Главная | Обратная связь | Поможем написать вашу работу!
МегаЛекции

Значение и проблематичность аргументации «конкретной морали» в феминистской политической теории Шейлы Бенхабиб




Разумеется, попытки Батлер оставить за бортом феминистских дискуссий их краеугольный тезис — тезис о женщине как субъекте политической деятельности, политических прав и политических интересов58 — не остались незамеченными и/ли безнаказанными. Шейла Бенхабиб, теоретик феминизма и полити-

57 Подобный вывод становится менее парадоксальным, если вспомнить недав
нюю историю советского диссидентства. Так, в 1977, группа из семи заключен
ных-диссидентов в своем открытом письме президенту США Картеру потре
бовало от советского режима, открыто характеризуемого как «режим произво
ла», предоставить им статус политических заключенных. Важным в этом
требовании были не столько привилегии, на которых настаивали заключенные,
сколько их политическое признание со стороны режима. Требование, на кото
рое режим, естественно, не пошел. См.: Кузнецов Э. Статус советского полит
заключенного // Континент, 1980, № 26; Солдатов С. и др. Открытое письмо
группы советских политических заключенных председателю конгресса США
Дж. Картеру // Архив самиздата - Материалы самиздата, 3021.

58 Справедливости ради нужно отметить, что в работах Батлер речь идет не
только о субъекте «женского» движения, но и о субъекте политического
движения вообще.


ки из Гарварда, является, пожалуй, одной из наиболее последовательных критиков постфеминизма Батлер.

В 1995 в сборнике под названием Феминистские споры: философский обмен, Бенхабиб резко, и вместе с тем довольно четко, изложила суть своих, как она выразилась «межпарадигматических» разногласий59 с Батлер, а именно то, насколько теоретическая концепция власти и сопротивления, предложенная Батлер, может выступать в качестве основы практической политической деятельности феминизма. Классифицировав батлеров-ские взгляды как «постмодернистские»,60 Бенхабиб подытожила:

Определенная версия постмодернизма не только несовместима с феминизмом, но и подрывает саму возможность существования феминизма как формы теоретического рассуждения по поводу освободительных стремлений женщин. Причина этого подрывного влияния кроется в трех основных тезисах, с которыми можно увязать постмодернизм в его наиболее развитом виде. А именно: 1) тезис о смерти человека, понятый как смерть автономного, способного к саморефлексии субъекта, действующего в соответствии с определенными принципами; 2) тезис о смерти истории, понятый как полный отказ борющихся групп от эпистемологического интереса к истории в процессе написания своих собственных биографий; 3) тезис о смерти метафизики, понятый как невозможность критики или оправдания институтов, практик и традиций, иначе как посредством «локальных», местных историй и сюжетов. Понятый таким образом, постмодернизм ставит под сомнение саму феминистскую приверженность к отстаиванию женской дееспособности и женского самовосприятия, к стремлению женщин взять под контроль свою собственную историю во имя эмансипированного будущего, и к осуществлению радикальной критики общества, способ-

59 S. Benhabib, «Subjectivity, historiography, and politics: Reflections on the
'Feminism/Postmodernism exchange'», Feminist contentions. A philosophical
exchange: Seyla Benhabib, Judith Butler, Drucilla Cornell, Nancy Fraser
(New
York: Routledge, 1995), p. 111.

60 На что Батлер тут же ответила встречным вопросом: «А кто такие эти
постмодернисты?» (J. Butler, «Contingent foundations: feminism and the
question of 'Postmodernism'», Feminist contentions..., p. 35).


