Никто не угадал победителя 8 глава

Во время второго круга, почувствовав, как группа растягивается, я пробился в середину, а затем в брешь между Мюрреем и Брюсом. Этот маневр вывел меня на третье место. Здесь Мюррей, моя надежда на третий круг, внезапно отпустил Коссара на два ярда. Я был вынужден покинуть его, вышел вперед и начал тесное преследование Коссара.

Он выполнял колоссальную работу, и полмили мы прошли за две минуты. Я придвинулся к его плечу и оглянулся назад, желая узнать, кто собирается повести третий круг. Все, что я увидел, была огромная брешь.

Нетерпение охватило меня. Я вышел в лидеры сам, решив, что на трехчетвертной отметке покажу три минуты. Дело двигалось не так, как я планировал, но из этого вовсе не следовало, что все безвозвратно потеряно. Я сконцентрировался исключительно на времени и на том, чтобы бежать с максимально возможным расслаблением. Я продвигался вперед еще вполне свежим и, пробегая мимо хронометриста, слышал, как он отсчитывал: «Пятьдесят девять, шестьдесят...».

Теперь меня ждал сюрприз. К моменту, когда мы пробегали под гонгом, Брюс Талло успел подтянуться; гонг отбил начало последнего круга, Талло вышел вперед, спринтуя как ракета и с очевидным намерением вырвать победу. Это был тот самый стимул, в котором я нуждался, и неважно, что его вызвал спортсмен, не принятый мною в расчет.

На повороте, не сражаясь с ним, я увеличил темп ровно настолько, чтобы занять позицию у его плеча. Когда мы широким шагом вылетели на предпоследнюю прямую, откуда оставалось бежать 300 ярдов, я уже знал, что справлюсь с ним. Его присутствие меня не беспокоило. Я соревновался с секундной стрелкой, а не с Талло.

В этой точке я прекратил расслабление и начал финишный спурт. Это – момент, когда вы перестаете контролировать ваши действия сознанием и вкладываете все возможное, чтобы развить наивысшую скорость.

Я обнаружил, что бегу совершенно не напрягаясь. Ничто меня не сдерживало. Вряд ли я когда-нибудь еще испытывал такое чудесное ощущение силы и скорости без напряжения, какое возникло у меня тогда, на этих последних, радостных 300 ярдах. Пробегая последний поворот, я знал, что должен показать время значительно лучше четырех минут. Я вышел на прямую, в первый раз услышал приближающийся шум трибун и продолжал поддерживать высокую скорость. Даже на этой ступени мне не приходилось сознательно подстегивать себя, и я пролетел ленточку в совершенно свободном полете.

Я вбежал прямо в хаос. Этот момент, в сущности, означал конец соревнований, всюду были люди, бесконечный шум и смятение. Кто-то выскочил из толпы и, подбежав ко мне, показал мне секундомер. Стрелка стояла ниже четырех минут, но что именно она показывала, я рассмотреть не удосужился. Диктор выкрикивал, что у него тоже секундомер, но сейчас он может лишь сказать, что время значительно лучше четырех минут.

Казалось, прошла вечность, прежде чем было объявлено официальное время – 3.54,4, и из-за ошибки в программе этот результат посчитали равным мировому рекорду Герберта Элиота. К этому времени мне надоело ждать, и я начал круг почета. Стадион шумел не переставая, и я был в том же смятении чувств, как после финала в Риме.

Теперь Талло, озабоченно переговаривавшийся с хронометристами, узнал, что он тоже впервые в жизни выбежал из четырех минут, и зрители снова зашумели.

Наконец, когда судьи и публика точно установили, что мой результат на десятую лучше мирового рекорда Эллиота, на стадионе началось новое буйство.

Позже я узнал, что Мюррей не смог в этом состязании выполнить свою роль из-за того, что накануне ему сообщили о несчастном случае – его товарищ по клубу в Оуэйрейке, направлявшийся в Вангануи на соревнования, утонул во время купания. Этот факт Мюррей сознательно скрыл от меня, потому что он мог расстроить меня в той же степени, что и его.

