 |
История одного утопающего.
|
|
|
|
Забывшись в тепловом истощении, свет вкатился безжизненной кучей чего–то в открытое окно, разбудив меня. Зима. Зима топчется на моём упоении красотой вторую неделю, и оно жутко от того болит. Сегодня пойду к врачу сразу после того, как освобожу свой мочевой пузырь от вакханалии вчерашнего дня, оденусь, может быть, даже умоюсь, позвоню Семёновне (пусть приберётся) и проснусь. Вот я и у врача. Быстро. Комната наполнена сверх головы неистовым дребезжанием секунд, сливающихся в одну тоненькую речушку на картине в углу. Заметил я её в самую последнюю очередь, к тому моменту даже самому стойкому автомату надоело бы убивать, но когда заметил, не замечал больше ничего. Это розовое небо на одном берегу, этот костёр, доисторический пейзаж вокруг, и динозавры. Это бордовое небо на другом берегу, остатки войны человека с природой, и речка, совсем маленькая речка, разделяющая два берега.
- Здаров, вы ко мне? – человек в белом халате изогнул стройную, совсем молоденькую, наверное, даже не знающую, что такое зима, линию в горбатый и дряхлый знак вопроса.
‑ А вы, человек в белом халате, которого я посещаю, желая посетить, ‑ постарался я спасти девчушку.
- С красотой ко мне пожаловали? – спросил мерзавец, – рассказывайте.
- Да, последнее время работать отказывается. Вот вчера, к примеру, на вечеринке у одногрупника среди замшелых камней и разбросанных во все стороны душистых трепетаний ветра я встретил девушку, ну, или наоборот. Красивая вроде была, да и по закону жанра должен был влюбиться, и потом, что любить, если не красоту?
- Вы видите меня, разве я красив?
- Вы омерзительны, я даже не уверен, что вы человек.
- А жена-то любит меня, любит, и ещё как! Любит, потому что я ножницы к брюкам пришил, и она подумала, что я могу платье сшить красивое на похороны её (каждый порядочный семьянин должен надеяться на свою скорую кончину, в качестве уплаты за счастье, принесенное им же в брак). Смысл жизни человека ‑ подобрать достаточно запоминающий-ся костюм, для услады глаза пришедшим с тобой прощаться.
- Ерунда! Смысл жизни не может быть в смерти. Вот у меня дома на подоконнике стоит маленький кактус, по-вашему получается, что поставил я его для того, чтобы убить?
- Смысл жизни людей. Кактусы куда благороднее людей. Человек не остаётся. В сравнении его сегодняшнего и его вчерашнего мы столкнемся с гигантским количеством разных людей, очень похожих друг на друга. Человек умирает ежесекундно, рождая другого человека. И всё это, благодаря времени и пространству. Мы не встретим абсолютной схожести нигде, ни с кем и никогда. Поэтому можно сказать, что человек -это существо моментальное. Возвращайтесь домой вы, кажется, забыли проснуться.
-У вас не найдется лишнего костюмчика? спросил я уже у Семёновны.
-Тебе на похороны? Найдётся. Я прибралась, а ты чего не у врача?
- Здрасти, – ответил..
- Я бульончика куриного тебе сделала, поешь, перед тем как проснуться.
- Куда дальше-то просыпаться?
- В дальше..
Хочу затоптать пол до смерти. Прохожу четвёртый раз по коридору, тот продолжает залавливать безделушки своим неистовым обаянием, точно ожившая паутинка. Паук бессилен в ней. У моих ног валяется оторванная голова юноши, погрузившись в тишину с шеей, беру в руки этот обездоленный футбольный мяч с шелковистой мглой на макушке. Жду. В руках остаётся прядь белых волос. По кухне летают вороны, только что познавшие свободу. Использую воронью тюрьму, как бинт, обматываю место, где когда-то медитировала моя голова и иду обедать.
В тарелке плавают дети, взрослые, тренируются пловцы, бодрящие звуки доносятся после каждого соприкосновения ложки с керамическим дном. До конца сеанса осталось пять минут. Недосолен. Пока я лез в шкаф с приправами, одна из ворон пикировала в мой суп. Огромная волна уже стремилась поглотить меня, как вдруг – голос.
- Ну, как тебе мой бульончик? Лучше стало?
Тем временем я наблюдал за чудным пейзажем на картине в кабинете врача. Только уже не снаружи. Я наблюдал и плыл по течению реки. Не изменилось почти ничего, правда теперь на одном берегу стояла Семёновна, а на другом - врач. Врач что-то бормотал:
- Нам нужно согласие родственников. Вы уверены в своём решении? Ага. Тогда подпишите здесь. Соболезную, мы сделали всё, что могли, у меня сердце разрывается (плачет). Извините. Когда он мог ещё говорить, рассказывал истории о своей первой любви, сумасшедших вечеринках, конкурсах музыкальных, мечтал о смокинге, который он хотел надеть на свой первый сольный концерт. Так вот я сшил его.
- А костюмчик-то хорош, прям как влитой на тебе сидит, – похвалила мой внешний вид Семеновна, - ну, ты плыви, плыви себе дальше..
- Куда? – ответил я и закончил трапезу.
|
|
|
|
|
|
К вечеру.
Фонари –Чупа Чупсы,
Колы целое небо,
Звёзд застывшие пузыри.
Поэма снег. Часть 1
Будь то ветер неведомо откуда пришедший, странником несущийся по свету, точно юродивый. Пронырливый, гибкий ветер. Ветер шелковистый бархатный и ветер игольчатый. Ветер – удав, что ползёт сквозь трещины и разломы хижин, образуемые распахнутыми окнами. Ветер – гвардеец, штурмующий твою крепость, потоком врывающийся в неё. Шёпотливый, еле слышимый ветер и ветер доносящийся отовсюду, гудящий со всех сторон, во все трубы и щели. Всё это, вместе с пятном света в уголке распростёртого перед твоими глазами пейзажем, вместе с перьями снега, и облаками, размазанными сметаной по небу, всё это – раздражало, мешало, всё это – хотелось расколоть, разбить, уничтожить. А ты сам, с душою, что была так нелепо и неумело скроена из драных, никому ненужных лоскутков, имел вид, несчастного, но пока ещё не смерившегося со своим несчастьем, человека. Так, гонимый не идеей, но ветром - не мыслью, а светом направляемый, ты встретил меня.
Лес. Притаившись, я вот-вот готовился услышать периодически издаваемый небом и землёй счастливый птичий возглас. Моё спокойное и безмятежное дыхание, наполняющее все члены мои, поразило тебя. Вселенная, кляксой расползающаяся по белому пологу мирозданья, вдруг украсилась звёздной россыпью. Но ты не сознавал её красоты, потому несмелое и слабое сияние одной земной звезды стало казаться тебе чудом, и точно чудо удивляло тебя. Тогда ты спросил, как может глаз мой, в туманной гуще дней, различать перья птиц, и как слух мой может слышать их крики. Разве не знаю я о печалях, пронизывающих сердца людей, сквозящих меж рёбер их. Разве не знаю я о препятствиях, оглушающих человека, и об уроде – желанья, что ослепляет его. Ответ мой ты назвал ересью, меня же - высокомерным безумцем.
Сказав это, ты тотчас сконфузился, замолчал и, словно свершив какую пакость, сделался неуклюжим и трусливым. Гривы лесов стали пушисты и белы. Из них могучими великанами торчали сосны, подпирая своими макушками небеса. А одна была до того высока, что край её дотягивался и утыкался в плюш облаков, разрывая его в клочья. Казалось, что весь дым ночи, заслонивший солнце дым, вытекал из той пробоины. Уткнувшись в темноту горизонта, ты ждал, что оттуда выйдет какой-нибудь чудный зверёк, выплывет сказочная рыба и прервёт своим бестолковым воплем невыносимую тишину мгновения.
Извинив твою грубость, я снова заговорил. Люби горечь жизни так же, как ты любил бы сладость её, люби честно. Будь спасителем своего несчастья и единственным другом его. Найди в нём не врага, но направляющего – сказал я.
В деревне, в которой я вырос, жили великие охотники, что обладали медвежьей силой и заячьей быстротой. Звериный рев называли они наречием, для них он был понятен и различим, как различим барду язык музыки.
Еле слышимый голосок, напоминающий звон раскалывающийся на части капли, крохотное тело и колоссальных размеров душа. Так я рос лилипутом в стране Гулливеров. Но дух мой наполнил тело моё. И стал голос мой ураганом. И был он громогласен. Заслышав мой зов, пастухи говорили между собой, что то земля бьётся о небесную твердь, и что так аплодируют боги.
В то время мне часто снилась гордая змея с белой узорчатой кожей, чешуйки которой мазками укладывались друг на друга, в единый искусно выписанный рисунок. Мне снились сапфировые, воинствующие глаза её. Я видел, как она изящно, с какою-то лебединой грацией исполнила гранд плие и бросилась ко мне - тут сон обрывался. Проснувшись, я думал, что спасся, убив кобру.
Однажды на охоте, изнемождённый долгой погоней за рысью, я остановился, услышав, как кто-то поёт шёпотом. Лениво тянущийся баритон пересекался резвыми, смеющимися нотками. Это был лес. Скрежет и стоны дубрав манили к себе, их тихий шелест убаюкивал. А тонкий, детский голосок ручейка продолжал веселить меня своей непомерной любовью к жизни. Я уходил всё дальше и дальше от деревни, одурманенный той лихо мчащийся по воздуху мелодией. Шёл до тех пор, пока не осознал того, что иду, и что теперь не выбраться. Но мысли не о спасении или смерти тогда занимали меня.
Неужто упустил? Как? Разве удрал? И где теперь это спокойное, жирное животное? Пойман ли стрелой, преодолевшей одним ловким прыжком сотню метров, и ударом колючей лапы - сразившей его. Схвачен ли вдруг неоткуда взявшимся капканом человеческий рук? Или спасшись дурой бежит неведомо куда и зачем… Бежит под высокой громадиной неба… Громадиной, остающейся безразличной и к судьбе зверя и ко всему остальному.
Я смотрел на синюю гладь, из которой зрачком выглядывало плоское солнце. Смотрел на криво отчерченный край горизонта. Смотрел на раздавленного подошвой мира себя. Маленького себя. Себя крохотного. Смотрел на свою голую испуганную ладонь, пальцы которой, прячась то ли от мороза, то ли от моего взгляда, медленно сворачивались в кулак, образуя при этом средиземноморскую ракушу. Большой палец зачем-то укладывался сверху-поперёк двух других, расположенных ближе всего к нему, то бишь указательного и среднего. Это было до того нелепо, странно и убого, что казалось, будто бы он отрос вот-вот, только что. Вокруг, подбираясь всё ближе, становились раздробленные ряды длинных сосен, заключая меня в древесную решётку. И только теперь, страшась участи заточённого в вечности каторжанина, я двинулся вперёд, расталкивая грубыми и тупыми руками почтенные кроны деревьев.
Третий день пути. Расплавленный ледяной слиток тонкою струёй лился в ворот моего сюртука, сползал по лестнице позвоночника, останавливаясь на каждой ступени и постепенно растворяясь во мне. В горле кипятилась лиственная смола, огненные брызги которой обжигали, врезаясь в стенки гортани. Вдруг по локтю затрусили крошечные лапки невидимых насекомых, прополз тёплый ручеёк раскалённой магмы, из руки выкатились два наливных рубина и живо заморгали тонами красного.
Змея! Дунул шторм! Солнце, высунувшись вперёд, вспыхнуло, точно лампа или фонарь - перегорев. Возбуждённые, злые волны чистого света хлынули отовсюду, заполонив собою мир. Стали таять нахохлившиеся бледные ёлки, бездыханные труппы сугробов, и даже необъятный простор времени – исчезало всё! Всё съедал сияющий болезною эфир. Лишь ветры плясали разухабисто, оставшись в одиночестве, ладно гудели их глотки, расплёскивая звучную песнь. Тут моя голова, отколовшись от тела, чокнутым астероидом полетела вниз, выписала незатейливую запятую в воздухе и - рухнула, оставив на снегу неглубокую вмятину. Упал.
Воздух насыщал аромат ландыша и мяты. Пахло зимой. Я был растворён той вспышкой света и теперь сам из этого света состоял. Прозрачные нити, неприступной границей тянущиеся вдоль контуров вещей и связывающие всякое со всяким, любое с любым и всё со всем, вдруг треснули, оборвались. И теперь не существовало ни меня, ни шустрых расписных птенчиков, с ног до головы вымаранных в хохломе, ничего - лишь манная каша млечного пути, лишь лужа бесцветного огня.
|
|
|
|
|
|
|
|
|
Счастье.
Синь кругом, одна лишь синь.
Небо;
Облак мускулы напряг.
Туча;
Панцирь-щит пробит копьём.
Зонтик;
Влажно-чёрное пятно.
Лужа;
Солнца яркий дикобраз.
Счастье;
Синь кругом, одна лишь синь.
Небо!
(P.S Ксюхе)
***
Сколько лиц не отчерченных, смазанных,
Памятью обезглазаных!
Сколько кашлей, шорханья сколько,
Погремевшего миг, да и только!
Сколько взглядов, смотрений, видений
Утонуло в теченье недели!
Сколько сбылось, а сколько было..!
К раеву сколько доплыло?
Не исчезло, отправившись дальше,
Сколько лиц, сколько взглядов и кашлей?
В бору.
Воспоминанья - сосновой смолы липче,
Звуков лесовьев далече,
Обращены пулей ружейной лично
К тебе и никак иначе,
Воспоминанья громоздки, как воронов
Пьяных медвежьи ругательства;
Но грустно и чудотворно,
Возникшее без отлагательств
Воспоминание.
Брызги.
Брызг 1.
Морем запахланым в дыхло нахлынуло,
Вспыхнуло дыхло, дыхло заахало,
Пёрла запархали, махла распахнули,
И забарахтали птицы хохлатые
К небу мохнатому;
Брызг 2.
Блестя жемчужным блистаньем
Мотаясь вдоль и поперёк
По стёртой нити горизонта
К нам белый парусник плывёт.
Брызг 3.
Кудряво море - темь волнистая,
Слюною брызжет зверь неистово,
Оскал воды кусает брег.
На чёрной слякоти земли,
В эпилепсии тощих веток -
Зияло белое пятно,
Божеством названое свет-
В нём клювы полные смиренья
Читали тихую молитву,
Крылами листья задевая
Растенья с именем Сирень;
Планета вся- жарой дышала
И вся сама была жарою,
Укрытой красной желтизной
Осенней пламенной пары.
Перчаток скрип, легато ветра,
Исходит отовсюду звон,
И всюду слышатся сонеты,
И пенье труб – их баритон.
Ассоциативный ряд.
Скажите воздух – увижу лёгкое,
Увижу лёгкое-скажу человек.
Наблюдение из жизни.
Если бокал из тонкого стекла упадёт на что ни будь твёрдое – он разобьётся, оставив после себя три больших, тысячу маленьких и миллион крошечных осколков. Потом человек с сияющей бородой огорчённо вздохнёт, скажет: “Нет, ну я здесь не причём!” – немножко пошагает на месте и начнёт собирать их. Своей правой рукой он нащупает три больших, тысячу маленьких и девятьсот девяносто девять тысяч девятьсот девяносто девять крошечных осколков. Собрав осколки в одну кучу, человек выбросит их, даже не попытавшись склеить. И правильно, ведь это невозможно без последней самой крохотной и самой важной частицы.
Запахи. (Стекло, масло)
Только что вылезли из-за горизонта, раскалённые под солнечными лучами, облака. Тут же начали собираться в одну незамысловатую мелодию множество птичьих голос. Ветер продолжая упорно раскачивать стволы молоденьких берёзок, дополнял своим неистовым баритоном эту крылатую песнь.
Когда Наденька бегала по отливающему белизной лугу, выстеленному вдоль дороги беспрерывным потоком, создавалось ощущение невесомости, лёгкости. Дорога представляла из себя две туго натянутые линии, по которым, как по лыжне ездили редкие машины. Ещё был пахучий лес с густо насаженными берёзами. А ещё было вечное небо. Здесь Надя собирала одуванчики и викторию, ягоды который были похожи на красные изумруды, а сам куст на жадного горбуна из сказки. И здесь же она пыталась укрыться от беспокойного, только что пробудившегося утра.
В глубине леса стоял дом. Там во всю мочь пыхтели кастрюли со сковородками, от чего окна начали покрываться глубокой испариной, а пейзаж за окном становится чем-то однородным и бессмысленным, теряя интерес к деталям. Бесчисленные тучи птиц, бешено кружащих над головами, словно только что освободившиеся из векового плена, прижатая сильным ветром к земле трава и Надино голубое платьишко - всё слилось в одно, в одно неясное, беспокойное.
***
Внизу луна исходит рябью,
Блестит роскошно водопад,
Я слушаю романсы зябликов
И подпеваю невпопад,
Часы плетутся по неволе,
Дрожит вода могучих рек,
А я сижу как пёс довольный,
С утра не покидая берег.
Виснет солнце на плечах,
Тишина плывёт в воде,
В облаке горит свеча,
Спит туман.. везде.
День 4. Сегодня я метафизичен
Умерев, человек остаётся в реальности и продолжает жить, но лишь в качестве химической реакции. В том смысле, что труп человеческий, собственно говоря, не исчезает, то есть не уподобляется самому человеку. Пусть и к смерти всегда приводит физиология, умирает, непременно, нечто иное. Таким образом, наблюдая смерть, мы сначала видим некоторое разрушение в организме, и тут же безжизненное тело. Быть реальным, но не существовать - вот что такое смерть. Глиняный сосуд разбит, вино ушло под землю безвозвратно, но осколки целы и возвратить ёмкость, реинкарнировать её – возможно. Так на что способно это нечто иное? Не знаю. Но знаю для чего оно. Вероятно, для оправдания вселенной или для оправдания чего-то большего – для оправдания человека. Оно как бы выполняет функцию заводного ключика в механизме времени. Мне так ощущается. Так если быть реальным, но не существовать вполне (извините за тавтологию) реально, осуществимо ли существование (извините за тавтологию) не будучи реальным? Источник силы и, соответственно, причина движения. В чём он?
Муза.
Дождь молчалив, шуршат одни деревья,
Окно горит, впуская честный свет,
Рука легка, в руке порхает веер,
Стоите рядом..
но будто вас и нет.
***
Шагнуть в то глухое пространство,
Нырнуть в эпицентр тучи,
Там спутники, космос, прострация
И кто-то всё время мяучит…
Минфа.
Приуроченный ржавым гвоздём,
Измотанный, смятый,
Я качаюсь, как лист под дождём,
И пахну мятой.
Мой стебель плавит меня, как солнце - глаза.
Мои друзья, иссохши, опали.
Для старых утро - злая игра,
Для меня же утро - бурдюк со стихами.
Аид! О друг Аид!
Мы плавали под дымкой закопченной
В деяньях гидравлического транса.
Аид! О друг Аид!
Мы погружались в чувствах оголенных,
Мы растекались в мёртвом царстве.
Аид! О друг Аид!
В земле теперь росту я стебельком зелёным.
И корни для меня, как вечности для бога..
Рабство.
На прощание.
По луже плывёт канитель,
И капают ноги по грязи:
Туннелем эпох долговязых
Уходит безликая тень.
|
|
|