ной вскрыть «и всю бесконечность многообразия, и всю монотонность сходства» полов.61

Иначе говоря, политическая теория Батлер оказалась воспринятой Бенхабиб как попытки «обескровить» теоретические и политические амбиции феминизма.62 Опасность была обнаружена не в том, что «постфеминизм»63 отказался от лозунгов политического равноправия — такого лозунга постфеминизм не выдвигал. Опасность была увидена в отказе постфеминизма воспринимать абстрактно понятых «женщин» как единственных и/ли даже наиболее последовательных сторонниц равноправия. Закономерно, что ответом Бенхабиб стало обостренное стремление обнаружить — т. е. сформулировать и конституировать иные, сугубо «женские», принципы политического участия.64 И название книги Шейлы Бенхабиб — Находя себя: пол, общество и постмодернизм в современной этике65 может читаться как концентрированное выражение ее полемики как с теорией «женского опыта и женского взгляда», пассивной позиционной «ме- стоположенности» которой противопоставлено активное «мес- тонахождение», так и с постмодернизмом/постструктурализмом, чьи попытки «пустить в распыл» любую стабильную идентич-

61 S. Benhabib, «Feminism and postmodernism: An uneasy alliance», Feminist
contentions...,
p. 29.

62 О более позитивных взглядах на взаимоотношения феминизма и постмо
дернизма см.: М. Ferguson, J. Wicke, eds., Feminism and postmodernism
(Durham: Duke University Press, 1994); J. Flax, Thinking fragments:
psychoanalysis, feminism, and postmodernism in the contemporary West.
(Berkeley: University of California Press, 1990); L. Nicholson, ed., Feminism/
postmodernism
(New York: Routledge, 1989).

63 См.: J. Butler, Gender trouble, p. 5, также: A. Brooks, Postfeminism: feminism,
cultural theory and cultural forms
(New York: Routledge, 1997); P. Mann,
Micro-politics: agency in a postfeminist era (Minneapolis: University of
Minnesota Press, 1994); J. Stacey, «Is the legacy of the second wave feminism
postfeminism?», Women, class, and the feminist imagination: a socialist feminist
reader
(Philadelphia: Temple University press, 1990).

64 Одной из наиболее интересных и последовательных попыток такого рода является сборник *Фундаментальное различие», в котором феминистки разных направлений и ориентации интерпретировали ту основу, следствием которой и является половое различие (N. Schor, E. Weed, eds., The essential difference (Bloomington: Indiana University Press, 1994).

65 S. Benhabib, Situating the self: Gender, community and postmodernism in contemporary ethics (Cambridge: Polity Press, 1992).


ность обезоружены тезисом о фундаментальных этических основах личности. Как писала Бенхабиб в 1995 г.:

В течение последнего десятилетия отказ от утопии в феминистской теории выразился в стремлении воспринимать в качестве фундаменталистских любые попытки сформулировать феминистские взгляды на этику, феминистские взгляды на политику, феминистскую концепцию автономии, и даже феминистскую эстетику.... Постмодернизм может быть воспринят как предостережение о теоретических и политических тупиках, которыми чреваты утопические и фундаменталистские построения. Однако это вовсе не должно вести к полному отказу от утопии. Значение такой утраты утопической надежды на соборную целостность для нас, женщин, сложно переоценить.66

Каковы контуры этой утопической соборности, каковы принципы этой судьбоносной целостности? В своей широко известной статье «Другой: вообще и в частности»,67 опираясь на результаты полемики между двумя известными социальными психологами Лоренсом Колбергом и Кэрол Гиллиган,68 Бенхабиб попыталась предложить теоретическое обоснования онтологического отличия морали женщин.

Кратко, суть дебатов между Гиллиган и Колбергом сводится к следующему. В своих исследованиях морального развития подростков и взрослых оба социальных психолога обнаружили характерное различие между моральными ориентациями мужчин и моральными ориентациями женщин. В ходе эмпирических исследований Колберг установил, что мужчины склонны руководствоваться в своей практике абстрактными принципами справедливости и права, в то время как женщины ставят

66 S. Benhabib, «Feminism and postmodernism...», p. 30.

67 S. Benhabib, «The generalized and the concrete other: The Kohlberg-Giligan
controversy and moral theory», in S. Benhabib, Situating the self...

68 L. Kohlberg, Essays on Moral Development (San Francisco: Harper and Row,
1984); С. Gilligan, In a different voice: Psychological theory and women's
development.
(Cambridge: Harvard University Press, 1982). Часть русского
перевода (Гиллиган К. Иным голосом: психологическая теория и разви
тие женщин. М.: Республика, 1992) доступна по адресу: http://www.nsu.ru/
psych/internet/bits/gilligan.htm


свои моральные суждения в непосредственную зависимость от конкретной ситуации. Подобного рода «непредвзятая моральная ориентация»69 мужчин получила у Колберга название «постконвенциональный формализм», т. е. стремление личности следовать букве установленного ею для себя закона — будь то моральная практика, естественное право или социальный контракт. Логичным выводом из этого наблюдения стало заключение о разных моральных способностях мужчин и женщин, связанных соответственно с их разной способностью использовать абстрактные понятия в качестве руководства к действию.

Не оспаривая, в сущности, находок Колберга, Гиллиган сделала вывод, что различные моральные установки демонстрируют различные моральные парадигмы, а не различные моральные способности. Наряду с «пост-конвенциональным формализмом», Гиллиган предложила использовать и парадигму «пост-конвенционального контекстуализма», в рамках которой решения принимаются не столько на основе идеального абстрактного принципа, сколько на базе осязаемых, хотя, может быть, и не вполне безупречных, личных отношений. В результате изначальная «моральная ущербность» женщин стала восприниматься не как регрессия, но как проявление иной этической направленности — этика права и справедливости (Колберга) оказалась противопоставленной этике заботы и ответственности (Гиллиган). Базируясь на этом выводе, Бенхабиб замечает:

Контекстуальная зависимость морального суждения женщин, его локальность и сюжетная ограниченность демонстрируют вовсе не слабость или недоразвитость, а проявление моральной зрелости, в рамках которой личность воспринимается как одно из звеньев в сети отношений с другими личностями.70

Для Бенхабиб вывод Гиллиган оказался поводом для пересмотра господствующих абстрактных теорий права, справедливости и общественного договора. Используя парадигматическое различие между «мужской» и «женской» моральной логикой,

69 L. Blum, «Gilligan and Kohlberg: Implications for moral theory», Ethics, 1988,
№ 98, p. 472.

70 S. Benhabib, «The generalized and the concrete other...», p. 149.


Бенхабиб сделала вывод о том, что существующие определения моральной сферы и идеалы моральной автономии — начиная с Томаса Гоббса и вплоть до сегодняшнего дня71 — основаны на принципе приватизации, т. е. сведения к частному — во всех смыслах этого слова — опыта женщин, с одной стороны, и к нежеланию/неспособности воспринимать его в моральных терминах, с другой. Как подчеркивает Бенхабиб, в основе этой эпистемологической идеи лежит стремление абстрагироваться от каких бы то ни было индивидуализирующих черт каждого конкретного «субъекта права». «Субъект» в данном случае есть абстрактный «субъект вообще». Именно на основе такого рода абстракции и строятся и политические теории права, формального равенства и обязанностей, и сопутствующие им моральные концепции уважения, долга и достоинства. Парадокс при этом состоит в том, что этот «обобщенный Другой» из известной этической максимы — «относись к другим так, как ты бы хотел, чтобы они к тебе относились» — несмотря на все свои претензии на универсальность, универсальным не оказывается. «Другим» в данном случае всегда выступает одна и та же абстрактная мужская фигура. «'Значимым другим' в этой теории всегда, — пишет Бенхабиб, — является брат, сестра же — никогда»72.

Переводя «пост-конвенциональный формализм» и «постконвенциональный контекстуализм» на язык философии политики, Бенхабиб предложила два типа универсализации морального опыта. Попытки западных философов политики воспринимать опыт одной конкретной группы в качестве проявления парадигматической логики человеческого поведения в целом получили у Бенхабиб определение «субституцианалистского» (т. е. «замещающего») универсализма, или «универсализма замены». Тезис о всеобщих, универсальных чертах поведения человека здесь замещен тезисом о всеобщем характере поведения отдельной группы.

