 |
Глава вторая. Развитие теории дипломатии
|
|
|
|
ГЛАВА ВТОРАЯ
РАЗВИТИЕ ТЕОРИИ ДИПЛОМАТИИ
Три периода профессора Моуата. — Недостаточное освещение непрерывного развития теории дипломатии. — Влияние международного права. — Что следует понимать под словом «прогресс» в теории дипломатии? — Участие Греции в этом прогрессе. — Арбитраж и амфиктионические советы. — Причина их неудач. — Вклад Рима в дипломатию касается, главным образом, международного права и вопросов управления колониями. — Византийская и итальянская теории как реакция против развития здравой теории дипломатии. — Результаты этого. — Сэр Генри Уоттон и Макиавелли. — Отделима ли моральная дипломатия от всесокрушающей физической силы? — Влияние здравого» смысла как результат торговых связей. — Опасность оценки теории дипломатии с этической точки зрения. — Огромное влияние торговли и коммерции на искусство переговоров. — Военно-феодальная концепция и противоположная ей буржуазная, или концепция лавочника. — Опасность и иллюзии, связанные с каждой из этих концепций. — Сущность различий этих концепций.
I
Профессор Моуат в своей ценной книге «Дипломатия и мир» различает три периода в развитии теории дипломатии в Европе. Первый период охватывает время с 476 по 1475 г., когда дипломатия была не организована. Второй период — с 1475 до 1914 г. — представляет ту фазу в истории, когда дипломатическая теория отражала систему политики, известной как « European States system» [система европейских государств]. Третий период был открыт президентом Вильсоном, и в результате появилась так иногда называемая «демократическая дипломатия»1.
Книга профессора Моуата была опубликована в 1935 г., т. е. до того, как была дискредитирована Лига наций2 и обнаружилась вся сила антидемократической дипломатии. Сомнительно, чтобы в 1938 г. профессор взирал на свой «третий период» с прежним оптимизмом. Новое евангелие, которое проповедовал президент Вильсон, стало казаться не столь новым и не столь всесильным, как это одно время думали. Доктрина Вильсона будет рассматриваться последующими поколениями не как начало новой главы дипломатической теории, а как пояснение к конфликту, существовавшему в XIX веке между идеей общности человеческих интересов и идеей исключительной важности национальных прав.
|
|
|
Исследуя происхождение и развитие дипломатической теории, под которой я мыслю общепринятые принципы и методы {32} международного общения и переговоров, я не буду делить предмет на отдельные фазы или категории и сконцентрирую внимание на непрерывности его развития, а не на случайных успехах или длительных помехах на его пути.
Необходимо с самого начала предупредить читателя, что главный фактор в развитии дипломатической теории большей частью находится вне темы моих рассуждений. Я имею в виду постоянный и многовековый прогресс идей и влияние так называемого права народов, которое мы теперь не совсем точно называем международным правом. Издание в 1625 г. Гроцием «De jure belli ас pacis» («Право войны и мира») приковало внимание всего мыслящего человечества к вопросу, не существуют ли какие-либо принципы, общие для всего человечества, которые образуют действительный кодекс международного общения. Юристы спорили веками, можно ли ввиду отсутствия судилища, которое могло бы заставлять подчиняться этому кодексу, применять название «право» к тому, что является только намеком на желательные принципы. Все же следует признать, что интерес, проявленный к праву народов, и тот факт, что правила и постановления этого права всегда обсуждались и кодифицировались и что великие державы добровольно подчинялись его принципам в течение продолжительного времени, — все это оказывало все большее и большее влияние на международную мораль и вместе с тем на теорию дипломатии. Изучению только одного международного права можно посвятить всю жизнь. В данной монографии я мог надеяться только слегка коснуться этого вопроса, а так как даже малейшее прикосновение к вопросам международного права непременно запутало бы мое исследование других сторон дипломатии, я предпочитаю отложить эти вопросы в сторону. Но я еще раз должен предупредить читателя, что, поступая таким образом, я отбрасываю один из важнейших составных элементов проблемы, которую я обсуждаю.
|
|
|
Когда сосредоточиваешь больше внимания на непрерывности теории дипломатии, чем на наблюдавшихся в ней перерывах, то поражаешься тому, что, несмотря на разнообразные формы, которые эта теория принимала, и несмотря на трагические периоды, во время которых насилие господствовало над разумом, кривая прогресса показывает движение вверх. Какова природа этого прогресса? Я определил бы ее следующими словами: «Прогресс теории дипломатии заключался в замене узких взглядов об исключительности прав племени более широкими взглядами о важности общих интересов».
Можно сказать, что, пользуясь подобного рода определением, я нарушаю собственный принцип о недопустимости смешения политики с переговорами и что данное мною определение прогресса имеет в виду прогресс в политике, а не прогресс в способах, при помощи которых политика осуществляется. Я оспариваю такое утверждение. Теория политики и теория переговоров находятся {33} во взаимодействии. Не всегда верно, что цель оправдывает средства, и все, изучающие дипломатию, согласятся со мной, что дипломаты часто шли впереди политиков во взглядах на международные отношения и что слуга неоднократно оказывал благотворное и решающее влияние на своего господина.
II
В предыдущей главе было высказано предположение, что дипломатическая практика постепенно переходила от вестника, или «стадии белого флага», к оратору, или «стадии суда». Было показано, что в V веке до н. э. греки организовали нечто похожее на регулярную систему международных связей. Прогресс в теории дипломатии был столь же поразителен. Часто предполагают, что греки брали за образец успешного дипломата не только Гермеса, но также и героическую фигуру Улисса, «плодородного изворотливостью». Несмотря на восхищение изворотливостью, греки еще больше восхищались умом. На конференции в Спарте, о которой говорилось в прошлой главе, царь Архидам произнес речь, которая отличается почти современным реализмом.
|
|
|
«Лакедемоняне, я достиг преклонного возраста и имею опыт многих войн. Между вами имеются мои ровесники, которые не допустят несчастной ошибки и не будут настолько невежественны, чтобы считать войну желательной, так как она якобы является делом выгодным или приносящим безопасность...
Я не настаиваю на отказе от проявления чувства справедливости. Я не хочу разрешить Афинам причинять убытки нашим союзникам. Я не буду медлить с разоблачением афинских интриг. Но я настаиваю на том, чтобы мы не приступали немедленно к враждебным действиям, а раньше направили в Афины какого-нибудь посла, который увещевал бы их тоном, с одной стороны, не слишком воинственным, а с другой стороны, не слишком покорным. Мы можем использовать выигранное время для улучшения нашей подготовки...
Если афиняне согласятся с нашими предложениями, тем лучше. Если они их отклонят, то по истечении двух или трех лет наше положение будет значительно сильнее, и мы сумеем, если найдем нужным, их атаковать. Может быть, узнав о размерах наших вооружений, они поддадутся сильным увещеваниям и согласятся уступить...
Мы не должны, основываясь всего лишь на однодневном обсуждении, притти к решению, от которого зависят жизнь и имущество наших соплеменников и которое также сильно затрагивает наше национальное достоинство. Мы должны принять решение лишь после спокойного обсуждения... Мы не должны также забывать, что в Потидийском кризисе афиняне предлагали дать нам законное удовлетворение. Закон не позволяет обращаться, как с преступником, со страной, которая готова пойти на арбитраж».
|
|
|
Реализм речи царя Архидама может нам показаться циничным или по крайней мере чересчур откровенным, но его заключительная ссылка на арбитраж заставляет звучать совершенно иные ноты. Как это случилось, что спартанский государственный деятель, живший за 2 260 лет до президента Вильсона, мог сослаться (в минуту особого напряжения) на арбитраж, как на метод уже известный и который собрание обязано принять? Очевидно греки, несмотря на всю страстность вражды, заменили теорию прав {34} племени концепцией общности интересов. Греки потеряли свою независимость, потому что последняя концепция не была достаточно сильна, чтобы уничтожить остатки старых теорий племени. Однако концепция общности интересов существовала в амфиктионических советах3 и выражалась в периодических собраниях, которые представляли нечто среднее между церковными конгрессами, ейстеддфодом [собрание бардов и менестрелей]4 и собранием Лиги наций.
В VII веке до н. э. наиболее влиятельная из амфиктионических, или районных, конференций состоялась на острове Делосе. После того как это священное место было осквернено Афинами, влияние Делосского амфиктиона перешло к Дельфийскому. Главной целью этих конференций, как и постоянного секретариата при них, была охрана храмов и казны, а также регулирование движения пилигримов. Они, однако, занимались также общегреческими политическими вопросами и как таковые выполняли важную дипломатическую функцию, введя очень важное дипломатическое новшество: они потребовали для себя то, что мы сейчас назвали бы правом экстерриториальности или дипломатическими привилегиями. Государства, которые были членами лиги или совета, давали обязательство не разрушать городов других членов лиги и не лишать их воды ни в мирное, ни в военное время.
Если член лиги нарушал эту статью, то он автоматически становился врагом всех остальных членов лиги, и последние были обязаны пойти на него войной. И, действительно, мы знаем ряд фактов, когда амфиктионический совет налагал санкции на нарушителей устава амфиктиона.
Эти прекрасные учреждения потерпели в конце концов неудачу по двум причинам: во-первых, они никогда не были всеобщими, и многие важные государства не входили в них, во-вторых, они не обладали достаточной силой, чтобы заставить более могущественные государства подчиняться принятым постановлениям, но само их существование оказывало стабилизирующее влияние на положение дел в Греции и сделало многое для развития концепции общности международных интересов и международного права.
III
Достигнув этого высокого уровня, теория дипломатии стала отступать. Греческие города-государства не сумели жить в соответствии с теми высокими идеями общности интересов, которые они изобрели. Сила восторжествовала. Дух лиги содружества народов был чужд Александру Македонскому. Подчинение заменило кооперацию. Свобода была утеряна.
|
|
|
Римляне создали скорее концепцию международного порядка и дисциплины, чем международного равенства и кооперации. Их участие в создании теории дипломатии было, конечно, весьма {35} велико. Ловкость и хитрость они заменили послушанием, организацией, «обычаями мира» и ненавистью к беззакониям. Даже те, кто не любит физическую силу, являвшуюся основой римской системы, должны признать, что эта система содействовала развитию сознания общности интересов человечества. Мелочные и грубые интересы борьбы племен или кланов уступили место понятиям мирового размаха. Римляне сделали всемирными не только право, но и дипломатическую теорию. Но польза, которую они принесли (не считая pax romana [«римский мир»] и идеи мирового господства), имела, главным образом, значение для права и поэтому не подлежит обсуждению при изучении неюридической стороны дипломатии.
Когда в последние века империи значение политики силы пало, в Византии возродился наименее созидательный вид дипломатии. Дипломатия стала скорее стимулировать, чем сдерживать человеческую жадность и глупость. Кооперация уступила место разделению, единство — распаду, разум — хитрости, принципы морали — ловкости. Византийские взгляды на дипломатию были заимствованы Венецией и оттуда распространились по всему Апеннинскому полуострову. Дипломатия средних веков имела, главным образом, итальянский, точнее византийский, привкус. Этому наследию она обязана той плохой славой, которой она пользуется в современной Европе.
Интересно выяснить, каким образом дипломатия, которая по существу является приложением здравого смысла и человеколюбия к международным отношениям, приобрела столь сомнительную репутацию. Мы не уклонимся слишком далеко от истины, если это несчастное предубеждение объясним тем, что дипломатия попала в феодальную Европу из Византии через итальянские города-государства.
Нужно признать, что уровень европейской дипломатии, когда она впервые оформилась как отдельная профессия, был невысок. Дипломаты XVI и XVII веков часто давали повод к подозрениям, от которых несправедливо страдают их наследники. Они давали взятки придворным, подстрекали к восстаниям и финансировали восстания, поощряли оппозиционные партии, вмешивались самым пагубным образом во внутренние дела стран, в которых они были аккредитованы, они лгали, шпионили, крали.
Посол той эпохи считал себя «почетным шпионом». Он был глубоко уверен, что частная мораль — нечто отличное от общественной морали. Многие из них воображали, что официальная ложь имеет мало общего с ложью отдельного лица. Они не считали, что и бесполезно и недостойно честного и уважаемого человека вводить в заблуждение иностранные правительства преднамеренным искажением фактов.
Британский посол сэр Генри Уоттон выразил мнение, что» «посол — это честный человек, которого посылают за границу {36} лгать для блага своей родины». На эту фразу часто ссылаются в выпадах против нас, но никто при этом не поясняет, что сэр Генри написал это изречение как шутку в какой-то альбом в Аугсбурге. Это изречение было обнаружено одним из его врагов, который донес об этом Якову I. Король был глубоко потрясен цинизмом своего посла. Напрасно Уоттон оправдывался, что он написал это изречение для забавы. Король отказался в дальнейшем пользоваться его услугами.
Плохая слава, которой пользовались дипломаты, была обязана своим происхождением не только случайным шуткам. Более важную роль сыграло усиливавшееся отождествление теории и практики дипломатии с заповедями Макиавелли. Интересен следующий факт. «Государь» был написан Никколо Макиавелли в 1513 г., английский перевод был издан в 1640 г., между тем искаженная версия его идей проникла в Англию задолго до этого и создала слово «макиавеллизм».
Уже в 1579 и 1592 гг. Стэббс и Наш употребляют прилагательные и существительные, производные от имени Макиавелли.
Главным намерением Макиавелли было предостеречь свой век против опасностей, которые таит в себе слабое правительство.
«Вы должны знать, — пишет он, — что имеются два метода борьбы — при помощи закона и при помощи силы. Первым методом пользуются люди, вторым — звери, но так как первый метод часто недостаточен, приходится прибегать ко второму».
Это заявление, учитывая эпоху, в которую оно появилось, может показаться реалистичным, но оно не цинично. Искажения теории, больше чем подлинное изложение теории Макиавелли, создали ему плохую славу и соответствующие эпитеты. И нужно признать, что в «Государе» имеются страницы, которые давали основания для возникновения неправильного впечатления:
«Каждый знает, — пишет он, — как похвально для государя выполнять свои обещания и жить честно, без коварства. Однако опыт наших дней показывает, что вершителями великих дел были те государи, которые мало обращали внимания на обещания и своим коварством вносили замешательство в умы людей; они в конце концов побеждали тех, кто держался принципа лойяльности. ... Разумный правитель не может и не должен быть верным данному слову, когда такая честность обращается против него и не существует больше причин, побудивших его дать обещание. Если бы люди были все хороши, такое правило было бы дурно, но так как они злы и не станут держать слово, данное тебе, то и тебе нечего блюсти слово, данное им».
Фразы, подобные этой, в действительности редко попадающиеся в писаниях Макиавелли, часто цитировались в ту эпоху, поэтому среди публики создалось неправильное представление, что подобные принципы, а не честность и здравый смысл, должны служить в качестве основы международных отношений и руководства лиц, стремящихся быть дипломатами.
| {37} |
IV
Я набросал развитие теории дипломатии с первобытных времен до того момента, когда около середины XVI века она начинает принимать современную окраску. Я показал, как греки безуспешно пытались осуществить идею содружества народов, общие интересы которых более важны и ценны, чем особые интересы отдельных государств. Я показал, как римляне ввели идею международного права и как благодаря огромным размерам их империи они были в состоянии оставить воспоминание о мировом государстве. В последующие века римская церковь5 и Священная Римская империя6 пытались с меньшим успехом закрепить это воспоминание. Я показал, как с упадком могущества империи теория дипломатии стала византийской и как Константинополь завещал итальянским государствам теорию, что дипломатия скорее друг, чем враг, силы и беззакония.
Наблюдательный циник может утверждать, что история показывает, как дипломатия становилась защитницей морали, когда она находилась на службе подавляющей силы, и что народы подчиняют общему благу свои индивидуальные интересы и претензии, когда находятся перед лицом общей для всех опасности. В этом утверждении имеется известная доля истины. Грекам удалось объединиться, когда им угрожала Персия, но как только опасность миновала, междоусобные войны опять возобновились. Высокие идеалы их амфиктионов потерпели крах, потому что ни один из их членов не обладал достаточной силой, чтобы заставить остальных быть бескорыстными. Римляне в свою очередь были в состоянии установить законы международного права и «привычку к миру», когда стали бесспорными владыками всей известной части земного шара. Одновременно с падением господства римлян теория дипломатии выродилась и стала в Византии и Италии хищной, разлагающей и подлой.
Если, однако, мы примем во внимание непрерывность развития дипломатической теории и исследуем кривую этого развития, мы найдем, что эта кривая изображает восходящую линию, хотя в каждую эпоху мировой истории мы видим моменты, когда она, как теперь, показывала большие колебания. Каковы же были те силы, которые вызывали улучшение?
Первой было право, второй — торговля. Я сейчас займусь разбором второй.
Англо-саксонские авторы трудов по вопросам теории дипломатии имеют тенденцию приписывать те улучшения, которые они обнаруживают в этой теории, распространению морального просвещения. Они утверждают, что прогресс в теории дипломатии следует измерять не только степенью развития концепции общности интересов человечества, но и степенью сближения общественной и личной морали. {38}
Вне всякого сомнения, подобное сближение является идеалом, к которому должны стремиться все порядочные дипломаты. Однако существовала и продолжает существовать школа континентальных теоретиков, которая утверждает, что безопасность и интересы своей страны являются высшим моральным законом, и было бы сентиментальностью утверждать, что законы этики, регулирующие взаимоотношения между индивидуумами, могут когда-либо применяться во взаимоотношениях суверенных государств. Очень соблазнительно, конечно, отвергать подобную теорию как неблагородную и реакционную и противопоставлять ей теорию, блещущую чистотой. Но факт таков, что лозунг «Моя страна — независимо от того, права ли она или виновата», находит могучий отклик в сердцах миллионов вполне цивилизованных людей. Этот лозунг может вызывать такие добродетели, как самопожертвование, дисциплина, проявление энергии. Он дает дипломатии указания более твердые и более точные, чем неопределенные стремления людей с более просвещенными взглядами.
Мой личный опыт и многолетнее изучение этого вопроса глубоко убедили меня, что «моральная» дипломатия в конце концов дает наилучшие результаты и что «аморальная» дипломатия вредит своим собственным целям. Но я не решился бы, обсуждая искусство переговоров, приписать развитие этого искусства только этическим импульсам. Эти импульсы сделали многое для развития более здоровой теории дипломатии, и они продолжают действовать даже теперь. Преувеличивать их влияние значит искажать действительную роль различных обстоятельств в этом развитии, а это может привести к тому, что одна школа будет считаться хорошей, а другая плохой. Это может для некоторых создать большую опасность впасть в фарисейство, односторонность и даже морализирование.
Дипломатия не является системой моральной философии. Эрнест Сатоу определяет ее следующим образом: «Это — применение ума и такта к ведению официальных отношений между правительствами независимых государств». Худший сорт дипломатов — это миссионеры, фанатики и адвокаты, лучший — это рассудительные и гуманные скептики. Главное влияние на создание теории дипломатии было оказано не религией, а здравым смыслом. Благодаря торговле люди впервые научились применять здравый смысл в своих взаимоотношениях друг с другом.
Предметом этой книги не является изучение стадий, которые прошла международная торговля. Я не собираюсь изучать влияние, которое оказали на торговлю крестовые походы, монополия Венеции и падение Восточной империи. Достаточно упомянуть несколько дат. Ганзейский союз7 был основан в 1241 г. Канарские острова были открыты в 1330 г. 8 Васко да Гама достиг Индии, обогнув мыс Доброй Надежды, в 1497 г. Португальцы основали {39} Макао в 1537 г. 9 Итальянские города организовали консульства в Леванте10 в 1196 г.
Теория дипломатии развивалась по многим параллельным линиям. Существовало римское право и воспоминание о мировом государстве, которое превращало это право в международное. Существовала традиция византийской ловкости. Осталась в наследство от Римской империи политика силы, приводившая к взгляду на дипломатию, как на придаток к военно-феодальной касте. Имелась папская идея мирового порядка, покоящегося на религиозных основаниях. Все эти блестящие нити развития образовали грубую пряжу коммерческой концепции дипломатии, находящейся под влиянием разумных людей, торгующих друг с другом. Здоровая дипломатия здравого смысла — изобретение среднего сословия.
V
Если не считать некоторых особенностей в отношении целей и процедуры, о чем будет итти речь в следующих главах, в дальнейшем можно различать два главных направления в теории дипломатии: первое — это теория военно-политической касты, являющаяся пережитком средневековья, второе — более буржуазная теория, которая развилась на почве коммерческих связей. Первое направление склонялось к политике силы и много уделяло внимания вопросам национального престижа, положения, старшинства и блеска, второе интересовалось политикой, дающей прибыль, и занималось, главным образом, успокоением, примирением, компромиссами и кредитами. Следует признать, что эти направления часто переплетались. Были эпохи, когда феодальная концепция становилась миролюбивой, а буржуазная чрезвычайно воинственной. Но в общем разница между этими двумя тенденциями — феодальной и буржуазной — бросает более яркий свет на развитие и современное положение дипломатии, чем всякие поиски туманных и неосуществимых моральных концепций.
Первую теорию можно назвать воинственной, или героической, а вторую — купеческой, или теорией лавочника. Первая рассматривает дипломатию как войну иными средствами, вторая — как фактор, помогающий мирной торговле.
Нужно иметь в виду, что не только цели, которые ставит себе военная школа, — грабительские, но и методы, которыми проводится эта политика, являются скорее военными, чем гражданскими. Переговоры при такой системе напоминают военные действия или в лучшем случае осенние маневры, и приемы, которые лица, ведущие переговоры, применяют, более сродни военной тактике, чем политике взаимных уступок, свойственной общению гражданских лиц.
В основе такой концепции дипломатии лежит уверенность в том, что целью переговоров является победа и что отказ от полной {40} победы означает поражение. Дипломатия рассматривается как непрерывная и неослабевающая деятельность, имеющая своей целью окончательную победу. В стратегию переговоров поэтому входят обход противника с фланга, захват стратегических позиций, которые немедленно укрепляются до перехода в дальнейшее наступление, ослабление врага всевозможного рода нападениями позади линии фронта, попытки отделить от главного врага его союзников и организация нападения в одном месте, в то время как противник удерживается в другом. Тактика, применяемая в ходе переговоров, имеет также военный характер. Здесь налицо неожиданные и часто ночные атаки, налеты на окопы для определения силы противника в том или ином пункте. Мы можем наблюдать иногда и стратегическое отступление и тайное занятие решающих позиций. Применяются и запугивание, и жестокость, и сила. Часто производятся сдерживающие маневры, в то время как главные силы сосредоточиваются на других направлениях.
Ясно, что при такой системе не находят себе места соглашение, доверие и справедливость. Уступку или заключенный договор при этой системе имеется склонность рассматривать, с одной стороны, не как окончательное разрешение отдельного спора, но как проявление слабости и отступление, а с другой стороны — как преимущество, которое должно быть немедленно использовано для подготовки дальнейших триумфов.
В противоположность этой военной концепции дипломатии существует концепция коммерческая, торговая, «концепция лавочника». Эта штатская теория переговоров основана на предпосылке, что компромисс между соперниками более выгоден, чем полное уничтожение соперника. Переговоры не являются только фазой в борьбе на жизнь или на смерть, а попыткой путем взаимных уступок достичь длительного соглашения. Под словами «национальная честь» нужно понимать «национальную честность». Вопросы престижа не должны мешать заключению разумного делового соглашения. Достаточно найти какую-то точку, находящуюся посредине между обеими сторонами, чтобы примирить их противоречивые интересы. Для определения этой точки требуется только откровенное обсуждение вопроса с картами, открыто лежащими на столе, да еще обычное человеческое мышление, доверие и честность.
Каждая из вышеуказанных теорий имеет свои опасности и иллюзии, но самая большая опасность заключается в том, что военная школа не может понять искренности штатской, а «лавочники» не понимают, что «военными» руководят совершенно другие представления о способах и целях переговоров. Первые слишком верят в способность силы запугивать, а вторые — в способность кредита порождать доверие. «Лавочники» желают внушить доверие, а «военные» — страх. Разница в концепциях создает пренебрежение и подозрение у одних, возмущение — у других. {41}
По тому вниманию, которое я уделил этим двум противоположным тенденциям, можно заметить, что я считаю, что развитие дипломатической теории больше зависело и зависит от противопоставления воображения разуму, романтики — здравому смыслу, героического — меркантильному, чем от каких-то определенных стандартов моральных ценностей. В обеих тенденциях мы видим и идеализм и реализм. Их действительно разделяет то, что первая представляет собой, главным образом, динамическую теорию, а вторая — статическую. Первая требует движения, вторая — покоя.
|
|
|
