Главная | Обратная связь | Поможем написать вашу работу!
МегаЛекции

Стражи при теле Франциска II , герцога бретонского




 

XXXVII. Нантский собор.

Гробница Франциска II. Справедливость (XVI в.).

 

I

Когда в 1502г. герцогиня Бретонская и дважды королева Франции Анна задумала соединить прах своих покойных родителей в мавзолее, достойном того уважения, что она к ним питала, она поручила создать такой мавзолей высокодаровитому бретонскому мастеру Мишелю Коломбу, о котором, впрочем, до нас дошло немного сведений. Анне тогда было двадцать пять лет. Её отец, герцог Франциск II почил в Куероне за четырнадцать лет до этого, 9 сентября 1488 г., пережив свою вторую супругу Маргариту де Фуа, мать королевы Анны, всего на шестнадцать месяцев — та окончила свои дни 15 мая 1487 г.

Мавзолей, работа над которым началась в 1502 г., был готов в 1507 г. Его общий замысел принадлежал Жану Перреалю, а скульптуры, превратившие мавзолей в один из замечательнейших шедевров эпохи Ренессанса — творение рук Мишеля Коломба, которому помогали племянник Гильом Реньо и Жан де Шартр, «его ученик и слуга», — впрочем, участие последнего под вопросом. Из письма, написанного 4 января 1511 г. Жаном Перреалем секретарю Маргариты Бургундской по поводу работ, которые та распорядилась провести в часовне города Бру, мы узнаём, что «в течение пяти лет Мишелю Коломбу нужно было выплачивать и выплачивалось по XX экю в месяц. За скульптурные работы ему было выдано 1200 экю, а вся усыпальница стоила 560 ливров»[390].

Маргарита Бретонская и Франциск II пожелали быть похороненными в церкви кармелитов в Нанте, поэтому Анна распорядилась соорудить в ней мавзолей, который стал называться усыпальницей кармелитов (Tombeau des Carmes). Под этим именем он сегодня и известен. Мавзолей оставался на своём месте до Революции, когда церковь кармелитов продали как национальное достояние. Мавзолей тогда вынесли, и он тайно хранился у одного любителя искусства, взявшего на себя труд спасти шедевр от революционного грабежа. После всех потрясений мавзолей в 1819 г. поместили в соборе св. Петра в Нанте, где мы можем им любоваться по сей день. Когда 16-17 октября 1727 г. Мелье, мэр Нанта, по приказу короля вскрыл сводчатую гробницу, сооружённую в пышном мавзолее, там оказалось три гроба: Франциска II, Маргариты Бретонской, его первой супруги, почившей 25 сентября 1449 г., и Маргариты де Фуа, второй супруги герцога — матери королевы Анны. Там же находился ларец, а в нём ковчежец из «чистого беспримесного золота»[391] в виде яйца, увенчанного королевской короной, и с надписью из искусно выписанных букв. В ковчежце хранилось сердце Анны Бретонской, чьё тело покоится в базилике Сен-Дени.

Среди описаний усыпальницы, оставленных самыми различными авторами, есть и очень подробные. Мы будем пользоваться преимущественно рассказом брата Матиаса де Сен-Жан, кармелита из Нанта, опубликованном в XVII в.[392]

«Редкостной вещью, достойной всяческого восхищения, — пишет Матиас де Сен-Жан, — представляется мне усыпальница, воздвигнутая в центре церкви отцов кармелитов. Эта усыпальница, по всеобщему мнению, одна из самых прекрасных и удивительных на свете, поэтому я приведу её отдельное описание, чтобы удовлетворить любопытство всех, кто желает об этом знать.

Почитание, которое в давние века герцоги Бретонские выказывали святой Деве, покровительнице Ордена кармелитов и этой церкви, в частности, а также симпатии, которые они испытывали к кармелитам вообще, навели их на мысль выбрать себе место захоронения именно здесь. Свидетельством набожности королевы Анны и её любви к этой церкви стал прекрасный памятник, который она воздвигла в честь своего отца Франциска II и матери Маргариты де Фуа.

Усыпальница имеет форму прямоугольника восьми футов в ширину и четырнадцати в длину. Сделана она из чистого белого и чёрного итальянского мрамора, порфира и алебастра. Корпус усыпальницы поднят над полом (le plan, le sol) церкви на высоту шести футов. С двух сторон у неё по шесть ниш, каждая высотой в два фута, с полом из тщательно обработанного порфира и с пилястрами из белого мрамора. Всё это выполнено с учётом необходимых архитектурных пропорций и правил и украшено моресками (moresques, arabesques) очень тонкой работы. В двенадцати нишах фигуры двенадцати апостолов из белого мрамора. Каждый апостол в своей особой позе и с орудиями своих мученических страстей. Подобным образом украшены и две другие стороны, обе разделенные на две одинаковые ниши. В нишах, что ближе к главному алтарю церкви, фигуры св. Франциска Ассизского и св. Маргариты, покровителей похороненных здесь герцога и герцогини. В нишах на противоположной стороне фигуры Карла Великого и св. Людовика, короля Франции. Под этими шестнадцатью нишами на усыпальнице круглые углубления диаметром в четырнадцать дюймов, дно которых имеет форму раковины и высечено из белого мрамора. Во всех углублениях фигурки плачущих людей в траурных одеждах и в самых различных позах. На эти фигурки мало кто обращает внимание, но знатоки их ценят.

Усыпальница накрыта цельной плитой (la masse du tombeau) из чёрного мрамора, которая возвышается над ней на восемь дюймов, образуя со всех сторон как бы карниз, служащий антеблементом и украшением. На камне лежат две фигуры из белого мрамора, каждая длиной в восемь футов. Одна из них представляет герцога, другая — герцогиню в соответствующих одеяниях и коронах. Трое ангелов из белого мрамора в три фута каждый поддерживают квадратные подушки под головами у герцога и герцогини. Кажется, что те совсем без сил, и ангелы их оплакивают. У ног герцога лежит изображённый в натуральную величину лев с бретонским гербом на гриве (jube, criniére), у ног герцогини — борзая, на шее у которой чрезвычайно искусно выполненный герб дома Фуа.

Но самое удивительное в усыпальнице — четыре фигуры основных Добродетелей высотой в шесть футов, выполненные из белого мрамора. Они так хорошо вырезаны, так хорошо расставлены, так естественно выглядят, что и местные жители, и туристы утверждают в один голос, что лучше не найти ни среди античных статуй Рима, ни среди современных статуй Италии, Франции или Германии. В правом от входа углу располагается Справедливость, в правой поднятой руке она держит меч, в левой — книгу и весы, на голове у неё корона. Одета Справедливость в панбархат и меха. Все это символы знания, объективности, строгости и величия, свойственных этой добродетели.

Напротив, с левой стороны — фигура Благоразумия с двумя лицами, смотрящими в разные стороны: лицом длиннобородого старца и лицом молодой женщины. В правой (левой) руке у Благоразумия выпуклое зеркало, в которое оно созерцает себя, в левой (правой) — циркуль. У ног Благоразумия змей. Всё это символы рассудительности и мудрости, которыми наделена данная добродетель.

В правом углу сверху фигура Храбрости (букв. Силы, Force) в кольчуге и шлеме. В левой руке Храбрость держит башню. Из трещин башни выползает змей (дракон), которого она душит правой рукой. Налицо символ могущества, с помощью которого эта добродетель справляется с жизненными невзгодами, противостоя им или терпеливо снося их последствия.

