плохие и хорошие артисты… Идиоты, которые, безусловно, есть в журналистской среде, накладывают отпечаток на всю журналистику. Они, идиоты, есть в каждой профессии, но вы — публичные люди и должны осознавать, что наносите неизлечимые раны. Если бы в России действовали нормальные законы, газету после какой-нибудь очередной «утки» должны были бы закрыть. В Америке, например, и закрыли бы, разорив хозяев. Представляете, что написали о Пуговкине: дескать, он бродил пьяный по площадке, распугивая всех присутствующих… Как можно писать о нем такое? Это большой русский артист. В семьдесят шесть лет человек работает в полную силу, как ни один молодой не сможет, и после этого — писать о нем такое. Я молю Бога, чтобы он не читал дебильных статей, потому что если прочтет, то, как человек эмоциональный, впечатлительный и ранимый, может получить еще один рубец на сердце.

Однажды со мной была история из той же серии с телепрограммой «Времечко». Они взяли и дали в эфир новость: Абдулов попал в автокатастрофу, сломал обе ноги, истекает кровью, «скорая» увезла его в больницу… Я тогда думал об одном: не дай бог, чтобы моя мама в тот момент смотрела телевизор. Страшно подумать, чем бы это для нее могло кончиться. На самом же деле машина слегка ударила меня по ногам, но никаких переломов не было.

Как-то раз директору «Ленфильма» Виктору Сергееву пришла телеграмма следующего содержания: Абдулов прячет сценарий, «замалчивает» имена создателей мультфильма «Бременские музыканты» (речь идет о съемках фильма «Бременские музыканты С^о») в интервью журналистам, «наносит моральный ущерб авторам оригинального произведения». Подпись: «Гладков, Ливанов, Энтин». Для контакта прислан домашний адрес Ливанова… Но ведь это же неправда, я в каждом интервью вспоминаю добрым словом Гладкова, Энтина и Ливанова. Я всегда очень тепло говорю о них и считаю музыку Гладкова гениальной. А дело в том, что, скорее всего, им в руки попала публикация, автор которой просто опустил мои слова про них. Я никогда и никого не хотел обидеть… Мир таков. Есть добрые люди, а есть те, кого наша работа над фильмом раздражает: «Как так! Они работают, а я нет!» Обыкновенная человеческая зависть… Я давно готов к этому. Я вообще думал, что вся эта чехарда начнется гораздо раньше. К моему счастью, началось только сейчас, и я успел многое сделать. Сейчас меня не выбить из колеи…

Надо работать, делать кино. Экран рассудит, кто прав, кто виноват. Придет зритель — я был прав. Не придет — я виноват…

Я устал от чернухи на экране. От ущербности. У меня есть задача: чтобы в картине не было ни одного уродского лица. Я не снимаю криминала, насилия, не истязаю животных. Не использую «любых средств» для достижения цели. Я делаю нормальную детскую сказку. Никому не желаю зла…

Вообще вокруг картины уже сейчас ходит невероятное количество слухов, например о том, что я утвердил на роль принцессы фотомодель Полину Ташеву только потому, что она супруга нашего сопродюсера Бориса Зосимова. Я знаю Борю лет двадцать, но когда приглашал Полину, даже не подозревал о том, что она его жена. Я спросил у него: «Кого снимаем? Дочку?» Он говорит: «Жену!» А потом выяснилось совсем печальное для меня — как для режиссера — обстоятельство: в тот момент Полина была беременна… Об этом знали три человека: Полина, Боря и я…

Еще очень много говорят про неких тайных спонсоров фильма, про Бориса Зосимова, Александра Коржакова… Но позвольте, никакой тайны мы из этого не делаем… У меня вообще такое ощущение, что эта картина снимается всеми теми, кто любит «Бременских музыкантов». Многие помогают абсолютно бескорыстно. Люди сами приходят, открыто предлагают деньги. И какие люди… Съемки в Баку происходили под личным патронажем сына Гейдара Алиева — Эльхама. Коржаков дал для съемок свой личный катер — четырехместный тримаран «Стрингер» с мотором «Джонсон» в семьдесят лошадиных сил, мало того, он позволил нам его разрисовать под огнедышащего китайского дракона. В Египте, Азербайджане, в Питере — везде нам давали зеленый свет. Получается настоящее народное кино. Не случайно картина уже получила статус национального фильма. Получается этакий «Клуб одиноких сердец сержанта Пеппера»: «Клуб фанатов „Бременских музыкантов“».

В разные периоды жизни меня преследует этот сюжет. Точно, «Бременские музыканты» возникали в разные периоды моей жизни. Может быть, потому, что это, по сути, история об актерах. И она, эта история, мне безумно нравится. Я помню, в юности мы просто с ума сходили от всего этого. Самодельные гитары, танцплощадки, и в том, что касалось гитар, я считался одним из первых знатоков, потому что мой отец был главным режиссером театра, и я договорился там со звуковиками, и они дали мне усилитель «Ум». Представляете, в то время у меня был свой усилок… Сейчас уже не понять, что это значило тогда — гитарист, да еще со своим усилителем. Я разбирал телефонные трубки, делал звукосниматели, вытачивал гриф. Пел Битлов и из-за них начал усиленно изучать английский язык в школе, хотелось понимать, о чем они так зажигательно поют.

Потом выяснилось, что абсолютно не про то, о чем я думал. Однажды в наш город приехала девочка, дочь военного, и сказала, что видела «Битлз» в Германии. Она сразу стала первой леди города. На нее смотрели, как на богиню. Она видела «Битлз»… Это было невероятно. Причем она-то как раз была от них не в восторге: «Ну, видела, ну и что с того… Ничего особенного». А мы ей говорили: «Дура.» Даже в то время не все же балдели от Битлов. У нее просто было свое мнение на этот счет, что, кстати говоря, совсем не плохо…

А для меня «Битлз» и до сих пор остаются моими кумирами. Я даже в картине сделал абсолютно откровенный ход, можно сказать, отважился на прямое цитирование: в конце фильма бременские музыканты выходят в костюмах, как у Битлов на обложке «Сержанта Пеппера», а потом они улетают на воздушном шаре с надписью: «Yellow Submarine». Это мое «спасибо», это мой поклон тому времени. Вообще, лейтмотив этой истории, а именно строка из песни: «Ничего на свете лучше нету, чем бродить друзьям по белу свету» — она навсегда останется в двадцатом веке. Она уже и сейчас не всем понятна. Спросите об этом молодых, и они вам ответят: зачем бродить, когда можно взять у папы двести долларов, купить билет на самолет и полететь куда захочешь. А что значит — бродить? Что за глупость такая? Сам глагол «бродить», он как бы истончается, уходит из обиходного языка…

А уж мы-то побродили… Всю страну объездили… И автостопом тоже. Всякое бывало. Это то, что меня грело и греет до сих пор. Я помню, как студентом впервые попал в Питер. Мы накопили денег на билеты, приехали и, восторженные, пошли в БДТ на «Гамлета». Показали там свои студенческие билеты, сказали, что нас в Москве пускают по ним во все театры. И администратор БДТ произнес замечательную фразу: «А меня не интересует, что у вас там на периферии творится…» А после спектакля у нас совсем не осталось денег… Мы пришли на вокзал, видим: девушки стоят. Подошли, вежливо попросили сколько-то рублей на билеты. И девушки дали… Хотя, кажется, мысленно попрощались со своими деньгами. А мы потом встретились с ними в Москве, отдали долг и подарили большую шоколадку «Бабаевская»… К сожалению, а может, к счастью, в моей жизни мало что изменилось. Я редко бываю дома. Мои близкие — мама, брат, любимая женщина — почти меня не видят. Дошло до того, что мой бордоский дог Чак однажды от меня шарахнулся. Но в этом — суть актерской профессии. Постоянные перемены. На съемках «Бременских…» в египетской пустыне я оказался в древнем каньоне. И там понял, что такое вечность… На меня вообще сильно действуют огонь, вода, горы. Это такой адреналин — не передать…

Я очень люблю свой дом… Я построил его для себя и своей мамы. Причем построил дико смешно. Совершенно не знакомый мне человек, владелец лесопильного комбината, во время ни к чему не обязывающего застолья вдруг сказал: «Что ты такой грустный? Я помогу тебе с домом». Я был убежден, что это пьяный разговор и на нем все закончится. А через неделю — звонок: «Пришли фуры с брусом, досками и вагонкой. Куда разгружать?» Вообще в моей жизни друзья играют огромную роль…

Иногда люблю укрыться на даче и никуда не выходить… Обожаю, когда приходят друзья. Я построил во дворе кухню — очаг, казан, мангал… И самый счастливый момент — когда друзья там готовят. Один — рыбу, другой — шашлык, третий — хашламу. А потом все собираются в беседке…

 

Я точно не тот Иван, который не помнит своего родства. И раньше было хорошее, и сейчас оно есть.

Меня часто спрашивают о том, что, дескать, в ваших «Бременских музыкантах», Александр Гаврилович, незримо присутствует Марк Захаров. Но ведь иначе и быть не могло. Захаров — мой учитель. Он сделал меня артистом. Я снялся во всех его фильмах, двадцать пять лет работаю в его театре. У меня теперь под кожей сидит Захаров. Это мой порох, моя энергия. Захаров — гейзер фантазии. С ним рядом иногда даже трудно находиться, от него энергия идет на четыре километра вперед. И это совсем неплохо, если я вдруг что-то украду у Марка Анатольевича. У него есть что красть. И потом, я краду не у чужих. Театр — наш общий дом.

Считаю огромной своей удачей то, что пригласил на роль короля Михаила Пуговкина. Пуговкин — это сила. Я вообще считаю преступлением то, что его почти восемь лет никто не снимал. Это просто… это убийство… На Западе такого классного артиста снимали бы каждый день. А у нас память короткая. Зато теперь, когда он появился в «Бременских…», режиссеры едва не завалили его предложениями. Знаете о том, что Пуговкин тридцать лет не летал на самолете? Просто боялся. А со мной полетел, сказал: «Тебе верю».

Когда я предложил Александру Коржакову роль начальника службы безопасности Короля, меня многие отговаривали. А сейчас я не то что не жалею — я рад, что не послушался советов. Коржаков оказался классным артистом. Его роль по сравнению с тем, что было в сценарии, выросла раз в десять. Он настолько конкретен и знает, что делает, что иного артиста научить этому было бы безумно сложно. Он всегда собран. На площадку приходит первым и уже загримированным. Все актеры потеют на съемках и иногда начинают ворчать на режиссера: «Ну, давай, снимай скорей.» А от него я слова худого не слышал. И это притом, что он одет теплее всех — всегда в плаще и шляпе. С него пот течет в три ручья, а он аккуратно отойдет в сторонку, промокнет лоб и щеки платком и опять стоит и ждет своего выхода. Хотя вполне мог бы сказать: «Надоело.» Однажды они с Пуговкиным простояли, прождали с часу дня до девяти вечера, и я их так и не снял. Молодые артисты подчас позволяют себе хамские выходки. А здесь — школа, культура, воспитание.

Наши «Бременские музыканты», они пронизаны ностальгией по прошедшему. И это естественно… Да, я по многому скучаю, я уже многого не могу… Глупо сейчас было бы пойти на танцплощадку. И я этого уже никогда не сделаю. А когда-то и драки были, и все такое… Я уже другой. Перестал быть Трубадуром, но еще не стал Королем. Однако надо помнить, всегда помнить то, что было. Мы слишком быстро все забываем. Мне один мудрый человек сказал: «Сказка прочитывается человеком трижды: в детстве, в зрелости и в старости». Мой фильм — сказка, которую я прочитал в сорок шесть лет. Говорят, что любимые книги можно перечитывать и раз в пять лет — все равно каждый раз получается так, будто читаешь заново… Когда мне скучно, я могу открыть «Мастера и Маргариту» на любой странице. С какой страницы начинать чтение — мне все равно… Ельцин хорошо сказал: «Встал в два часа ночи, на трезвую голову, взял томик Пушкина…»

Кто-то мне рассказал на этот счет замечательную историю. Это безотносительно личности президента… В одном творческом союзе был секретарь — клинический идиот. Воспитание — на уровне «Курочки Рябы». Читал буквально по слогам. И все это знали. Открывая какой-то съезд, он изрек: «Вы знаете, я тут с утра проснулся, взял с полки томик Плутарха…» Зал рухнул… Такой вот Кафка Корчагин…

 

Можно считать, что картина «Бременские музыканты» — это мой режиссерский дебют в кино. Наверное, так… Хотя несколько лет назад я снял документальную ленту «Храм должен остаться храмом». Это был фильм-концерт, снятый по мотивам того представления, что мы устроили на «Задворках» Ленкома. Сбор пошел в пользу восстановления храма Рождества Пресвятой Богородицы в Путинках.

Мой дебют как театрального режиссера, думаю, впереди. Хотя уже лет пять существует моя антреприза, под маркой которой был выпущен пока толко один спектакль. Поставил его Петр Штейн по пьесе Гладкова, Энтина и Ливанова «Бременские музыканты». С этим спектаклем мы ездили по всему бывшему СССР, участвовали в предвыборной кампании Ельцина, в культурных акциях «Президент Белоруссии — детям Белоруссии», «Жена президента Украины — детям Украины», «Дети Москвы — детям Закавказья». Последняя акция проходила в Армении и Азербайджане. Кажется, впервые за истекшие десять лет самолет из Еревана перелетел в Баку — и его не сбили.

Думаю, мы можем претендовать на место в Книге рекордов Гиннесса: за год сыграно двести двадцать шесть спектаклей. В спектакле заняты замечательные ребята — все из разных театров, разных коллективов. Удивительно двигаются, очень пластичны. Хотя для кино я собрал другую команду, имена такие — называть страшно. Король — Михаил Пуговкин, Армен Джигарханян — сыщик, не исключено, что атаманшей будет Инна Чурикова, Олег Янковский — старый трубадур, Филипп Янковский — молодой трубадур, Вячеслав Невинный и Нина Усатова — старые ослы, Сергей Степанченко — осел молодой, Александр Лазарев и Светлана Немоляева — будут играть пожилых собак, Лазарев-младший — молодого пса, Леонид Ярмольник — петуха в молодости, Сергачев — старого петуха, Александр Збруев — кота-отца, Михаил Глузский — кота-дедушку, а Дима Марьянов — молодого кота. Я тоже буду сниматься — сыграю шута, ведь кто-то же должен быть шутом.

Петь будут не менее известные голоса: Лариса Долина, группа «На-На», Филипп Киркоров, Кристина Орбакайте, Юрий Шевчук. Я не набрался наглости петь сам, а вот Армен Борисович Джигарханян собирается. Думаю, получится замечательно. На роль принцессы я нашел удивительной красоты девочку, в созвездии прославленных имен будет никому неведомая Полина Ташева.

Сергей Александрович Соловьев, имея в виду мою антрепризу, называл меня Карабасом-Барабасом. Однажды я пришел к нему и от имени Карабаса-Барабаса предложил написать сценарий «Бременских музыкантов». Поначалу он отнесся к затее скептически, потом стал заводиться, потом по-настоящему увлекся и написал замечательный сценарий, хотя и очень далекий от первоначального текста пьесы. Соловьев шел от музыки Гладкова, стихов Энтина и нашел им новое применение.

Хочется снять кино, которое зрители будут смотреть не день, не два и не три.

И очень хочется сказать огромное спасибо тем, кто в недавние, но очень трудные времена призывал нас просто шагать по дорогом, просто доносил до людей дух братства, дружбы, свободы. Сейчас совсем другие времена.

Мы жили в коммуналках и не понимали, зачем запирать дверь на замок. Сейчас первое, что мы делаем, приезжая в новый дом, — ставим стальные двери и железные решетки… Сейчас для зрителя понятнее: «Ничего на свете лучше нету, чем, друзья, кататься в „Мерседесе“». Наш фильм — не про это. Мы делаем сказку. Для какого возраста? Не знаю. Для какого возраста «Обыкновенное чудо»?… Сюжет «Бременских музыкантов» знают все, но и сюжет «Гамлета» тоже все знают, а все равно смотрят по десятому разу. Интересно ведь не «что» смотреть, а «как» это сделано… Вот и мне интересно «как»… Как я подам эту хрестоматийную историю. Я нашел, по-моему, соответствующее ее масштабу и смыслу пространство — степь. Гумилев говорит: ландшафт формирует сознание. В Москве не скажешь: «Ничего на свете лучше нету, чем бродить, друзья, по белу свету»… Ну, даже если и сказал, а дальше куда? На Тверскую? А в степи дорога — все, а цель — ничто… У нашей сказки нет границ… Если отвечать на вопрос: «Где это происходит?» — ответ один: «Где-то на нашей планете…» Какого времени костюмы — не знаю. О чем наша история — обо всем добром, что в человеке есть, о том хорошем, что еще осталось в нем. Хочется сделать такую картину, чтобы потомки, которые когда-нибудь будут ее смотреть, поняли бы, что мы были добрыми людьми…

Про деньги на фильм даже боюсь говорить… Нашлась группа безумных, преданных кино людей… Без друзей, которые финансируют картину, не было бы ничего. Бесконечно им благодарен… У меня работает замечательный художник Сергей Иванов, замечательный художник по костюмам Валентина Конникова, молодой талантливый оператор Артур Гимпель. Сергей Рудницкий сделал фантастические аранжировки и дописал недостающую музыку к фильму, не отступая при этом от музыкальной стилистики Гладкова. Он как будто вывел его музыку в иное время, в другое измерение. Очень мощная собралась компания… Столько людей хотят мне помочь… Мой товарищ, волей судьбы по несчастью оказавшийся директором «Ленфильма», Виктор Анатольевич Сергеев, предложил нам павильоны своей студии. А всю натуру мы будем снимать в степях Калмыкии — никогда и нигде не видел такой красивой степи…

Я банально старомоден. Не меняю друзей. Не дружу с кем-то только потому, что с ним выгодно дружить. Мне почему-то стыдно даже от подобных мыслей. Кажется, что такой дружбой я оскорблю этого человека. А что до детского мюзикла, то думаю, эту нишу пока еще никто не занимал. Не говорю про сделанное Роланом Антоновичем Быковым. Дай бог нам хоть чуть-чуть приблизиться к нему.

Конечно, фильм требует огромных затрат. Одной аппаратуры куплено на триста тысяч долларов. Нужно сшить восемьдесят костюмов. Такого в нашем детском кино давным-давно не бывало. И все же верю, что фильм себя окупит — и очень серьезно окупит. У нас огромная русскоязычная аудитория. Все бывшие союзные республики. Смешно слышать предложения типа: «А давайте фильм продадим в Данию». Дания вся размером с Химки-Ховрино. Нам хватит своего зрителя.

Глупо делать проект заведомо убыточный. Это все равно что делать малобюджетное кино. Для меня это — мало кому нужное кино. Зачем оно? Хочешь попробовать свои силы? Бери тогда вэхаэсную камеру и пробуй себе на здоровье. Деньги-то зачем выбрасывать? Фильм, снятый за двести-триста тысяч, никогда себя не оправдает. Мало положил, еще меньше возьмешь.

Меня очень обескураживает название телерубрики «Кино не для всех». Все время думаешь: для тебя это или не для тебя? Дебил ты или не дебил? У нас в театре был замечательный старик — актер Соловьев. Он говорил гениальную фразу: «Не знаешь, как играть, — играй странно». Вот это можно отнести к современным режиссерам. Не знают, как снимать, — снимают странно.

Во всех нас генетически сидит Шура Балаганов. Почему-то непременно надо сказать, что спектакль обошелся в пятьдесят тысяч долларов, хотя видно же, что постановка еле-еле тянет на десять. Я не знаю, сколько будет стоить фильм, — знаю, что очень много. Есть вещи, которые не оценить в деньгах. Скажем, в сценарии есть кадр, где сыщик прилетает на «Руслане». Сколько стоит арендовать такой самолет? А мне дают его бесплатно. Но все равно денег не хватит, и если вдруг найдутся люди, которым небезразлично, дойдут ли до экрана «Бременские музыканты», то мы будем благодарны каждому, кто захочет помочь картине. Это мой первый фильм, у меня нет тотальных амбиций, я понимаю, что сделать все самому невозможно. За любую помощь большое спасибо и низкий поклон. Никакого режиссерского самовыражения.

 

Помню, мы отмечали юбилей моей антрепризы и мой же день рожденья… Некоторые сетовали по поводу того, что я не сел посередине сцены, в вальяжной позе, и не принимал поздравления от коллег. Нет уж, раз мы празднуем десятилетний юбилей антрепризы, созданной актером, то сам он должен абсолютно во всех антрепризных спектаклях участвовать.

В спектакле «Все проходит…» мы с Ириной Алферовой играем супругов с двадцатилетним «стажем» семейной жизни, которые переживают не самый легкий период; естественно, с этим связаны взаимные обиды, душевная боль, подозрения… Критика писала что-то в духе: «Алферова и Абдулов играют, по сути, самих себя. Видимо, из-за личных обстоятельств и возникающих персональных ассоциаций им тяжело играть.» Нет, мне с Ирой не тяжело играть. Сам пригласил ее на эту роль, потому что она прекраснейшая актриса. Не надо путать жизнь и театр. Я — хозяин антрепризы и отвечаю за качество ее спектаклей. На сцене передо мной актриса. А уж что у нас за кулисами происходит, кем эта актриса мне приходится — дочерью, матерью, бывшей женой, это ни для кого не должно быть важным.

В день зарплаты в театре ко мне приходит бухгалтер и стыдливо дает деньги. А у меня в это время сидят друзья. Они спрашивают: «Это что?» — «Зарплата народного артиста России», — отвечаю я… Не буду говорить, сколько это в абсолютном выражении…

У нас в России почему-то особенно любят несчастных людей… Понимаете, я выбрал такую профессию, что у меня по определению должно быть все хорошо. Все должны знать о том, как у меня все здорово, о том, какой я замечательный. Девочки должны вздыхать, мальчики — завидовать. Если я буду говорить, что мне плохо, они меня через месяц возненавидят. Никого мои трудности не должны волновать. Меня с детства приучили не перекладывать собственные проблемы на чужие плечи. Упаси господь, чтобы меня считали несчастным, обиженным. Ненавижу, когда меня жалеют. Зверею от этого. Взрослый мужик, сорок восемь лет, руки-ноги целы. Я должен все в жизни делать сам. Иначе я — тряпка.

Думаю, наш сегодняшний российск<

⇐ Предыдущая123456Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: