Культура как ключевой фактор конкурентоспособности

Как это ни парадоксально, изложенное в предыдущем параграфе свидетельствует о превращении культуры в один из важнейших факторов конкурентоспособности.
Причина превращения заключается прежде всего в таком фундаментальном явлении, как уменьшение значимости логических рассуждений в результате вызываемого информационной революцией снижения адекватности индивидуального сознания. Сегодня при помощи современных технологий формирования сознания на основе внешне безупречных логических построений можно обосновать практически все, что угодно, включая целесообразность самых абсурдных и разрушительных действий. Классическим примером служит хорошо известное российскому читателю навязывание целесообразности либеральных реформ заведомо не «не дозревшим» до них обществам, которое стало стержневым элементом информационной политики не только «либеральных фундаменталистов» и МВФ, но и сменяющих друг друга администраций США.
В условиях обнажающейся слабости осознанного индивидуального восприятия мира спрессованные в общественную идеологию коллективные убеждения и коллективные «социальные инстинкты» общества оказываются огромным стабилизирующим фактором, действенно поддерживающим его адекватность.
Вместе с тем идеология, хотя и носит структурообразующий характер практически для любого современного общества, относительно неустойчива. Как показывает мировой опыт, масштабные общественные катаклизмы, в том числе реализуемые полностью или частично сознательно, способны привести не только значительные массы людей, но и целые общества к коренному пересмотру своей идеологии и решительному, порой исключительно быстрому и глубокому отказу от недавно казавшихся незыблемыми убеждений.
Только нынешнее поколение россиян в результате либеральных реформ отказалось от формально социалистической, а на деле крестьянской, общинной идеологии солидарности в пользу индивидуалистического «человек человеку волк». Оно же болезненно пережило полное отрицание интернационалистской идеологии и подлинный взрыв национализма в республиках СССР (и чуть позже - в республиках в составе Российской Федерации) на переломе 80-х - 90-х годов ХХ века. Сегодня оно же переживает резкий рост русского национализма в ответ на волну мигрантов из брошенных постсоветских республик и формально российских республик Северного Кавказа, несущую с собой волну этнической преступности.
Смена идеологии является вполне естественной и обычной реакцией общества на системный кризис, при помощи которой общество адаптируется к качественно новым условиям и потребностям и пытается исправить ошибки, допущенные им в прошлом и приведшие к этому кризису. «Великая депрессия» в США, молодежные волнения конца 60-х и многие другие глубокие потрясения (не говоря уже о военных катастрофах, постигших Германию и Японию) также приводили к существенному обновлению, а порой и решительному изменению господствующей идеологии.
Относительная неустойчивость господствующей идеологии вызвана не только ее адаптивной ролью, но и безусловной вторичностью по сравнению с общественной культурой. Идеологию можно сравнить с последствиями воспитания, культуру - с генетически заложенными особенностями. Если идеология дает обществу систему условных, приобретенных рефлексов, то культура - систему рефлексов безусловных, не поддающихся корректировке при помощи воспитания в течение жизни.
Именно культура как совокупность систем ценностей, стереотипов мышления и поведения, свойственных данному обществу, является ключевым элементом как его устойчивости, так и его приспособляемости к внешним воздействиям без разрушения его существенных черт. «Культурный код» общества, определяя и сохраняя эти существенные черты в рамках общей изменчивости, служит аналогом генетического кода индивидуума.
Так же, как генетический код индивидуума включает в себя безусловные рефлексы, необходимые для его выживания, культура общества включает широкий набор разнообразных социальных рефлексов, наиболее полно определяемый понятиями «национальный характер» и «национальная психология». Как и рефлексы отдельной личности, социальные рефлексы, носителем и ретранслятором которых служит культура, на бессознательном уровне обеспечивают выживание того или иного общества, поддерживают разумность его поведения и следование собственным, а не навязываемым извне интересам. Интересы общества фиксируются и поддерживаются при помощи культурных стереотипов на неосознанном, для общества генетическом, то есть именно культурном уровне.
В результате культура становится стихийным и потому важнейшим в условиях информационной революции и хаотического формирования сознания механизмом поддержки общественной адекватности. Обеспечивая разумность общества, несмотря на информационное давление его конкурентов, культура тем самым поддерживает его конкурентоспособность.
Конечно, в конкретных ситуациях, особенно связанных со столкновением с принципиально новыми явлениями и проблемами, архаичная культура может подсказывать - и, более того, обычно подсказывает - принципиально неправильные решения. Но в данном разделе речь идет именно о стратегических, ценностных выборах, при которых концентрированное информационное воздействие, как правило, незаметно для более слабого общества подменяет его собственные интересы интересами его конкурентов. В условиях широкомасштабного и направленного формирования сознания обнаружить подмену и тем более нейтрализовать ее можно только на инстинктивном, неосознанном уровне, и культура выступает в качестве наиболее концентрированного выражения общественного здравого смысла, своего рода «критерия истины» для неопределенных и принципиально не определяемых ситуаций.
Другим фактором, обеспечивающим высокое значение культуры в современных условиях, является предельное ужесточение глобальной конкуренции. Подробно это явление будет рассмотрено ниже (см.параграф 9.2); пока же нам достаточно отметить, что оно - опять-таки парадоксально - в сочетании с другими реалиями информационной революции создает условия, в которых спрос может найти практически любая особость, причем вне зависимости от ее целесообразности с точки зрения обыденного сознания.
Непосредственная причина этого парадокса заключается в общей особенности предъявляющих основную часть мирового спроса современных развитых экономик, для которых характерна стандартизация производства при индивидуализации потребления. Дизайнерские изыски лишь частично и всякий раз ненадолго смягчают это глубокое и болезненное противоречие, являющееся одним из «скрытых моторов» современного рынка.
Его практическое следствие - постоянное наличие колоссального неудовлетворенного спроса на необычное. Для фокусировки этого размытого, неопределенного и не сознающего себя спроса на конкретных товарах и услугах требуется лишь относительно небольшое и стандартное по своим механизмам информационное воздействие.
Развитый мир - во многом вследствие защищенности своих граждан от житейских угроз и даже обычных проблем - поражен жестоким сенсорным голоданием. Быстро привыкая ко все новым видам эмоций, с небывалой быстротой поставляемых ему глобальным телевидением (включая политические новости, что представляется принципиально важным с точки зрения современных политических технологий и закономерностей) и современными информационными технологиями, он все более остро нуждается во все новых и новых впечатлениях, подобно пресыщенным китайским, римским и французским аристократам прошлого, нуждавшимся во все новых и новых вкусовых ощущениях.
Это делает напряженным производство всех относительно простых стандартизированных товаров и услуг, которые требуют минимальных совокупных издержек на изготовление, доставку и обслуживание потребления.
Однако всякая особость, по самой своей сути не встречая конкуренции, почти гарантированно находит себе спрос. Разнообразие вкусов в условиях сенсорного голодания позволяет находить, - а точнее, создавать - свою рыночную «нишу» и выживать практически любой особости при условии наличия у нее ресурсов для противостояния обезличивающему и уравнивающему давлению внешней среды и умению искать указанные ниши.
Особенный товар или услуга по самой своей сути, просто в силу своей оригинальности не наталкивается на жесткую конкуренцию и оказывается монополистом на создаваемом им для себя рынке. Если этот рынок достаточно прибылен, или емок, или специфичен, производитель получает ресурс для того, чтобы закрепить свою особость при помощи информационных технологий, защищающих его «интеллектуальную собственность» (а на самом деле монопольное положение на создаваемом им рынке) от «подделок» (то есть конкуренции).
Монопольное положение производителя защищается не только юридическими средствами, но и зачастую более дешевым и действенным формированием у потенциального покупателя соответствующей (иррациональной и, как правило, заведомо не соответствующей действительности) убежденности - например, в том, что «правильное» сакэ может быть произведено только в Японии, виски в Шотландии, а коньяк во Франции.
В этих условиях ключевым вопросом национальной конкурентоспособности становится поиск и распространение особенных, оригинальных товаров и услуг, причем желательно уникальных.
Для каждого общества сферой его максимальной особости и минимальной воспроизводимости для окружающих является культура. При разумном отношении к себе она служит неисчерпаемым кладезем оригинальных и при этом как минимум трудно воспроизводимых представителями иных культур товаров, услуг и стереотипов. Они конвертируются в конкурентоспособность при помощи набора достаточно стандартных процедур, - посильных, правда, по интеллектуальным, организационным и финансовым причинам далеко не каждому современному обществу.
Таким образом, стремление к сохранению национального «образа жизни» и, соответственно, культуры вызвано отнюдь не только исторической сентиментальностью и стремлением сохранить внутреннее культурное разнообразие общества как залог его более высокой приспособляемости в будущем. Не менее важным и, по всей вероятности, более глубоким мотивом стремления к поддержанию и развитию общественной культуры и «национального духа» является их восприятие как залога поддержания особости общества и, соответственно, его большей конкурентоспособности, в том числе и в настоящем.
Важным фактором, повышающим значимость культуры в условиях информационной революции, является и превращение информации в наиболее важный, а скорее всего - и наиболее массовый предмет труда. Между тем информация по самой своей сути является носителем культуры. Она неотделима, неотъемлема от культуры тех, кто ее создает, передает и обрабатывает. Даже с чисто формальной точки зрения информация обычно передается и воспринимается на том или ином языке, являющемся носителем культурного кода.
Различие культур передающего и воспринимающего информацию оказывает серьезное влияние на воздействие передаваемого сообщения. Чем выше различия в культурах, тем выше это влияние, которое в отдельных случаях может превосходить даже влияние самого содержания этой информации.
В условиях создания, передачи и обработки информации как одного из наиболее важных форм деятельности особенности культуры, позволяющей или мешающей понимать представителей иных культур, становятся ключевым фактором конкурентоспособности.
Влияние этого фактора неоднозначно и ситуативно, так как в условиях массового формирования сознания, подрывающего значение логики, непонимание (в том числе из-за культурного разрыва) иногда оказывается единственным спасением из технологично расставленной ловушки.
Для понимания возросшей важности культуры в эпоху информационной революции важно, что она задает стандарты, стереотипы мышления и эмоций, в соответствии с которыми осуществляется как создание, так и восприятие информации.
Между тем весь мировой опыт однозначно свидетельствует о том, что наиболее эффективной стратегией участия в конкуренции является создание стандартов, наиболее соответствующих своим собственным склонностям, и последующее навязывание их потенциальным конкурентам. Стандартизация в важнейшей области современной жизни - в информационной сфере - по самой сути информации неминуемо, хотя и не всегда осознаваемо, несет на себе сильнейший отпечаток «материнской» культуры.
Для обществ с иными культурами этот стандарт чужд и потому как минимум неудобен и объективно является сдерживающим их развитие, а как максимум - враждебен и потому прямо разрушителен. Особенно существенное и быстрое влияние на конкурентную борьбу оказывает распространение среди представителей той или иной культуры чуждых ей стандартов ведения политической и коммерческой деятельности.

Глава 3.
УСКОРЕНИЕ МЫСЛИ: ЭВОЛЮЦИЯ СОЗНАНИЯ

3.1. Эволюция индивидуального сознания:
от логического мышления к творческому

Как было показано выше (см. параграф 2.2.), одним из фундаментальных последствий информационной революции стало снижение эффективности и, соответственно, значимости логического мышления. Этот феномен слишком серьезен, чтобы ограничиться рассмотрением его исключительно с узко практической и сиюминутной точки зрения, всего лишь как фактора, затрудняющего применение традиционных алгоритмов развития в новых условиях.
Следует дополнить этот подход более широким, помещающим феномен эволюционирования человеческого сознания в контекст основной, непосредственной движущей силы эволюции человечества - развития технологий.
Критерий классификации технологий, как и вообще любой классификации, всякий раз представляется целесообразным подбирать индивидуально, в зависимости от преследуемой исследователем цели. Иначе становится неизбежной эклектичность классификации, доходящая до потери однородности создаваемых группировок.
Многочисленные исследователи технологий, - как правило, в прямой зависимости от сферы своих интересов, - уже использовали в качестве ключевого критерия практически все, что только можно представить: их сложность, глубину преобразования материала («предмета труда»), трудо-, энерго-, капитало- и даже «интеллектуало-» емкость, принцип работы используемого двигателя, масштабы влияния на экологию и многое, многое другое
В рамках настоящей работы технологии представляют интерес исключительно с точки зрения механизмов и глубины их влияния на человечество, - а значит, и на его социальные структуры, на общественные отношения в целом. С этих позиций наиболее рациональным (хотя, вполне возможно, кому-то это все еще может показаться и странным) представляется традиционный марксистский подход к технологиям, классифицирующий их с точки зрения характера используемого труда, рассматриваемого в зависимости от степени отчуждения его от работника.
Ключевой принцип такой классификации прост: допускает ли (и если да - то в какой степени) господствующая технология отчуждение работника от его собственного труда - или, в используемом на практике более удобном приближении, от используемых им средств производства.
Первый этап развития технологий, когда орудия труда только зародились и изготовлялись (или могли изготовляться) каждым отдельно взятым человеком для себя, не допускал не только необходимости, но даже устойчивой возможности такого отчуждения. В области социальной организации этому этапу соответствует первобытнообщинный строй, в котором нет места для устойчивой эксплуатации, а условия функционирования людей и их сообществ (вплоть до численности последних) целиком и полностью задаются извне - достаточно жесткими и при этом исключительно природными рамками их существования.
Второй этап развития технологий вызван их естественным усложнением и соответствующим увеличением числа используемых факторов, многие из которых поддаются отчуждению от работника. Первоначально, при феодализме и особенно рабовладении, это отчуждение носит насильственный характер, но затем, по мере дальнейшего усложнения технологий, становится все более и более естественным, обусловленным нарастающей сложностью технологического процесса.
Этому этапу соответствует эксплуатация работника владельцем средств производства. При этом внешние для общества (природные) рамки как фактор его организации, исключительно значимые, например, в древнеегипетском обществе и азиатских деспотиях, по мере усложнения технологий и связанного с ним продвижения к капитализму все более теряют свое значение. Они заменяются внутренними, социальными (в том числе рыночными) рамками, обусловленными как господствующими в соответствующем обществе технологиями, так и социальными структурами.
Следует оговориться, что владельцем средств производства может быть не только отдельный человек или группа людей (объединенная в корпорацию), но и воплощение всех членов общества - государство. Классический пример «вынужденной» жестким воздействием внешней среды преобладания государственной собственности -объективно обусловленная необходимость коллективного поддержания ирригационных систем в условиях окружающей пустыни. В этих условиях каждый отдельный человек изначально привязан к средствам производства и в принципе не может существовать за их пределами: земля плодородна только в орошаемой части, а система орошения слишком велика и сложна, чтоб ее можно было создать и поддерживать усилиями лишь части общества.
В принципе схожие явления могут возникать и на более высоком уровне развития технологий - в случае длительных и жестоких социальных потрясений или угрозы агрессии со стороны соседних обществ. Когда механизмы самоорганизации общества, основанные на относительно равноправном взаимодействии его элементов, оказываются в результате таких потрясений или угроз недостаточными для поддержания нормального функционирования его хозяйственных и социальных структур, последние в той или иной форме передаются государству. В этом случае государство, олицетворяющее собой общество, принимает на себя всю полноту власти и связанной с ней ответственности в результате уже не экстремальных природных, но экстремальных социальных условий, - впрочем, точно так же ставящих под угрозу само существование данного общества.
Однако оба случая преобладания государственной собственности маргинальны. Исторический опыт человечества свидетельствует, что, несмотря на возможность выдающихся среднесрочных успехов, в долгосрочном плане они, как правило, ведут к торможению развития технологий и потому лежат в стороне от магистрального направления эволюции последних (а с ними - и в стороне от магистрального направления общественной эволюции).
По мере развития технологий работник все дальше отодвигается от используемых им средств производства, пока, наконец, в эпоху крупного машинного производства не превращается в частичного работника, который в принципе не способен поддерживать свое существование без дозволения владельца и организатора производства - капиталиста.
Соответственно, чем более частичным и несамостоятельным становится работник, тем более снижается степень его принуждения к труду, необходимого для владельца средств производства.
Принуждение должно быть максимальным, когда примитивные орудия труда вполне позволяют прокормить себя самостоятельно. Это эпоха рабовладения. Уже военному феодализму соответствует меньший уровень принуждения, так как во всеобщем разбое (наиболее удачливые разбойники и становились феодалами) самостоятельное ведение хозяйства крайне затруднено: крестьянину нужна была военная защита. Кроме того, относительная сложность средств производства требовала относительной заинтересованности крестьян в результатах труда. Наконец, внеэкономическое принуждение практически отмирает к эпохе вполне цивилизованного общества крупного промышленного производства, всеобщих избирательных прав и развитой демократии, которое формируется, когда орудия труда усложняются настолько, что делают их применение принципиально невозможным без организующей роли их владельца. Регулярное принуждение уже не нужно: основная часть населения не может обеспечить себе общественно приемлемого уровня жизни (а часто и физиологического прожиточного минимума) вне завода.
Однако по мере дальнейшего усложнения технологий, в связи с развитием естественных наук, юриспруденции и науки об управлении все большую роль начинал играть особый, творческий вид труда, возникновение и распространение которого знаменует собой начало третьего этапа технологической эволюции человечества.
Общепризнанно, что со второй половины 50-х годов ХХ века, с начала научно-технической революции, а в наиболее передовых военных сферах, - по крайней мере на двадцать лет раньше, - ключевой производительной силой становится наука. Соответственно, наиболее эффективным и потому наиболее важным становится научный труд, творческий по определению. (Профанации и подделывание под науку обычного голого администрирования, порой превращающееся в систему и среду обитания десятков тысяч людей, представляется неизбежным злом, несколько умаляющим, но отнюдь не нейтрализующим значительно большую эффективность творческого труда по сравнению с обычным, рутинным).
Отличительная особенность творческого труда -принципиальная неотчуждаемость работника от используемых средств производства, главным из которых оказывается его собственный интеллект (см. также в параграфе … - про аренду). Это кардинально меняет, переворачивает с ног на голову (а для относительно молодых читателей настоящей работы, возможно, и наоборот) все общественные отношения в сфере, которая оказывается наиболее производительной, а значит - сначала наиболее прибыльной, потом важной, а затем и наиболее влиятельной в обществе.
Принуждение и эксплуатация оказываются принципиально, технологически невозможными и несовместимыми с высокой эффективностью общественного производства. Творческий работник не продает собственнику средств производства отчуждаемую им от себя способность трудиться на них, а, сам будучи органическим собственником важнейшего средства производства - своего интеллекта, - сдает его организатору производства в своеобразную аренду. При этом работник не продает свою рабочую силу - способность к созданию новой стоимости, но также сдает ее в своеобразную аренду, получая часть новой создаваемой стоимости как собственный предпринимательский доход.
Конечно, переход к этому, как и всякое общественное изменение подобной глубины, сложен и неоднозначен. По мере его осуществления происходит разделение, а затем и жестокий разрыв общества на творческую и по-прежнему эксплуатируемую части, которое создает глубокое внутреннее противоречие, служащее, как и всякое серьезное противоречие, долгосрочным источником не только трагедий, но и прогресса данного общества.
Следует помнить, что творческий труд, возникая, попадал в те же социальные условия, что и обычный, рутинный труд, и общество, поначалу не замечая его особенности, пыталось механически распространить на него общую систему эксплуатации. Столкнувшись с неэффективностью этой системы, оно реагировало первоначально, как и на любое сопротивление, - резким усилением принуждения.
Принципиально важно, что сам по себе, с собственно технологической точки зрения творческий труд не предполагает необходимости отчуждения человека от средств производства - так же, как это наблюдается, например, в условиях рабовладения или феодализма. Поэтому попытка поддержать традиционные отношения эксплуатации в его отношении объективно требовала достаточно варварских, свойственных в лучшем случае именно феодализму неэкономических форм принуждения, доходящих в отдельных случаях до фактического лишения личной свободы и установления прямой личной зависимости. Ведь экономическое принуждение на творца действует слабо: сколько он ни голодает, он продолжает глядеть на свои звезды, а если бросает это занятие и пытается вписаться в сложившиеся не приспособленные к использованию творческого труда социально-экономические структуры, то, как правило, погибает как творец. (Рэм Квадрига: «Господин президент думает, что купил художника Квадригу. Но он купил халтурщика, а художник просочился у него между пальцев и ускользнул»)
Указанное неэкономическое принуждение наиболее последовательно реализовывалось в действиях авторитарных режимов, направлявших творцов в специализированные тюрьмы (где, по живому свидетельству Солженицына, рост производительности труда достигался значительной степени за счет простого высвобождения из-под устарелой и косной социальной и управленческой организации общества, в частности - в результате снятия административных преград для межотраслевой кооперации). Однако вынужденное приспособление систем управления к специфике творческого труда и осознание колоссальной зависимости от его результатов привело к постепенному росту комфортности, а затем и к перерождению «шарашек» в почти столь же изолированные от окружающего мира «наукограды». (Понятно, что более демократические общества пришли к идее «наукоградов» более прямой дорогой - хотя также через существенное ограничение личной свободы ученых в разного рода секретных лабораториях.)
Внутри «наукоградов» искусственно создавался и поддерживался нужный для творческого труда уровень личной свободы, более высокий, чем в обществе в целом.
Тем не менее это был временный, тупиковый путь интеграции творческого, по самой своей природе не поддающегося эксплуатации труда в общество, в целом ориентирующееся на рутинный труд, по необходимости предполагающий эксплуатацию.
Причина этой тупиковости двояка.
С одной стороны, для уверенного технологического прогресса необходимо по-настоящему массовое творчество, в принципе невозможное в изолированных зонах, так как требует изоляции заведомо невозможной доли населения каждого конкретного общества.
С другой - система управления, создающая эти изолированные «зоны творчества» и органически чуждая им, неминуемо либо преобразует их в конце концов по своему образу и подобию, искоренив даже возможность эффективного творчества и в них, либо, как минимум, начнет душить любую исходящую из них новацию как ведущую к потенциально значительным (на то оно и творчество!) сначала лишь технологическим, но затем с неизбежностью и социальным изменениям и тем самым создающую прямую угрозу для неминуемо закостеневшей вследствие своего нетворческого характера системы управления.
Эта нейтрализация творческого воздействия упрощается тем, что концентрация лиц творческого труда в специальных «гетто» изолирует от них остальное общество, избавляет его от их будоражащего влияния, способствует лишению его внутренних раздражителей, внутренних импульсов к развитию и неизбежно ведет такое сепарированное общество к постепенному загниванию. Это загнивание неизбежно удушает «островки свободы» в виде как вроде бы «вписанных» в систему управления обществом «наукоградов», так и противостоящих ей диссидентских структур.
Именно по описанному тупиковому пути пошло развитие творческого труда в авторитарных странах вне зависимости от их текущей политической - капиталистической или социалистической - ориентации. (Читателю предстоит простить автора за предоставленное тем право самостоятельно доказать азбучную истину о том, что политический авторитаризм является естественным следствием слаборазвитости, в первую очередь экономической).
И по-настоящему развитыми смогли стать только те страны, которые избежали этой ловушки, которые решили проблему интеграции свободного труда в несвободное общество. Они не изолировали этот труд в безопасных для системы управления и потому бесполезных для общества анклавах, но превратили его в мотор постепенного не только технологического и экономического, но и социального преобразования. (Разнообразные технопарки - от Силиконовой долины в США до Киберсити в Малайзии - не являются «закрытыми» и изолированными от общества; именно в этом и заключается основная причина их эффективности).
Непосредственным механизмом решения этой проблемы стало ускоренное развитие науки об управлении, которая расцвела именно как инструмент нахождения способа гармоничного объединения свободных людей творческого и несвободных - остальных видов труда в единые устойчивые, эффективные и способные к саморазвитию коллективы.
Такое объединение соответствовало требованиям длительного, в большинстве стран продолжающегося и сегодня периода мучительной адаптации социальной структуры общества к внезапному возникновению в его недрах множества творческих, потенциально свободных людей, объединяющихся в столь же чуждые традиционному общественному устройству творческие организации.
С этой точки зрения наука об управлении, несмотря на свой узкоприкладной и коммерческий внешний вид, явилась, таким образом, реальным примером и инструментом социальной инженерии, уже наблюдаемая общественная эффективность которой вполне сопоставима с ожидаемой эффективностью инженерии генной.
Наука об управлении - отнюдь не только «менеджмент». Одна из ветвей этой науки, уже при рождении получившая название кибернетики, создала для решения своих задач, резко усложнившихся по сравнению с обычными, принципиально новый, первоначально исключительно вычислительный механизм - компьютер.
Он и его последующее порождение - система глобальных коммуникаций - стали инструментом, качественно повысившим эффективность творческого труда, единственным инструментом, хотя бы приближающимся к его потенциальной мощи (даже если пытаться оценивать эту потенциальную мощь наиболее примитивным образом - по количеству нейронов человеческого мозга).
Влияние компьютера и системы глобальных коммуникаций как орудия труда нельзя ограничивать лишь резким ускорением совершения рутинных операций. Простейший пример такого ускорения заключается в организации одновременной работы трех групп специалистов, расположенных на равноудаленных точках земной поверхности. Когда одна завершает свой рабочий день, она направляет результаты своей работы по электронной почте другой группе, у которой рабочий день только начинается, и так далее. В результате решение задач идет круглые сутки, а скорость такого решения (не путать с производительностью труда и капитала или эффективностью производства!) повышается втрое.
Сегодня стало уже самоочевидным то, что компьютер и связанные с ним глобальные коммуникации качественно расширили возможности человека по накоплению и использованию информации, разрушив разнообразные барьеры на пути обмена знаниями.
Однако главное заключается отнюдь не в этом. Принципиальное значение компьютера как такового (без учета созданных с его помощью и на его основе информационных технологий) для ускорения развития человечества состоит прежде всего в качественном упрощении всех формально-логических, аналитических процессов. Всю часть процесса мышления, связанную с применением в принципе алгоритмизируемой формальной логики, под неумолимым давлением коммерческой конкуренции все в большей степени берет на себя компьютер, вычислительные возможности которого качественно превышают человеческие. Логика постепенно становится при этом второстепенным и механическим инструментом, который, по всей вероятности, ждет участь современной арифметики. (Для использования этой бывшей «царицы наук» в расчетах уже не пользуются никакими правилами, которые, кстати, в определенной своей части являются достаточно сложными, а просто берут стандартный калькулятор, которому стандартным образом надо поставить стандартную же задачу).
Сняв с плеч человека груз формализуемых логических доказательств, компьютер дал ему возможность (к использованию которой действенно принуждает конкуренция) сосредоточиться на свойственной ему творческой, интуитивной сфере, увеличив масштабы творческого труда просто за счет освобождения потенциальных творцов от изнурительных рутинных, механических операций.
Учитывая разницу между мужским, склонным к формальной логике, и женским, склонным к интуиции и озарениям, типам интеллекта, - не следует ли предположить, что развитие компьютерных технологий постепенно вернет нас в некое подобие матриархата? И не предвестием ли этого служит растущее (даже в слабо развитых и не очень демократических обществах) число женщин на руководящих постах, по-прежнему вызывающих остервенение окружающих их мужчин именно особенностями своей логики, в целом - и неуклонно растущем по мере усложнения мира - ряде случаев значительно более эффективной?
Таким образом, научно-техническая революция сделала наиболее важным видом труда не рутинный, но творческий труд. Масштабное применение компьютерных технологий, еще до начала вызванной ими информационной революции, создало предпосылки для изменения самой сути и глубинных механизмов индивидуального сознания. Именно компьютер начал завершаемое информационной революцией изменение соотношения между логическим сознанием, опирающимся на вторую сигнальную систему, и сознанием эвристическим, творческим, опирающимся на непосредственно чувственное восприятие (в том числе и вербальных сигналов).
Человеческое мышление все больше вытесняется сейчас и будет вытесняться в дальнейшем в принципиально неформализуемую и потому недоступную современным логическим устройствам, включая компьютеры, сферу творчества. Основным инструментом последнего являются, насколько можно понять, интуитивные озарения, которые можно рассматривать как некоторый вид непосредственного и не осознаваемого восприятия мира - если и не «сверх-», то во всяком случае «вне-» традиционного чувственного.
Строго говоря, существует всего две базовых гипотезы, объясняющих природу творчества, в которое человек неуклонно выталкивается неумолимым давлением инициируемого им же самим технического прогресса.
Согласно первой, человеческий мозг, воспринимая информацию при помощи пяти органов чувств, перерабатывает ее не только в сознательном режиме, используя в качестве основного инструмента опирающуюся на вторую сигнальную систему логику, но и бессознательно, внелогически. При этом он опирается не на достаточно искусственную систему слов, являющуюся инструментом логики и результатом многоуровневого абстрагирования, то есть упрощения (в этом отношении, действительно, «понять - значит упростить»), но на качественно более сложную и потому более эффективную систему целостных образов, непосредственно воспринимаемых и обрабатываемых подсознанием.
Ее неизмеримо большая по сравнению с традиционной вербально-логической системой эффективность вызвана качественно большей сложностью: меньшим уровнем абстрагирования и, соответственно, меньшим объемом отбрасываемой, исключаемой из рассмотрения информации. Грубо говоря, эвристическое, образное мышление представляет собой работу с несравнимо более сложными, более разнообразными и потому более полно отражающими реальность моделями, чем традиционное логическое мышление. Естественно, такое мышление требует качественно большей «мощности» мозга по сравнению с традиционным для нас мышлением преимущественно при помощи формализованных, упрощенных логических конструкций - слов.
Таким образом, создание компьютера, объективно вытесняющее человеческое сознание в сферу интуитивного творчества, принуждает это сознание к ускоренному эволюционированию, ускоренному повышению эффективности при попадании в новые, менее комфортные для него условия деятельности. В этом отношении компьютерные технологии выступают таким же убедительным и необоримым, хотя и неизмеримо более гуманным, стимулом качественного ускорения эволюции, каким несколько раньше стал ледниковый период. Он также вынудил тогдашнего человека и все человечество мобилизовать имеющиеся резервы и, кардинально повысив технический