Соответственно, второй тип универсализации получил у Бенхабиб название «интерактивный» универсализм, или «универ-

71 В качестве типичного примера современной политической теории спра
ведливости Бенхабиб приводит работу Джона Ролза «Теория справедливо
сти» (J. Rawls, Л Theory of Justice (Cambridge: Harvard University Press).

72 S. Benhabib, «The generalized and the concrete other...», p. 152.


сализм взаимодействия». В основе логики этого типа лежит признание плюрализма форм человеческого бытия и различий между людьми. Универсализм в данном случае является не способом отрыва от реальности, не способом абстрагирования, а попыткой сформулировать регулирующиие нормативные принципы и моральные идеалы повседневной политической деятельности. Понятый таким образом, универсализм является вполне осязаемым политическим и моральным аспектом борьбы конкретных, осязаемых личностей за свою автономность».73

Таким образом, если господствующая классическая и современная теория политической морали и справедливости исходит из того, что отношения между автономными субъектами опосредованы если не буквой, то, по крайней мере идеей Закона, уравнивающего между собой всех субъектов, то версия, предло-Бенхабиб акцентирует историческую природу этой опосредованности, ее неабсолютный характер. В отличие от формализующего/формального универсализма с его «Другим вообще», универсализм взаимодействия, предложенный Бенхабиб, ориентируется прежде всего на «Другого в частности», на «конкретного Другого».74 Подобная смена ориентации предполагает и смену приоритетов — в фокусе внимания оказываются «конкретная история, идентичность и аффективно-эмоциональная кон-

73 S. Benhabib, «The generalized and the concrete other...», p. 153; Принципиально
иную версию универсализма см.: J. Scott, «Universalism and the history of feminism»,
Differences, 1995, 7 (1); P. Cheah, E. Grosz, «The future of sexual difference: an
interview with Judith Butler and Drucilla Cornell», Diacritics, 1998, 28.1.

74 Безусловно, перевод на русский язык терминов, используемых Бенхабиб,
представляет определенную — т. е. и философскую, и семантическую —
трудность. Трудность, связанную с определением грамматического рода
«Другого вообще» и «Другого в частности». Стоит ли следовать сложенной
практике и предписывать мужской род любому субъекту, чей род/пол не
очевиден? Или имеет смысл выстраивать новую дихотомию, в которой «Дру
гому вообще» будет противостоять «Другая в частности»? В ответ на мой
вопрос об этом Шейла Бенхабиб предложила использовать, как она вырази
лась, «нейтральный род» при переводе на русский «Другого в частности»,
хотя, как отметила философ, в подобной позиции действительно «чаще все
го оказываются именно женщины», и именно для женщин «наиболее ти
пично» мышление в данных терминах. Несмотря на всю свою философскую
привлекательность, на мой взгляд, «Другое в частности» вряд ли смогло бы
стать выходом из данного лингвистико-эпистемологического тупика. Именно
поэтому здесь и далее при переводе я использовал «Другого в частности»,
понимая всю условность его мужского рода. — Прим. автора.


ституция» личностей75, отношения между которыми исходят из моральных принципов дружбы, любви, заботы, симпатии и солидарности. «Другой» воспринимается здесь не только как равный субъект, но прежде всего как личность, обладающая индивидуальными качествами.

Шейла Бенхабиб, безусловно, не одинока в своем достаточно утопическом стремлении воспринимать взаимоотношениям между людьми с точки зрения принципов дружбы, любви, заботы, и т. п. — подобный подход характерен для многих феминистских исследований. Отличительной чертой теоретических построений Бенхабиб, однако, является попытка продемонстрировать логическое несоответствие «правового формализма», альтернативой которому и может служить этика заботы.