На противоположной стороне — фигура Умеренности в длинном, подпоясанном верёвкой платье. В правой руке у неё часы, в левой — узда, символ упорядочения и сдержанности (Умеренность упорядочивает и сдерживает человеческие страсти)».

Похвалы, которые расточает Матиас де Сен-Жан стражам при прахе Франциска II — четырём основным добродетелям Мишёля Коломба[393], — на наш взгляд, вполне заслужены. «Эти четыре статуи, — пишет де Комон[394], — замечательны своим изяществом и простотой. Ткань передана с редким мастерством, и в каждой фигуре угадывается яркая индивидуальность, при том, что все четыре одинаково благородны и прекрасны».

В дальнейшем мы намереваемся более подробно изучить эти статуи — образцы чистейшей символики и хранители древней традиции и ведения.

I I

За исключением Справедливости, основные добродетели изваяны без своих странных атрибутов, придающих древним фигурам загадочность. Под давлением более реалистических представлений символика изменилась: Отказавшись от какой бы то ни было идеализации, скульпторы и художники предпочитают подчиняться законам натурализма. Они изображают символические атрибуты со всей возможной точностью, облегчая тем самым идентификацию аллегорических персонажей. Однако, совершенствуя свои приёмы и приближаясь к современным способам выражения, они неосознанно наносят смертельный удар традиционным истинам. Дело в том, что древние знания, передаваемые через различные эмблемы, используют скрытый или Дипломатический язык и несут в себе двойное значение: одно видимое, понятное всем (экзотерическое) и другое тайное, доступное лишь посвящённым (эзотерическое). Приземляя символ, ограничивая его обычными, строго определёнными и чисто внешними функциями, исключая всякие сопутствующие идеи, полутона, мы лишаем его этого двойного значения, лишаем второго образа, который как раз и составляет его познавательную ценность и несёт основную нагрузку. Древние художники представляли Справедливость, Фортуну, Любовь с завязанными глазами. Хотели ли они этим подчеркнуть их слепоту? Нельзя ли в повязке на глазах обнаружить довод в пользу того, сколь необходима искусственная темнота? Важно, что эти фигуры, связываемые обычно с перипетиями человеческого существования, выражают, кроме того, традиционное знание. Нетрудно заметить даже, что тайный смысл проявляет себя с большей очевидностью, чем смысл прямой и поверхностный. Когда поэты рассказывают, что Сатурн, отец богов, пожирает своих детей, люди обычно, вслед за Энциклопедией, полагают, что «эта метафора характеризует эпоху, общественные установления того времени, которые в конечном итоге оказываются гибельными для тех, кому они должны были принести благо». Но если мы заменим эти общие рассуждения на достоверные факты, лежащие в основе легенд и мифов, нам сразу откроется сияющая и очевидная истина. Герметическая философия учит, что Сатурн, символически представляющий первый земной металл, который порождает все другие, также их единственный природный растворитель. А так как любой растворённый металл уподобляется растворителю и теряет свои свойства, вполне логично утверждать, что растворитель «съедает» металл, совсем как мифологический старик пожирает своё потомство.

Можно привести множество примеров смысловой двойственности традиционной символики. Но и этого одного достаточно, дабы показать, что, кроме морального и христианскогоe толкования основных добродетелей, существует и другое, тайное, мало кому известное, связанное с областью внутренних свойств и древних знаний. Так мы обнаруживаем скреплённый одними и теми же эмблемами плодотворный и гармонический союз науки и религии, который не желают признавать и замышляют на веки вечные разорвать современные скептики.

«Тема основных добродетелей, — справедливо замечает Поль Витри[395], — возникла в XIII в. в готическом искусстве. Но если у нас число, порядок и атрибуты добродетелей зачастую менялись, в Италии их определили раз и навсегда на начальном этапе, ограничив тремя богословскими (trois Vertus théologales): Верой, Надеждой, Любовью — или чаще так называемыми четырьмя основными добродетелями (quatre Vertus cardinales): Справедливостью, Благоразумием, Храбростью, Умеренностью. Очень рано фигурами, представляющими эти добродетели, стали украшать склепы и усыпальницы.

Характеристики этих Добродетелей, по-видимому, мало менялись со времени Орканьи и его золотой дарохранительницы Святого Михаила, выполненной в середине XIV в. Справедливость с мечом и весами такой же и осталась. Основной атрибут Благоразумия — змей; иногда к нему добавляли одну или несколько книг, позднее — зеркало. Также почти с самого начала, руководствуясь идеей, сходной с идеей Данте, давшего Благоразумию три глаза, средневековые художники и скульпторы изображали эту Добродетель двуликой. Умеренность иногда вкладывает в ножны меч, но чаще всего она держит два сосуда, как бы смешивая воду и вино: это просто-напросто символ трезвости. И наконец у Храбрости атрибуты Самсона. Она вооружена щитом и палицей. Иногда у неё на голове львиная шкура, а в руках диск, символизирующий мир. В ряде случаев — и это последний её атрибут, по крайней мере, в Италии — она держит колонну или её обломок...

Впрочем, в отсутствие архитектурных памятников их роль в распространении итальянских типов Добродетелей берут на себя рукописи, книги, гравюры, которые передают это знание таким людям, как Коломб, наверняка ни разу не побывавший в Италии. На серии итальянских гравюр конца XV в., известных под названием Игра в карты по-итальянски, среди представителей различных сословий, среди Муз, античных богов, свободных Искусств и т.д. мы обнаруживаем фигуры Добродетелей — у них как раз те самые атрибуты, которые мы упомянули. Здесь перед нами очень любопытный образец картинок, которые могли привезти из своих путешествий люди типа Перреаля и которые распространялись по мастерским, снабжая художников новыми темами, а впоследствии способствуя выработке нового стиля.

Впрочем, этот символический язык без труда воспринимался и у нас; ведь он полностью соответствовал аллегорическому духу пятнадцатого столетия. Чтобы отдать себе в этом отчёт, достаточно вспомнить Роман о Розе и всю ту литературу, для которой он послужил эталоном. Художники-миниатюристы обильно иллюстрировали эти произведения, и французское искусство знало аллегорические изображения не только Естества, Любовных утех и Лицемерия, но и Добродетелей, хотя во Франции эта тема использовалась не так часто, как в Италии».

Не отрицая полностью итальянского влияния на великолепные фигуры усыпальницы кармелитов, Поль Витри указывает на новый, собственно французский колорит, который Мишель Коломб придал итальянским элементам, привнесённым Жаном Перреалем. «Даже если Перреаль и Коломб заимствовали исходную идею у создателей итальянских гробниц, — пишет наш автор, — они внесли в разработку темы основных Добродетелей своё». Так, «вместо двух чаш, с которыми Умеренность, как правило, изображали итальянцы, у Коломба она держит часы и узду. Храбрость в кольчуге и шлеме держит вместо колонны башню — что-то вроде донжона с бойницами, откуда она с силой выхватывает сопротивляющегося дракона. Мы не встречали ничего подобного ни в Риме, ни во Флоренции, ни в Милане, ни в Комо (на южных воротах собора)».

Нетрудно распознать в Нантском надгробном памятнике, чтó сделал Перреаль и чтó Коломб, труднее определить, до каких пределов распространялось личное влияние и воля заказчицы. Нельзя поверить, будто за те пять лет, пока создавалось столь дорогое её сердцу произведение искусства, она никак их не проявляла. Знала ли королева Анна, которую народ, в простодушии своём привязанный к своей обаятельной правительнице, звал «доброй герцогиней в деревянных башмаках», об эзотерическом смысле фигур на усыпальнице, воздвигнутой в честь её родителей? На этот вопрос мы скорее ответили бы положительно. Биографы утверждают, что королева Анна была очень образованной женщиной, наделённой живым умом и замечательной прозорливостью. Она владела большой по тем временам библиотекой. «Я отыскал, — пишет Леру де Ленси[396], — один-единственный документ, касающийся библиотеки, собранной Анной Бретонской (Расходная книга за 1498 г.), согласно которому в этой библиотеке хранились как рукописи, так и печатные книги на латинском, французском, итальянском, греческом и древнееврейском языках. Тысяча сто сорок томов, которые Карл VIII забрал в Неаполе, он передал королеве. Возможно, кое-кто удивится, что в библиотеке королевы встречались труды на греческом и древнееврейском языках, не надо, однако, забывать, что эта незаурядная женщина выучила их оба. По отзывам мы знаем, что она любила общаться с дипломатами, причём говоря на их родных языках, — значит, она знала их много, а также разбиралась в герметической кабале (весёлой науке, gay-sçavoir или двойном ведении, double science). Встречалась ли она с известными учёными своего времени и, в частности, с алхимиками? Сведений на этот счёт у нас нет, хотя трудно объяснить, как на большой камин в гостиной особняка Лальмана попали горностай Анны Бретонской и дикобраз Людовика XII, если они — король и королева — не посещали философскую обитель в Бурже. Как бы то ни было, личное состояние Анны Бретонской было весьма значительным. Почти неисчерпаемый запас её сокровищ составляли ювелирные изделия, золото в слитках, драгоценные камни. С такими богатствами ей легко было проявлять щедрость, молва о которой вскоре пронеслась повсюду. От хронистов мы узнаем, что Анне Бретонской ничего не стоило одарить бриллиантом бедного менестреля, который некоторое время развлекал её своим искусством. Для своей ливреи королева выбрала герметические цвета: чёрный, жёлтый и красный, но после смерти Карла VIII она ограничивалась двумя крайними цветами Делания: чёрным и красным. И наконец она была первой королевой Франции, которая, решительно порвав с обычаем, носила чёрный траур по своему первому супругу, тогда как до неё королевы ходили в таких случаях в белом.

I I I

Первой из четырёх мы рассмотрим статую Справедливости с её атрибутами: львом, весами, мечом. Кроме эзотерического смысла этих атрибутов, в корне отличающегося от смысла сугубо морального, который обычно с ними связывают, у фигуры, выполненной Мишелем Коломбом, есть и другие приметы, свидетельствующие о тайной стороне этого образа. В анализе подобного рода нельзя пренебречь ни одной деталью, сколь бы незначительной она ни казалось. Так, горностаевая мантия Справедливости оторочена розами и жемчугом. На Справедливости к тому же герцогская корона — можно подумать, что чертами лица статуя походит на Анну Бретонскую. У меча, который она держит в руках, на головке эфеса — солнце, испускающее лучи. И наконец, главная её особенность в том, что она предстаёт перед нами разоблачённой (dévoilée). Пеплум, покрывавший её целиком, соскользнул вниз, к локтям, как бы накладываясь на нижнюю часть мантии. Меч вытащен из кожаных ножен, которые повисли на его железном острие [XXXVII].

Справедливость по сути своей сопряжена с требовательностью, а поиск и обнаружение истины заставляют её являться людям в свете своей правоты, и наполовину спущенное покрывало (voile) должно обнажать тайную сущность второго образа, умело скрытого за очертаниями и атрибутами первого. Этот второй образ — образ Философии.

Во времена Древнего Рима словом peplum (греческое πέπλος или πέπλα) называли вышитое покрывало статуи Минервы, дочери Юпитера, единственной богини, рождение которой было связано с чудом. Легенда гласит, что она в полном боевом вооружении вышла из мозга (elle sortit tout armée du cerveau) отца, главного олимпийского божества, приказавшего Вулкану расколоть ему голову топором. Отсюда её эллинское имя Афина — 'Αθηνά, образованное из частицы ά, выражающей отрицание, и слова τιθήνη (nourrice, mère, кормилица, мать), что означает рождённая без матери. Олицетворение Премудрости (Sagesse) и Ведения (Connaissance), Минерва рассматривается как божественная мысль, созидательница (créatrice), воплощённая в естестве, скрытая в нас и во всём, что нас окружает. Но вернёмся к женскому одеянию, женскому покрывалу (voile de femme, κάλυμμα) — это слово даёт нам другое объяснение символического пеплума. Κάλυμα происходит от καλύπτω (couvrir, envelopper, cacher, покрывать, окутывать, прятать), от которого образовались также κάλύξ (бутон розы, цветок) и Καλυψώ — Калипсоf, имя нимфы, царицы (reine) мифического острова Огигия, который эллины называли 'Ωγύγιος, что близко к 'Ογυγια со значением древний и великий g. Мы пришли, таким образом, к мистической розе, цветку Великого Делания, более известному как философский камень. Теперь становится видна связь между покрывалом и розами или украшавшим меховую одежду жемчугом, так как этот камень называли ещё драгоценной жемчужиной (Margarita pretiosa). «Альциат, — пишет Ноэль, — представляет Справедливость в виде девы в золотой короне, белой тунике и просторном пурпурном одеянии. Взгляд её ласков, и весь облик скромен. На груди у девы богатое украшение — символ её бесценной сущности, а левой ногой она попирает квадратный камень». Двойную природу Магистерия, его краски, высокую ценность кубического камня — основу всей нашей Философии, сокрытой для непосвящённых в образе Справедливости (Justice), лучше не выразить.

Философия наделяет того, кто посвящает себя ей, исследовательским даром. Философия позволяет проникнуть в глубинную суть вещей, она как бы рассекает их мечом, выявляя присутствие spiritus mundi [397]*, о котором упоминают классические авторы. Центр spiritus mundi — солнце, чьим лучам он обязан своими свойствами и своим движением. Философия также приобщает к пониманию общих законов, правил, ритма и меры, которые соблюдает естество, создавая, развивая и совершенствуя всё, что сотворено (об этом говорят весы). И наконец, благодаря Философии стало возможным приобретать знания через наблюдения, размышление, веру, через изучение письменных источников (поэтому другой её атрибут — книга). Те же самые атрибуты Философии свидетельствуют, кроме всего прочего, об основных стадиях Делания и о необходимости ручной (manuel) работы для Адепта, желающего получить достоверное доказательство того, что его труд опирается на прочную основу. Без практических изысканий, без частых многократных экспериментов легко сбиться с пути, тем более, что даже лучшие книги, повествующие о нашей науке, тщательно таят от непосвящённых её основные принципы и способы их применения, а также сведения об исходных материалах и о продолжительности той или иной операции. Следовательно, если человек претендует на звание Философа, но не желает трудиться (labourer) не покладая рук, боится запачкаться, боится усталости и расходов, он всего лишь тщеславный невежда и наглый обманщик. «Я вряд ли погрешу против истины, — замечает Огюстен Тьерри, — если скажу, что ни наслаждения бренного мира, ни богатства, ни даже здоровье ничего не стоят по сравнению с беззаветной преданностью науке». Деятельность Мудреца нельзя оценивать чисто умозрительными результатами, Адепт добывает доказательства, трудясь у печи, наедине с самим собой, в тиши лаборатории. Адепт не прибегает ни к рекламе, ни к пустому разглагольствованию, его задача заключается во внимательном изучении различных реакций и явлений, в пристальном и упорном наблюдении за ними. Тот, кто поступает иначе, рано или поздно убедится в правоте Соломона, сказавшего (Прит. 21:25): «Алчба ленивца убьёт его, потому что руки его отказываются работать». Настоящего учёного трудности не остановят, он не боится страданий, потому что знает: они — плата за знание. Только страдания дают возможность «разуметь притчу и замысловатую речь, слова мудрецов и загадки их» (Прит. 1:6).

