Глава 1. Общие теоретико-методологические предпосылки исследования социальных ограничений. 6 глава

Исходя из этого, социальные ограничения можно подразделить на позитивные, реализующие главную цель и ценность сохранения общества и негативные – системоразрушающие факторы. Системосохраняющими факторами можно назвать ограничения социального «зла», а системоразрушающими – ограничение социального «добра». Например, ограничение на продажу и употребление наркотиков является системосохраняющим социальным ограничением, подавляющим социальное зло, а допустим, недостаточная эмиссия денег может быть системоразрушающим фактором деструктивным для экономики. Очевидно, что эти социальные ограничения находятся в диалектическом взаимодействии и многие из них помимо этого несут в себе двойственность, являясь одновременно в чём-то вредными, а в чём-то полезными. Например, сохранение догматического марксизма в СССР с одной стороны было системосохраняющим, а с другой – системоразрушающим социальным ограничением. Системосохраняющий потенциал догматизма заключался в том, что в условиях идеократического общества он пресекал ненужные дискуссии, могущие помешать практике. Однако вред от этого догматизма был всё же большим, так как марксизм изначально содержал в себе не просто множество ошибок, а положения прямо блокирующие достижение заявленных в нём целей – построения социализма и коммунизма (См. подр. 88).

Некоторые авторы, например, Б. Мандевиль (о котором, кстати, хорошо отзывался К. Маркс), считали, что ограничение социального зла, социальных пороков является нецелесообразным, так как эти социальные пороки якобы являются моторами не только экономики, но и социального развития вообще (См. 264, 284). Так как то, что традиционно считается в этике злом (пьянство, воровство, жадность, распущенность, эгоизм, расточительность и т.п.) часто полезно, а добро (скромность, миролюбие, нестяжание, бережливость) напротив часто вредно, то Б. Мандевиль предлагает лишь ограничить конкретные проявления этих нравственных начал законодательно. Зло по Мандевилю, допустимо и полезно, главное, чтобы оно не противоречило законодательству, не нарушало его. Близкой позиции в данном вопросе придерживался и Т. Гоббс, считавший несправедливостью лишь нарушение законов и договоров, хотя он не столь откровенен, как Б. Мандевиль (См. 112). В принципе, первоисточником подобной «договорной» этики является Ветхий Завет. Добро по Мандевилю также допустимо, но его следует ограничить законодательно и социокультурно, ибо в отличие от зла оно не является основой социализации человека, а значит, является отклонением от нормы, требующим ограничения, исправления и, возможно, искоренения. Более всего Мандевиль опасается возможного «опрощения» обитателей «человеческого улья» и возвращения их в природно-патриархальное состояние от буржуазно-технократической цивилизации. Позиция Б. Мандевиля наглядно демонстрирует этическое качество оправдываемой им цивилизации, в которой пороки являются основой её развития и которая поэтому органически неспособна к разрешению социальных противоречий и созданию достойных условий жизни для большинства. Концепция Б. Мандевиля служит теоретическим обоснованием и оправданием устойчивого воспроизводства социального зла в современном мире и очень важна для понимания концептуальных основ современной цивилизации.

Но этот пример демонстрирует также и релятивный характер содержания социальных ограничений, их зависимость от общекультурных, концептуальных установок, свойственных данной цивилизации. То, что является добром в одной цивилизации, является злом в другой, поэтому и система позитивных и негативных социальных ограничений для каждой цивилизации содержательно будет своеобразной, что не мешает, однако, той или иной цивилизации абсолютизировать свои ценности и социальные ограничения как общечеловеческие.

Следует также учитывать, что негативные и позитивные социальные ограничения могут быть как обязательными (необходимыми) для сохранения социальной системы, так и произвольными (случайными), обязанными своим существованием субъективизму и волюнтаризму отдельных личностей и групп. При этом личность, вводящая те или иные социальные ограничения, неизбежно оказывается выразителем групповых интересов, иначе её распоряжения никто не будет выполнять. Обязательными для каждого общества будут социальные ограничения, защищающие от разрушения его базовые цели и ценности, а ограничения, затрагивающие конкретные вопросы реализации этих целей и ценностей могут быть относительно произвольными и зависеть от конкретности меняющихся условий и баланса групповых и индивидуальных интересов.

