Глава VI. Медицина, анализ и душа

В ходе обсуждения проблемы самоубийства мы выяснили, как аналитик рассматривает свою работу. При столкновении с самой трудной из всех аналитических проблем наиболее отчетливо и явно проступают и сами притязания анализа. Они сконцентрированы в тех ответных реакциях, которые аналитик должен разработать, полагаaясь на свой собственный опыт, и неизбежно приводят к формулированию онтологии анализа. Тем самым подразумевается, что в психотерапии настало время для выявления архетипических корней этой дисциплины. Когда эта задача будет решена, термин «лэй-анализ» (анализ, проводимый специалистом без медицинского образования) утратит смысл, так как аналитик больше не будет рассматриваться другими или рассматривать себя сам с отстраненных позиций. Он больше не будет ни непрофессиональным священником, ни непрофессиональным врачом, ни непрофессиональным психологом. У него будет своя собственная территория, исследованная и нанесенная на карту, имеющая свои очертания.
Чтобы определить границы поля анализа, уже были предприняты определенные шаги. Экзистенциальная психиатрия пытается переработать психотерапию в новом ключе, дать ей новую форму. Исследования в области коммуникаций и семантики, в сфере психотерапевтического взаимодействия, изучение переноса и контрпереноса, равно как и постоянное взаимное обогащение идеями религии и психотерапии,— все это различные способы подхода к новым описаниям психотерапии и попытки отделения ее от соседних территорий.
Основательность и полнота предпринимаемых усилий, направленных на построение истинной онтологии психотерапии, будут зависеть от науки о душе. Такая наука позволила бы определить границы психической реальности как таковой, отличной от умственных содержаний, поведенческих актов, установок и т. п. Она могла бы заняться проблемами метода и проверки обоснованности и неоправданности гипотез. В ней могли бы выработаться критерии для распознавания психической реальности, позволяющие установить, что она подразумевает под психологической истиной, а что — под психологическими фактами. Кроме того, наука о душе позволила бы прояснить фундаментальные категории анализа: инсайт, значение, регрессию, перенос, невроз, да и само «переживание». Наконец, работа в данной области привела бы к онтологии «внутреннего», которое до сих пор неадекватно представляется как внутреннее содержание тела или головы вследствие заимствований языка и взглядов из других отраслей знания.
Это большая программа, выходящая далеко за пределы намерений этой книги. Она требует радикально нового мышления, готового оставить основания физической науки, теологии, академической психологии, медицины, иными словами, всех областей знания, кроме своей собственной. Эту задачу можно начать с отделения того, что само по себе является психическим, от разнообразных областей, в которых оно проявляется. Поскольку все человеческое так или иначе отражает какую-то сторону психического, то отделение души путем выявления ее структуры, содержаний и функций предстает задачей, которую можно выполнить только после того, как исследователь откажется от инструментов и «пробирок», заимствованных из других областей знания. Этот отказ — вынужденная необходимость, что и показало исследование проблемы самоубийства. Все другие области рассматривают проблемы души под иными, внешними углами. Только анализ начинает исследование с отдельной личности. Следовательно, именно он является основным инструментом, который необходимо использовать для построения науки о душе.
Онтологию анализа нельзя утверждать, приравнивая анализ к существованию и заимствуя при этом чуждые языки систему критериев экзистенциальной философии. Онтология анализа, при всем ее сходстве с философией, является аналитической психологией. Это психологический анализ, анализ психического, а не феноменологическое или экзистенциальное философствование. Аналитическая психология — в первую очередь наука о бессознательных процессах. Образно говоря, эти процессы, подобно ручейкам и водным потокам, образуют сеть главной «речной системы» — процесса индивидуации, который в разной степени осуществляется в каждом человеке, преобразуя его бытие в него самого «на пути в направлении моря». Различные бессознательные процессы можно рассматривать также как мифологемы или мифические фрагменты, проявляющиеся в поведении и сновидениях и создающие совместно центральный миф индивидуального процесса каждой личности. Анализ стремится поддерживать этот поток и соединять символические фрагменты в мифический паттерн. При изучении этих процессов мы обнаруживаем систему, закон, порядок и связность. Это не просто вежливое принятие того, что существует, как в daseinanalyse.1(анализ бытия) — течение в экзистенциализме. Его сторонник, швейцарский психиатр Людвиг Бинсвангер, вдохновленный мыслью Хайдеггера, в известном труде «О полете идей» (1933) рассматривал происхождение душевного заболевания как неудачу при использовании экзистенциальных возможностей, из которых состоит человеческое существование (Dasein). {Примечание переводчика.) Dasein индивидуальности не имеет ни паттерна, ни планов на будущее. Из-за того, что критерии для достоверного существования не могут быть созданы только на основе сознания индивида, происходит все что угодно. Субъективность не уравновешена объективной психикой. Вместо благоговения перед фундаментальными бессознательными процессами, которые выступают в качестве общечеловеческого начала и одновременно являются основой для индивидуации, мысль Бинс-вангера приводит к поклонению перед индивидуальностью в ее экзистенциальном одиночестве.
Для этой науки о бессознательных процессах требуется огромный объем знаний, которые можно было бы описывать, объективно передавать и использовать для клинического прогнозирования. Такое исследование этих процессов требует поиска материалов, касающихся тех или иных научных установок. Следовательно, онтология должна вырабатываться в связи с эмпирическими фактами. Она не равнозначна экзистенциальной онтологии, уделяющей мало внимания эмпирическим фактам, научному исследованию, бессознательному, описанию психологических процессов и даже самой психологии, которая воспринимается ею как не совсем отвечающая требованиям служанка экзистенциальной философии.
Наиболее важный вклад в прояснение психической реальности был внесен Юнгом, раскрывшим фундаментальные динамические паттерны психического, которые он назвал архетипами или органами души. Выдвигая утверждение о психической реальности как объективной сфере, имеющей собственные законы и требующей собственных методов, он столкнулся с оппозицией сторонников ортодоксальной медицины, теологии и академической психологии. Представители ортодоксии тоже заявляли о своих правах на психическое. Психотерапия рождалась в области медицины, а теология считала душу одной из сфер своей деятельности. Казалось, Юнг вырывает почву из-под их ног, описывая психические процессы и содержания, которые они уже нанесли на свои карты и именовали. Ортодоксы считали, что аналитик захватывает их территорию и является «незваным гостем» и непрофессионалом.
Юнг обладал достаточным мужеством, чтобы закрепиться на своей территории. Он защищал душу как главную человеческую реальность. Он не заимствовал корневые метафоры биологии или социологии, с их акцентами на виде или группе, а демонстрировал способность человеческой личности к самостоятельному изменению в направлении своей уникальности. Тем самым он открыто защищал индивида. Он доверял своим пациентам, верил их душам. Имея мужество защищать собственные переживания, человек начинает придавать душе смысл реального бытия, продвигая тем самым дальнейшее формирование онтологии, которая еще не была выстроена. Это единственный способ ее построения. От каждого индивида, вовлеченного в анализ, требуется отстаивание собственных переживаний — симптомов, страдания и невроза, равно как и невидимых позитивных достижений перед лицом всего мира, не доверяющего подобным вещам. Душа может снова стать реальностью только тогда, когда каждый из нас будет обладать мужеством принять ее как главную реальность собственной жизни, отстаивать ее, а не просто верить в нее.
Для построения психологической онтологии нет необходимости ждать гения синтеза, который создал бы унифицированную систему, где все практикующие специалисты смогли бы найти свою нишу. Такой эклектичный подход пытались применять годами, обретая в результате лишь новые школы и новые аргументы. Психологическая онтология строится аналитиками экзистенциально, внутри них самих, путем отстаивания каждым собственных позиций. Аналитик остается там, где он действует,— в аналитическом процессе. «Пребывание в процессе», как некоторые юнгианцы имеют обыкновение называть свое переживание в анализе,— это выражение, описывающее особое состояние бытия, а следовательно, онтологическое положение. Его можно было бы сравнить с состоянием «бытия внутри процесса», переживаемого художником, или писателем, или влюбленным. «Пребывание в анализе» несет в себе такое же значение для анализанда. Он переживает себя онтологически, отделенный от тех, кто в анализе не находится. Именно так «бытие в любви» отделяет влюбленных от остальных людей. Чтобы достичь «вхождения» в подобный процесс, нет необходимости предпринимать онтологический скачок в направлении нового вида бытия, нужно лишь отстаивать индивидуальные различия наших чувственных состояний, эти проблески уникальности.
Прежде чем работа Юнга сможет быть продолжена аналитиками (а они должны делать эту работу, так как их мышление всегда будет оставаться ближайшим к фактам переживания), им необходимо освободиться от тех остатков теологии, академической психологии и особенно медицины, которые все еще цепляются за свою территорию и остаются ложными «землемерами» границ аналитической психологии. Одно из таких остаточных явлений — сам термин «неклинический анализ», который в данной работе подвергается критике. В этой работе также предпринимается попытка расчистить само основание территории, оспаривая притязания на каждый ее дюйм, предъявляемые анализу теологией, академической психологией и медициной. Не так важно захватить эту площадь — необходимо освободить занятую территорию, чтобы онтологию для психотерапии можно было однажды построить на ее собственном основании. Мы ведем борьбу за анализ, за точку зрения аналитика и корневую метафору души, из которой возникает эта точка зрения. Только там, где остатки старых воззрений, особенно медицинских, психиатрических, фрейдистских, создают препятствия этой точке зрения, их необходимо шаг за шагом опровергать.
Прежнее противодействие, оказываемое наукой религии, как в дни Шоу, или более позднее, возникшее между двумя культурами, как в дни Сноу1 Сноу Чарлз Перси (1905-1980) — автор нашумевшей работы «Две культуры и научная революция» («Two Cultures and the Scientific Revolution», 1959). (Примечание переводчика.), уже не представляет собой реального противостояния. Новая оппозиция, реальная для нынешнего поколения, возникает между душой и всем тем, что грубо ее искажает или же попросту стремится заключить с ней сделку; между анализом и официальной позицией медицины, теологии и академической психологии, которые хотели бы посягнуть на душу; между аналитиком и всяким другим человеком. Самоубийство — именно та проблема, которая обнажает этот конфликт.
В наши дни не имеет смысла занимать любую из традиционных позиций. Мы настолько больны и так долго находились на грани массовых самоубийств, ощупью отыскивая личные решения серьезных коллективных проблем, что сегодня, теперь или никогда, сгодится любая позиция. Все преграды устранены: медицина больше не является прерогативой врача, смерть — уделом престарелых, а теология — занятием посвященных в духовный сан.
Разумеется, врач также обладает душой, и, как целитель среди страдающих, он встречается с ней, возможно, чаще, чем кто-либо другой. Но современная медицина исключила душу из своих учений, требуя от врача действовать так, как если бы у него никогда ее и не было и как если бы пациент представлял главным образом тело. Современная медицина отделила врача от его собственной души. Он может верить в душу и следовать этому в своей жизни, одновременно поступая в профессиональной деятельности так, как если бы ее не существовало вовсе. Он оторван от истинных корней в медицине Асклепия, и суть разногласий между медициной и анализом — не что иное, как установление нового конфликта между методами лечения по Гиппократу и по Асклепию. Медицинское обучение сегодня настолько настроило студента против психологической предыстории медицины, что все преимущества метода Гиппократа оказались менее весомыми, чем недостатки одной его стороны. Из-за того, что врач так энергично отстаивает одну сторону, аналитик вынужден придерживаться противоположной. Этот печальный факт насильственно констеллирует медицинскую установку в собственном бессознательном аналитика, так что иногда он уже не знает, откуда идет искажение: то ли от современной медицины и ее «адвокатов», то ли оно есть уже в его собственной медицинской тени и во всей предыстории анализа в девятнадцатом столетии. Точно так же, как немедицинский анализ пал жертвой медицинской тени в качестве «лэй», медицина оказалась во власти теневых проекций анализа.
Последнее вряд ли может привести к взвешенному обсуждению. Но, возможно, это как раз и хорошо, поскольку равновесие уводит от обострения ситуации. Хотя именно на острый вершинный гребень должен взойти человек при исследовании самоубийства. Это та самая грань между человеком и пропастью за его спиной, которая пробуждает в нем крик сердца, пронзающий каждое взвешенное представление. То, что было сделано с душой ее пастырями и врачам во имя «душевного здоровья», «предотвращения самоубийства», «динамической психотерапии», «пастырского наставления» и «исследовательского изучения», требует соответствующего ответа, а он не может быть сбалансированным.
Анализ — дело аналитиков; обоснованно только то, что они сами думают о своей деятельности, и только их критерии для психотерапии и обучения следует принимать во внимание. Все остальные —врачи, священнослужители, психиатры, академические психологи, экзистенциальные философы, социологи — непрофессионалы в аналитическом отношении и будут оставаться таковыми до тех пор, пока не оставят позиции своих профессий и не станут в первую очередь отстаивать позиции души. К несчастью, из-за того, что так много аналитиков до сих пор предпочитают общепринятый стиль сложившихся структур, из которых вышли сами, они строят свои новые академии на прежний манер. Они продолжают руководствоваться своими медицинскими идеями и их описаниями, основанными на естественных науках, материализме и причинности, или вообще отказываются следовать науке, повинуясь стремительно возникшей моде на экзистенциализм из Германии или дзен — из Японии.
Следовательно, наша первая задача состоит в том, чтобы выстроить разговор с аналитиками по поводу анализа. Выделить в этом разговоре то, чем анализ может отличаться от медицины и действительно отличается от нее, где фактически аналитики уже не практикуют, иначе говоря, не мыслят или не ощущают себя как их коллеги-медики и современники. И это при том, что они во многом продолжают руководствоваться мнениями, сходными с традиционными представления врача. Продвигаясь от главы к главе, мы будем сопоставлять медицинскую и аналитическую точки зрения, прежде всего стремясь показать, насколько значительно то обстоятельство, что практическая психотерапия оставила свое медицинское происхождение и установила собственные правила.
Первым признавшим, что медицина не является достаточной и необходимой для практики анализа, был Фрейд. До некоторой степени соображения относительно отделения медицины от анализа, изложенные во второй части книги, развивают идеи его эссе «К вопросу о лэй-анализе» («The Question of Lay Analysis»).
Фрейд достаточно быстро понял, что медицина должна быть в анализе частично «игнорирована». Он говорил, что в психотерапии «больные не похожи на других больных, практикующий специалист — непрофессионал, а от врачей ожидают иной помощи, чем та, которой можно было бы от них ждать». Аналитик не подвергает физическому осмотру своих пациентов; физические методы лечения не применяются; в связи с органическими заболеваниями пациенты направляются к медикам; медицинское оборудование в консультационных кабинетах отсутствует; там нет ни белых халатов, ни черных чемоданчиков. Что же это за доктор, который не интересуется медициной, этиологией или диагнозом, не озабочен предписанием лекарств, ни даже облегчением боли и излечением в общепринятом смысле?
Со времени доводов Фрейда и жарких дискуссий двадцатых годов о лэй-анализе сменилось не одно поколение. Изменение категорий пациентов за это время укрепило позиции Фрейда. Сегодня аналитик чаще усматривает «расстройство личности» у людей, обращающихся к нему за «анализом характера», чем у тех, которые приходят, чтобы облегчить проявление того или иного симптома. Нынешний анализ ушел гораздо дальше от медицинской терапии симптомов и подошел ближе к психологии индивида как целого.
Отказ от медицинских методов в консультационном кабинете означает лишь, что сданы незначительные позиции; главные же медицинские установки все еще сохраняются. Они продолжают внедрять другие методы и техники тем же самым медицинским способом, стремясь придать анализу патологический уклон в отношении явлений, происходящих в душе. Опасность, исходящая для анализа от медицины, обусловлена не столько слабостью последней, сколько ее силой, то есть последовательным рациональным материализмом. Знания, усвоенные в медицинской школе, большую часть которых Фрейд считал бесполезными для анализа, также представляют меньшее зло (так как академическое знание в любой области требует накопления бесполезных сведений), нежели сама модель медицинского мышления, ее мировоззрение. Фрейд демонстративно благоволил лэй-аналитикам, и в письме, написанном едва ли не за год до его смерти, еще раз подтвердил свои аргументы: «...Я настаиваю на них даже еще более, чем раньше, оказываясь перед лицом очевидной американской тенденции обратить психоанализ в простую служанку психиатрии» (Jones, p. 323).
Тем не менее фрейдистская психотерапия в целом все еще представляет медицинскую точку зрения. Опасения Фрейда оправдались: фрейдистский анализ превратился в служанку психиатрии. Современный эклектичный психодинамический подход рядового психиатра является «седьмой водой» на психоаналитическом «киселе», оставшемся от Фрейда. Такую весьма популярную «психоаналитическую воду» можно вполне безопасно хранить в обычном глиняном сосуде. А сам рядовой психиатр избавлен от необходимости рафинировать собственную личность в ретортах глубинного анализа после краткого катарсиса своего бессознательного во время психиатрической ординатуры.
Большинство последователей Фрейда отвергли его представления не только о лэй-анализе, но и о стремлении к смерти. Это свидетельствует о том, что фрейдистская психотерапия осталась медицинской дисциплиной. Отвергнув представления Фрейда по этим принципиальным вопросам, фрейдистская терапия оказалась приемлемой с точки зрения медицины. Фрейдисты и в самом деле должны были пойти против своего учителя, постоянно настаивая на значимости медицинской ученой степени для аналитического обучения, так как корневая метафора, образующая их установки, ничем не отличается от медицинской.
Действительно ли необходимо придерживаться медицинского способа мышления, для того чтобы сохранять научность, опираться на данные эмпиризма? Наука — это установка разума, требующая размышления, сознательной честности и упорядоченного, оживленного обмена между фактами и идеями. Аналитики могут оставаться учеными — как в теоретическом, так и в эмпирическом смыслах — и без обращения к медицине. Порой Юнг упускал это из вида. Когда-то, оказавшись под огнем критики за «ненаучную спекуляцию» и «умозрительность суждений», он отступил на позицию «медицинского психолога».
«Медицинское» для него тогда означало «эмпирическое». Он разрабатывал свои идеи, придерживаясь эмпирических фактов, проявлявшихся в его практике. Но нет никакой необходимости быть медиком, чтобы эффективно решать те проблемы, которые клиенты приносят в консультационный кабинет, или заботиться о душевном благополучии своих подопечных.
Если бы Фрейд несколько глубже проник в тему лэй-ана-лиза, он пришел бы к отказу от медицинской точки зрения и не ограничился бы одной лишь декларацией своего мнения о том, что медицинское обучение не является необходимым и достаточным для анализа. Если медицинская подготовка не удовлетворяет условиям, необходимым для анализа, то анализ должен чем-то отличаться от медицины. Сомнительно, что Фрейд мог довести до конца эту линию размышлений, поскольку он был уже далеко не молодым человеком и на его мышление влияли его же собственные медицинские постулаты, заимствованные им из девятнадцатого столетия. (Ко всему прочему, его учителя родились в первой половине указанного века.) Итог подобного психотерапевтического размышления естественным образом подводит нас к вопросу о смерти. Фрейд и здесь сохранил убеждения, тесно связанные с естественными науками, что и демонстрирует его принцип Танатоса — стремление к смерти в противопоставлении жизни. Для фрейдистов этот принцип включает такое множество негативных сторон человеческой природы, что когда Фрейд говорит: «Цель жизни — это смерть»,— то это само по себе пессимистическое утверждение ученого-естественника, продиктованное спецификой его системы борьбы со смертью во имя жизни. Фундаментальная основа медицинского подхода к анализу всегда будет пессимистической, так как, что бы мы ни предпринимали, жизнь в конце концов побеждается смертью, а физическая реальность всегда остается первичной в отношении к психической реальности.
Но это утверждение не обязательно должно быть пессимистичным. Завершение анализа означает понимание высказывания о том, что «целью жизни является смерть», в совершенно другом свете, принятие этого утверждения как логического основания для онтологии анализа. Завершение анализа означает и приближение к смерти, и начало ухода от нее. Если смерть является целью жизни, то она более существенна, чем сама жизнь. Если приходится делать выбор между ними, то жизнь должна уступить своей цели. Физическая реальность, ограниченная жизнью, должна лишь уступить первенство психической реальности, так как реальность души включает и жизнь, и смерть. Парадокс души состоит в том, что, вопреки ее древнему определению как жизненного принципа, она также всегда защищает смерть. Душа даруется вместе с возможностью взглянуть на то, что находится за пределами жизни. Несомненно, душа трудится, стремясь к совершенству, вне зависимости от физического здоровья и жизни. Мы встречаемся с этой сверхъестественной особенностью души через образы и эмоции, возникающие в каждом анализе, где наиболее важные заботы души включают смерть. Реальность психического, по всей видимости, влечет нас к невыразимому и иррациональному абсолюту, который мы называем «смертью». Чем более реальным мы воспринимаем существование души, тем сильнее наш интерес к смерти. Как мы видим, развитие души направлено к смерти и проходит сквозь смерть, призывая к себе смертные переживания. Это априорное влечение души к смерти получило на философском и религиозном языках названия трансцендентности и бессмертия души.
Следовательно, аналитик может идти до конца в психотерапии, когда отстаивает психическую реальность. Он может встретиться с риском самоубийства без борьбы, без медицинского воздействия. Он может отвергнуть основу самой медицины — борьбу за физическую жизнь, так как он отбросил от себя онтологическую позицию материализма и научного натурализма, считающих, что существует только физическая реальность. Таким образом, теперь мы должны обсудить сущность и исходные данные самой медицины, на основании которых до сих пор рассматривалась в негативном ключе работа аналитика и осуществлялась демонизация самого аналитического подхода. Частично к такому обсуждению мы обратимся в последующих главах.