Что же касается практического смысла придаваемых Справедливости атрибутов, связанных с герметической работой, опыт свидетельствует, что меч (glaive) выражает силу универсального Духа, последний же соотносится с солнцем, постоянно животворящим и преображающим телесные сущности. Дух — единственный катализатор последовательных метаморфоз изначальной материи (matière originelle) — основы Магистерия. Действием духа Ртуть превращается в Серу, Сера в Эликсир, а эликсир в Лекарство, именуемое Короной Мудреца (Couronne du sage), и это тройное превращение (mutation) подтверждает истинность тайного учения к вящей славе счастливого создателя этого снадобья. Пылающий (ardent) приращённый (multiplié) Сульфур (Сера), то есть философский камень, для Адепта наивысший знак верховной власти и Мудрости — всё равно что тиара (trirègne) для папы или корона для монарха.

 

XXXVIII. Нантский собор.

Гробница Франциска II. Храбрость (XVI в.)

 

Мы уже несколько раз объясняли смысл выражения открытая книга (livre ouvert), проявляющийся в полном растворении металла, который, очистившись от примесей и отдав свою Серу, называется тогда открытым. Здесь, правда, следует сделать одну оговорку. Обозначая словом liber вещество, обладающее свойствами растворителя, Мудрецы подразумевали книгу закрытую (livre fermé) — общий символ всех грубых тел, всех минералов и металлов в том виде, в каком промышленность поставляет (livre) их на рынок. Таким образом, закрытой или запечатанной (scellé) книгой герметически выражают руду, извлечённую из рудников, и металлы после плавки. Тела же, подвергнутые алхимической работе, преображенные посредством тайных приёмов, представлены в герметической иконографии в образе открытой книги. Следовательно, с практической точки зрения, необходимо из закрытой книги (то есть из нашего начального субъекта, notre primitif sujet) извлечь Ртуть, дабы она стала живой (vivant) и открытой (ouvert), если мы хотим, чтобы она, в свою очередь, отворила металл и оживила сокрытую в нём Серу. Открытием первой книги подготавливают открытие второй, так как под одной эмблемой скрываются две «закрытые» книги (грубый субъект, sujet brut, и металл, métal) и две «открытые» (Ртуть и Сера). При всём том обе эти иероглифические книги суть одна, ибо металл образуется из начальной материи (matière initiale), а Сера берёт своё начало от Ртути.

Про весы, которые соседствуют с книгой, достаточно будет сказать, что они выражают необходимость измерений веса и соблюдения пропорций. Прибор для взвешивания, который занимает почётное место в химической лаборатории, таит в себе аркан чрезвычайной важности. Поэтому нужно хотя бы вкратце коснуться подспудного смысла столь знакомого нашему взору предмета.

Прибегая к весовым соотношениям веществ, Философы имеют дело с одним или другим аспектом двойного эзотерического знания. Речь может идти либо о весах природных, либо о весах искусства (celle du poids de nature et celle de poids de l’art)[398]. Мудрецы, к сожалению, скрывают мудрость, как говорит Соломон. Вынужденные соблюдать обет, соблюдать дисциплину, они не объясняют напрямую, чем различаются эти два понятия. Мы пойдём дальше их и со всей откровенностью скажем, что об экспериментальном весе (poids de l’art) можно говорить лишь применительно к самим веществам, тогда как естественные веса (poids de nature) относятся к их компонентам. Поэтому, приводя относительные количества веществ в однородной смеси, авторы имеют в виду веса экспериментальные (poids de l’art). И наоборот, когда речь заходит о количественных значениях компонентов в синтезированном соединении (например, Серы и Ртути в философской ртути, mercure philosophique), то рассматриваются естественные веса (poids de nature). Во избежание путаницы добавим, что, если экспериментальные веса алхимик может с точностью определить, естественных весов никто никогда не знает, даже самые великие Мастера. Эту тайну открывает лишь Бог, разгадать её самостоятельно человек не в состоянии.

В начале и по окончании Делания обращаются к экспериментальным весам — так, готовя путь, алхимик побуждаёт естество приступить к этому великому труду, а затем завершить его. В промежутке он уже сам не взвешивает, имея дело лишь с естественным весом. Вплоть до того, что, получая обычную (commun) и философскую ртуть (mercure philosophique), проводя так называемые пропитки (imbibitions) и т.д., нельзя узнать даже приблизительно, какое количество вещества осталось или разложилось, каков коэффициент усвоения основания, а каково соотношение духов. Именно это подразумевает Космополит, когда говорит, что Ртуть берёт лишь столько Серы, сколько может поглотить и удержать (absorber et retenir). Другими словами, количество ассимилированного вещества (matière assimilable), зависящее непосредственно от силы самого металла, разнится от случая к случаю, и его нельзя точно оценить. Результат зависит, таким образом, от свойств — естественных или приобретённых — агента и изначального субъекта (sujet initial). Даже если предположить, что полученный агент обладает максимальной силой, а это достигается крайне редко, свойства основной материи, какой её нам предоставляет естество, никогда не бывают одинаковы. Исходя из своего собственного опыта, заметим также, что утверждения некоторых авторов, будто можно вывести определённые закономерности на основании некоторых внешних характеристик, как то: появление жёлтых пятен, налёта, красных кружков или точек, не имеют под собой никакой почвы. Кое-какие полезные сведения относительно искомых качеств можно было бы почерпнуть, зная местонахождение рудника, впрочем, даже образцы из одного рудника нередко сильно отличаются друг от друга.

Всё это объясняет без привлечения абстрактных категорий и мистики, почему философский камень даже при выверенной работе алхимика, строго следующего естественным законом, в каждом отдельном случае характеризуется разной силой и энергией трансмутации (énergie transmutoire), которые напрямую зависят от количества исходной материи.

I V

Таким мы видим шедевр Мишеля Коломба — основное убранство усыпальницы кармелитов. «Одной статуи Храбрости было бы достаточно, — пишет Леон Палюстр[399], — чтобы обессмертить имя этого человека. Глядя на неё, нельзя не проникнуться глубоким волнением». Величественная осанка, благородное выражение, грациозный жест — хотя кажется, что фигуре немного не хватает мощи — ясно показывают недюжинное мастерство автора и несравненное изящество его манеры.

В плоском морионе[400]*, в латах тонкой работы и с львиной мордой на голове, Храброст ь поддерживает левой рукой башню, а правой вытягивает из неё и душит не змею — как на большинстве других изображений, — а крылатого дракона. Широкое одеяние с длинной бахромой, спадая с плеч, обвивает руку. Это одеяние, которое по мысли скульптора должно покрывать фигуру эмблематической Добродетели, подтверждает сказанное нами ранее. Так же, как и Благоразумие, Храбрость предстаёт без покрова [XXXVIII].

Древние почитали Храбрость — дочь Юпитера и Фемиды, сестру Справедливости и Умеренности — как божество, однако они не наделяли её теми особыми атрибутами, какие мы видим у неё сегодня. В античной Греции физическую и нравственную силу и храбрость олицетворяли статуи Геркулеса с палицей героя и шкурой немейского льва. Египтяне представляли Храбрость в виде некоей жены мощного сложения с двумя бычьими рогами на голове и в сопровождении льва. Более поздние художники выражали её по-разному: Боттичелли — в образе могущественной жены, восседающей на престоле; Рубенс изображал в её руке щит со львом или живого льва, следующего за ней по пятам; у Гравело она в накинутой на плечи львиной шкуре и с лавровой ветвью на челе душит змей, в руках у неё пучок стрел, а у ног — короны и посохи; Ангийе на барельефе усыпальницы Генриха де Лонгвиля (в Лувре) представляет Храбрость в виде льва, пожирающего кабана. Койзевокс (на балюстраде мраморного двора в Версале) облачает её в львиную шкуру и даёт ей в одну руку дубовую ветвь, а в другую — основание колонны. И наконец, на барельефах, украшающих колоннаду церкви Сен-Сюльпис, Храбрость вооружена огненным мечом и щитом Веры.

Атрибуты у этих и множества других фигур, перечисление которых заняло бы слишком много места, не имеют ничего общего с теми, что изображали Мишель Коломб и скульпторы его времени. Прекрасная статуя на усыпальнице кармелитов приобретает, следовательно, особое значение, наилучшим образом выражая эзотерическую символику.

Вряд ли можно сомневаться в том, что башня — столь важный элемент средневекового оборонительного сооружения — заключает в себе строго определённый смысл, хотя удовлетворительного объяснения её присутствия нам обнаружить не удалосьh. А вот о двойственном значении дракона известно больше: с моральной и религиозной точки зрения дракон выражает дух зла, демона, дьявола или сатану, а для Философа или алхимика он всегда представлял летучую, обладающую свойствами растворителя первую материю (première matière), иначе называемую обычной ртутью (mercure commun). С герметической точки зрения башню, таким образом, можно рассматривать как защитную оболочку, прибежище, обитель (минералог сказал бы жильную породу или руду) меркуриального дракона. Таково, впрочем, и значение греческого слова πύργος (tour, asile, refuge, башня, приют, убежище). Толкование было бы ещё более полным, если бы женщину, вытягивающую диво (monstre) из его логова, мы уподобили алхимику, а её смертельно опасный жест — цели, которой задаётся алхимик, проводя свою трудоёмкую и опасную операцию. Так мы бы пришли к удовлетворительному, верному в практическом отношении объяснению аллегорического сюжета, раскрывающего эзотерическую сторону этой фигуры. Но тогда тайная наука, с которой связаны эти атрибуты, перестаёт быть тайной. А между тем наша статуя сама предоставляет нам сведения о своей символике и о смежных областях единой Мудрости, выраженной через основные добродетели. Если бы мы спросили мнение об этом такого великого посвящённого, как Франсуа Рабле, тот наверняка ответил бы устами Эпистемона[401], что башня (tour) защитного сооружения или укреплённого замка — это своего рода приём (tour de force)[402]*, и приём этот требует «смелости, мудрости и силы: смелости, чтобы не испугаться опасности; мудрости, потому что тут требуется божественное знание; силы, потому что без неё никто не в состоянии ничего предпринять». Кроме того, возводя французское tour (башня) к аттическому τουρος, фонетическая кабала как бы дополняет пантагрюэлевское значение tour deforce [403]. В действительности, τούρος используется вместо τό όρος: τό (lequel, се qui, который), όρος (but, terme, objet que l’on se propose, цель, предел, вещь, которой стремятся завладеть). Трудно подыскать иносказательное выражение, более подходящее для философского камня, дракона в его крепости. Извлечь его оттуда можно лишь с помощью особого приёма (tour de force). И хотя трудно представить себе, как могучий и крупный дракон смог уместиться в своей темнице и тем более как он смог протиснуться в трещину, ясно, что здесь вступает в свои права чудо (miracle), здесь начинается область удивительного (merveilleux) и сверхъестественного.

Отметим, наконец, что фигура Храбрости несёт на себе некоторые эзотерические черты. Переплетающиеся (tresses) волосы — иероглиф солнечного света — указывают на то, что Делание зависит от солнца и вообще не может совершаться без его энергетического содействия (collaboration dynamique). Собственно переплетение (по-гречески σειρά, а солнце греки называли σείρ) выражает колебательную энергию солнечных лучей. Налезающие друг на друга чешуйки на вороте лат такие же, как у змея. Это ещё одна эмблема меркуриального субъекта, напоминание о чешуйчатом (écailleux) драконе. Расположенные полукругом рыбьи чешуйки украшают живот, напоминая уже о хвосте сирены (sirène)i, приращённом к человеческому телу. Между тем сирена — баснословное диво и герметический символ — характеризует союз нарождающейся Серы, то есть нашей рыбы, с обычной ртутью (mercure commun), которую именуют также девственницей (vierge). Плод такого союза — философская ртуть (mercure philosophique) или соль Мудрости (sel de sagesse). Тот же смысл вкладывается в богоявленский пирог (gallette des rois), который греки называли тем же словом, что и луну, — σελήνη. Это слово, образованное из σέλας (éclat, блеск) и έλη (lumière solaire, солнечный свет), придумали посвящённые, которые хотели показать, что блеск философской ртути (mercure philosophique) обусловлен Серой, подобно тому как луна светится отражённым светом Солнца. По той же причине сиреной (σειρήν) стали называть мифологическое диво, женщину-рыбу. Слово сирена (σειρήν), образованное стяжением σείρ (солнце) и μήνη (луна), есть также одно из имён лунной меркуриальной материи (matière mercurielle lunaire), связанной с солнечной Серной сущностью. Тут явная аналогия с богоявленским пирогом, на котором изображён знак света и духовности (spiritualité) — крест — свидетельство физического воплощения солнечного луча, исходящего от Отца Всяческих в плотную материю, матрицу, то есть мать и матку всех вещей, в terra inanis et vacua [404]* Священного писания.

V

«У Умеренности Мишеля Коломба, — писал в 1636 г. Дюбюисон-Обене в своём Путешествии по Бретани, — причёска, как у почтенной матери семейства, и облегающий шею воротник. Её атрибуты схожи с теми, что придаёт ей Кошен. Согласно этому последнему, «на ней простая одежда, в одной руке у неё удила, в другой маятник часов». В прочих случаях она держит узду или чашу. «Довольно часто, — говорит Ноэль, — она опирается на перевёрнутую чашу, держа узду в руке, или смешивает вино с водой. Символом ей служит слон, считавшийся животным, очень умеренным в еде и питье. Рипа приводит два её изображения: жены с черепахой на голове, с уздой и деньгами в руках, и жены, которая с помощью щипцов окунает раскалённое железо в чашу с водой».

В левой руке у статуи искусной работы шкатулка с небольшими часами на гирьках — такие были широко распространены в XVI в. Известно, что на циферблатах таких часов, как и в нашем случае, была только одна стрелка. Часы с гирьками, измеряющие время, взяты здесь в качестве иероглифа времени как такового. Подобно песочным часам, они считаются основной эмблемой старика Сатурна [XXXIX].

При поверхностном осмотре некоторые принимали часы (horloge) в руках Умеренности, легко, кстати, узнаваемые, за фонарь (lanterne). Это заблуждение никоим образом не наносит ущерба глубинному значению символа, так как фонарь дополняет образ часов. Ведь если фонарь освещает, потому что в нём свет, часы как бы распределяют этот свет во времени — этот свет вовсе не бьёт струёй, а истекает мало-помалу, постепенно, при содействии времени (avec l’aide du temps). Опытность, свет, истина — всё это философские синонимы, но обрести их можно только с годами. Поэтому Время, единственного учителя Мудрости, представляют в образе старца, а Философов — дряхлыми и усталыми людьми, изрядно потрудившимися, чтобы Мудрость приобрести. О том, насколько необходимы время и опыт, говорит Франсуа Рабле в своём Дополнении к последней главе пятой книги Пантагрюэля: «И вот когда ваши философы, ведомые богом и сопровождаемые каким-либо светлым фонарём, всецело отдадутся тщательным изысканиям и исследованиям, как то сродно человеку (эти-то свойства и имеют в виду Геродот и Гомер, когда называют людей альфестами[405], стало быть, изыскателями и изобретателями), тогда они постигнут, насколько прав был мудрец Фалес, ответивший на вопрос египетского царя Амазиса, что на свете разумнее всего: «Время», ибо только время открывало и будет открывать всё сокровенное, и вот почему древние называли Сатурна, то есть Время, отцом Истины, Истину же — дочерью Времени. И, таким образом, философы поймут, что все их знания, равно как и знания их предшественников, составляют лишь ничтожнейшую часть от того, что есть и чего они ещё не знают»[406]*.

Эзотерический смысл Умеренности целиком и полностью заключается в узде, которую та держит в правой руке. С помощью ремня узды (повода) правят конём (cheval); с помощью ремня узды конный (chevalier) направляет его туда, куда пожелает. Узду можно рассматривать как необходимый инструмент, некое передаточное звено между волей конного и движением коня к предполагаемой цели. Эта часть конской сбруи именуется в герметике кабалой (cabale). При этом такие специальные предметы, как узда, удила, повод, позволяют идентифицировать и совместить в едином символическом образе Умеренность и кабалистическую науку (Science cabalistique).

В отношении этой науки необходимо сделать одно замечание, тем более уместное, что несведущий ученик обычно смешивает герметическую кабалу (cabale hermétique) с Каббалой (Kabbale) — методом аллегорического толкования (interprétation allégorique) у иудеев, который восходит, по их словам, к древнейшим временам. На самом деле между этими двумя понятиями нет ничего общего, кроме сходства звучания. Гебраическая каббала (kabbale hébraïque) занимается исключительно Писанием, она строго ограничивается герменевтикой, интерпретацией священных текстов. Область приложения герметической кабалы — книги, тексты и документы по эзотерическим наукам, датируемые античностью, средними веками и новым временем. Если гебраическая каббала — определённый метод, основанный на разложении и изъяснении каждого слова и каждой буквы, то герметическая кабала — самый что ни на есть истинный язык (une véritable langue). А так как большинство трудов по древним наукам либо полностью написано на кабале, либо использует её в наиболее важных местах, да и само священное искусство, по признанию Артефия, полностью кабалистично, читатель ничего не поймёт, если он не владеет хотя бы азами тайного языка (idiome secret). Согласно гебраической каббале в каждом сакральном слове обретаются три смысла, а значит, существует три разных толкования или три разных каббалы. Первая каббала — так называемая Гематрия (Gématria) — включает в себя анализ численного, или арифметического, значения букв, составляющих слово; вторая — Нотарикон (Notarikon) — устанавливает значение отдельно каждой буквы; третья — Темура (Thémurah) (или изменение, перемещение, changement, permutation) — основана на определённых перестановках букв. Эта последняя, по-видимому, самая древняя, она восходит ко времени расцвета Александрийской школы. Её разработали еврейские философы, стремившиеся совместить метафизические построения греческой и восточной философии с еврейскими священными книгами. Мы не удивились бы, окажись, что эту систему изобрёл Филон, чья репутация в начале нашего века была чрезвычайно высока, так как он был первым, как считается, кто отождествил истинную религию с философией. Известно, что он попытался согласовать Платона с древнееврейскими священными книгами, толкуя эти последние аллегорически, что как раз и сообразуется с целями гебраической каббалы. Как бы то ни было, если верить серьёзным авторам, гебраическая каббала не могла возникнуть много раньше христианства. Логично предположить, что она появилась уже после греческой Септуагинты (238 г. до Р.Х.). А герметическую кабалу задолго до этой эпохи использовали пифагорейцы и ученики Фалеса Милетского (640-560 гг. до Р.Х.), основателя ионийской школы: Анаксимандр, Ферекид Сиросский, Анаксимен Милетский, Гераклит Эфесский, Анаксагор из Клазомена и др., короче, едва ли не все греческие философы и учёные, как свидетельствует об этом Лейденский папирус.

Мало кто знает, что кабала основана на родном языке пеласгов, который не исчез, но деформировался в древнегреческий. Из языка пеласгов вышли все западные языки, в том числе французский, пеласгическое происхождение которого представляется совершенно очевидным. Достаточно знать этот чудесный язык совсем немного, чтобы в разных европейских диалектах обнаружить его элементы, элементы праязыка, искажённого в результате переселения народов, а также просто со временемj.

 

XXXIX. Нантский собор.

Гробница Франциска II. Умеренность (XVI в.)

 

В отличие от еврейской каббалы, созданной за короткий срок с явной целью зашифровать слишком ясные места сакрального текста, герметическая кабала — это драгоценный ключ, позволяющий его обладателю открыть двери святилища, открыть закрытые книги, какими являются труды по традиционным наукам, уяснить их дух, понять их тайное учение. Известная Иисусу и его апостолам (она послужила косвенной причиной такого досадного события, как отречение святого Петра), кабала использовалась средневековыми философами, учёными, литераторами, дипломатами. Члены рыцарских орденов и странствующие рыцари, трубадуры, труверы и менестрели, учащиеся знаменитой школы магии в Саламанке (мы их называем Венюсбергами, Vénusbergs, так как они утверждали, что пришли с горы Венеры)k разговаривали между собой на языке богов (langue des dieux), именовавшемся также весёлой наукой (gaye-science) или весёлым знанием (gay-scavoir), то есть на нашей герметической кабале[407]. Язык этот, кроме того, носит название рыцарского и отражает дух рыцарства (Chevalerie), истинный характер которого открыли нам мистические труды Данте. Латинское caballus и греческое καβάλλης означают, собственно, ломовую лошадь (cheval de somme), кобылу. Между тем наша кабала и впрямь несёт на себе значительный груз, груз древних знаний и знаний средневекового рыцарства (chevalerie ou cabalerie médiévale), тяжёлую кладь эзотерических истин, берущих своё основание в незапамятных временах. Это тайный язык кабальеро (cabaliers), кавалеров (cavaliers) или шевалье (chevaliers). Посвящённые и учёные древности знали его. Прежде чем достичь полноты знаний, и те и другие должны были, говоря метафорически, оседлать кобылу (cavale), носительницу духа, образом которой был крылатый Пегас греческих поэтов. Только он переносил избранных в области неизвестного. Он предоставлял им возможность всё видеть и всё понимать, когда те путешествовали через пространство и время, через эфир и свет. Слово Пегас (по-гречески Πήγασος) произошло от πηγή (source, источник), так как, по рассказам, от его удара копытом забил источник Иппокрены. Истина, однако, лежит несколько в иной плоскости. Иероглиф кабалы, конь получил имя Пегас, потому что кабала знакомит с первопричиной, с основами, источником наук (source des sciences). Знать кабалу — значит разговаривать на языке Пегаса или лошадином языке (langue du cheval), языке, о подлинной ценности и эзотерическом значении которого Свифт особо говорит в одном из своих аллегорических Путешествий.

Кабала, таинственный язык Философов и учеников Гермеса, определяет всю терминологию Ars magna [408]*, подобно тому, как на символике строится вся его иконография. Искусство и литература обогащают таким образом сокровенную науку своими собственными выразительными средствами. Несмотря на различную специфику, на несходство образных систем кабалы и символики, их пути ведут к единой цели, к единому знанию. Эти две несущие колонны, возведённые на краеугольных камнях философского фундамента, поддерживают алхимический фронтон храма Мудрости.

Любой язык способен вобрать в себя традиционный смысл кабалистических слов, так как кабала, не имеющая ни особой структуры, ни синтаксиса, легко к нему приспосабливается, не меняя присущего данному языку строя. Кабала привносит в уже готовое наречие свою мысль и изначальные значения слов. В результате нет такого языка, который не мог бы стать её носителем, включить её в свой состав и, восприняв двойной смысл слов, сам превратиться в язык кабалистический.

Кроме своей чисто алхимической роли, кабала послужила одним из источников целого ряда литературных шедевров, ценимых многими любителями чтения, зачастую даже не подозревающими, какие сокровища те скрывают за изяществом, очарованием и благородством стиля. Авторы подобных шедевров — а среди них Гомер, Вергилий, Овидий, Платон, Данте и Гёте — были посвящёнными. Они написали свои бессмертные произведения не столько для того, чтобы оставить потомству нетленные свидетельства человеческого гения, сколько из желания преподать ему драгоценные знания, которые они должны были передать во всей их полноте. К уже упомянутым авторам следует добавить замечательных создателей рыцарских поэм и сказаний, вошедших в циклы о рыцарях Круглого стола и Чаше Грааль. Под этим же углом мы должны рассматривать творения Франсуа Рабле и Сирано Бержерака, Путешествия Гулливера Свифта, Сон Полифила Франциска Колонны, Сказки матушки Гусыни Перро, Песни короля Наварры Тибо Шампанского, Дьявола-проповедника (любопытное произведение неизвестного автора на испанском языке) и множество других произведений, пусть не таких знаменитых, но не менее интересных и познавательных.

На этом мы заканчиваем наш рассказ о солнечной кабале, ибо нам не позволено описывать её во всех подробностях или обучать её правилам. Нам достаточно было указать на важную роль, какую она играет в изучении «тайн естества» и на необходимость для неофита подобрать к ней ключ. Дабы в пределах возможного помочь ему в данном деле, приведём в качестве примера переложение на доступный язык оригинального кабалистического текста Наксагора[409]. Пусть сыны ведения (fils de science) откроют для себя в этом тексте метод толкования скреплённых печатью книг и научатся извлекать пользу из таких достаточно откровенных работ. В своей аллегории Адепт постарался описать древний и простой путь, единственный, по которому некогда следовали старые Мастера-алхимики.

 

Traduction français du XVIIIe siècle, du texte original allemand du Naxagoras   Version français en langage clair du texte cabalistique de Naxagoras     Французский перевод XVIII в. оригинального немецкого текста Наксагора[410]*   Переложение кабалистического текста Наксагора на доступный язык  
Description bien détaillée du Sable d’Or qu’on trouve auprès de Zwickau, en Misnie aux environs de Niederhohendorf, et d’autre lieux voisins, par J. N. V. E. J. E. ac. 5 Pct. ALC. 1715.   Description bien détaillée de la manière d’extraire, de libérer l’Esprit de l’Or, enclos dans la matière minérale vile, à dessein d’en édifier le Temple sacré de la Lumière et de découvrir d’autres secrets analogues, par J. N. V. E. J. E. comprendant cinq points d'Alchimie. 1715. Описание в подробнейших деталях Золотого Песка, который находят близ Цвиккау, в Миснии в окрестностях Нидерхохендорфа (Нижне-Верхней Деревни) и в соседних местах J.N.V.E.J.E ас. 5 Pct. ALC. 1715.   Описание в подробнейших деталях того, как выделить заключённый в грубую минеральную оболочку Дух Золота и с его помощью возвести священный Храм Света[411] и раскрыть другие подобные тайны. J. N. V. E. J. E включает в себя пять алхимических пунктов. 1715.
Il у aura bientôt deux ans qu'un homme de ces mines eut, d’une tierce personne, un petit extrait d’un manuscrit in-quarto, épais d'un pouce, et qui venoit d’ailleurs de deux autres voyageurs italiens qui s’y nommoient ainsy.   Il у aura bientôt deux ans qu’un ouvrier, habile dans l’art métallique, obtint, par un troisième agent, un extrait des quatre éléments, manuellement obtenu en assemblant deux mercures de même origine, que leur excellence a fait qualifier de romains, et qui se sont toujours nommés ainsi.     Скоро будет два года, как один рабочий с этих рудников получил от третьего лица небольшой отрывок из манускрипта ин-кварто толщиной в дюйм. К этому же лицу он попал от двух итальянских путешественников, которые себя иначе как итальянцами не называли.   Скоро будет два года, как один труженик, сведущий в искусстве преобразования металлов, получил с помощью третьего агента[412] экстракт из четырёх элементов (стихий). Тот, в свою очередь, был образован путём соединения двух меркуриальных компонентов, названных из-за их превосходных качеств римскими. Это имя сохранилось за ними и потом.
Il у avoit déja longtemps que cet extrait avoit été bien examiné par M.N.N., parce que le dernier comptoit faire beacoup par la baguette divinatoire. Enfin, il parvint à toucher des mains ce qu'il cherchoit. Voicy l’extrait de ce manuscrit. Par cet extrait, connu de l’antiquité et bien étudié des Modernes, on peut réaliser de grandes choses, pourvu que l’on ait reçu l’illumination de l’Esprit-Saint. C’est alors qu’on parvient à toucher des mains ce que l’on cherche. Voici la technique manuelle de cet extrait.   Долгое время назад этот отрывок изучил M.N.N., очень рассчитывавший достичь многого с помощью божественного прута. В конце концов ему удалось получить в руки предмет своих поисков. Ниже приводится сам отрывок.   Благодаря этому экстракту, известному с древних времён и тщательно изученному в новое время, можно совершить великие деяния, если ты озарён Святым Духом. Только тогда человек обретает искомое. Ниже приводится способ получения экстракта.  
I. Un bourg, nommé Hartsmanngrün, près de Zwickau. Sous le bourg, il у a beaucoup de bons grains. La mine у est en veines.     I. Une scorie surnage l’assemblage formé par le feu, des parties pures de la Matière minérale vile. Sous la scorie, on trouve une eau friable granuleuse. C’est la veine ou la matrice métallique.     I. Городок Хартсманн-грюн (Человек из Зелёной Смолы), под Цвиккау. Близ этого городка находят множество хороших крупинок золота. Рудник там богат жилами (veines).   I. Шлак плавает на поверхности образованной посредством огня смеси чистых частей дикой минеральной материи. Под шлаком — рассыпчатая гранулированная вода. Это и есть вена (veine) или матрица (матка) металла.
II. Kohl-Stein, proche de Zwickau. Il у а une bonne veine de graviers et de marcassites de plomb. Derrière, a Gabel, il у a un forgeron appele Morgen-Stern, qui sçait où il у a une bonne mine, et un conduit souterrain, où il у a des crevasses que l’on у a faites. Il у a dedans des congellations jaunes et le métal est malléable.     II. Telle est la Pierre Kohl, concrétion des parties pures du fumier ou Matière minérale vile. Veine friable et granuleuse, elle naît du fer, de l’étain et du plomb. Elle seule porte l’empreinte du Rayon solaire. C’est elle l’artisan expert dans l’art de travailler l’acier. Les sages l’appelent Etoile du Matin. Elle sail ce que cherche l’artiste. C’est le chemin souterrain qui mène à l’or jaune, malléable et pur. Chemin rude et coupé de crevasses, d’obstacles.   II. Коль-Штайн (Угольный Камень), близ Цвиккау. Тут есть хорошая жила с гравием и свинец-содержащим марказитом. За этим посёлком в Габеле (Вилка Зубцы) живёт кузнец по фамилии Моргенштерн (Утренняя Звезда), знающий, где находится хороший рудник и подземный ход с видимыми разломами грунта. Там внутри встречаются скопления жёлтого металла, который в этих местах очень ковок.   II. Таков камень Коль[413], сгусток чистых частей навоза или грубого минерального вещества. Хрупкая гранулированная жила рождается при наличии железа, олова и свинца. Она одна несёт отпечаток солнечного луча. Она и есть Мастер, сведущий в искусстве обработки стали (acier). Мудрецы называют её Утренней Звездой[414]. Она знает, что нужно художнику. Это подземный путь к жёлтому, ковкому и чистому золоту. Дорога ухабистая, со множеством рьпвин и препятствий.
III. En allant de Schneeberg au château nommé Wissembourg, il у a un peu d'eau qui en coule, vers la montagne; elle tombe dans le Mulde. En avançant dans le Mulde, vis-à-vis de cette eau, on trouve un vivier près de la rivière, et audelà de ce vivier, il у а un peu d’eau où l’on trouve une marcassite qui peut bien dédommager de la peine qu’on aura prise d’y aller.   II. Ayant cette pierre, dite Montagne de la Tenaille, montez vers la Forteresse blanche. C’est l’eau vive, qui tombe du corps désagrégé, en poudre impalpable, sous l’effet d’une trituration naturelle comparable à celle de la Meule. Cette eau vive et blanche s'agglomère au centre, en une pierre cristalline, de couleur semblable au fer étamé, et qui peut grandement dédommager de la peine qu’exige l’opération.     III. По пути из Шнееберга (Снежная Гора) в замок Виссембург (Белая Крепость Мудрости) можно увидеть небольшой ручеёк, текущий в сторону горы. Ручеёк впадает в Мюльде (Устье), и рядом с местом впадения — живорыбный садок, а за ним ещё вода, где можно найти марказит. Он вознаградит вас за тот труд, который вы затратили, добираясь до этого места. III. С этим камнем, который называют горой де ля Тенай[415], поднимитесь до белой крепости. Это живая вода, размельчённая, растёртая, словно на мельнице, в пыль. Белая живая вода спрессовывается в центре в кристаллический камень цвета лужёного железа, который с лихвой вознаградит вас за все затраченные во время операции усилия.    
IV. A Kauner-Zehl, sur la montagne de Gott, à deux lieues de Schoneck, il у a un excellent sable de cuivre.   IV. Ce sel lumineux et cristallin, premier être du Corps divin, se formera, dans un second lieu, en verre cuivré. C'est notre cuivre ou laiton, et le lion vert.     IV. В Каунер-Целе (Келья Мошенника) на горе Готт в двух лье от Шёнек (Прекрасный Уголок) есть превосходный медьсодержащий песок.     IV. Светлая кристаллическая соль, первобытие божественного тела, преобразуется далее в медное стекло. Это и есть наша медь или латунь, другими словами, зелёный лев.
V. A Grals, dans Voigtland, au-dessous de Schloss-berg, il у a un jardin où se trouve une riche mine d’or, ainsy que j’en ay averti depuis peu. Remarqués bien.   V. Ce sable, calciné, donnera sa teinture au rameau d’or. La jeune pousse du soleil naîtra dans la Terre de feu. C’est la substance brûlée de la pierre, roche fermée du jardin où mùrissent nos fruits d’or, ainsi que je m’en suis assuré depuis peu. Remarquez bien ceci.     V. В Гралсе (Гриф), в земле Войгтланд (Сырая Земля) под горой Шлоссберг (Замковая Гора) есть сад, где расположены богатые золотые копи, о чём я недавно уже упоминал. Возьмите это на заметку.   V. Этот песок после обжига передаст свою окраску золотой ветви. В Огненной Земле родится молодой побег солнца. Это прокалённая субстанция камня, недоступная скала сада[416], где произрастают наши золотые плоды, в чём я недавно убедился на собственном опыте. Возьмите это на заметку.
VI. Entre Werda et Laugenberndorff, il у а un vivier que l’on appelle Mansteich. Audessous de ce vivier se voit une ancienne fontaine, au bas de la prairie. Dans cette fontaine, l’on trouve des grains d’or qui sont très bons.   VI. Entre ce produit et le second, plus fort et meilleur, il est utile de retourner à l’Etang de la Lumière morte, par l’extrait remis dans sa matière originelle. Vous retrouverez l’eau vive, dilatée, sans consistance. Ce qui en proviendra est l’antique Fontaine, génératrice de vigueur, capable de changer en grains d'or les métaux vils.   VI. Между Вердой и Лаугенберндорфом (Щелочная и Медвежья Деревня) есть садок, который называется Манштайх (Подъём для Человека). Под садком, в низине бьёт известный с незапамятных времён родник. В воде этого родника можно найти очень хорошие крупинки золота.   VI. Между получением этого продукта и следующего, более сильного и прекрасного, полезно вернуться к Пруду Мёртвого Света[417], поместив экстракт в исходное вещество. Вы вновь получите живую воду — в большом объёме и нетвёрдую. От неё происходит древний Источник[418], дающий силу, способный превращать грубые металлы в крупицы золота.
VII. Dans le bois de Werda, il у a un fossé, qi’on appelle le Langgrab. En allant au haut de ce fossé l’on trouve, dans le fossé même, une fosse. Avancés dans cette fosse la longueur d’une aulne vers la montagne, vous trouverés une veine d’or de la longueur d’un empan. VII. Dans la Forêt verte se cache le fort, le robuste et le meilleur de tous. Là aussi se trouve l’Etang de l’Ecrevisse. Poursuivez: la substance se séparera d’ellemême. Laissez le fossé: sa source est au fond d’une grotte où se développe la pierre incluse dans sa minière.   VII. В лесу Верда есть ров, его называют Лангграб (Длинная Могила). Если идти вдоль рва сверху, можно увидеть внутри ещё один ров. Углубившись в этот второй ров на высоту ольхи и направившись в сторону горы, вы обнаружите золотую жилу величиной с пядь. VII. В зелёном лесу таится самый сильный, самый лучший из всех[419]. Там же находится и Пруд Рака[420]. Следуйте дальше, и субстанция сама собой разделится. Оставьте ров: родник бьёт в глубине пещеры, где в руднике растёт и развивается камень.  
VIII. A Hundes-Hubel se trouve une fosse où il у a des grains d’or en masse. Cette fosse est dans le bourg, près d’une fontaine où le peuple va chercher de l’eau pour boir.     VIII. Dans l’augmentation, en réitérant, vous verrez la source remplie de granulations brillantes d’or pur. Elle est en scorie ou gangue enfermant la Fontaine d’eau sèche, génératrice d’or, que le peuple métallique boit avidement.     VIII. В Хундес-Хубеле (Собачий холм) есть ров, где в большом количестве разбросаны крупинки золота. Ров расположен в городе около родника, куда жители приходят за питьевой водой.     VIII. Приращивая камень снова и снова, вы увидите источник, в водах которого поблескивает множество крупинок чистого золота. Сухую воду Источника покрывают шлаки, или пустая порода. Сухая вода порождает золото, и её жадно пьёт весь металлический народец.
IX. Après avoir fait différents voyages à Zwickau, à la petite ville de Schlott, &ag
Поделиться:





Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 megalektsii.ru Все авторские права принадлежат авторам лекционных материалов. Обратная связь с нами...