Два момента существенны для понимания политической значимости выводов Бенхабиб. Первый из них связан с закономерным вопросом о логических пределах индивидуализации. Действительно, если суть отношений строится по принципу учета многообразных конституирующих отличий, превращающих внешне схожие ситуации в фактически несопоставимые, если, иными словами, суть отношений состоит в сознательном возрастающем воспроизводстве разнообразных «конкретных других», то что может объединить эти разрозненные группы, что может стать хотя бы временной основой их политической солидарности? Политическая подоплека проблемы очевидна — она отражает структурный кризис, с которым столкнулось феминистское движение в конце 1980-х гг., распавшееся на многочисленные «группы по интересам», лишенные объединяющей философии. Бенхабиб удается избежать логического тупика при помощи испытанного приема. Как замечает философ, конкретизация другого не должна скрывать из виду его — другого — всеобщий характер. Цель своей философской интервенции она видит не в том, чтобы сформулировать принципиально иные этические принципы, но в том, чтобы дополнить формализм абстрактного права жизненностью межличностных отношений. Или, словами самой Бенхабиб:

То первостепенное значение, которое отводит современная философия морали в целом и универсалистская мораль справедливости в частности таким качествам моральной личности,

75 S. Benhabib, «The generalized and the concrete other...», p. 159.


144

как чувство достоинства и собственной ценности, во многом обусловлено забвением и даже подавлением таких качеств телесной личности, как уязвимость и зависимость. Те нити зависимости и те сети человеческих взаимоотношений, в которых мы все пребываем, нельзя уподоблять одежде, из которой мы вырастаем со временем... Мы связаны этими нитями, нитями, которые формируют нашу моральную идентичность, наши потребности и наши взгляды на достойную жизнь. Автономная личность — это личность, имеющая плоть и кровь, и универсалистским теориям морали необходимо признать всю важность роли, которую играет в процессе формирования этой личности и опыт заботы, и опыт справедливости.76

«Другой», иными словами, обречен выступать в двух ипостасях одновременно — т. е. быть другим «вообще», не переставая быть другим «в частности». И каждая из этих ипостасей накладывает существенный отпечаток и на процесс принятия морального суждения, и на его результат.

Второй существенный момент в схеме Бенхабиб связан с ее попыткой конкретизировать образ потенциального представителя этики заботы и ответственности. Ссылаясь на название книги Гиллиган (Другим голосом...), Бенхабиб замечает:

Можем ли мы назвать этот «другой» голос женским голосом? Можно ли говорить о существовании «женского голоса» вне зависимости от расовых и классовых различий, вне зависимости от социального и исторического контекста? И каково происхождение различий в моральных суждениях мужчин и женщин, о которых пишет Гиллиган?77

Неудивительно, что ответы на свои вопросы Бенхабиб в значительной степени находит в тех теориях психосексуального развития, которые подчеркивают именно различия в формировании мужской и женской личностей. Опираясь на работы Гиллиган и Нэнси Чодоров,78 Бенхабиб рисует ситуацию, в которой

76 S. Benhabib, «The debate over women and moral theory revisited», in S. Benhabib,
Situating the self..., p. 189.

77 Ibid., p. 191.

78 N. Chodorow, Feminism and psychoanalytic theory (New Haven: Yale University
Press, 1989); N. Chodorow, The reproduction of mothering: psychoanalysis
and the sociology of gender
(Berkeley: University of California Press, 1978);


половая идентичность мужчины строится на принципе отрицания, отделения, отдаления от изначальной идентификационной модели матери. Возникающая «негативная» мужская идентичность, таким образом, имеет четко очерченные границы между «я» и «не-я», четкое стремление к автономии и, соответственно, к формализму в межличностных отношениях. В свою очередь, женская идентичность носит менее прерывный характер, материнская модель для подражания так и остается исходной моделью, ее параметры могут подвергнуться изменениям, но вряд ли будут полностью отвергнуты. Именно этот неполный разрыв, эта взаимосвязь исходной, базовой модели и последующих идентич-ностей дает Бенхабиб основания для того, чтобы говорить о более «проницаемых» границах женского «я» с такими типичными для него/нее характеристиками как способность со-чувство-вать и со-переживать.79

Отвечая на шквал упреков, вызванных подобным морально-анатомическим фундаментализмом,80 Бенхабиб заметила, что, безусловно, ее утопическая картина далека от совершенства. И все же, спрашивала своих критиков философ, способны ли они предложить иные этические постулаты взамен сформулированного ею «синтеза» принципов автономного морального суждения и со-чувствующей заботы? Способны ли они, продолжала Бенхабиб, выработать такой нормативный идеал личности, который бы разительно отличался от предложенной ею модели автономного индивидуума, чье «я» открыто внешним воздействиям и не впадает в панику при столкновении с чужеродным и незнакомым? И наконец, в качестве образа феминистской политики, способны ли эти критики, — заключала Бенхабиб, — предложить нечто принципиально отличное от выдвинутой ею

С. Gilligan, In a different voice: Psychological theory and women's development. (Cambridge: Harvard University Press, 1982). Часть русского перевода (Гил-лиган К. Иным голосом: психологическая теория и развитие женщив. М.: Республика, 1992.) доступна по адресу: http://www.nsu.ru/psych/ internet/bits/gilligan.htm

79 S. Benhabib, «The debate over women and mora] theory revisited», p. 194.

80 См., например: I. Young, «The ideal of community and the politics of difference»,
Social Theory and Practice, 1986, 12.1; W. Brown, States of injury: power and
freedom in late modernity
(Princeton: Princeton University Press, 1995).


146

идеи демократического полиса, построенного на принципах экологии, людской солидарности и отсутствия милитаризма?81

Заключение: итоги и перспективы развития политической теории феминизма на современном этапе

Три феминистских теоретических подхода, рассмотренных в этом разделе, предлагают не только три различных способа феминистского философского осмысления политических проблем, но и три различных модели женской политической практики. Несовпадаемость этих подходов и моделей, их непрекращающееся взаимное, диалогическое сосуществование, пожалуй, является одним из наиболее ярких и продуктивных примеров феминистской интервенции в области философии, теории и практики современной власти. Утопическая концепция всеобщей справедливости привела Нэнси Фрейжер ко вполне практическому анализу не только конкретных принципов производства и воспроизводства дискурсивного неравенства, но и к анализу иерархии институциональных форм, в которых это неравенство находит свое выражение. Исходная теоретическая предпосылка Джудит Батлер об относительной природе любой социальной категории, в свою очередь, отразилась в ее категорическом отказе строить политические движения на скользкой основе мифологизированных идентичностей. И наконец, моральный универсализм Шейлы Бенхабиб нашел свое конкретизированное выражение в этике межличностных отношений. Поляризация философии и теории власти, предпринятая этими авторами, их постоянные попытки обозначить, подчеркнуть, акцентировать взаимосвязь проблематики пола и политики, в конечном итоге, преследует одну, вполне простую идею: политическое общение есть общение конкретных, осязаемых людей. И именно с этой простой мыслью связаны дальнейшие перспективы развития современной феминистской политической теории.

81 S. Benhabib, Situating the self: Gender, community and postmodernism in contemporary ethics (Cambridge: Polity Press, 1992), p. 231.


Социология гендера

Елена Здравомыслова, Анна Темкина

1. Социальное конструирование гендера: феминистская теория1

Задача данного раздела заключается в том, чтобы представить социологические основания одного из феминистских подходов, получившего название теории социального конструирования гендера и являющегося одним из ведущих в социологии гендерных отношений.

Поделиться:





Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 megalektsii.ru Все авторские права принадлежат авторам лекционных материалов. Обратная связь с нами...