(в) Расстройства речевой деятельности при психозах

К этим расстройствам относятся некоторые речевые проявления, которые в настоящее время не могут быть объяснены только в терминах неврологических механизмов; они также не могут быть поняты только как форма экспрессии или передачи аномального психического содержания. Нам следует рассмотреть эти расстройства с обеих точек зрения. Пока ограничимся простой регистрацией психотических речевых проявлений. Они составляют группу самостоятельных «объективных» симптомов.

1. Мутизм и «речевой напор» («Rededrang»). С чисто формальной точки зрения, то есть без учета содержания, эти феномены соответствуют неподвижности и возбуждению в двигательной области. Мутизм можно понять как преднамеренное молчание, или как выражение психической заторможенности. или как эффект какого‑ то истерического механизма; но для многих случаев ни одна из этих интерпретаций не подходит, и в настоящий момент мы вынуждены оценить феномен в целом как недоступный пониманию.

Двигательное возбуждение речевого аппарата, которое мы называем речевым напором, порождает самые разнообразные явления. Независимо от своего эмоционального состояния, больные беспрерывно и бессмысленно говорят, совершенно не заботясь при этом о коммуникации. Такой «речевой напор» может продолжаться целыми днями или даже неделями; иногда больные говорят тихо, не выходя за пределы неразборчивого бормотания, иногда же громко, до хрипоты кричат, но никак не могут остановиться. Некоторые больные, похоже, разговаривают сами с собой; другие говорят совершенно механически. Часто наблюдается тенденция к скандированной речи.

В большинстве случаев неизвестно, что именно переживается при таких двигательно‑ речевых разрядах. Но самоописания больных сообщают нам о переживаниях двух типов. Во‑ первых, это переживание настоящего, подобного чисто инстинктивному побуждению «напора» (или «натиска»), который заставляет человека говорить. Натиск этот может быть выражен как весьма сильно, так и относительно слабо; некоторые больные способны его полностью подавлять, тогда как другие, будучи вынуждены ему подчиниться, переживают его как нечто неприятное и болезненное: есть и такие больные, которые поддаются ему без всякого противодействия. Во‑ вторых, это переживание того. что самим больным кажется спонтанной деятельностью речевого аппарата; они воспринимают эту активность со стороны, как зрители. Один из случаев такого рода уже был описан нами в главке а §7 первого раздела первой главы (случай Шребера [Schreber]). Приведем еще один пример:

«Долинину внезапно показалось, что его язык принялся громко и очень быстро произносить всякие веши. которых не следовало говорить. Мало сказать что это происходило непроизвольно, это происходило прямо против его воли Поначалу больной был обескуражен и обеспокоен этим необычным событием Неприятно, когда чувствуешь себя как какой‑ то заведенный автомат. Когда он начал осознавать, что же именно говорит его язык. он пришел в ужас, он обнаружил, что признает собственную вину в совершении серьезного политического преступления, приписывает себе планы, которых он на самом деле никогда не вынашивал. И тем не менее у него не было воли и силы. чтобы сдержать свой язык. который так внезапно превратился в автомат» (Kandinsky).

Оба эти случая внешне достаточно ясны; они располагаются на одном полюсе обширной шкалы случаев, другой полюс которой занимают случаи феноменологически похожие, но не выказывающие такой явной дихотомии «Я» и реального речевого потока. 2. Откуда берется содержание этого речевого потока? (1) Речевой аппарат может действовать сам по себе, бессмысленно воспроизводя поток повторяющихся фраз, в которых можно различить цитаты из Библии, стихи, числа, месяцы года, мелодии, бессмысленные предложения в грамматически верной форме, неграмматичные конструкции, звуковые ассоциации, обрывки слов, наконец, просто нечленораздельные звуки.

(2) Может иметь место персеверация, которая, как мы уже знаем, служит симптомом «задержки» психического содержания, обусловленной наличием определенной недостаточности. Симптомы персеверации можно наблюдать у больных афазией в определенных предсказуемых ситуациях. «Речевой напор» («натиск речи»), черпающий свой материал из содержания, «задержавшегося» вследствие персеверации, в конечном счете связывается с существующей недостаточностью. Для подобной ситуации Кальбаум предложил термин вербигерация (Verbigera‑ lioii). Внешне может показаться, что больной говорит или участвует в разговоре, но при этом он то и дело монотонно повторяет отдельные слова, обрывки слов и фраз, бессмысленные фразы; он не говорит ничего мало‑ мальски существенного и связанного с его переживаниями. Согласно Кандинскому, больные часто очень живо ощущают принудительный характер этого импульса к «вербигерации», аналогичного описанному выше состоянию принудительного испускания воплей и автоматическому говорению Долинина.

Один из больных Кандинского называл эту «невольную речь» «самоболтовней» или «самоболтанием» («Seibstparlieren» или «Seibstparlage»). Даже прося о чем‑ то, он вынужден был выражаться в такой своеобычной форме: «Самоболтовня. самоболтаю, простите меня… самоболтовня, самоболтаю, простите меня, самоболтовня… простите меня папироску… не для того, чтобы курить самому… я хочу курить сам… но самоболтовней… самоболтанием… я самоболтаю вам… дайте курева».

Эти, судя по всему, автоматические вербигерации следует отличать от тех феноменов, которые характеризуются определенной аффективной окраской и обусловлены в особенности чувством страха. Находясь в состоянии особенно сильного, непреодолимого страха, больные беспомощно и бессмысленно повторяют одно и то же: «Боже, Боже. какое несчастье… Боже. Боже, какое несчастье…", и так далее.

(3 (Непродуктивные больные, не способные извлечь материал для реализации своего «речевого напора» из автоматизма собственного речевого аппарата или из явления персеверации, могут извлечь его из внешних чувственных cmu‑ m. ioe. При этом просто повторяются слуховые впечатления (эхолалия), предметам даются бессмысленные имена и т. д.

(4) От всех перечисленных выше источников материала следует отличать такой высокопродуктивный источник, как скачка идей. Обусловленный этим источником речевой напор бывает отмечен богатым содержанием и исключительным разнообразием ассоциаций, иногда остроумием, меткими речевыми оборотами. Без речевого напора невозможна объективация таких феноменов, как скачка идей и неспособность субъекта сосредоточить свое внимание на чем‑ то определенном; при отсутствии речевого напора они так и останутся чисто субъективными, интериоризированными явлениями (внутренняя скачка идей. внутренняя неспособность сосредоточиться). С другой стороны, скачка идей вовсе не является условием для возникновения речевого напора. Последний часто выступает одновременно с заторможенностью мышления; в отсутствие скачки идей он особенно обычен у больных шизофренией.

(5) Термином «спутанность речи» (или «речевая путаница») обозначается целый ряд разновидностей речи, для которых характерна внешне связная форма отдельных фраз или обрывков фраз – при том, что никакого смысла из них извлечь не удается. Некоторые из таких конструкций, несомненно, бессмысленны и для самих больных: другие же бессмысленны только с точки зрения наблюдателя. Следующий отрывок из письма кататоника. страдающего этой «речевой путаницей», выказывает относительно высокую степень внятности:

«В силу аналогичных и естественных причин я открываю тебе, что я сдал различные экзамены, основывающиеся на последних достижениях нашего времени и соотносимые со всеми естественными правами свободы. Помощь самому себе всегда самая лучшая и дешевая. Мы знаем, что такое национальная гордость, и я знаю, о какой чести идет речь, а что такое знание в узком смысле – это моя тайна. Будь внимателен к моему делу, связанному с вышеизложенным. Глаз и руку – за Родину. Таким образом, мое дело следует воспринимать округло. Этим я хочу сообщить тебе. что здесь я уже известен как первый прокурор» и т. д. (Otto).

С подобного рода речевой путаницей можно сопоставить инкогеречтные (бессвязные) вербальные продукты, в которых вообще отсутствует членение на фразы. Именно данному типу соответствует следующий (частично доступный пониманию) отрывок из письма больного ка‑ татонией жене:

< В том доме не лежит ли он больной» да. непритязательный невтомбывае‑ мый от где что пришел? II что да ухарило на того? Я. мюллер. Ночью неспокойн оыв. Голоса слышать мрачное. Да шурин там фа мажор. Мы строит короткий подзембунк из Ахмрики. Жена дети хлоровы. да сечас алин там. как дла. хорошо мене тоже очень хорошо, ето меня радует».

3. Расстройство разговорной речи. До сих пор все наши описания касались явлений, имеющих свой источник в самом больном. Совсем иную картину являет игра в вопросы и ответы между врачом‑ исследователем и больным. В подобной ситуации часто выявляется симптом, обозначаемый как «говорение невпопад» (паралогия, Vorbeireden). При афазиях (в особенности при сенсорных афазиях) больные спонтанно произносят некие подобия слов, будучи уверены, что последние что‑ то значат (парафазия). Но при паралогии высказывания бывают наделены осмысленным содержанием и находятся в явной связи с вопросно‑ ответной ситуацией; тем не менее, даже несмотря на то. что интеллект часто выступает в относительно сохранной форме, ответы оказываются неверными и поставленные задачи не находят решения. Например, больной выполняет умножение, но каждый раз прибавляет еще единицу: 3х3= 10; 6 х7 = 43; на вопрос о том. сколько ног у коровы, он отвечает: «Пять» и т. д. Представляется, что для данного явления не существует единой психологической интерпретации. При истерических состояниях, когда болезнь соответствует желанию самого больного (например, в тюрьме), оно возникает в качестве симптома псевдодеменции; в других случаях оно выступает как форма негативизма или как выражение характерного для гебефрении стремления к глупым, инфантильным шуткам.

4. Психологическая интерпретация. Психотическую речь и, в частности, явление «бессвязной речи» часто пытались объяснить психологически. Для этой цели прибегали к принципу ассоциаций с привлечением сенсорного (проистекающего из апперцепции сенсорных стимулов) и идеогенного (проистекающего из актуализации диспозиций памяти) материала. Возникает вопрос: действительно ли любые вербальные конструкции поддаются объяснению в терминах ассоциаций, или возможно возникновение также и неких «свободно рождающихся» структур? Элементы связываются на основании сходства (как, например, в случае звуковых ассоциаций), пережитого опыта, родственного содержания и т. д.; к ним добавляются элементы, «удержанные» благодаря персеверации. В качестве «элементов» здесь функционируют слоги, слова, обрывки фраз, предполагаемый «смысл» и т. д. Понятие контамиинации относится преимущественно к области психологии ассоциаций: оно служит для классификации аномальных речевых структур. Под ним понимается своего рода сцепление двух словесных элементов, порождающее новый словесный элемент (например: «удивление» из «удивление» и «изумление»). Аналогично, слова и слоги подвергаются пермутациям, вследствие которых одни из них превращаются в приставки. другие – в суффиксы и т. д.