Например, в современном либерально-демократическом обществе утверждается в качестве одной из базовых ценностей принцип плюрализма и свободы слова, который позволяет правящим кругам выявлять разнообразие точек зрения и мнений по каждому вопросу, а затем выбирать и поддерживать наиболее желательные из них. Таким образом, плюрализм и свобода слова в действительности оказываются выгодными в основном элите, так как поддерживаются лишь выгодные ей мнения, а невыгодные замалчиваются, дискредитируются, иногда преследуются. Плюралистам в этой ситуации приходится либо подстраиваться под запросы элиты, либо готовиться к возможным социальным неудачам. Поэтому свобода критики этой системы оборачивается на пользу системе. Обязательным для сохранения такой модели управления является ограничение «антиплюралистов» и попыток сделать какую-либо одну точку зрения господствующей, а не ограничение свободы критики этой системы с разных, конкурирующих позиций, как может показаться на первый взгляд. А отношение к плюралистической оппозиции определяется здесь как раз прагматикой конкретных условий и групповых интересов, так как общество превращается в бесплатного референта элиты, чего нет в условиях антиплюралистичного авторитаризма.

С проблемой позитивных и негативных социальных ограничений тесно связан вопрос о подлинной и ложной свободе. Подлинная свобода ведёт к эволюции общества в целом и его отдельных единиц (людей) в частности в смысле их духовной развитости и реализации их творческих и психофизических способностей во всём их многообразии, как врождённых, так и социально приобретённых. «Только активно проявляя себя, вступая в связь с иными деятелями и преодолевая «сопротивление материалов», деятель может активно осуществлять свою свободу. Неосуществлённая же свобода диалектически превращается в рабство… Она означает творческое искание новых путей и возможностей»(233, с.142), - писал С.А. Левицкий.

Ложная свобода (лжесвобода) ведёт общество в целом и отдельных людей к деградации, ослаблению их способностей и творческих сил. Конкретные направления этого развития или деградации зависят от общих ценностно-целевых установок различных цивилизаций, поэтому могут различаться. Тем не менее, сами эти способности, служащие основой цивилизационного развития являются вполне объективным фактором. Их рост должен сопровождаться и духовным, нравственным развитием, чтобы они не были обращены во зло. Поэтому свобода развития и творческой реализации этих способностей является подлинной свободой, а, допустим, свобода курения табака или дезинформации в СМИ является лжесвободой, ведущей общество и личность к деградации. Х. Ленк (234) и другие авторы исходя из обстоятельств современного общества, когда у многих появляется достаточное количество свободного времени и средств, видели в духовной и творческой деятельности также и практически единственное спасение от безделья, деградационно-паразитарных форм досуга и сопутствующей им деградации. В качестве примера описания реализации лжесвободы можно привести концепцию «Общества спектакля» Г. Дебора, в котором подлинная жизнь и свобода подменяются их театрализованно-фальсифицированными суррогатами. «Спектакль есть капитал на той стадии накопления, когда он становится образом…Спектакль – это не совокупность образов, но социальные отношения между людьми, опосредованные образами… Спектакль… действует через… дефрагментацию тотальности протеста и подменяющий реальность симуляцией… последующих фальш-синтезов… Фантазия уничтожается, свобода перелицовывается в дурную бесконечность потребления, будучи пойманным в ловушку каковой человек становится рабом скуки как современной формы социального контроля… Стратегическая цель функционирования спектакля – продуцирование у его жертв забвения их собственного порабощения; радикальное средство поддержания этого забвения в случаях возникновения особо интенсивных форм протеста – фальсификация самого импульса протеста: «Господствующая идеология низводит до уровня банальности [направленные против неё] субверсивные изобретения и затем, стерилизовав их, распространяет [их уже как товар] в избытке»(131, с.180), - считал Г. Дебор.

«Европейское общество не заинтересовано в развитии человека. С этой точки зрения европейская цивилизация является системой самоподдерживающихся социальных процессов, которая паразитирует на духовном и физическом потенциале человека как вида… Подавление наиболее развитых своих членов – основной способ существования европейского общества… В тех сферах общества, в тех странах и социальных структурах, где подавлять уже некого, общественная жизнь деградирует и угасает»(59, с.182), - считает белорусский психолог В.И. Бородкин. Социально ограничиваться могут различные способности и проявления человека или группы: его мышление, речь, чувства, воля, предметная практическая деятельность, то есть практически весь спектр его потенциальных (которые не выявляются и не развиваются) и актуальных (которые остаются невостребованными, запрещаются и подавляются) качеств и свойств. Наиболее свободен человек в своём мышлении и публично не выражаемых чувствах, менее свободен в речи и наименее свободен в практической деятельности, являющейся основным объектом социальных и природных ограничений. Как справедливо отмечал Н.А. Бердяев, свобода закономерно убывает по мере погружения деятеля в материю.

Принцип разделения свободы на подлинную и мнимую методологически является очень важным, так как он способствует выявлению и критике многочисленных лжесвобод широко распространившихся в современном обществе и смешанных с подлинными свободами. Исходя из этого методологического принципа, можно понять, что известная формула «запрещено всё, что не разрешено» не означает обязательного торжества несвободы, так как могут быть запрещены именно проявления лжесвободы, а формула «разрешено всё, что не запрещено» не обязательно даёт больше свободы по сравнению с предыдущей, ибо это разрешение не различает свободы и лжесвободы, а запрещены могут быть как раз проявления подлинной свободы.

Подлинная свобода составляет диалектическую пару с позитивными социальными ограничениями, а лжесвобода – оборотная сторона негативных социальных ограничений, причём если во внутреннем взаимодействии этих диалектических пар преобладает гармония, то во взаимодействии одной пары с другой преобладает конфликт. Конфликтующие пары ограничений-свобод стремятся к взаимному вытеснению, их отношения антиномичны. Лжесвободы неизбежно подавляют и вытесняют подлинные свободы и наоборот. Чем шире распространяется провоцируемая лжесвободой деградация, тем уже становится поле развития и прогресса.

С реализацией позитивных и негативных социальных ограничений тесно связана проблема взаимодействия личности и общества. В обществах построенных на основе низших рассудочных категорий система социальных ограничений устроена так, что она либо подавляет личность в угоду обществу (коллективу), либо подавляет права и интересы обществ (коллективов) в угоду индивидуалистическому своеволию отдельных лиц, как это имеет место в либеральных доктринах и осуществляется на практике в ходе глобализации, разрушающей суверенитеты государств и национально-культурную идентичность народов (См. подр. 274). «Демократия неблагоприятна появлению сильных, ярких, творческих личностей, она создает нивелирующую общественную среду, которая стремится целиком поглотить личность и подчинить ее себе»(47, с.169), - писал Н.А. Бердяев.

В этом проявляется «безумие рационализма» (С.А. Левицкий). «Наша эпоха – эпоха рационалистических утопий, за нарисованным фасадом которых скрывается разрушительный хаос безумия. Технократия, этатизм, коммунизм – все эти и многие им подобные плоды современности по-разному грешат «безумием рационализма». Всякая утопия при попытке претворения ее в действительность мстит за себя насилием над действительностью…»(233, с.335), - писал С.А. Левицкий. Эпоха рационалистических утопий не ушла в прошлое, в качестве современных её выражений можно привести теорию «холототехнодемократии» М. Бунге (28, с.94) или глобализацию, заставляющую вспомнить о «мировой революции», но на этот раз уже не пролетарской, а буржуазной.

Для рационалистического безумия по С.А. Левицкому характерны рационализм средств при иррационализме (неразумности) целей, машинизация, представляющая окарикатуренную и материализованную рассудочность, наукообразность, слепота к глубинным смыслам мира и души, утилитаризм, прагматизм, стандартизация, культ обыденности и банальности, стихийный материализм и атеизм. Такой рассудок при создании системы социальных ограничений не способен разрешить антиномию личности и общества и колеблется подобно маятнику механических часов, то налево, то направо: от марксизма и кейнсианства к либерализму и монетаризму и обратно. Подобный двухтактный механизм закреплён в политической системе США.

Созданные механистическим рассудком системы социальных ограничений являются негативными, так как ведут либо к деградации, а порой и уничтожению личности, как это было в тоталитарных системах, либо к деградации общества, распадающегося на враждебных друг другу атомарных индивидов подчинённых государству – «Левиафану», как это описал Т. Гоббс.

Позитивная система социальных ограничений и свобод, напротив должна вести к сохранению и развитию как личности так и общества. Подобные идеи активно разрабатывались в 20 веке в философии русского зарубежья Н.Н. Алексеевым, Н.А. Бердяевым, Б.П. Вышеславцевым, Н.О. Лосским, С.А. Левицким, Н.С. Трубецким, С.Л. Франком и другими авторами. «В нахождении должной гармонии между «я» и «мы» заключается задача истинно понятого приспособления личности к обществу. Такому гармоничному отношению между личностью и обществом учит персоналистический солидаризм, который утверждает самоценность личности при императиве солидаризации ее с обществом путем служения личности и общества сверхличным и сверхсоциальным ценностям и путем солидаризации с такими сообществами»(233, с.183). «Либерализм создал миф об абсолютно суверенной личности, миф, который разбивается в прах при столкновении с проснувшейся общественной стихией. Но еще хуже коллективистский миф о человеке как только о члене коллектива. Ибо этот миф способствует архаизации и одичанию подсознания – частичному возврату личности в сферу непреображенного «коллективного подсознания», приводя, таким образом, к духовному регрессу.

От обеих этих крайностей свободен персонализм, учащий об автономности (но не абсолютности) личности, учитывающий всю силу общественной стихии, но зовущий к преображению как личного, так и общественного подсознания через свободное служение личности сверхличным и сверхобщественным ценностям истины, добра и красоты»(233, с.184-185), - писал С.А. Левицкий.

В качестве примера концептуальной основы построения системы социальных ограничений при подобном подходе могут быть представлены идеи С.Л. Франка. «Можно формулировать общее положение: в плане длительного и прочного бытия уровень общественного порядка стоит в функциональной зависимости от нравственного уровня людей, его составляющих» (420, с.240). «Никогда не следует забывать, что непосредственные законодательные меры против всякого зла, - например против пороков (пьянства, разврата, азартных игр) или против проявления жестокости, эгоизма, эксплуатации, несправедливости – суть по …методу своего действия запрещения или, во всяком случае, принуждения. Это суть всегда меры, извне обуздывающие человеческую волю тем, что преграждает ей путь к действию на жизнь, либо же тем, что насильно принуждает ее к определенному образу действия… При этом злая воля или вредные для общества побуждения не устраняются, не искореняются по существу, а только сдерживаются в своих проявлениях, как бы загоняются внутрь. Но такого рода принуждение имеет некие имманентные пределы своей эффективности; и эти пределы суть тем самым пределы всякого автоматического государственно-правового совершенствования жизни. Принуждение необходимо для обуздания греховной человеческой воли, для ограждения жизни от вредных ее последствий. Однако, попытка направлять всю жизнь с помощью принуждения приводит не только к рабству, но и к неизбежному при нем бунту злых сил, которые находят всегда новые, неожиданные пути для своего проявления» (420, с.241-242), - писал С.Л. Франк.

Таким образом, основой социальных ограничений направленных на совершенствование человека и общества этот мыслитель справедливо видел внутренние, религиозно-этические ограничения, внешние, государственно-правовые ограничения для него вторичны. Внутренние ограничения личности видятся в данном случае как сплав надсоциальных и социальных ограничений.

Поднятая тема внутренних и внешних ограничений личности возвращает нас к важному вопросу о субъекте и объекте социальных ограничений. Вопрос этот непростой. Как было показано выше, религиозная этика апеллирует к сверхсоциальным ценностям. «Общество является лишь школой служения; университетом же служения является над-общественная сфера высших ценностей культуры»(233, с.185), - считал С.А. Левицкий. В этом утверждении есть известное противоречие, так как культура является социальным явлением даже в своих высших ценностях, хотя религиозные ценности вообще могут быть и внесоциальными. Но, даже признав внесоциальный источник религиозных и этических ценностей, мы должны будем согласиться с тем, что они реализуются и применяются именно в социальной среде. Поэтому эти ценности правильнее было бы назвать смешанными, социально-надсоциальными. Признать полностью имманентный, социальный характер этих ценностей как это делают многие современные философы нельзя, ибо в этом случае они приобретут релятивный, неустойчивый характер и превратятся в объекты манипуляций социальных авторитетов. Эти ценности можно представить в качестве независимого «субъекта» социально-надсоциальных ограничений. Противостоящим ему объектом оказывается личность и общество.

Согласно О. Шпенглеру, основным свойством жизни является стремление к преодолению всех и всяческих ограничений и границ. Жизнь хочет уничтожить все границы, к тому же любое единичное её проявление стремится слиться с общим и всеобщим, преодолев свою индивидуальную ограниченность. Приняв этот тезис, мы начинаем понимать, почему психологически ограничение свободы воспринимается нередко негативно, и почему мы вообще можем ощущать свою ограниченность. Вероятно, будь ограниченность изначально присуща жизни, какое-либо её ощущение и осознание, как и стремление к свободе были бы невозможны. Хорошо известно и противоположное психологическое состояние – страх свободы, ксенофобия, которые можно назвать волей к ограниченности, в том числе и социальной. Эта воля является одним из источников создания социальных ограничений.

Для общества субъектами внешних социальных ограничений могут выступать другие, конкурирующие (сотрудничающие) с ним общества или общества более высокого уровня, фрагментом которых является данное общество. Например, государства на международной арене могут ограничиваться другими государствами или международными организациями, осуществляющими надгосударственное управление как органы союзов государств или глобальных управленческих структур. Сходная ситуация существует и на уровне взаимодействия отдельных личностей и личностей с коллективами. Для личности субъектами социальных ограничений выступают другие личности и коллективы, причём тем более активно, чем более эгоистично личность отстаивает собственные интересы. На это обратил внимание А. Макинтайр. «С одной стороны, люди стремятся сохранить автономию и суверенность, приписывая им ценность. В ней отражено несогласие индивидов с тем, чтобы их трактовали как объекты манипуляции. С другой стороны, люди преследуют свои частные интересы и связанные с ними вкусы. Такое поведение возможно только в рамках манипулятивных отношений, которых индивиды стремятся избежать. Поэтому поведение абсолютного большинства индивидов в современном обществе не может быть последовательным» (Цит. по 260, с.13). Здесь мы сталкиваемся с одним из социально-ограничительных парадоксов, когда чем более активно человек стремится к независимости и свободе, тем более он ограничивается окружающими в силу несоответствия его свободы, свободе окружающих, которую он сам ограничивает. Выход из этого индивидуалистического тупика состоит в согласовании взаимных интересов путём взаимных уступок.

Наибольшие возможности для установления выгодных им систем социальных ограничений получают те группы и личности, которые либо обладают дающими им власть социальными ресурсами в виде денег, собственности, должностей, полномочий, привилегий, дипломов, знаний, умений и т.п., либо те, кто находится в большинстве и чьи желания, мнения, установки, привычки, являются, поэтому господствующими. Таким образом, основными субъектами социальных ограничений в обществе оказываются «элита» и «большинство», а объектами – «неэлита» и «меньшинство». Эти субъекты социальных ограничений в зависимости от уровня их нравственного и психофизического развития могут устанавливать как системы негативных, так и системы позитивных социальных ограничений. В худшем случае возникает ситуация описанная Ф. Ницше: «Чернь сверху, чернь снизу! Что значит сегодня бедный и богатый! Эту разницу забыл я, - и бежал я все дальше и дальше, пока я не пришел к этим коровам» (306-Т.2, с.197). В этом случае субъектами негативных социальных ограничений и творцами лжесвободы выступают одновременно и элита (точнее, псевдоэлита), для которой духовное и психофизическое развитие стоящих вне их корпорации людей является угрозой их власти и привилегиям, и косные массы, привыкшие к бездумно-инертному существованию.

Подобные псевдоэлиты естественно заинтересованы в сокрытии субъекта социальных ограничений, выступающего в качестве одного из проявлений субъекта управления. В этих целях создаётся соответствующая научная мифология, разрабатывающая два диаметрально противоположных мифа. В случае первого мифа утверждается наличие в обществе незыблемых законов социального развития, как, например, в марксизме, предполагающих обязательный переход всех обществ от феодализма к капитализму, от глобального Востока к глобальному Западу и т.п. В этом случае реальный субъект социальных ограничений может и не скрываться, но он перекладывает всю ответственность за свою деятельность на «объективные» законы и процессы, выразителем которых он якобы является.

Другая мифология напротив утверждает отсутствие каких-либо закономерностей общественного развития, как, например, К. Поппер. Так как в этом случае мир представляется набором хаотических случайностей, будущее состояние которых непредсказуемо и неизвестно, то какая-либо целерациональная, в том числе управленческая деятельность, оказывается невозможной и бессмысленной по причине не гарантированности её результата. Субъекта социальных ограничений в этой картине мира не существует, так как все социальные ограничения возникают случайно и сами по себе и так же исчезают. Исходя из подобных представлений, А. Макинтайр отрицает наличие какого-либо профессионального управленческого знания. Бюрократия, по его мнению, вообще ничем не управляет, осуществляя лишь имитацию этой деятельности (См. 260). На мой взгляд, эмпирический социальный опыт не подтверждает этого представления. Хотя бюрократы действительно не всесильны и многие их затеи не удаются, а распоряжения и законы не выполняются, факты систематического выполнения многих их распоряжений опровергают тезис об их полной неспособности к управленческой деятельности.

Более адекватной мне представляется следующая модель. Существует более или менее обширное множество вариантов или путей развития, детерминированных по своему характеру, направлению и результату. Свобода заключается в возможности выбора того или иного пути и возможности изменения этого выбора равнозначной выбору иного пути в любые или определённые моменты времени и пространства. В этом случае роль субъекта социальных ограничений заключается в постановке объекта на тот или иной путь и лишении возможности его смены. Управление здесь возможно, хотя и не обязательно ведёт к желаемому результату. Возможно и сокрытие субъекта социальных ограничений, по крайней мере, от сознания объекта. Элементарным примером этой схемы являются регулярные выборные процедуры в демократической системе управления.

Рассмотрев некоторые особенности системы социальных ограничений и учитывая их в дальнейшем, можно перейти к рассмотрению основных структурных компонентов данной системы.

 

2.3. Структура социальных ограничений.

Структурные компоненты системы социальных ограничений являются формами проявления системообразующего фактора социальных ограничений – воли общества к самосохранению и самоутверждению на разных уровнях культуры.

Главным, с содержательной точки зрения, атрибутом системы социальных ограничений является концепция реализуемого этим обществом социокультурного проекта, содержащая его главные ценностно-целевые установки и константы, в особенностях которых концепция и находит своё выражение. Эта концепция имеет статико-метафизический характер, так как в случае её изменения социокультурный проект не будет реализован. Уровень концептуальных социальных ограничений является высшим и одновременно наиболее скрытым уровнем социальных ограничений. Многие мыслители предпринимали попытки выявления концептуальных основ различных цивилизаций. Например, И.Л. Солоневич попытался выявить эти основы у России, а так как выявленное им показывало преимущество русской цивилизации над западной и многими другими, то его работы стали замалчиваться. Сходные попытки выявления «русской идеи» как цивилизационной концепции предприняли Н.А. Бердяев, С.Л. Франк и другие авторы. В настоящее время актуальным является выявление концепции Западной цивилизации, принудительно навязывающей свою систему социальных ограничений всему миру. В качестве примеров существования подобных концепций можно привести различные религии, в которых эти концепции содержатся имплицитно, поэтому их выявление требует определённой аналитико-синтетической и герменевтической работы. Такие различные концепции жизнеустройства можно вычленить в Ветхом и Новом Заветах Библии, в Коране, Законах Ману, священных текстах других религий. В качестве примера попытки вычленения подобной концепции можно привести монографию В.Г. Тахтамышева «Библейская идеология: образ и реальность мира». «Завершение формирования корпуса священного текста свидетельствовало о том, что локальная цивилизация завершила процесс своего осознания и дальнейший процесс состоит в полном проникновении учения в общественную реальность»(385, с.33), - писал В.Г. Тахтамышев. Конечно, эта концепция не обязательно носит религиозный характер. Так, библейский текст «своё содержание… выражает в религиозной форме. Хотя эта форма и противостоит религиозному догматизму, всё же последний примиряется с ней и признаёт её в качестве своей. Будучи признанной религиозным сознанием и оказывая разрушающее воздействие на него (которое последним часто не осознаётся), Библия является уникальным средством управления религиозным сознанием и удержания его в позитивных для общественного целого рамках»(385, с.35), - отмечал В.Г. Тахтамышев.

Как видно из данной цитаты, по небезосновательному мнению В.Г. Тахтамышева, заложенная в основу Библии концепция и выражающая её идеология носит нерелигиозный характер. Вообще, вопрос о границах религиозных и нерелигиозных (светских) учений и идеологий является спорным. Например, Р. Эпперсон полагает, что религией является светский гуманизм, приводя в качестве одного из аргументов решение Верховного Суда США: «суд постановил: «Среди религий страны, которые не учат тому, что обычно рассматривается как вера в существование Бога – буддизм, даосизм, этическая культура, Светский гуманизм и другие»(484, с.420). Р. Генон полагал, что существует всего три религии: христианство, иудаизм, ислам и множество метафизических систем. Нередко светские идеологии подобные марксизму причислялись к псевдорелигиям. Однако в любом случае различие являющихся основой идеологий религиозных и светских концепций порождает разнообразие исходящих из них систем социальных ограничений.

Идеология, в отличие от концепции, носящей предельно абстрактный характер, является приспособлением концепции к условиям внешней – природной и социальной среды и особенностям подвергающихся идеологической обработке людей. Она имеет менее абстрактный и более детализированный характер по сравнению с концепцией и соответственно более подвижна и подвержена изменениям. Субъектом-носителем идеологии выступают рационально осознающие основы господствующей концепции идеологи. «Только подавляющее меньшинство членов общества способно действительно рационально и в полном объеме постичь и осмыслить логику «правящих идей», их взаимосвязь, их гармонию. Массам же эта «элита» передает определенные готовые нормативы, выведенные из «правящей идеологии» (478-№3, с.1), - отмечалось в журнале «Элементы». Идеология находит своё выражение в системе специфических мировоззренческих представлений, способствующих реализации данной концепции. Например, в марксизме концептуальной цели пролетарской революции соответствовало мировоззренческо-идеологическое представление об огромной роли ручного труда в становлении и развитии человека. Так как буржуазия не была занята ручным трудом, то получалось, что она дальше отстояла от человеческого архетипа, чем пролетариат, была ближе к обезьяне и поэтому господствовала необоснованно. В кальвинизме по аналогичным причинам возникло представление о божественной благодати, якобы осеняющей богатых.

Предыдущая1234567891011Следующая

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: