Как только ребенок познакомится с несколькими гласными и согласными, мы кладем перед ним большой ящик, заключающий в себе все гласные и согласные, которые он заучил.

Как только ребенок познакомится с несколькими гласными и согласными, мы кладем перед ним большой ящик, заключающий в себе все гласные и согласные, которые он заучил.

Чрезвычайно интересно наблюдать ребенка за этой работой. С напряженным вниманием он смотрит в коробку, чуть заметно шевеля губами, и вынимает одну за другой нужные буквы, причем не делает ошибок орфографических. Движение губ доказывает, что он повторяет много раз про себя слова, звуки которых переводит в значки. Ребенок в состоянии составить любое слово, отчетливо произносимое, даже на чужом языке; но обыкновенно мы диктуем ему только слова, хорошо известные, так как желаем, чтобы в результате своей работы он усвоил какое‑ нибудь понятие. Когда мы даем ему знакомое слово, он самостоятельно перечитывает по многу раз составленное слово, задумчиво и как‑ то любовно повторяя его звуки.

 Значение этих упражнений необыкновенно велико. Ребенок анализирует, совершенствует, закрепляет свою речь, так как при произношении какого‑ нибудь звука он каждый раз берет соответствующую ему букву. Составление слов дает ему убедительное доказательство необходимости ясного и отчетливого произношения.

 Таким образом, упражнение ассоциирует с произносимым звуком графический знак, его изображающий, и кладет самый прочный фундамент уверенной и совершенной орфографии.

 Кроме того, составление слов есть и умственное упражнение. Слово, которое ребенок должен произнести, представляет для него задачу, подлежащую разрешению, и решает он ее, запоминая знаки, выбирая их из множества других и располагая в надлежащем порядке. Доказательство правильного решения задачи он получает, перечитав слово, им составленное, и для всех, кто умеет его прочесть, – знаменующее некоторое понятие.

 Когда ребенок слышит, как кто‑ нибудь посторонний читает составленное им слово, на лице его появляется выражение довольства и гордости, и часто даже радостного изумления. Ему глубоко импонирует сношение, установившееся между ним и другими благодаря символу; писанная речь представляется ему величайшим достижением ума и вместе наградой за его старания.

 Когда ребенок кончает составление и чтение слов, мы, согласно началам порядка, который вводим во все наши работы, заставляем его убрать буквы по отделениям. Следовательно, к простому и чистому составлению слова ребенок присоединяет два упражнения: сравнение и выбор графических знаков: первое, когда из коробки с буквами выбирает нужную ему; второе – когда отыскивает куда надо класть букву. Таким образом, сливаются в одно три упражнения, совокупно закрепляющие образ графического знака, соответствующего звуку слова. В этом случае заучивание облегчается тремя путями, а понятия усваиваются в одну треть того времени, какое было бы необходимо при старых методах. Наступит момент, когда ребенок, заслышав слово или подумав о слове ему знакомом, мысленно будет видеть, как все буквы, необходимые для составления слова, становятся в строй, и этот умственный образ он будет воспроизводить с изумительной легкостью.

 Однажды мы услышали, как мальчик лет четырех, бегая по террасе, повторил несколько раз: «Чтобы написать Заира, я должен взять З‑ а‑ и‑ р‑ а».

 В другой раз профессор Ди‑ Донато, посетив «Дом ребенка», произнес вслух свое имя перед четырехлетним ребенком. Ребенок начал составлять это слово из строчных букв, и получил «дитон». Профессор тотчас же произнес отчетливее: «Ди‑ до‑ нато», после чего ребенок, не рассыпая букв, взял слог «то» и отложил его в сторону, а в образовавшийся промежуток вставил «до». Потом после «н» он поместил «а» и, взяв слог «то», отложенный в сторону, закончил им слово. Ясное дело, что когда слово было произнесено отчетливо, то ребенок понял, что слог «то» находится не на своем месте, понял, что он помещается в конце слова, и на время отложил его в сторону. Эта сообразительность, которую трудно было ожидать от ребенка четырех лет, изумила всех присутствующих. Данный случай можно объяснить только отчетливым и в то же время сложным мысленным созерцанием знаков, необходимых для составления услышанного слова. Причина его – в методическом развитии ума ребенка, достигнутом частыми самостоятельными умственными упражнениями.

Ребенок, не думая о том, что учится писать, заполняет геометрические фигуры вертикальными штрихами, свободными и правильными.

Указанные три периода и составляют весь метод усвоения письменной речи. Смысл этого метода настолько ясен, что не нуждается в подробных изъяснениях. Психофизиологические акты, участвующие в выработке чтения и письма, тщательно подготовляются каждый в отдельности. Мускульные движения, необходимые для того, чтобы написать какую‑ нибудь букву, подготовляются особо, точно так же особо изучается управление орудием письма. Составление слов также сводится к психическому механизму и ассоциируется со слуховыми и зрительными образами. Ребенок, не думая о том, что учится писать, заполняет геометрические фигуры вертикальными штрихами, свободными и правильными; затем он начинает ощупывать буквы с закрытыми глазами и воспроизводить их форму, шевеля пальцами в воздухе, и, наконец, составляет слова, и это составление слов становится психическим импульсом, заставляющим ребенка, даже когда он наедине с собою, твердить: «Чтобы написать Заира, я должен взять З‑ а‑ и‑ р‑ а».

 Правда, этот ребенок никогда не писал, но он изучил все акты, необходимые для письма. Ребенок, который под диктовку не только умеет составить слово, но тотчас же улавливает смысл слова в целом, в состоянии будет писать, так как он умеет с закрытыми глазами делать движения, необходимые для писания букв, и почти бессознательно управляет орудием письма.

 Подобные упражнения, подготовляющие механизм письма, рано или поздно проявят себя неожиданным, эксплозивным актом письма.

 Первое слово, произносимое младенцем, приводит мать в неописуемый восторг. Ребенок выбрал слово «мама» как бы для того, чтобы воздать долг материнству. Первое слово, написанное моими малютками, сопровождалось неописуемыми проявлениями восторга. Они, конечно, не могли понять связи между подготовительными упражнениями и самим процессом письма и находились в иллюзии, что, подросши до известного возраста, они вдруг научились писать. Другими словами, писание им действительно казалось даром природы.

 Они полагали, что когда подрастут, то в один прекрасный день сумеют писать. Да, так это и происходит в действительности. Ребенок, прежде чем начать говорить, первоначально бессознательно подготовляется к этому акту, совершенствуя психо‑ мускульный механизм, заведующий сочленением звуков. В данном случае ребенок проделывает почти то же самое; но прямая педагогическая помощь и почти материальная подготовка движений письма, гораздо более простых и грубых сравнительно с членораздельною речью, развивают графическую речь быстрее и полнее, чем уменье правильно говорить. При всей легкости этой подготовки она не частичная, а полная. Ребенок обладает всеми движениями, необходимыми для письма. Притом, писанная речь развивается не постепенно, но эксплозивным путем – другими словами, ребенок сразу может написать все слова.

 Ребенок, впервые написавший слово, полон радостного возбуждения. Его можно сравнить с курицей, впервые снесшей яйцо, – и нам прямо‑ таки некуда было деваться от шумных проявлений его радости! Он каждого тащил посмотреть на свою работу, хватал нас за платье, заставлял идти за ним, стоять у написанного слова в немом созерцании чуда и присоединять изумленные восклицания к радостным крикам счастливого автора. Обыкновенно первое слово писалось на полу, после чего ребенок становился перед ним на колени, чтобы быть поближе к своей работе и любоваться ею.

 После первого слова дети в каком‑ то безумном восторге начинали писать, где попало. Так, они становились у черной доски, а за детьми, стоявшими на полу, вырастал другой ряд малюток, взбиравшихся на стулья и глядевших через головы старших. Спеша, чтобы им не помешали, другие дети, ища местечка, где можно было бы писать, опрокидывали стулья, на которых стояли их товарищи. Другие подбегали к оконным ставням и дверям, покрывая их надписями. В эти первые дни мы положительно ходили по какому‑ то ковру писанных значков. После мы узнали, что то же самое происходило на дому у детей, и многие матери, чтобы спасти полы и даже корки хлеба, на которых появлялись надписи, дарили детям бумагу и карандаши. Одна из этих матерей принесла мне записную книжечку, сплошь покрытую писаньем, и рассказала мне, что ребенок писал весь день и весь вечер напролет и лег в постель с бумагой и карандашом в руках.

 Эта импульсивная деятельность, которой в первые дни мы никак не могли обуздать, заставила меня подумать о мудрости природы, развивающей устную речь с большой постепенностью, соответственно постепенному развитию понятий. Подумайте, что было бы, если бы природа поступала так же неблагоразумно, как поступила я! Представьте себе, что природа позволила бы человеку накопить при помощи чувств богатый и разнообразный материал и приобрести запас понятий, а затем подготовила бы средства к членораздельной речи и сказала под конец ребенку, немому до этого часа: «Иди, говори! ». Результатом был бы род внезапного помешательства, под действием которого ребенок, не чувствуя сдержек, разразился бы потоком мудреных и трудных слов.