Время по четвертям в этой рекордной миле, согласно данным новозеландского статистика Питера Хейденсторма, было: 60,7; 59,9; 59,0 и 54,8 – несколько необычная серия, в которой каждый последующий результат лучше предыдущего. Последние полмили были пройдены за 1.53,8.

Брюс показал 3.59,3, Олби Томас был третьим – 4.03,5, а Мюррей финишировал четвертым.

Сравнение моего графика с графиком дублинской мили Эллиота показывает, что первая четверть бега была мной пройдена на 4,3 секунды медленнее, а за круг до финиша я отставал от него на 0,4 секунды. На отметке 1500 м я показал 3.39,3, что было сравнимо с лучшим временем Мюррея на эту дистанцию, показанным им за границей – 3.38,8.

Когда я узнал, что побил мировой рекорд, мне вспомнился случай, происшедший прошлой зимой в Стокгольме, где Мюррей побил мировой рекорд на три мили. Я стоял на поле, когда Мюррею поднесли букет цветов, и он пробежал мимо меня с блуждающим и сверкающим взглядом. Он даже не замечал меня. Я несколько недоумевал, почему он явно игнорирует мое присутствие, но Артур, стоявший рядом со мной и тоже незамеченный, сказал: «Ничего. То же будет и с тобой через год или раньше».

Я не думаю, что в Вангануи выглядел до такой степени ошеломленным, но тогда мне стало понятно, какие именно чувство испытывал Мюррей в Стокгольме.

Неделю спустя, в Крайстчерче, я сам оказался в точно таком же положении.

Даже на следующий день я не чувствовал последствий этой рекордной мили. Казалось совершенно невероятным, что я смог пробежать так быстро, и эта неспособность поверить в случившееся не покидала меня до тех пор, пока я не вернулся в Окленд и на меня не обрушилась лавина поздравлений, среди которых было и поздравление Герберта Эллиота.

В среду я снова бежал, на этот раз в Инверкаргилле. Теперь я чувствовал себя способным побить мировой рекорд на полмили в Крайстчерче, и, естественно, у меня не было желания перенапрягаться в Инверкаргилле и испортить все ожидания. К этому времени я уже немного пришел в себя.

Казалось, в этом забеге никто не собирался напрягаться. Бег повели Эрни Канлифф и Джим Дюпре, я следовал за ними, и в таком порядке мы протащились первый круг за 58 секунд. Зрители насмешливо кричали: «Ну-ка поддай еще!» и «Покажите, как медленно умеете вы бегать!»– и в том же духе, когда мы медленно тянулись по прямой вдоль трибун.

На последнем круге я спринтовал, прошел его за 53,2 и выиграл бег с результатом 1.52,2.

Эти соревнования показали, что газетчики шумят не только по поводу хороших результатов. В Гамильтоне, где я повторил свой олимпийский рекорд, главный материал для прессы дал забег на две мили. Однако в Инверкаргилле, где я пробежал более чем на пять секунд хуже, газеты уделили мне больше внимания, чем великолепному забегу на две мили, где Брюс Талло показал 8.44,9.

Последующие два дня после соревнований в Инверкаргилле были заполнены лихорадочной деятельностью, что теперь мне представляется не слишком подходящей прелюдией к попытке побить мировой рекорд. Желая увидеть как можно больше живописных мест, которыми славятся наши отдаленные южные области, я присоединился к Рою Уильямсу, Дэйву Норрису и Полю Доллоу. Организаторы турне предложили нам автомобиль, и мы отправились в веселое путешествие по южным озерам. Кроме всего прочего, это был лучший способ избежать рекламы, связанной с моей попыткой побить мировой рекорд на полмили.

Мы выехали из Инверкаргилла рано утром, сделали небольшую остановку в Манапоури и двигались дальше вплоть до Милфорд-Саунд, сделав лишь небольшой перерыв для пятимильного бега трусцой среди привлекательного дикорастущего кустарника в Иглинтон-Вэлли.

В Милфорде мы позавтракали, посмотрели на Митр-Пик, пошатались по туристскому отелю, поглазели на Радужный Водопад, бессмысленно бросили несколько камней в Саунд и затем двинулись назад, в Квинстаун. Мы прибыли туда около полуночи, долго искали дешевый ночлег и наконец устроились в частной гостинице. На следующее утро бегло осмотрели Квинстаун и не спеша направились через Клуту в Данедин, сделав остановку в Роксбурхе, чтобы купить абрикосов. Позднее я вновь открыл для себя Милфорд, но уже в гораздо большем масштабе, когда мы посетили Джоземайт-Вэлли в Америке.

В Данедине мы оставили машину и пошли посмотреть на новую городскую травяную дорожку, пригодную для занятий в любое время года. Легкоатлетическим представителям из Отаго очень хотелось узнать, понравится ли мне эта дорожка до такой степени, чтобы я захотел пробежать по ней милю.

Я узнал в Данедине, что в Новую Зеландию из Сиднея прилетел фотограф и что он настолько жаждет меня увидеть, что нанял самолет, чтобы лететь в Милфорд. Этот фотограф по имени Дэвид Мур был послан американским журналом «Спортс Иллюстрэйтед». Его задачей было сделать фотографии к очерку, который написал обо мне журналист из Крайстчерча Лес Хоббс. Я никогда не встречал мистера Хоббса и не слышал о нем. Я даже не знал, что он новозеландец, до тех пор, пока очерк не появился в печати.

Потом наша четверка вылетела в Крайстчерч. В то время как другие разместились в отеле, я искал относительного уединения в доме своего дяди, с готовностью отдав ему право быть моим неофициальным представителем для связи с публикой и отсеивать телефонные звонки, которые то и дело раздавались в доме.

 

«Подожди!»

Дэвид Мур наконец поймал меня; это случилось утром в день соревнований на полмили в Крайстчерче. До этого я с интересом следил по газетам о его подвигах. Он был настолько деятелен, что уговорил меня отправиться с ним в Кэшмир-Хиллз, чтобы там сделать несколько снимков, долженствующих изображать мою тренировку. Я описал ему мои занятия по трассе Вайатаруа, и Кэшмир-Хиллз показался ему подходящим местом. Однако после такого пути из Сиднея и стольких усилий Дэвиду было мало снимков, фиксирующих, как я бегу по крутому участку шоссе.

Он въехал на самую вершину одного из холмов, окинул взором литллтонскую гавань, остановил машину и сказал: «Потрясающий вид. Сейчас я сниму тебя на этом фоне».

Я сказал ему, что, во-первых, сомневаюсь, что картина действительно потрясает, а во-вторых, что тот грубый кусок земли, на котором он хочет снять меня бегущим, едва ли рисует картину моей настоящей тренировки.

Однако я плохо знал, насколько трудно отвязаться от этого парня. В конце концов я согласился сняться «только на память». Конечно, эта фотография была одной из тех, которые появились в «Спортс Иллюстрэйтед», и я стал получать письма от детей со всех концов света. Дети полагали, что я ежедневно пробегаю по 20 миль, как горный козел.

Теперь я уже никогда не соглашусь так сниматься и часто удивляюсь тому, что он меня уговорил тогда.

Утром пошел дождь, и мои надежды оказались слегка подмоченными, но потом установилась отличная погода. Но ни погода, ни перспектива нового захватывающего поединка между Халбергом и Талло, ни почти твердое обещание нового мирового рекорда на полмили не заставили прийти на стадион более 12 тысяч человек – число, красноречиво характеризующее любителей легкой атлетики в Крайстчерче.

Когда я вышел в парк на разминку, на поле состязались крикетисты, а вокруг них не было ни единого зрителя.

Я чувствовал особенную уверенность. Я узнал, что Барри Робинсон из Окленда, чемпион страны на четверть мили, приехал на соревнования провести первый круг, и перестал беспокоиться, что в забеге может не оказаться сильной конкуренции на первой половине дистанции. Барри, очевидно, приехал с этой единственной целью, и я знал уже по римской прикидке, что он может меня вытянуть на рекорд.

Мой подход к бегу здесь отличался от позиции в Вангануи перед стартом на милю. На этот раз я определенно шел на мировой рекорд. Еще со времени Олимпийских игр в Риме я хотел добавить к своему титулу олимпийского чемпиона звание рекордсмена мира в беге на 800 м – я очень хорошо знал, что в Европе существующий рекорд на полмили не ставится ни в какое сравнение с мировым рекордом на 800 м. Я был настолько уверен в благополучном исходе дела, что казалось – Барри был гораздо более озабочен, чем я.

Интересно отметить, что в беге на полмили хорошие результаты достигались всегда в тех случаях, когда первый круг проходился быстро. Рекорды устанавливались теми бегунами, которым первый круг протягивали, если на втором им удавалось удержать скорость. В девяти случаях из десяти на втором круге бегун увядал, но одному из десяти удавалось продержаться – и рождалось новое хорошее время.

Я думаю, это обстоятельство достаточно ясно указывает на проблему кислородного долга – фактор, лишающий бегуна сил, и вот почему, несмотря на то, что этот вид сегодня рассматривается как спринт, самое главное в нем – выносливость.

В отличие от других центров острова Южный Крайстчерч еще не усвоил практику старта по отдельным до рожкам, и мы начали бег с кривой линии, пересекающей все дорожки. Я занял позицию у бровки, а Барри был самым крайним. Всего в забеге участвовало восемь человек.

Когда раздался выстрел, Барри бросился вперед, как будто взял старт на 440 ярдов. Помня, что случилось в Вангануи, я доверил свои надежды только лишь одному лидеру и поэтому последовал за ним, хотя и чувствовал, что скорость бега высока. Я увидел, что Джон Борк, другой бегун на 440 ярдов, тоже спринтовал с целью занять позицию у бровки на первом вираже. Возможно, он был лучше приспособлен для старта с кривой, чем я, и спринтовать при старте с внешней дорожки, наверное, вообще разумно.

Однако для меня в этом ничего хорошего не было, потому что после быстрого старта Борк сбавил темп и отпустил Барри. На первых же 10 или 20 ярдах я потерял контакт со своим лидером. Я спешно обошел Борка, но Барри все еще был далеко.

На протяжении менее чем 50 ярдов я понял, что мы двигаемся с убийственной скоростью и что, кажется, от лидерства мне не будет никакой пользы. В отчаянии я крикнул Барри: «Подожди!», но это было глупостью. Он просто не услышал меня.

Дорожка была твердой и быстрой, и мне удалось увеличить шаг. На первой прямой я держался в пяти ярдах от него. Я еще не спринтовал, хотя был недалек от этого. При выходе из второго виража, чтобы удержаться за Барри, мне пришлось поднажать еще.

Стараясь войти в контакт с лидером, я совершенно потерял чувство темпа и, когда мы подбегали к гонгу, приготовился внимательно выслушать свое время, чтобы восстановить контроль над собой. Я ожидал, что хронометрист начнет отсчитывать секунды начиная с «пятьдесят», однако первое, что я услышал, было «сорок». «Пятьдесят» уже прозвучало, когда я пробегал мимо него.

Здесь по каким-то непонятным причинам Барри освободил мне дорожку. Я контролировал свое сознание с необыкновенной ясностью. Возможно, так подействовало сообщение о фантастическом времени на первом круге, и вместо того чтобы почувствовать потрясение и перейти на легкий бег или дрейф, я вдруг быстро сообразил, что чувствую себя сейчас столь же хорошо, а может быть, даже лучше, чем в других состязаниях, когда четверть мили проходил на две-три секунды медленнее.

Подстегиваемый каким-то неистовым импульсом, я забыл о традиционных рекомендациях и усилил темп. Теперь это было чистое состязание с секундной стрелкой. На предпоследней прямой я чувствовал, что бегу еще быстро, и отчетливо сознавал, что на данном участке дистанции иду лучше обоих мировых рекордов. Все, что оставалось,– это продолжать.

Особенных трудностей не возникло до тех пор, пока я не вошел в последний вираж. Здесь усталость от первых 660 ярдов – я пробежал их за 1.16,9 – нахлынула на меня волной. Наступил момент, когда для продолжения бега требовались настоящие усилия. Я чувствовал, что бег замедляется, что уже не могу больше бежать, и в это время выходил только на последнюю прямую.

Нечеловеческими усилиями я заставлял свои ноги двигаться, удерживать шаг; я шатался на омертвевших ногах, отчаянно пытаясь восстановить контроль над собой и сделать все, чтобы увеличить скорость.

Но пробежав ленточку, я не нуждался, чтобы кто-нибудь сообщил мне время. Я знал, что прошел обе дистанции с мировыми рекордами. Отовсюду ко мне бежали люди, большей частью с фотоаппаратами, и я, наполовину отрешенный от всего, смотрел, как другие бегуны заканчивают дистанцию. Вторым пришел Дюпре, третьим – Борк. Я так и не узнал своего результата, пока не было сделано объявление публике.

Наиболее замечательным в этом соревновании было то, насколько быстро и легко я пришел в себя. Я уже испытывал нечто подобное после хороших выступлений, и это доказывает, что способность к восстановлению действительно зависит от состояния сознания. Когда вы знаете, что добились чего-то действительно стоящего, организм погружается в спокойное состояние, в котором все функции легко возвращаются в норму.

Насколько странным был этот бег, пожалуй, лучше всего показать графически, рассматривая время, показанное на 220-ярдовых отрезках. Первые сумасшедшие 220 ярдов я пробежал за 24,8; вторые, когда я сбавил темп, но все же пытался достать Барри – за 26,2; третьи, где я осознал, что могу побить рекорд,– за 25,9 и четвертые, в отчаянной борьбе за продвижение к ленточке,– за 28,2. В сумме это дает 1.45,1 на полмили и 1.44,3 на 800 м. Я побил рекорд на полмили на 1,7 секунды и рекорд на 800 м на 1,4 секунды.

Вплоть до самого финала в Токио у меня никогда не возникала мысль, что я смогу повторить это выступление.

Между прочим, мой лучший результат на 220 ярдов равен 22,4 секунды. Я никогда специально не тренировался к бегу на 440 ярдов, но верю, что могу показать в этом виде что-нибудь около 48 секунд и уж определенно не лучше 47 секунд. Этот факт подтверждает справедливость одного из самых первых утверждений, которое я услышал от Артура: главное требование для полумилевика экстра-класса – выносливость. Он указывал, что для результата 1.50,0 нужно пробежать каждую четверть мили за 55 секунд и что большинство средневиков могут пробежать ее по крайней мере на пять секунд лучше, однако выносливость, достаточную для того, чтобы хорошо пробежать обе четверти мили вместе, имеют лишь немногие.

В этом соревновании я был способен пробежать первую половину дистанции так же быстро, как Мэл Уитфилд и Том Куртней до меня – всего на несколько секунд медленнее самого лучшего своего времени на четверть мили, но в то время, когда они увядали на второй половине, я благодаря своей выносливости, развитой при помощи тренировок марафонского типа, был в состоянии справиться с вызывающим утомление кислородным долгом и прошел оставшуюся часть дистанции с относительно малыми потерями в скорости. Второй круг я пробежал за 54,1. Сравните это с последним кругом, который я пробежал за 53,2 в Инверкаргилле тремя днями раньше.

В Окленде нас ждал веселый финал этого рекордного турне. Удовольствие хорошо похохотать было доставлено нам вместе с экземпляром сиднейской газеты «Санди Миррор» из Австралии. Эта газета редко публикует на первых полосах отчеты о спортивных событиях, но на этот раз на первой странице была помещена даже фотография размером в две колонки. Она предварялась лихим заголовком: «Вот оно, новозеландское чудо!». Ниже следовал пояснительный текст: «Питер Снелл, изумительный новозеландский бегун, демонстрирует хороший стиль бега. Именно это помогло ему побить три мировых рекорда в течение восьми дней». Рядом, соперничая с рассказом о снижении налогов на автомобили, шло описание состязаний.

Далее, на седьмой странице, было помещено еще одно фото, на этот раз в профиль. Оно было втиснуто в статью, присланную из Кэмбриджа, рассказывающую о надеждах Герба Эллиота вернуть себе мировой ре корд.

Обе эти фотографии первоначально были напечатаны в книге Артура «Бег к вершинам мастерства».

И содержание статей, и заголовки, возможно, были в авторском исполнении приличными. Однако из-за головотяпства новозеландского корреспондента – это он, очевидно, отбирал фотографии – и редакции обе фотографии демонстрировали Артура. Артур, которому в то время было 44 года, был снят на авондейльской трассе в новозеландской майке, которую он проносил уже 12 лет. Снимок определенно наводил на мысль, что, как бы хорошо этот человек ни был подготовлен, он уже далеко не молод. Когда я увидел себя в образе видавшего виды старого волка, который смотрит, сощурясь, на солнце, я так хохотал, что не мог прийти в себя добрых пять ми нут. И позднее я часто смеялся, вспоминая этот случай, и изумлялся, что такая уважаемая газета, как «Санди Миррор», могла допустить такую накладку.

С этим самым оклендским корреспондентом (он порадовал меня еще раз, обнаружив явное замешательство по поводу случившегося) у меня были еще и другие дела. Это был такой тип, который в мое отсутствие и, разумеется, без моего разрешения позволил себе побывать в моей спальне в доме миссис Уоррен. Результатом был отчет об обнаруженных у меня портретах Герберта Эллиота и трех книгах: двух религиозных и одной Дэйла Карнеги «Как завоевать расположение друзей и быть влиятельным среди людей».

Этот тип, увидев опубликованную в апреле 1962 года фотографию, где я был снят вместе с Салли, под заголовком «Питер Снелл на приеме беседует со своей подружкой», взял «интервью» у Салли в банке, где она работала. Он сказал ей, что собирается послать фото в лондонскую «Дейли Телеграф» и ему нужно лишь узнать, сколько ей лет и давно ли мы знакомы. Он также сделал несколько вежливых замечаний относительно ее прически. Однако заголовок в газете гласил: «Ожидается, что Питер Снелл, самый сильный бегун на милю в мире, скоро объявит о своей помолвке с мисс Салли Тернер, 19 лет. Здесь они вместе. Они познакомились в ноябре на вечеринке в Окленде, где они оба живут».

Салли и я еще не обсуждали вопроса о помолвке, и она состоялась лишь пять месяцев спустя. Нахальство этого корреспондента было беспредельным.

 

Кольцевой амфитеатр

Скорая на превращение в капитал спортивных достижений легкоатлетическая администрация Западного побережья в Соединенных Штатах пригласила Мюррея, меня и Артура в качестве менеджера на соревнования в закрытом помещении. Мне, полумилевику, было предоставлено выбирать между дистанциями 600 и 1000 ярдов. Меня устраивали 1000 ярдов.

Однако газеты вскоре сообщили, что из-за результата, показанного мною на миле в Вангануи, переговоры о моей предстоящей дистанции снова возобновились. К несчастью, Артур в ответ на вопрос, какие дистанции мы побежим, заявил, что нас устроят любые, подходящие для организаторов соревнований. Это вызвало некоторые затруднения, поскольку я твердо настроился бежать 1000 ярдов.

Соревнования в США совпадали со вторым днем чемпионата Окленда. В этот день в Окленде должен был разыгрываться титул чемпиона на милю.

Фрэнк Шарп, президент оклендского центра, не стал настаивать, чтобы я пробежал милю перед поездкой, и я, в свою очередь, согласился пробежать специальную милю по возвращении.

С его стороны это был, пожалуй, самый щедрый компромисс.

В Соединенные Штаты мы выехали лишь поздно вечером в пятницу, всего за 24 часа до начала соревнований в Лос-Анджелесе. Я был очень обеспокоен, что мне придется на довольно длительный срок пропустить работу. С другой стороны, поздний вылет не был таким уж поздним, потому что, как только мы перешли линию начала нового дня, время тотчас изменилось и мы прибыли в Лос-Анджелес на полчаса раньше, чем вылетели из Окленда.

Во время этого перелета я почувствовал себя достаточно взвинченным. Меня несло на гребне новой волны, и я смотрел вперед, навстречу своим первым соревнованиям на закрытой дорожке.

Моего боевого настроения даже не подмочил необычный в это время года ливень, поливавший Лос-Анджелес в момент нашего приземления.

На аэродроме нас встречали несколько представите лей прессы и ААЮ (Союз спортсменов-любителей.– Прим. пер.) составлявшие комитет по встрече. Последовавший за приземлением прием был разминкой к настоящей встрече, устроенной нам в Шератон-Вест-отеле.

Организатор соревнований Гленн Дэвис взял нас под свое покровительство. Мы быстро увидели, что это в высшей степени приятный и любезный человек. Американцы хорошо знают его как обладателя Кубка Хелмса, которым он был награжден в 1945 году за заслуги на футбольном поле. Новозеландцам же он, пожалуй, лучше известен как человек, который на короткий срок был помолвлен с шестнадцатилетней Лиз Тейлор.

Футбольной карьере и отношениям с Лиз пришел конец с его отправкой в Корею.

Гленн привез нас в отель, заказал номер и проводил в зал для приемов, где собрались представители прессы. Артура, Мюррея и меня усадили по одну сторону стола, и добрая дюжина газетчиков, разместившихся напротив нас с микрофонами и с магнитофонами, в течение получаса непрерывно бомбардировала нас вопросами.

Я отвечал на массу вопросов, касавшихся главным образом моих рекордов, тренировки и общих взглядов на жизнь, однако когда они повернули разговор к тому, чтобы я высказался по поводу недавно опубликованного замечания Герба Эллиота о «мягкотелых американцах, ведущих легкую жизнь», в дело вмешался Артур и объявил, что пресс-конференция закрывается.

Я заметил также, что очень много вопросов относилось к режиму питания.

Потом к нам пришли представители фирмы «Адидас» и принесли туфли для закрытой дорожки. Несмотря на все наши старания, нам не удалось отправиться на покой раньше полуночи.

На следующее утро мы прежде всего позвонили на лос-анджелесскую спортивную арену и договорились попробовать дощатую дорожку. Эта дорожка в то время была еще сделана из отдельных, заранее собранных секций. Арена представляет собой замечательное архитектурное сооружение. Она была воздвигнута в 1957 году как славное добавление к сооружениям, построенным к Олимпиаде 1932 года, и располагается между Колизеем и плавательным бассейном.

Арена глубоко вкопана в землю, что вполне безопасно из-за малого количества осадков, выпадающих в Калифорнии.

Площадка у входа на стадион начинается с уровня земли, однако сам вход оказывается расположенным на уровне трех четвертей высоты трибун. Чтобы попасть в самый низ, мы воспользовались эскалатором. Рабочие закрепляли стальной канат, чтобы придать жесткости наклонным виражам дорожки.

Ярусы трибун, рассчитанные на 13 500 зрителей, круто уходили вверх, к рампе, где были расположены секции огромных светильников.

160-ярдовая дорожка с круто поднятыми виражами показалась мне чем-то ужасающим, и я уговорил Мюррея организовать тренировку. Он уже состязался в закрытом помещении в Орегоне и поэтому считался среди нас экспертом.

Мы пробежали на разминке около мили, а затем он наглядно показал мне, как трудно обойти противника на коротких, 40-ярдовых, прямых.

Мюррей был впереди, когда мы пробежали поворот и, выйдя на прямую, пошли в полную силу. Даже с моим ускорением, значительно более быстрым, чем у Мюррея, было совершенно невозможно обойти его на виражах и крайне трудно на прямых.

Эта пробежка убедила нас, что единственно пригодная тактика на 1000 ярдов заключается в том, чтобы попытаться захватить со старта лидерство и удерживать его до финиша, не обращая внимания на то, что делают другие.

Меня несколько удивило, что деревянный настил на прямых, уложенный прямо на бетон, совершенно не пружинит. Зато на виражах бег был упругим и пружинистым, и это было счастливым открытием.

В то утро мне пришлось как следует поработать, потому что я никак не мог приспособить свой шаг и вес к бегу на виражах и должен был определить, где лучше бежать. Я пробовал бежать по виражу на половине его крутизны, у самого верха, и наконец решил, что лучше всего следовать естественной центробежной силе. Она выносила меня близко к половине высоты склона дорожки у середины длины виража, и отсюда я мог умерять бег вниз, к выходу из виража на прямую.

Мюррей за время этой тренировки освоился с дорожкой гораздо лучше меня, и позднее в соревнованиях я видел, что на деревянном настиле он чувствовал себя как дома.

Эта поездка была также моим первым опытом жить на 20 долларов в день, которые, согласно американским правилам, выплачиваются спортсменам для покрытия всех расходов, включая карманные. Пообедав три раза в отеле, мы обнаружили, что никто, кроме нас, здесь не питается, хотя вместе с нами жило большинство легкоатлетов, приехавших на соревнования из других городов. Другие спортсмены, как мы выяснили, разумно питались в закусочной за квартал от отеля. Пища там была почти такой же, но значительно дешевле.

Узнав об этом, мы перестали платить 5 долларов 85 центов за филе-миньон, 3,35 – за свежие крабы, 2,35 – за яичницу, 50 центов – за картофельное пюре, 1,50 – за цыплячьи сэндвичи и 1,30 – за единственное яйцо.

К моменту нашего прибытия стадион имел праздничный вид. Все сооружение было превращено в единое величественное кольцо. Каждый был прилично одет. Люди не таскались туда-сюда в плащах, с пледами и подушками, как это бывает в Вестерн-Спрингз,– раздевалки вокруг арены выглядели идеальными. Плешь внутри дорожки была закрыта опилками, выкрашенными зеленой краской, и по всему пространству были размещены комнатные растения и флаги. Яма для прыжков выглядела столь же гладкой, как отмель на необитаемом острове в Тихом океане. А с балкона, где сидел органист, лилась приятная музыка.

Мы прибыли в разгар состязаний по прыжкам с шестом, и каждый участник начинал свой разбег в нарастающей драматической теме, достигавшей триумфального крещендо, когда планка оставалась нетронутой.

Было светло как днем, и скрытый где-то вентилятор развевал бравый звездно-полосатый флаг Соединенных Штатов. Официальные лица сновали по стадиону, одетые в белые смокинги с черными галстуками бабочкой, телевизионные работники со своим оборудованием были в полной готовности, и вся арена переливалась разнообразием цветов тренировочных костюмов, представлявших публике различные колледжи и университеты.

И все же, несмотря на то, что арена была маленькой, здесь было гораздо меньше суеты, чем на соревнованиях в Вестерн-Спрингз. Стадион был насыщен множеством звуков, среди которых выделялось характерное топанье бегунов по сильно резонирующему деревянному настилу. Как мне сказали, это зрелище не идет ни в какое сравнение с тем, что бывает в цирке, который приспособили для беговой дорожки в «Мэдисон-сквер-гардене» на Восточном побережье.

⇐ Предыдущая3456789101112Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: