Изначальный вес: 137 кг. Рост: 170 см.

ЗОЛА

Глава 1

 

Я знаю, о чём они думают, потому что она нашёптывает мне их мысли прямо в ухо. Я слышу их. Отчётливо. Постоянно.

– Если я когда-нибудь буду выглядеть так же, просто пристрелите меня.

Её зовут Скинни[1].

Я даже не могу вспомнить, с каких пор она сидит на моём плече, нашёптывая мне свои послания. Она внезапно появилась, когда мне было около десяти, и я начала набирать вес после смерти матери. Поначалу её голос раздавался нечасто… Негромко… Но чем старше становилась я, тем больше сил набирала она. Наверное, она похожа на готическую фею Динь-Динь; на какое-нибудь крылатое сказочное существо, но на самом деле я никогда её не видела. Я только слышу её.

Сопровождаемая свистящим звуком с каждым моим шагом трущихся друг о друга бёдер, я протискиваюсь по проходу в дальний угол кабинета, в котором десятиклассники занимаются алгеброй.

– Ты просто огромная, – нашёптывает Скинни мне в ухо мысли Уитни Стоун с нулевым размером[2], когда я, толкнув её парту, чуть не сбиваю с неё сумочку. Уитни с нескрываемым отвращением делает глубокий вдох, закатывает глаза и переставляет поддельную «Prada» на другую сторону стола.

Поверь мне, Уитни, я бы и близко к тебе не подошла, если бы могла. Но я не могу этого избегать. Не могу избегать саму себя. Пойманную в ловушку слоёв жира и избыточного… всего. Всё такое тесное… растянутое… неудобное. С момента, когда я просыпаюсь утром и изо всех сил стараюсь встать с постели, вплоть до времени, когда вечером ложусь спать, я попадаю в эту огромную оболочку. Гнев, который я сдерживаю под этими слоями, просачивается к Уитни, лёгкой мишени.

– Кстати, Уитни, моя сестра сказала, что ты неплохо выступила на пробах чирлидеров. Ну, знаешь, кроме одной части… – Я затихаю в ожидании, когда страх появится в её глазах. Довольно приятно. Я чувствую укол вины и заталкиваю гнев обратно.

– О чём это она? – Слышу я, снова начав двигаться, голос Уитни у себя за спиной.

Она понятия не имеет о том, что моя старшая сводная сестра Линдси – капитан команды чирлидеров Хантсвиллской школы – за последние недели и двумя словами со мной не обмолвилась. Нет, Линдси вовсе не злится на меня. Я просто недостойна беседы. Но Уитни об этом не знает. Она поворачивается к своей недалёкой лучшей подруге-подражательнице Кристен Роджерс и с обвинением в голосе говорит:

– Ты же сказала, всё было прекрасно.

– Неплохо. – Помешанная театралка Джиджи Ритодо улыбается моему комментарию. Когда я ковыляю мимо неё по проходу, она пихает меня, словно мы друзья. Но это не так. Думаю, она просто не любит меня чуть меньше, чем Уитни. Очевидно, по мнению членов драмкружка, «жирный» выигрывает у «популярного».

– Ты похожа на Зефирного человека – огромного монстра из того старого фильма «Охотники за приведениями». Мягкая. Липкая. Ужасная, – тихонько говорит Скинни мне в левое ухо.

Я двигаюсь дальше по проходу, потому что у меня нет выбора.

Я сдвигаюсь в сторону, пропуская идущего справа от меня Джексона Барнетта. На нём джинсы и синяя футболка, надетая под рубашку с длинными рукавами. Я замечаю три кожаных браслета на его правом запястье, когда он поднимает руку, чтобы убрать тёмные волосы, падающие ему на глаза. Каждая деталь его стиля продумана так, чтобы казаться совершенно незапланированной. Мне нравится это в нём. Но на самом деле мне в нём нравится абсолютно всё. Если бы я только могла прикоснуться к нему. Я бы прижалась к его боку и, обняв его, почувствовала бы твёрдый живот, привстала бы на цыпочки и положила голову на его широкое плечо. И я точно знаю, каково это. Потому что так уже было. Давным-давно.

Я жду, когда Скинни прошепчет мне в ухо мысли Джексона. Но ничего не происходит.

И я не знаю, что хуже: то, что Джексон не думает обо мне гадости, или то, что он не думает обо мне вообще. Когда он был тощим мальчишкой с брекетами и очками, он всё время думал обо мне. Теперь, когда он высокий, с ровными белыми зубами и в контактных линзах, он забыл о домике на дереве, который мы построили на заднем дворе его дома, и о поцелуе, который он подарил мне позади уличного знака на Гардениа-стрит. Пока я топила себя в горе и жире на протяжении многих лет, его воспоминания обо мне как об его лучшем друге утекали от него к этому моменту, когда я стала совершенно неузнаваема. Я знаю это чувство. Я и сама себя не узнаю.

Джексон поворачивается, чтобы посмеяться над чем-то, что говорит Уитни о вечеринке на прошлых выходных. Я замираю. Смотрю прямо перед собой. Оцениваю свободные места. Последний ряд всегда заполняется первым, но обычно я прихожу достаточно рано, чтобы отхватить себе место. Но не сегодня. Я сканирую взглядом классную комнату. Найдётся ли для меня место? Хоть где-нибудь? Свободны только два стула. И оба они с отодвигающимся столиком, который, когда садишься, фиксируется на уровне твоего живота. Только вот мой живот туда не влезет. Я могу не опускать столик, но тогда мне придётся удерживать тетради и учебники на коленях. Коленях, которых на самом деле даже не существует.

– Твои вещи упадут. И ты не сможешь их поднять. Все будут таращиться, хихикать и тыкать в тебя пальцем. Ты привлечёшь всеобщее внимание. Ты действительно этого хочешь?

Я ещё раз окидываю комнату взглядом. Другого выхода нет. Я опускаюсь на один из стульев, и мои бёдра буквально сползают с краёв сидения. Опустив рюкзак на пол рядом с собой, я оборачиваю одну из лямок вокруг запястья. Нельзя позволить ему упасть. Если он упадёт, вплоть до конца урока я не смогу ничего из него достать. Я тяну рюкзак за лямку, пока у меня не получается забраться внутрь. Мне приходится хорошенько порыться в нём, прежде чем я нахожу ручку и тетрадь. Вытаскивая их, я старюсь не шуметь. Мне не нужно лишнее внимание. Неловко опустив тетрадь на живот, я пытаюсь найти чистую страницу. Наконец, я готова. Всё так сложно.

Учитель смотрит на меня.

– Ты только взгляни на жалость в его глазах.

Полагаю, это всё же лучше презрения, которое я вижу в глазах других учителей, и уж точно лучше нескрываемого страха, исходящего от других подростков. Страха того, что такое может случиться и с ними.

– Смотрите, она даже не помещается на стуле.

Скинни не приходится шептать мне это на ухо. Я и так слышу эти слова. Кристен Роджерс даже не пытается говорить тише. На ней коротенький розовый топик с блестящим словом «Сочная» на груди.

– Я даже не знала, что бывают штаны таких размеров, – говорит Кристен. – Может, мне стоит сесть на диету? Я говорила тебе, что джинсы стали мне немного тесноваты.

– Не волнуйся. Ты никогда не будешь такой, – говорит её крошечная подружка Уитни. Я знаю, что она права. Ни одна из них никогда не будет похожа на меня. Не могу объяснить откуда, но я точно знаю, что это правда.

– У Джиджи Ритодо есть объявление, которое нужно сделать до начала урока. – Мистер Блэр взмахом руки приглашает Джиджи к доске. – Пять минут, не больше, – предупреждает он.

У Джиджи сливочно-оливковая кожа и почти чёрные миндалевидные глаза – экзотическое сочетание, полученное от её отца-филиппинца и матери, урождённой жительницы Техаса. Но ярко-синяя чёлка и розовые волосы, около шеи становящиеся фиолетовыми, отвлекают внимание от её красивого лица. Именно они, в первую очередь, бросаются в глаза. Сегодня на ней красные леггинсы и блестящие высокие теннисные туфли. Джиджи крошечная, с эльфийскими чертами лица и телом двенадцатилетнего мальчика. Сейчас март, но вокруг её шеи всё еще обернут шарф в фиолетовую полоску. Движения Джиджи полны трепетной грации, и они заставляют меня думать, что она только что без каких-либо угрызений совести съела целый мешок конфет. (She moves with a jittery grace that makes me think she just ate a sackful of candy and is dancing it off.)

– Театральный кружок приглашает вас всех на весенний мюзикл в апреле, – говорит Джиджи поразительно громким для такого крошечного человечка голосом. А затем с поразительной нехваткой чувства неловкости она заливается песней:

– О-о-о-о-о… Оклахома [3]!

Джиджи танцует перед классом, словно повзрослевшая Яркая Радуга[4]. Её голос громок и хорошо поставлен даже без музыкального сопровождения. Отличный голос, но я могу петь лучше. Это моя тайна, о которой никто в этом классе не знает.

– Но кто захочет смотреть на танцующего слона?

Когда Джиджи заканчивает своё выступление, отвесив зрителям поклон, класс взрывается аплодисментами. Я бросаю взгляд на Джексона. Его белые зубы сияют в огромной улыбке, пока он восторженно хлопает Джиджи. Раньше на этих зубах были брекеты. Я помню. Мистер Блэр успокаивает класс, и я стараюсь сосредоточиться на алгебре. Скинни умолкла. Хорошо. Возможно, если я буду двигаться как можно меньше, это остановит шёпот.

Ченс Леманн – его густые чёрные волосы торчат во все стороны из-под бейсболки с эмблемой Нью-Йорк Янкиз[5], которую он опустил на глаза, – проскальзывает на стул рядом со мной. Он опоздал на десять минут. Это для него, можно сказать, ещё рано пришёл. Встретившись с ним взглядом, я качаю головой, но уголок моих губ непроизвольно приподнимается в полуулыбке. Вот так Ченс обычно влияет на людей. Уголки его губ опускаются, карие щенячьи глазки наигранно грустны, а затем он поднимает руку и приветственно машет мне. Его кожа тёмного медового оттенка. Но самое интересное – сверкающий фиолетовый лак на ногтях.

– Нравится? – Ченс протягивает ко мне руки ладонями вниз. – Называется «Клёвые желейки».

Я смотрю, не привлекли ли мы внимание мистера Блэра. Но учитель обсуждает домашнее задание с кем-то из учеников на первом ряду.

– И педикюр такой же? – шепчу я через проход.

– Конечно! Я в полной гармонии со своей женской стороной.

Ченс усмехается мне, обмахивая лицо рукой с фиолетовыми ногтями. Возможно, это и верно, но он также «в полной гармонии» с бейсболом и может подать великолепный кручёный мяч, который откроет ему дорогу в любой университет, где он будет учиться, красить ногти на ногах и делать всё, что пожелает.

– Ты тоже попробуй, Эвер. Маникюр-педикюр – именно то, что тебе нужно.

– Грязь есть грязь, в какой цвет её не крась, – шепчет Скинни мне в ухо.

Я бросаю на Ченса хмурый взгляд и снова поворачиваюсь к учителю. Мистер Блэр вызывает несколько учеников к доске для решения задач. Я паникую. Только не меня. Только не меня. Я начинаю задыхаться от одной мысли, что мне придётся идти по проходу к доске, а со всех сторон будут сыпаться обидные комментарии.

– Эвер Дэвис, – отчётливо громко произносит мистер Блэр, чтобы привлечь моё внимание, – не желаешь решить семнадцатый пример?

Это вовсе не просьба. И я попала в ловушку. Внутри и снаружи своего тела. Я встаю со стула, который цепляется за меня, словно огромная автомобильная шина, и направляюсь по проходу к доске. Кристен Роджерс смотрит на Уитни, демонстративно закатывая глаза.

– Боже мой. Опять эта корова, – насмехается надо мной голос Скинни.

Мне пятнадцать, и я вешу сто тридцать семь килограмм.

 

 

Глава 2

 

– Эвер!

Я осматриваюсь в поисках голоса, зовущего меня по имени, но толпа спешащих из школы учеников не поддаётся никаким законам физики. Парни и девушки выбегают на улицу из каждого дверного проёма: визжа, крича, смеясь. Подростки собираются кучками, не обращая внимания на начавшийся дождь. Правда вдалеке в небе виднеется просвет. There is a blue tint to the sky off in the distance.

Выбравшись на улицу, я прохожу мимо группы мальчиков. Один толкает другого в грудь и кричит:

– Придурок!

Другой вопит:

– Заткнись!

Толчки продолжаются. Остальные мальчики лишь смеются. Я обхожу их на почтительном расстоянии, чтобы случайно не стать их непреднамеренной жертвой.

К обочине подъезжают три сверху донизу покрытых грязью школьных автобуса. Я немного отступаю, чтобы не попасть под вонючий чёрный выхлоп, рвущийся из трубы одного из них. В большинстве окон уже виднеются уставшие лица учеников. Ну, мне хотя бы больше не нужно ехать домой на автобусе. Уклонившись от парня с футляром от тромбона, я чуть было не расплющиваю девушку, собирающую рассыпанные по парковке бумаги прямо у меня под ногами. Наконец, я замечаю Рэта[6], отчаянно машущего мне рукой, в его видавшей виды «Хонде Цивик» на другой стороне дороги. Я пробираюсь сквозь толпу людей, изо всех сил стараясь никого не задеть, и жду на переходе, пока мимо проедет красный грузовичок, полный парней.

– Поздравляю с получением литературной награды десятиклассников[7], – говорит мне Кевин Как-то-его-там – высокий бледный подросток с проблемной кожей, который сидит в самом конце класса во время нашего общего урока английского языка.

– Гм… Спасибо. – Я улыбаюсь ему, чувствуя себя немного виноватой за то, что никогда особо не обращала на него внимания и даже не могу вспомнить его фамилию. Из-за комплимента я чувствую себя неловко. – Мне вообще вся эта система кажется странной. Вручать награду в марте как-то преждевременно, не находишь? У меня же до конца учебного года ещё остаётся куча времени, чтобы успеть напортачить.

– Тебе не придётся ничего делать. Просто улыбайся и маши, когда твоё имя назовут.

Я киваю, как будто вручение наград для меня – обычное дело.

– Смейся над собой. От этого они чувствуют себя лучше, – говорит Скинни.

– Да без проблем. У меня огромный опыт еще со времён конкурсов красоты. – Я ярко улыбаюсь и машу толпе, словно настоящая королева красоты, от чего Кевин начинает смеяться. Приятно, когда ты причина чьей-то улыбки.

– Ты и сам неплохо пишешь, – говорю я. Ему это, кажется, польстило, и я ищу в своей памяти что-нибудь ещё, что сможет сохранить его улыбку на лице. – Твоё эссе о глобальном потеплении на прошлой неделе было одним из лучших. Сделать научные факты интересными всегда нелегко.

– Спасибо, – говорит Кевин. – Но твоё сочинение всё-таки было самым лучшим в классе. Вне конкуренции. Блестящая идея превратить научные факты в мюзикл. Кому не захочется подпеть «Гипотезе сновидений»? Я даже не представляю, как ты это придумала.

– Спасибо, – говорю я, ощущая, как краска приливает к моим щекам.

Полный парней красный грузовичок замедляется у обочины. Один из пассажиров наклоняется к окну и кричит мне:

– Эй, жиртрест!

Они медленно проезжают мимо, остальные парни внутри грузовичка истерически смеются. Я пытаюсь сделать вид, что ничего не слышала. Никому не приходит в голову ездить по парковке и кричать: «Ты читаешь как третьеклассник!» или «Твой отец – алкоголик!», но почему-то все вокруг объединяются, чтобы прокомментировать мой вес.

– Никого не волнует, что ты умная и добрая. Важно только то, что ты толстая. Остальное не имеет значения.

– Меня друг ждёт, – говорю я Кевину. Мы оба делаем вид, что ничего не произошло.

– Ну, до завтра, – говорит он, но улыбка исчезла с его лица.

Я всё-таки перехожу дорогу, преодолев поток машин, и открываю дверь автомобиля Рэта с пассажирской стороны.

– Опаздываешь, – говорит Рэт. Я втискиваюсь на переднее сидение, не обращая внимания на ремень безопасности. Мы с Рэтом оба знаем, что он не застегнётся.

– Прости.

Рэт осторожно стартует, но тут же останавливается из-за проходящих мимо четырёх выпускниц-чирлидерш. На них на всех зелёные мини-юбки и обтягивающие короткие майки – форма болельщиц школы «Хорнет». Плечи назад, волосы развеваются, каждое их движение полно уверенности и красоты. Я наблюдаю за тем, как их плоские обнажённые животы плывут по парковке под свист и улюлюканье парней. Который раз за сегодня я задаюсь вопросом, каково это – пройтись по улице вот так? Всего один день… час… минуту.

– Уродина номер один неплохо выглядит. – Рэт внимательно наблюдает за их хихиканьем, и это напоминает мне о том, что он шестнадцатилетний парень. Он говорит о моей старшей сводной сестре Линдси, которая идёт в центре гарцующих мимо нас чирлидерш.

Настоящее имя Рэта – Теодор Саймон Уилсон, но его так называют только упрямые учителя английского. Большинство зовёт его прозвищем, которым его наградили глупые третьеклассники, заметившие сходство между длинным носом Рэта и крысиной мордочкой из «Паутины Шарлотты»[8]. Прозвище прижилось и осталось с ним даже после того, как он вырос, превратившись в долговязого подростка. Я как-то спросила его, не хочет ли он, чтобы я звала его Теодором, Тедди или Тедом, но он лишь удивленно взглянул на меня сквозь свои очки и сказал:

– Зачем?

– Твоя мачеха знает об её новом пирсинге в пупке? – спрашивает меня Рэт. Очевидно, мы оба заметили небольшое украшение на животе Линдси.

Линдси смотрит прямо на машину Рэта и на секунду наши взгляды встречаются. Она узнаёт меня. Я приветственно машу ей. Знаю, это её разозлит. Она отводит взгляд и продолжает свой путь.

– Ты смущаешь её, – шепчет мне Скинни, словно я и сама этого не знаю.

– Они даже не знают о твоём существовании. – Я говорю это Рэту, но понимаю, что то же самое можно сказать и обо мне.

– У кого-то просто прекрасное настроение.

Рэт из тех парней, кто конструирует оптический резонатор у себя во дворе, при этом устраивая небольшой пожар и получая за это общественные работы в качестве наказания. Свидания с чирлидиршами не для него, и мы оба это знаем. Мне необязательно было говорить это вслух. Я поворачиваюсь к окну со стороны пассажира.

– А где Керисса? – спрашиваю я. Кериссы Стивенс – одной из Великолепной пятерки выпускниц-чирлидирш – не хватает.

– Ее отстранили за то, что она помочилась в напиток, который принесла своему бывшему парню, – говорит Рэт.

– Вот. Это. Да! – восклицаю я, одновременно делая вид, что машу невидимыми помпонами.

В конце парковки Джиджи Ритодо и двое других членов драмкружка размахивают большим картонным знаком, объявляющим о предстоящем мюзикле. Джиджи облачилась в костюм времён американских пионеров[9], в котором выглядит довольно причудливо из-за своих сине-розово-фиолетовых волос. Стоя на цыпочках, она распевает заглавную песню мюзикла, пока двое её друзей носятся по парковке и отчаянно пытаются заставить учеников взять у них листовки. Недалеко от Джиджи стоит Джексон и пристально наблюдает за ней. Заметив выражение его лица, я ощущаю, как ревность бьёт меня кулаком в живот. Внутри меня всё ноет от желания заставить его так же смотреть на меня. Я готова на всё. Я моргаю, чтобы избавиться от тоски в своих глазах, прежде чем её заметит Рэт. Но тот уже смотрит на меня. Опоздала.

– Ты что-то там говорила о тех, кто даже не знает о твоём существовании? – голос Рэта сух. Я игнорирую его. Рэт знает о моих чувствах к Джексону. В конце концов, именно он много лет назад доставил мне записку от Джексона с вопросом: «Я тебе нравлюсь? Обведи "да" или "нет"».

Высокий парень, которого я смутно припоминаю по классу американской истории, толкает Джексона, отвлекая его от Джиджи, и они перебегают дорогу, над чем-то смеясь и что-то крича. Я не настолько близко, чтобы увидеть морщинки вокруг его сине-зелёных глаз, но я знаю, что они по-прежнему там. Он точно так же смеялся вместе со мной. Семьдесят килограмм тому назад.

– В этом году они ставят мюзикл «Оклахома», – говорю я Рэту.

– Да, я видел. Почему бы тебе не попробовать?

Рэт поправляет свои очки на небольшой горбинке. Он получил её, когда сломал нос, играя в мяч на перемене во втором классе. Я знаю это, потому что сама кинула ему этот мяч. А вон тот крошечный шрамик под левым глазом остался от моего светового меча в его пятый день рождения. Ещё я знаю о зигзагообразном шраме на его голени, который он получил, когда нам было по восемь, от прыжка с пирса в озеро Конро. Мы держались за руки, и он сказал: «Прыгаем», а я сказала: «Подожди». В тот год Джексон Барнетт переехал на нашу улицу, и очень быстро два лучших друга стали тремя мушкетёрами.

– Может, в следующем году, – отвечаю я. – Они же ставят мюзикл каждой весной. Да и я никогда особо не любила «Оклахому».

– Ну да.

Мы оба прекрасно знаем, что я не буду проходить пробы ни этой весной, ни следующей, ни какой-либо вообще. И неважно, что у меня лучший в школе голос. Просто в мюзиклах не так уж много партий для стокилограммовой девочки, которая просто хочет быть невидимой.

Рэт сворачивает налево со школьной стоянки. С тех пор, как он получил права шесть месяцев назад, он исполнял роль моего личного водителя. Это значит, что Линдси больше не нужно показывать окружающим, что мы вообще знакомы, с чем она прекрасно справляется. Но это также значит, что я должна следовать за Рэтом, куда бы он ни отправился после школы. В том числе и на общественные работы.

Мы проезжаем мимо «Уолмарта»[10] по правую сторону и тут же слева от нас проносится «Барбекю и Бургеры МакКензи»[11]. В этом городе до всего можно добраться за пару минут. Хантсвилл расположен в часе езды от Хьюстона на краю Восточно-техасского соснового леса и славится весьма специфическими достопримечательностями. Туристы здесь могут посетить Музей в знаменитой Хантсвиллской тюрьме, поглазеть на «Старого Спарки»[12], на котором за сорок лет службы был казнён триста шестьдесят один преступник, или отправиться на юг города, где расположена самая большая статуя американского героя Сэма Хьюстона[13]. Папа Рэта – рейнджер в парке Сэма Хьюстона. Его мама – учительница начальной школы – была лучшей подругой моей мамы с тех самых пор, как мы переехали в дом по соседству с ними. Я всё еще вижу печаль в глазах миссис Уилсон, когда она смотрит на меня.

Я бросаю взгляд на Рэта.

– У тебя руки синие, – говорю я. В принципе, я не удивлена.

– Одна рука. Левая, – отвечает он. – И это индиго.

– Ты о чём? – спрашиваю я.

– Я синтезировал одно из восемнадцати азосоединений по схеме параллельного комбинаторного синтеза.

– Ну, ясненько, – говорю я, уже жалея, что спросила.

– После того как экзотермическая реакция затихла, я собрал выпавший в осадок индиго путём фильтрации.

Я по собственному опыту знаю, что этот рассказ может длиться веками.

– И ты пролил его себе на руку? – поспешно перебиваю его я.

– Ну, до этого в эксперименте было ещё несколько шагов. – Рэт вздыхает, разочарованный тем, что я прервала его увлекательный рассказ о химическом эксперименте, но, в конце концов, признаёт: – Но да, в итоге именно так и получилось.

Мы проезжаем мимо забегаловки, где подают жареного цыплёнка. Огромный рекламный щит перед входом гласит: «Попробуйте наши большие сочные грудки».

– Им совершенно точно следует сменить рекламный слоган, – говорю я.

– Зачем? – спрашивает Рэт. Он замедляется на повороте, его рука цвета индиго крутит руль вправо, и он меняет тему: – У Уродины номер два сегодня вечером новое домашнее задание. Нужно написать стихотворение от лица одного из персонажей книги «Приключения Гекльберри Финна». [14]

– Ну, это влетит ей в копеечку, – бормочу я. Бриелла, моя вторая сводная сестра, наша с Рэтом ровесница, и они с ним в одном классе английского языка.

– Слушай, может, музыку из «Девушек мечты» [15] скачаем? – спрашивает Рэт.

Я киваю.

– Из самого мюзикла или из фильма?

– Из мюзикла у меня уже есть. Из фильма. Стихотворение ей нужно к среде.

– Если заплатит, получит его хоть завтра.

Бриелла еженедельно получает внушительное пособие от своего родного отца в качестве алиментов. Огромная часть этих денег тратится на одежду и обувь, но последнее время мне из них перепадает всё больший процент. Я работаю за загрузки на iTunes[16] и гарантирую как минимум «четверку». Я также пообещала не брать ответственность за весь её успех на писательском поприще. Похоже, тут мы с ней сработались.

– А ты не можешь просто отвезти меня домой, прежде чем поедешь в Центр? – спрашиваю я.

– Мы уже опаздываем. Да и немного общественных работ ещё никому не вредило.

Я спрашиваю каждый раз. А он каждый раз отказывается. Я вздыхаю, хотя на самом деле я вовсе не имею ничего против. Пятилетки из «Клуба мальчиков и девочек Сэма Хьюстона», вероятно, единственные люди в мире, которые будут по мне скучать. Во всяком случае, мне нравится так думать.

Мы заходим в Центр и разделяемся. Рэт направляется в офис, где он обычно что-то делает с какими-то базами данных на компьютере. Я, если честно, не особо вникаю. А я иду к дальней двери, где находятся самые младшенькие из членов клуба. Скинни тут обычно отдыхает. Дело в том, что, когда ты общаешься с пятилетками, тебе не нужно, чтобы кто-то другой передавал их мысли. Они сообщают их тебе сами. Когда я впервые пришла в Центр с Рэтом, ко мне подошёл маленький темноволосый мальчик и встал передо мной, пока я ждала друга в коридоре.

– Ты действительно очень-очень толстая, – сказал мальчик.

– Я знаю, – ответила я.

Он уселся рядом со мной и сполз по спинке сидения, так, что его ноги почти касались пола. Несколько минут он сидел молча, медленно болтая ногами взад и вперёд.

– Меня зовут Марио. А тебя?

– Эвер.

– Как в «долго и счастливо»?[17]

– Ага.

Прижавшись к моему плечу, он пристально посмотрел мне в глаза.

– А ты знаешь какие-нибудь сказки?

– Знаю.

– Это хорошо. – Марио слез со стула, взял меня за руку и потащил в игровую комнату. Вот так всё и получилось. С тех пор я прихожу сюда и рассказываю им сказки.

Теперь, каждый раз, когда я захожу в игровую комнату, я ощущаю сильное волнение. Но вовсе не в плохом смысле.

В то же мгновение, как я вхожу, крошечные ручки тянутся ко мне, обнимают меня, дотрагиваются до меня. Я не отшатываюсь и не отстраняюсь.

– Наконец-то ты пришла. – Пятилетняя Валери Ромирес, маленькая королева драмы, закатывает глаза. – Ты знаешь, как долго мы ждали?

– Очень долго, – торжественно сообщает мне Марио. Он всегда очень серьёзен.

– Как дела в садике? – Я надеюсь, что смена темы позволит мне соскочить с крючка.

– Обучение отнимает много сил, – отвечает Марио.

Я смеюсь.

– Тебе ещё многому предстоит научиться. Что тебе там больше всего нравится?

– Мне нравится буква «В».

– Больше, чем буква «А»? – спрашиваю я, улыбаясь.

– «А» скучная. Мы ели апельсины.

– А что вы ели на букву «В»?

– Вафли. – Марио усмехается, и я усмехаюсь ему в ответ. – Мы в садике много поём. Мне это нравится.

– Мне это тоже там нравилось, – признаюсь я.

Валери хватает за руку свою лучшую подругу Кейшу и размахивает ей так, что короткие косички девочки, заплетённые яркими ленточками, взлетают над её головой.

– Эвер, время сказок! – объявляет Валери. Кейша яростно кивает головой и хихикает.

– «Золушка». «Золушка», – пищат они, словно мышки из диснеевской экранизации.

Я располагаюсь на неком подобии постамента из трёх стульев, которые они уже выстроили для меня, и начинаю:

– Давным-давно жила-была девочка по имени Золушка, – говорю я.

– Нет! – кричат они недовольно. – Пой!

Я знаю слова наизусть. Как и тексты почти всех мюзиклов. Это тайна за семью печатями, которую каким-то образом смогла выведать у меня только группка избранных пятилеток. Я пела для них «Кошек»[18] на прошлой неделе и небольшой отрывок из «Злой»[19] на позапрошлой, но они всё равно всегда возвращаются к своей любимой «Золушке».

Но я не пою. Пока рано. Если я чему и научилась, рассказывая детишкам сказки, так это тому, что слушателей нужно держать в напряжении.

Марио говорит, что согласен быть принцем, только если в следующий раз он будет Призраком[20]. Валери и Кейша соглашаются, и все трое с удовольствием танцуют по заваленному игрушками ковру.

– Расскажи ещё раз про принца. – Кейша отходит от остальных и, взобравшись ко мне на колени, прижимается к моему телу, словно к огромному одеялу. Она всё ещё тяжело дышит из-за танцев, маленькая розовая футболка ритмично поднимается и опускается у неё на груди. Марио останавливается, чтобы отвесить поклон Велери. Кейша откидывается мне на грудь и, засунув большой палец себе в рот, внимательно слушает.

– И они танцевали и танцевали, пока часы не пробили полночь, – говорю я, а Марио и Валери продолжают свой безумный танец среди разбросанных игрушек.

– И они были счастливы? – спрашивает Кейша.

– Они были счастливее, чем когда-либо в своей жизни, – говорю я. По какой-то причине от этих слов на глаза наворачиваются слёзы. Сама не знаю почему. Это ведь не печальная история.

Танцующие пятилетки внезапно становятся хихикающей кучкой тел, лежащей на полу комнаты.

– А теперь пой, – велит мне Марио. Но я не пою, потому что Валери внезапно подскакивает, поджимая ноги.

– Мне надо туда! – заявляет она и скачет к ванной. С этим делом шутить нельзя. Бал Золушки приостанавливается.

Я замечаю, что в дверях стоит Рэт, высокий и серьёзный, и смотрит на меня. Он неуклюже переминается с ноги на ногу. Понятия не имею, сколько он уже там стоит.

– Мне пора, – говорю я детям.

– Неееееет, – визжат они, хватая меня за руки и умоляя остаться. Валери возвращается в комнату и тоже присоединяется к мольбе.

– Всего одну песенку, – уговаривает она меня, топая крошечными туфельками по красному ковру для пущей убедительности.

– Простите, но за мной уже пришёл друг, он отвезёт меня домой.

– Ты имеешь в виду, кучер? – спрашивает Марио с улыбкой.

Я смотрю на Рэта и улыбаюсь, он улыбается мне в ответ.

– Он думает, что ты выглядишь нелепо.

Скинни вернулась. И последнее время она взялась за Рэта. Мне это совсем не нравится.

– Пойдём.

Я прохожу мимо него, улыбка исчезла с моего лица.

 

 

Глава 3

 

Когда я прихожу домой, моя сводная сестра Бриелла уже сидит за обеденным столом. Мясной рулет и картофельное пюре лежат нетронутыми на её тарелке, пока она что-то быстро строчит в телефоне.

– Поешь, Бриелла, – кричит моя мачеха Шарлотта из кухни.

Моя мама, моя настоящая мама, была художницей. Она иллюстрировала детские книги. Сказки, книжки с картинками, истории о животных. Она была великолепна. Порой мне так сильно нравилась какая-нибудь из её иллюстраций, что она отдавала её мне. Я хранила их в её старом портфолио в моём шкафу. Мишки в одежде, дети, шагающие в школу, и мой самый любимый рисунок, тот, который я повесила на стену, – иллюстрация Красавицы, танцующей с Чудовищем. Она нарисовала его, когда была беременна мной.

– Я же просила без подливки, – отвечает Бриелла, не отрывая глаз от телефона. На ней черная короткая плиссированная юбка и мягкий ярко-синий свитер, который красиво облегает все её пятнадцатилетние изгибы. Мне даже не нужно смотреть под стол, я и так знаю, что на ней чёрные угги. Я бы, конечно, хотела иметь возможность надеть такие юбку и свитер, но эти сапожки с мехом, которые словно бросают весь мир к её стройным ногам, заставляют меня позеленеть от зависти.

Я ужасно голодная. На обед я съела только салат и апельсин. Конечно, если не считать три «сникерса», которые я запихала в себя один за другим в туалете между пятым и шестым уроками, и пачку медовых булочек, которые я купила в торговом автомате, когда должна была быть в библиотеке. Я стараюсь скрывать от окружающих большую часть того, что я ем, особенно, если это вредная пища, которую мне употреблять не следует, потому что все знают, что толстая девчонка просто обязана съесть огромное шоколадное мороженое с посыпкой, правильно? Вполне ожидаемо. В школьной столовой, где полно людей, я ем салаты и фрукты. Но без свидетелей я наедаюсь вдоволь, что, собственно, и привело меня к моему текущему весу. У меня достаточно секретов, чтобы поглотить и их.

Дома с этим сложнее. Я хватаю со стола булочку с черникой и быстро откусываю от неё, пока достаю из шкафчика тарелку. Шарлотта хмуро смотрит на меня. Я понимаю, о чём она думает, по одному её взгляду.

– Тебе действительно так нужна эта булочка? Ты же сейчас ужинать будешь, – шипит мне в ухо Скинни.

Шарлотта не плохой человек, и она совершенно точно любит моего отца. Просто она не моя мама. Её светлые мелированные волосы уложены в элегантную короткую причёску. Такой вид требует огромного количества различных спреев, выпрямляющих щипцов, муссов и гелей, а самое главное – сил и времени. Шарлотта также никогда никуда не выходит без макияжа. Правило, которому она неукоснительно следует. Прежде чем отправится в магазин, моя мама наносила только лёгкий блеск на губы.

Теперь всё иначе.

– Папа дома? – спрашиваю я.

– Он будет поздно. Ешь без него, – отвечает Шарлотта. Она ополаскивает ложку в раковине и открывает посудомоечную машину, чтобы положить её туда. – Я потом разогрею и поем с ним.

Ничего нового. Папа много работает. Он шериф округа Уокер[21], и в последнее время ужасно занят. На прошлой неделе Бубба Роуз признал свою вину в попытке мошенничества, после того как мой папа застал его за этим делом, когда тот начинял свинцом пойманную им во время турнира на озере Конро рыбу, дабы выиграть главный приз – рыбацкую лодку ценой пятьдесят пять тысяч долларов. Ну, что тут скажешь? Рыбалка у нас в Техасе – дело серьёзное. А за неделю до этого папа помог поймать беглого преступника, который сбегал из тюрьмы больше семнадцати раз, просто чтобы зайти в «Уолмарт» на другой стороне улицы.

Я запихиваю оставшуюся часть булочки в рот, чувствуя, как крошки летят на мою рубашку, и несу большую тарелку с картофельным пюре, мясным рулетом и подливкой к столу. Я сажусь рядом с Бриеллой. Она поднимает на меня взгляд и внимательно рассматривает мою тарелку. Я знаю, о чём она думает. Мне просто надо прислушаться к голосу в моём ухе.

– Да как вообще столько может в кого-то влезть? А ты ещё удивляешься, почему такая огромная.

Я зачерпываю огромную ложку картофельного пюре с подливкой и отправляю её в рот, глядя прямо на мою сводную сестру. Бриелла закатывает глаза.

– А где Линдси? – спрашивает Шарлотта.

– Я не знаю, – бормочу я, всё ещё не проглотив пюре и чувствуя, как подливка стекает по подбородку. На самом деле, хоть я и пришла минуту назад, я точно знаю, где она. Все знают. Линдси перед зеркалом в своей комнате, заканчивает красить глаза или губы, а может, укладывать волосы. Будучи капитаном чирлидеров, она словно Богиня. И никому не позволено беспокоить Богиню до пятничного собрания перед игрой. Тем более во время заключительных игр баскетбольного турнира.

Я отрываю кусочек мясного рулета и опускаю руку под стол. Рулет мгновенно исчезает с моей ладони.

– Эвер, не давай этому козлёнку еду со стола, – говорит Шарлотта.

Она имеет в виду Роксану – нашего щенка шоколадного лабродора-ретривера. Козлёнок, как называёт её Шарлотта, впала в немилость, потому что вчера вечером залезла в шкаф и слопала два киви, сырую картофелину и почти полкило сахара. Остальная часть сахара была разбросана по всему полу кухни, словно тонкий слой песчаного ковра, который мы, определённо, будем ощущать ещё как минимум несколько недель. Затем Роксана хорошенько погрызла книгу в твёрдой обложке из библиотеки Шарлотты, пожевала её меховой ободок и наделала дырок в её чёрных колготках. Я не стала рассказывать Шарлотте, что на прошлой неделе видела, как Роксана, сидя на кухонном столе, облизывает его деревянную поверхность. Нам с Роксаной надо держаться вместе. Мы обе не ходим в фаворитах у Шарлотты.

Шарлотта хмуро смотрит на свою чашку, снова наливая в неё кофе. Она в любое время дня держит в своих идеально наманикюренных руках чашку кофе.

– Она ненавидит тебя, – шепчет мне Скинни. – Она хочет, чтобы тебя не существовало.

Я доедаю картофельное пюре и откусываю от мясного рулета. Бриелла по-прежнему шлёт кому-то сообщения, её еда стоит нетронутой на столе.

– Как домашняя работа? – спрашивает Шарлотта. Я знаю, что её вопрос адресован не мне, поэтому ничего не отвечаю. Бриелла издаёт какой-то неясный звук, который можно одновременно интерпретировать и положительно, и отрицательно. Я бросаю на неё взгляд, но она не отрывается от телефона. Неважно. Благодаря Рэту я уже знаю, что она скоро будет меня искать.

– Твой папа прислал сегодня чек, – говорит Шарлотта.

Бриелла, наконец, отрывает взгляд от телефона.

– Он говорил что-нибудь насчёт этих выходных? – спрашивает она. – Он приедет?

– Он ничего не сказал, но я бы не слишком рассчитывала на это, Бриелла. Он сейчас очень занят.

12Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: