 |
Лес, торф, стихийные свалки
|
|
|
|
Тлетворное влияние
Кто разжигает и гасит страсти на Байкале
С завершением осени в России прекратились ежегодные лесные пожары. Но на этот раз дело вряд ли обойдется вялыми дежурными расследованиями: сгорело национальное достояние — реликтовые леса вокруг Байкала. Отражение объятых пламенем деревьев окрасило море-озеро в багровый цвет, распугало туристов. А в местные пришли в ужас, увидев на небе в проступавшем сквозь дым красном диске солнца знак апокалипсиса. Причиной катастрофы называли спланированные поджоги, винили черных лесорубов, сулили наказания коррумпированным чиновникам, славили МЧС. «Русский репортер» отправился на Байкал, чтобы проверить все версии и слухи, и обнаружил совсем иных героев и злодеев
Из-за таких ослов
Из Москвы в Иркутск я летела рядом с юношей, который все время смеялся. Рассказывал: «У меня знакомые перегоняли ослика — ну просто перегоняли ослика пешком из одного района в другой, не на чем было перевезти. По дороге есть захотелось. Сели на траве, разожгли костерок — консервы подогреть. И кто-то их увидел... Как на них заорали! Из-за таких ослов, как вы, мол, Сибирь сгорит к чертям!»
Выйдя из самолета, юноша сделал первый вдох и больше уже не смеялся. Иркутяне воспринимают запах гари как должное, никто ничего не спрашивает. Стоит шагнуть на трап — и тут же в нос бьет запах дыма, горький и удручающий. Все просто: они вернулись домой, а тут сейчас «пожарный сезон».
В тот момент по главным каналам вещали, что в пожарах виноваты сухие грозы и туристы. Факт сухих гроз подтвердил очевидец — метеоролог Сергей Палыч, находящийся на своем посту почти безвыездно. Его метеостанция установлена у бухты Песчаной, где огонь вплотную подошел к печально известной турбазе, с которой летом эвакуировали всех отдыхающих. «Смотрю — шарахнуло. И ка-а-ак разгорелось!»
|
|
|
— Смотри: вон они, выгоревшие берега. Видишь? — бородатый Женя, капитан моторного плота, который для путешествий по байкальским водам сделал сам и за то назвал «Эндемик», поворачивает румпель, чтобы судно стало ближе, а природная катастрофа — отчетливее. — Ты это видишь?
Вся команда видит. На заповедных сопках, возвышающихся над море-озером, вместо зеленых деревьев — мертвые пепелища. Теперь в штиль зеркало Байкала отражает километры черной сажи, будто напоминая: Национальный парк выглядел так не всегда.
— По ящику умные дяди в галстуках обсуждают сухие грозы, разгильдяйство туристов, черных лесорубов, даже политические мотивы. Но никто не говорит об одной простой вещи: наши противопожарные меры просто не рассчитаны на то, чтобы ничего не горело. У нас платят надбавки за пожар!
За любым процессом Женя в первую очередь видит финансовую схему, потому что по образу деятельности предприниматель. Но он ещё и буддист — и очень любит природу. Когда полыхнул Байкал, Женя поддержал в соцсетях тег #яедутушить, записался в добровольцы и вместе с ними поехал в горящий лес. Говоря о надбавках, Женя имеет в виду лесников: им доплачивают за внеурочные часы, проведенные на пожаре, но дело, конечно, не в них: со всей опасностью работы и трудовым стажем длиною в жизнь лесники зарабатывают около 10 тысяч рублей в месяц, при том что обычно имеют многодетные семьи. Дело в системе: пожарные выплаты производятся и в МЧС, и в Авиалесохране, но главное — дополнительные деньги миллионами поступают в лесхозы, чиновникам, когда в целях борьбы с пожарами выделяются из госбюджета.
В 2013 году (данные за 2014-й и 2015-й ещё не опубликованы) Республиканское агентство лесного хозяйства (РАЛХ) в Бурятии получило на пожары 294,2 млн рублей. На всю остальную заявленную работу этой структуры — охрану, воспроизводство и контроль за использованием лесных ресурсов — 296,2 млн. То есть пожарная статья бюджетных расходов, год от года почему-то растущая, — это половина всех денег РАЛХа. Но в лесничествах все равно не хватает бульдозеров, а в лесах все равно горит — до самого ноября, пока огонь не потушат бесплатные осенние дожди.
|
|
|
— На заводе у Форда ремонтная команда получала за простой, за отдых. Как только срабатывал сигнал о вызове, зарплатный счетчик выключался. Поэтому рабочие делали все максимально быстро, они чинили так, чтобы вообще не ломалось: им это было выгодно. Наша проблема в том, что лесным структурам пожар выгоден, — поясняет Женя.
За горизонтом скрылся остров Ольхон, местная мекка туризма. Его поселенцы отделены от большой земли Байкалом, и тем не менее даже в сентябре пробирались к домам и гостиницам сквозь дым. Женя стоит на корме и, не шевелясь, смотрит на то, что осталось от реликтового леса. Первый раз он пришел в Национальный парк еще мальчиком. Сейчас ему за тридцать и у него две дочки, которых лучше не водить на прогулку туда, где падают обгоревшие деревья.
Сквозь шум порывистого байкальского ветра вдруг слышится мелодия из «Острова сокровищ». Это Женя напевает: «Не лучше ль жить легко и просто, чтоб вас никто не проклинал?..»
В обществе лосей
В приемную к зампреду правительства Иркутской области Павлу Безматерных заносят уникальное произведение декоративно-прикладного искусства. Сибирский символизм — резное панно из кедра, который во всю горел в окрестностях этим летом. На нем два объемных лося и ёлки с тонкими — тоньше, чем настоящие — иголками. Панно заносят медленно, осторожно, потому что некоторые его детали хрупкие, а общие размеры довольно велики. Наконец, еле-еле, боком и наискосок, панно проходит в дверной проем. Вслед за ним в комнату с праздничной улыбкой заплывает представитель иркутской лесодобыващей фирмы, которого лично встречает Павел Федорович. Зампреду областного правительства явно неловко, что эта благодарственная церемония происходит при журналисте, он поглядывает на меня и делает протокольные попытки отказаться от подарка, даже показательно оставляет его без внимания. Но, извинившись, всё же уводит гостя, чтобы переговорить тет-а-тет. Поэтому еще минут пятнадцать я жду в приемной в обществе секретарши Павла Федоровича и его деревянных лосей.
|
|
|
— Ух ты! Красивая картина. Это от какой компании? — не обратив на м меня внимания, заговорщически спрашивает секретаршу захожий сотрудник с большими усами.
— «Вилис», — мрачно отвечает она, глядя на мой диктофон.
— А что ещё приносят? — интересуюсь я.
Усатый сотрудник оборачивается, становится глух и нем и кивает на секретаршу: он, мол, не имеет понятия. Я перевожу взгляд на неё, она — на свой монитор. Второй вопрос секретарша как будто не слышала.
Павел Безматерных, лесной начальник с непроницаемым взглядом эфэсбэшника, в самом начале нашего разговора просит меня не вести запись, сетуя, что иначе ему придется основательно думать, что говорить. Выполняю просьбу и по окончании интервью не жалею об этом: в лучших чиновничьих традициях Павел Федорович постоянно уходил от ответов на вопросы и старался помешать задать новые — активно жестикулировал, «лил воду», перебивал. Но в конце концов устал и в оправдание своего ведомства сказал:
— Так ведь у нас плохо везде: в медицине, образовании, в сфере производства, ну с чего это вдруг в пожарной охране лесов должно быть хорошо?
А с того хотя бы, что вот, например, правительство Псковской области, например, еще в 2007 году догадалось в качестве эксперимента запретить рубку горелой древесины на территории своих лесничеств, и с тех пор Псковская область перестала фигурировать в ежегодных летних сводках лесных пожаров в качестве горячей точки.
Для защиты от дыма некоторые добровольцы обматывают лицо косынками
Угарный омуль
В народных сказках есть много историй про подлую нечисть, которая живет в дремучих лесах и устраивает по ночам всякие бесчинства. В жизни все происходит на автотрассах, говорит местный лесной делец Игорек. Федеральный закон до рассвета теряет свою силу, сотрудники ГИБДД превращаются в подельников черных лесорубов, а пачка денег заменяет им любые документы. Поэтому по Александровскому тракту нескончаемым потоком едут фуры, груженые неоформленной древесиной. Увидеть это может любой, а внутреннюю кухню процесса знают лишь посвященные. Вот Игорь, например, — директор одной из лесозаготовительных компаний, которые арендуют участки леса в Иркутской области. Живет на Ангаре, Байкал видит редко. Приехал с женой Олей в Иркутск насладиться местным деликатесом — свежайшим байкальским омулем.
|
|
|
Мы сидим за столом и обоняем нежный аромат рыбы, засоленной пару часов назад. Она розовая и прозрачная, как целлофановый пакет.
— Угарный омуль, скажи? — говорит Оля, пробуя первый кусочек.
— Ваще угарный! — отвечает Игорь, запивая лакомство пивом.
— А это правда, что санитарные вырубки иногда назначают специально, чтобы продать леса больше, чем допустимо по квоте?
— Конечно, причем фактически по тем же ценам, что и деловой лес. Китайцы берут, — Игорь щурит глаза, изображая азиатских партнеров, — 70% товара уходит им. Цена зависит от того, по какой статье лес спишут лесопатологи: может, напишут, что древостой ослаблен, или «загрязнение промышленными выбросами», или там про соснового лубоеда — не знаю, как они это решают, потому что, как правило, лес бракуют здоровый. Мы просто заявляем, что он плохой, и нам его отдают под вырубку, — спокойно объясняет он, пока я стараюсь спрятать свой шок. И в очередь рассказываю историю про кедровое панно.
— Ха! Так ещё бы! Там дают окончательное разрешение на санитарную вырубку, решают, отдать ли участок лесного фонда в аренду, говорят, сколько на нем можно срубить деревьев, а сколько нет... С арендой сейчас стало труднее, потому что всю территорию уже поделили. Неофициально. Приходишь оформляться, а тебе говорят: «Этот кусочек брать нельзя, он зарезервирован группой „Илим“, выбирай другой». А все допустимое у черта на рогах, там делать нечего. «Илим» — это самая крупная лесодобывающая контора здесь. Очень влиятельная, принадлежит господину Му, другу Пу. Норма выработки у них — больше 7 млн кубометров в год, а куб сосны сейчас стоит 170 долларов, вот и считай. Но им все равно хочется расширяться. Вон, погляди, — Игорь показывает спутниковую карту на своем навигаторе, которая отражает границы лесозаготовительных баз в Иркутской области. — Видишь, почти всё темно-зеленое такое и «Илим» написано?
Я вижу.
— Значит, действительно есть смысл поджигать лес, чтобы потом его спилить в целях санитарной вырубки? Раз даже подпорченным он хорошо продается, а нормальное разрешение большинству игроков получить не всегда просто.
|
|
|
— Ну да. По лесу проходит низовой пожар — и его обязаны отдать в санитарную рубку в течение года.
Лес рубят подконтрольные администрации лесхозы, застрявшие в понятиях девяностых частники и сами себе начальники, самые оголтелые игроки рынка — частники государственные. И всем хочется расширяться за счет природы.
— Да че ты грузишься, ты ж в России живешь! На вон, лучше омуля поешь. Оль, отрежь ей. Угарный же омуль, правда, нерпочка моя?
— Да ваще угарный!
Паленый товар
— Я вам сейчас скажу кое-что, а вы за это мое имя в статье не указывайте, — предлагает сотрудник Центра защиты леса. — Вот все удивляются масштабу пожаров в этом году, да? Это потому что люди не знают, что в 2014 году в Иркутской области сгорело в два раза больше — 700 тысяч гектар.
Где-то на этих 700 тысячах гектар отраслевой гигант группа «Илим», о которой рассказывал Игорь, сейчас хочет осуществить санитарную вырубку. Заявка в подана.
— Окончательное решение все равно принимает Агентство лесного хозяйства. Это они, не мы, — говорит мой собеседник, как провинившийся школьник. — Лесопатологические обследования, при которых выносится рекомендация к санитарной рубке, — это наша отдельная, коммерческая деятельность. Мы осуществляем её по договорам с лесхозами и арендаторами, но это только рекомендация, только экспертиза, а решают всё в агентстве.
На экране монитора лесного защитника светится табличка с интересной строкой: «Сплошная санитарная вырубка в неарендуемых лесах/ единица измерения — га/ ежегодные планируемые объемы — 13233,4». В колонке «В арендуемых лесах» значится таинственный прочерк.
— Какие прогнозы по результатам экспертизы участка, арендованного группой «Илим»?
— Мы уже провели всю основную работу, осталось только сдать отчет.
— Что будет в этом отчете, какова ваша рекомендация?
— Поврежденные насаждения включатся у них в первоочередную рубку.
— Тогда почему вторая колонка в той таблице пустая? Ведь «Илим» — это арендатор.
— Потому что это план санитарной вырубки без учета пожаров, которые только увеличивают количество поврежденных лесов. В этом году по Иркутской области пожары охватили 377 тысяч гектар, значит, к 13 тысячам, которые вырубить запланировано, добавятся ещё, — терпеливо объясняет безымянный чиновник, зная, что ему за это ничего не будет.
Тем временем по всей области догорает спил-2016.
После любого (низового или верхового) лесного пожара почва выгорает дотла
Лес, торф, стихийные свалки
— Вдыхание фракций сажи и других продуктов горения сказывается на здоровье людей, — говорит завотделением третьей иркутской больницы, врач высшей категории Андрей Геральдович. — Тут целая куча заболеваний: начиная от бронхиальной астмы, продолжая бронхитом и заканчивая болезненными состояниями с вовсе не выясненной этиологией, ведь параллельно с лесом горят и торф, и стихийные свалки, которых сейчас полно вокруг Иркутска. Но самое страшное — это удар по здоровью психологическому. Вот представьте: иду я, скажем, утром на работу, веду ребенка в садик. Смотрю — ну всё затянуто дымом. И знаю: мое дитя этим дышит. И так на протяжении... — Андрей Геральдович загибает пальцы, — май, июнь, июль, август! Каждый год!
— Считается, что «пожарный сезон» длится полгода: кое-где начинает гореть в апреле, а заканчивает в октябре.
— И какое у людей должно быть состояние? Народ озлобляется. Потому что знает, что создана специальная структура, на которую выделены огромные деньги, что иркутский авиазавод выпускает современные пожарные самолеты Бе-200, а пожары — кругом, и тушить их никто не хочет. Проливается дождь, чуть сбавляет огонь, а потом прилетают люди с красивыми погонами, проводят показушные совещания прямо в аэропорту, и после списывается огромное количество денег на топливо, якобы использованное во время тушения. А вы видели, чтобы тут что-нибудь летало? Чтобы хоть какая-то техника работала? — жалуется доктор на наболевшее. — Это коррупция. Коррупция, которую уже невозможно терпеть! В Иркутске из года в год не могут справиться с пожарами, потому что воруют. Не могут построить дороги, потому что воруют. Не могут обеспечить нашу больницу перевязочным материалом, потому что воруют. Это вообще нормально?!
Праведный гнев Андрея Геральдовича вдруг иссякает, словно в его голове сработал предохранитель и запустились резервные генераторы позитива.
— Хорошо хоть добровольцы тушат, — тяжело выдыхает он. — Вот и сын мой с ними пошел, 23 года ему.
|
|
|
