 |
С тем, что написано о тебе, не поспоришь 6 глава
|
|
|
|
Обычно говорят, что время все меняет, но на самом деле, это ты сам все изменяешь.
* * *
Иногда люди позволяют одной и той же проблеме годами портить им жизнь, а между тем они могут просто сказать: «Ну и что». Это одно из моих любимых выражений: «Ну и что?»
«Мама меня не любила». Ну и что.
«Муж не хочет меня». Ну и что.
«Я преуспел, но до сих пор одинок». Ну и что.
Не знаю, как мне удалось выжить в те годы, когда я еще не научился этой премудрости. Мне понадобилось много времени, чтобы постичь ее, но когда я научился так мыслить, это осталось со мной навсегда.
Что заставляет человека тратить время на грусть, когда он может быть счастлив? Я был на Дальнем Востоке, шел по дорожке и увидел веселую вечеринку, а оказалось, что там заживо сжигали человека. Они устроили праздник и радовались, пели и танцевали.
А в другой раз я был в районе Бауэри, там кто‑то выпрыгнул из окна ночлежки и разбился, и вокруг тела собралась толпа, а какой то бродяга, шатавшийся рядом, сказал мне: «Видел цирк на той стороне улицы?» Я не говорю, что надо радоваться, когда человек умирает, – просто любопытно наблюдать случаи, которые доказывают, что необязательно грустить об этом, все зависит от того, что это по‑твоему означает, и что ты думаешь об этом.
Человек может смеяться или плакать. Всегда, когда ты плачешь, ты мог бы смеяться, у тебя есть выбор. Сумасшедшие знают это лучше всех, потому что их ум свободен. Можно научиться использовать гибкость, на которую способен твой ум, и заставить ее работать на тебя. Ты сам решаешь, что ты хочешь делать и как хочешь проводить время. Мне, например, при моем недостатке каких‑то гормонов, сделать это легче, чем человеку, у которого преобладают гормоны ответственности. И все же один и тот же принцип вполне применим в разных обстоятельствах. Когда закончится отпущенное мне время, когда я умру, я не хочу, чтобы от меня оставались какие‑то отходы. И сам я не хочу быть отходом. На этой неделе по телевизору показывали, как женщина вошла в лучевую машину и исчезла. Это было чудесно, потому что материя – это энергия, и она просто рассеялась. Это могло бы быть по‑настоящему американским изобретением, лучшим американским изобретением – возможность исчезнуть. При этом нельзя сказать, что ты умер, нельзя сказать, что тебя убили, и нельзя сказать, что ты из‑за кого‑то совершил самоубийство. Самое худшее, что может с тобой случиться после конца жизни, – это если тебя забальзамируют и положат в пирамиду. Мне противно думать, что египтяне брали каждый орган и бальзамировали его в отдельном сосуде. Я хочу, чтобы мой организм просто исчез.
|
|
|
И все‑таки на самом деле мне нравится мысль, что люди после смерти превращаются в песок или что‑то еще, так что организм продолжает работать и после твоей смерти. Наверное, исчезнуть – означало бы увильнуть от работы, которую твоему организму еще надо проделать. Поскольку я верю в работу, я думаю, мне не стоило бы исчезать после смерти. И потом, как это было бы очаровательно – вновь воплотиться в массивном кольце на пальце Полины де Ротшильд.
Я на самом деле живу для будущего, например, когда я открываю коробку конфет, мне не терпится попробовать последнюю. Я даже не чувствую вкуса других конфет, я только хочу доесть все, выбросить коробку и больше не думать об этом.
Мне хочется либо получить это прямо сейчас, либо знать, что никогда этого не получу, – просто чтобы перестать думать об этом.
Вот почему иногда мне хочется, чтобы я выглядел очень старым, чтобы не думать о том, что постарею.
Я действительно выгляжу ужасно и никогда не пытаюсь принарядиться или выглядеть привлекательно, потому что я просто не хочу, чтобы кто‑либо завязывал со мной длительные отношения. И это правда. Я скрываю свои хорошие черты и выставляю напоказ плохие. Поэтому я выгляжу ужасно и ношу не те брюки и не те ботинки, и прихожу не вовремя с неподходящими приятелями, и говорю не то, и разговариваю не с теми, и все равно, несмотря ни на что, иногда кто‑то начинает мной интересоваться, и я спасаюсь бегством и задумываюсь: «Что я сделал не так?» Я иду домой и пытаюсь это вычислить. «Ну, наверное, на мне было надето что‑нибудь, что кому‑то понравилось. Мне лучше это сменить. Пока дело не зашло слишком далеко». И я подхожу к моему тройному зеркалу и вижу, что на лице у меня вскочило пятнадцать прыщей, и вообще‑то это должно было оттолкнуть любого. Я думаю: «Как странно. Я знаю, что выгляжу плохо. Я постарался выглядеть особенно плохо, особенно не так – потому что я знал, что там будет много правильных людей, и все равно, мной кто‑то заинтересовался…» Тогда я начинаю паниковать, потому что не знаю, что во мне привлекательного и что я должен устранить, пока это не принесло мне новых неприятностей. Понимаете, завязывать знакомство еще с очередным человеком слишком тяжело, потому что каждый новый человек отнимает у тебя больше времени и места. Единственный способ сохранить немного времени для себя самого – поддерживать себя в таком непривлекательном виде, чтобы никому другому ты не был интересен.
|
|
|
Я смотрю на таких профессионалов, как комедийные актеры в ночных клубах, и меня всегда поражает, как они здорово держат ритм, но никогда не понимаю, как они могут все время говорить одно и то же. А потом я понял, в чем дело, ведь все равно всегда повторяешь одно и то же, независимо от того, просят ли тебя об этом или это является твоей работой. Обычно совершаешь одни и те же ошибки. Повторяешь свои обычные ошибки всякий раз, чем бы ты ни начинал заниматься. Когда я начинаю чем‑то интересоваться, я всегда знаю, что это не вовремя. Я всегда интересуюсь нужными вещами в неподходящее время. Потому что сразу после того, как меня начинает беспокоить то, что я все еще обдумываю какую‑то идею, эта идея сразу приносит кому‑то другому несколько миллионов долларов. Мои старые добрые ошибки.
|
|
|
Я кое‑что узнал о времени, когда в Нью‑Йорке пришлось ездить в офисы на встречу с разными людьми. Если кто‑то из них назначал мне встречу на десять часов, и я выбивался из сил, чтобы добраться туда ровно в десять, и приходил вовремя, то принимали меня только без пяти час. Когда пройдешь через это сто раз и услышишь: «Десять часов?», то отвечаешь: «Ну‑у, это нереально; я думаю, что загляну без пяти час». И я стал заглядывать без пяти час, и это всегда срабатывало. Именно тогда я виделся с теми, кто мне был нужен. Так я учился. Как будто ты лабораторная крыса, и тебя подвергают всяким испытаниям, причем ты получаешь награду, если действуешь правильно, а если – нет, тебя отбрасывают назад, – и так ты учишься. Так я научился узнавать, когда люди будут на месте.
Моя схема не сработала только единственный раз – с Лиз Тэйлор. Я был в Риме, где снимался в фильме вместе с ней, и в течение недели она ежедневно опаздывала на съемки, и наконец я подумал: «Ну послушайте, давайте завтра отдохнем и не станем вставать в шесть тридцать». Именно в тот день она пришла раньше всех. Она пришла раньше костюмерши и рабочих ателье. Она пришла, когда закипал кофе. С ней не соскучишься. Она сделала то же самое, что я, но наоборот, и меня это сбило с толку, потому что я недостаточно хорошо ее знал, чтобы предвидеть ее поведение. Когда Лиз Тэйлор опоздала пятьдесят раз, а потом один раз пришла слишком рано, она, наверное, применила тот же принцип, что я, когда выкрасил волосы в седой цвет, чтобы мои нормальные поступки казались «по‑юношески бодрыми». Когда Лиз Тэйлор приходит вовремя, кажется, что она приходит «раньше». Это похоже на то, как будто у тебя внезапно проявляется новый талант после того, как ты долгое время делаешь что‑нибудь очень плохо, а потом вдруг один раз сделаешь хорошо.
Мне нравится, что людям в Нью‑Йорке теперь приходится стоять в очереди, чтобы попасть в кино. Часто проходишь мимо кинотеатра и видишь длинную‑длинную очередь. Но не видишь, чтобы кто‑нибудь огорчался из‑за этого. Просто жизнь теперь такая дорогая, и если ты пришел на свидание, то можно провести все время вдвоем в очереди, и твои деньги оказываются сэкономленными, потому что пока вы ждете, тебе не надо думать ни о чем другом, и ты лучше узнаешь человека, и вы немного страдаете вместе, а потом развлекаетесь в кино часа два. Так вы сходитесь очень близко, разделяя всю гамму переживаний. А когда ждешь чего‑нибудь, это всегда кажется более волнующим. Так и не получить этого – самое волнующее, но на втором месте – ждать, пока это получишь.
|
|
|
* * *
Если бы у меня было время на один отпуск в десять лет, я не думаю, что захотел бы куда‑нибудь поехать. Я бы, наверное, просто пошел в свою комнату, взбил подушку, включил пару телевизоров, открыл коробку крекера «Ритц», сломал печать на коробке конфет «Рассел Стоверс», взял бы свежий номер какого‑нибудь журнала, кроме «ТВ Гида», из киоска на углу, а потом снял телефонную трубку и позвонил всем, кого знаю, и попросил бы их посмотреть телепрограмму по их «ТВ Гидам» и сказать мне, что показывают, что показывали и что покажут по телевизору. А еще мне нравится перечитывать газеты. Особенно в Париже. Я прямо не могу начитаться международной «Геральд Трибьюн». Обожаю праздно проводить время, пока все занимаются своими делами. А потом они приходят ко мне и начинают рассказывать мне о том, что случилось. В моей комнате время для меня идет медленно, только за ее пределами все происходит так быстро.
Я не люблю путешествовать, потому что мне очень нравится, когда время идет медленно, а чтобы успеть на самолет, надо выехать за три‑четыре часа, так что день, можно считать, потерян. Если хочешь, чтобы жизнь проходила перед тобой как фильм, просто путешествуй, и можешь забыть о своей жизни.
Мне нравится рутина повседневной жизни. Те, кто мне звонят, говорят: «Надеюсь, я не нарушаю твой привычный распорядок своим звонком». Они знают, как мне нравится мой распорядок.
Одну ошибку я делаю раз за разом – я задерживаю лифт. А еще, хотя я стараюсь выбрасывать ненужные вещи и упрощать себе жизнь, я раздаю их другим.
Когда смотришь фильм впервые, действие развивается быстро, а потом, когда его смотришь во второй раз, все идет еще быстрее. Если тебе хочется страдать, сходи на какой‑нибудь фильм, а потом пойди посмотреть его еще раз. Ты увидишь, что во второй раз твои страдания проходят быстрее.
Я могу вечером посмотреть триллер с убийством, а потом посмотреть его еще раз на следующий вечер и все равно не знать, кто это сделал, до самой последней минуты. Поэтому я знаю, что со мной что‑то действительно не так. Я имею в виду, если я могу сидеть и смотреть в очередной раз «Худого мужчину» (Thin Man), и на следующий вечер смотреть то же самое, и по‑прежнему не знать, кто же убийца, до самой последней минуты… И я буду так же недоумевать и вертеться на краешке стула, и ждать, пока все выяснится, и буду так же поражен, как вчера вечером. Если бы я посмотрел фильм пятнадцать раз, тогда, может быть, один раз из пятнадцати я бы все вспомнил, и у меня появилось бы смутное представление о том, кто это сделал. Думаю, время – это самый лучший сюжет: тревожное ожидание, вспомнишь ты или нет.
|
|
|
Электронные настенные и наручные часы действительно показывают мне, что у меня новое время на руках. И это несколько пугает. Кто‑то придумал новый способ показывать время, так что, наверное, мы недолго еще будем говорить «один час», потому что это «по часам», а часов больше не будет: у нас будет «время один» вместо «один час», и «время три тридцать», и «время четыре сорок пять».
Когда я был маленький и часто болел, это время, пока я болел, было как маленькие передышки.
Уход в себя. Игра в куклы.
Я никогда не вырезал своих кукол из альбомов для вырезания. Некоторые из тех, кто работал со мной, могут предположить, что за меня их вырезал кто‑нибудь другой, но на самом деле я их не вырезал, потому что не хотел портить красивые страницы. Я всегда оставлял моих кукол в альбомах.
О времени
Время от времени
Успей вовремя
Распиши свое время
В выходные
Во время
Мгновенно
В должное время
В промежутках времени
Время от времени
Продолжительность жизни
Подпорченный временем
Проводить время
Отмечать время
Покупать время
Правильно показывать время
Вовремя
Своевременно
Отдых
Тайм‑аут
Время присутствия
Временная карта
Промежуток времени
Временная зона
Время до
Время во время
Время после
Все время…
Когда я сегодня оглядываюсь вокруг, самый вопиющий анахронизм, который я вижу, – это беременность. Я просто не могу поверить, что люди все еще могут быть беременны.
Лучшее время для меня – это когда у меня нет таких проблем, от которых я не могу откупиться.
Смерть
Все о ней
А: Мне так печально об этом слышать. Я просто думал, что все идет как по волшебству, и это никогда не случится.
Я не верю в нее, потому что, когда она наступает, человека уже здесь нет. Я не могу ничего о ней сказать, потому что я к ней не готов.
Экономика
Ротшильдовская история. Круглосуточные аптеки. ‑ Как купить друзей. Настольная чековая книжка. ‑ Пенни, пенни, пенни. Пенни Джины Лоллобриджиды
А: Если ты Рокфеллер, Нью‑Йорк– и вправду твой город. Представляешь?
Я не разбираюсь ни в чем, кроме ЗЕЛЕНЫХ БАНКНОТ. Ни в оборотных акциях, ни в личных чеках, ни в туристических чеках.
А если в СУПЕРМАРКЕТЕ даешь кому‑нибудь стодолларовую бумажку, сразу зовут менеджера.
Деньги ПОДОЗРИТЕЛЬНЫ, потому что все думают, что у тебя их быть не должно, даже если они у тебя есть.
Теперь я ПАРАНОИДНО ПОДОЗРИТЕЛЕН, когда иду в «Д'Агостино», потому что у меня с собой всегда еще одна ХОЗЯЙСТВЕННАЯ СУМКА, и меня просят ее показать, но я не хочу. Даме не требуется показывать свою сумочку, вот и я не буду. Из принципа. А потом у меня начинается паранойя, что подумают, будто я ворую, и поэтому я высоко держу голову и ВЫГЛЯЖУ БОГАТЫМ.
Ведь я не ворую. Я направляюсь прямо к молочному прилавку со своими деньгами, и я так счастлив, потому что собираюсь пройтись вдоль всех прилавков и купить всякие вещички, которые положу на подоконник в своей спальне.
Богатые не носят деньги в кошельках и разных сумочках от Гуччи или Валентино. Они носят деньги в деловом конверте. В длинном деловом конверте. Десятки завернуты в бумажную полоску, так же и пятерки, и двадцатки. И купюры обычно новые. Их приносит специальный посыльный из банка или офиса мужа. Нужно только расписаться. И деньги остаются нетронутыми, пока не понадобится выдать двадцатку дочке.
* * *
Мне лично больше нравится держать деньги в беспорядке. Скомканными банкнотами. Для этого хорош бумажный пакет.
Однажды я обедал с принцессой, и у нее был маленький ШОТЛАНДСКИЙ КОШЕЛЕК в виде КЛЕТЧАТОЙ ШАПКИ с ПОМПОНОМ. Мы были на Женской Бирже на Мэдисон авеню. И она вынула хрустящие деньги из кошелька и сказала: «Видите? Я складываю их, как это делают Ротшильды. Так деньги дольше хранятся. Я всю жизнь так делала». Она складывала каждую банкноту отдельно, в длину, и потом снова в длину. Все новые купюры. Все в небольшую стопку.
По теории так они хранятся дольше. Это ротшильдовский способ складывать деньги – чтобы денег было не видно.
Такова Ротшильдовская история.
У меня был очень хороший французский кошелек, который я купил в Германии за сто пятьдесят долларов. Для крупных денежных купюр. Для иностранных купюр большого размера. А потом, в Нью‑Йорке, он порвался по шву, и я отнес его к сапожнику, и по ошибке он зашил часть, предназначенную для бумажных денег, так что теперь я могу использовать его только для мелочи.
Наличные. Я просто несчастлив, когда у меня их нет. А в ту же минуту, как они у меня появляются, мне необходимо их потратить. И я просто покупаю ДУРАЦКИЕ ВЕЩИ.
Чеки – не деньги.
Когда у меня в кармане появляется пятьдесят‑шестьдесят долларов, я иду в магазин «Брентано», покупаю «Жизнь Розы Кеннеди» и говорю: «Можно получить товарный чек?»
И чем больше у меня накапливается чеков, тем интереснее. Для меня они даже стали теперь походить на деньги.
И когда я захожу в магазинчик по соседству, где продаются лотерейные билеты, газеты и открытки, а захожу я туда, потому что поздно и все остальные магазины закрыты, то вхожу и выгляжу очень ШИКАРНЫМ. Потому что у меня есть деньги. Я покупаю «Харперс Базар» и прошу товарный чек.
Продавец газет ругается на меня, а потом выписывает чек на простой белой бумаге. Я не беру его:
«Список журналов, пожалуйста. И дату. И напишите название магазина сверху». Такой товарный чек становится еще больше похож на деньги. Почему я все это делаю? Потому что хочу, чтобы этот человек знал, что я ЧЕСТНЫЙ ГРАЖДАНИН, ХРАНЮ ТОВАРНЫЕ ЧЕКИ и ПЛАЧУ НАЛОГИ.
Потом я иду поесть, только потому что у меня есть деньги, а не потому что я голоден. У меня есть деньги, и я должен их потратить, прежде чем лягу спать. Так что, если час ночи, а я все еще не сплю, я еду на такси в ночную аптеку и покупаю все, чем мне полоскали мозги этим вечером по телевидению. Я куплю в аптеке среди ночи что угодно. Магазин остается открытым ради меня дольше, пока я не закончу покупки, потому что они знают: у меня есть деньги – вот это и есть престиж. Правильно? Следующий шаг – позволить мне заплатить позже. Я могу сказать, что не люблю получать счета с почтой, потому что это ВЫЗЫВАЕТ У МЕНЯ ДЕПРЕССИЮ. «Просто скажите, сколько я вам сейчас должен, – говорю я, – и я зайду на следующей неделе, когда у меня будет больше наличных, и заплачу вам. Дайте мне счет, а когда я принесу его назад, можете отметить на нем УПЛАЧЕНО».
После того, как ВЕРНЕШЬ ЧЕЛОВЕКУ ДОЛГ, больше никогда случайно его не встретишь. Но до этого он – ПОВСЮДУ.
Когда у меня куча денег, я даю просто смешные чаевые. Если плата за проезд доллар тридцать, я говорю: вот два доллара, сдачи не надо… Но если у меня нет денег, я прошу двадцать центов сдачи.
Однажды я дал шоферу такси сто долларов. В темноте мне показалось, что это был доллар. С меня причиталось шестьдесят центов (это было до последнего подорожания), и я сказал, что сдачи не надо. Когда я вспоминаю об этом случае, у меня портится настроение. Иногда я сажусь в такси без денег и еду куда‑нибудь, где я должен получить деньги. В банк или в офис, или взять деньги, которые оставили для меня у швейцара. Так вот, по дороге я проделываю с водителем вот какой номер. В такси есть такая пластиковая перегородка, которая заставляет тебя чувствовать себя преступником – как будто ты собираешься застрелить водителя или похитить. Так вот, надо подавить в себе это чувство, войти в доверие к парню и убедить его в том, что ты просто должен забрать конверт у швейцара. Поэтому я говорю: «Я оставлю у вас мой бумажный пакет». Но потом я записываю его лицензионный номер на случай, если он удерет, и бегу за своим конвертом. Иногда, если там чек на большую сумму, я забираю конверт и захожу в соседний магазин канцелярских принадлежностей, чтобы мне выдали наличные по чеку. Если они не могут этого сделать, мне приходится зайти в «Рикер». Там тоже никогда не могут выдать наличные. Потом – в магазин галстуков. Они всегда выдают наличные. Потом я возвращаюсь в такси и говорю водителю: «Отвезите меня обратно». Ну вот, эта поездка обходится мне в половину того, что я получил (вместе с чаевыми, которые я заранее обещал водителю). Потом мне приходится пойти и промотать остальные деньги в магазине здоровой пищи. Часть я трачу на розовую органическую зубную пасту, потому что она напоминает мне розовую зубную пасту Элизабет Ар‑ден. Мне хочется найти что‑нибудь, что на вкус было бы как старомодная «Ипана» в желтом тюбике.
Я пользуюсь такси только потому, что люблю разговаривать. Если не включают счетчик, на полпути я спрашиваю водителя: «А почему вы не включаете счетчик?» – «Ну, такая короткая поездка, я думал…» А я говорю: «Вы думали, вы думали! Если бы вы меня спросили: „Могу я подсчитать плату сам?", я бы сказал – конечно, заплатил вам и еще дал чаевые. А теперь мы уже здесь, и на счетчике ничего нет, так что по справедливости я вам ничего не должен». И на это им приходится ответить: «Точно…» Тогда я раскошеливаюсь на четверть доллара. Говорю: «Вот видите? Лучше заранее спросить. С системой не поспоришь».
Пока еще нельзя рассказать в программе новостей, как победить систему, а ведь именно об этом и хотят все знать.
Здорово покупать друзей. Я не думаю, что нехорошо иметь деньги и привлекать этим людей. Посмотрите, кто на это клюет: ВСЕ!
Я знаю одного очень богатого человека, который весь день одержим параноидным страхом, что люди находятся рядом с ним только из‑за его денег. Но он же всегда первый тебе рассказывает, что только что слетал на своем личном самолете в Вашингтон, штат Колумбия, а в Лос‑Анджелес полетел коммерческим авиарейсом.
Если ты выглядишь как оборванец, но у тебя есть пятнадцать долларов в кармане, ты все равно можешь дать понять людям, что у тебя есть деньги. Надо только зайти в винный магазин и купить бутылку шампанского. Так можно произвести впечатление на всех присутствующих, и если повезет, и вы больше никогда не встретитесь, они всегда будут думать, что у тебя есть деньги. Мне же никогда не удается иметь деньги и делать вид, что я бедный. Я могу только быть бедным и делать вид, что я богатый.
Я знаю одну женщину, которая каждый день звонит кому‑нибудь и говорит: «Я заплачу тебе сто долларов, если ты меня трахнешь». Превосходно. Она находит очень красивых молодых людей из хороших семей и все такое, но им, быть может, не хватает нескольких лишних долларов, чтобы купить новые колеса для «мерседеса». У этой женщины нет брильянтов, ее вещи стоят не очень дорого, и все равно ее нос, ее уши и ее мозг так и кричат «деньги». И скулы тоже. Если придет посыльный из закусочной, можете спросить его: «Посмотри на нее. Богатая она или бедная?» И он будет точно знать. Потому что лицо – это «деньги». Она может идти по улице и курить сигарету, и может остановить такси таким изысканным движением, которое меняет все. Ненавижу воскресенья: все закрыто, кроме цветочных и книжных магазинов.
Деньги это деньги. Не имеет значения, много я работал или нет, чтобы получить их. Трачу я их одинаково.
Мне нравятся деньги на стенах. Например, вы собираетесь купить картину за 200 000 долларов. Я думаю, вам следует взять эти деньги, перевязать их в пачки и повесить на стену. Тогда, если кто‑нибудь придет к вам в гости, первое, что он увидит, – деньги на стене.
Не думаю, что деньги должны быть у всех. Они не должны быть для всех– а то будет неизвестно, кто имеет значение. Как скучно. О ком тогда вы будете сплетничать? Кого будете включать в списки? Уже не будет этого приятного чувства, когда кто‑то спрашивает: «Можно занять двадцать пять долларов?»
Рождество – это когда надо пойти в банк и взять хрустящие банкноты, чтобы разложить их по конвертам из канцелярского магазина для чаевых. После того как даешь чаевые портье, он, как на зло, берет отпуск по болезни или уходит с работы, а на нового портье надо опять производить впечатление.
Обожаю покупать лучшие места в ложе на шоу на Бродвее, уходить после первого акта и досматривать конец другого шоу в соседнем театре, тоже на лучшем месте. И у меня остается два надорванных билетика. Это моя работа, потому что я «делаю репортажи».
Меня никогда не интересовали простые чековые книжки – мне нужна была только настольная модель, потому что она выглядела очень престижно, как мне казалось.
Я ЧУВСТВУЮ СЕБЯ ОЧЕНЬ БОГАТЫМ, КОГДА ЛЕЖУ В ВАННЕ С ПОДУШКОЙ ПОД ГОЛОВОЙ, с подушкой, которую я получил за $3,95 с доставкой на дом и в упаковке. Возможно, это иллюзия. Иллюзия величия. Но когда ты каждый месяц оплачиваешь счета за телефон, как это делаю я, ты точно знаешь, что у тебя есть деньги.
Весело покупать много вещей по дешевке. Купить большую сумку в магазине «Лэмстон», заплатить за нее тридцать центов, а потом наполнить ее. Промотаешь шестьдесят долларов в «Лэмстоне», приедешь домой, разложишь все на постели, возьмешь «Комет» и смоешь цены, где написано, например, «$ 1.69». И потом, как только ты отложишь все это в сторону, хочется опять пойти за покупками. И ты идешь в «Виллидж». Задираешь нос перед цветочной лавкой, чтобы продавцы подумали, что ты собираешься в дорогой цветочный магазин на другой стороне улицы. А потом тебе приходит мысль поразить цветочника, ты входишь в магазин и говоришь: «Я это беру». Ты приносишь все это домой, и твоя комната наполняется цветами. Тогда ты чувствуешь себя таким богатым, что оставляешь дверь капельку приоткрытой, чтобы соседи по площадке могли увидеть, что ты богат. Но, однако, не настолько широко, чтобы бояться быть ограбленным. Когда у меня однажды оказалось много наличных, я помчался за моим первым цветным телевизором. Мой черно‑белый «крошка» выводил меня из себя. Я подумал, что может, если я увижу рекламу в цвете, она будет выглядеть как новенькая и опять появятся вещи, которые я захочу купить.
«Корвет». За наличные. Я даже захотел купить пульт управления, но он продавался в другом отделе. Я уже забирал телевизор с собой, но меня охватил параноидный страх. На коробке было написано «Сони» и «Корвет», а я хотел, чтобы там было написано «Лэмстон», потому что мне нужно было донести ее до лифта, до холла, до моей квартиры, а при такой упаковке, да еще если придется выбрасывать белый пенопласт по форме телевизора… Я подумал: «Телевизор пробудет у меня недолго».
Разве я не имею права удерживать стоимость спиртного, если мне приходится выпивать, чтобы разговаривать, а разговоры – мой бизнес?
У меня есть Мечта о Деньгах: я иду по улице и слышу, как кто‑то говорит – шепотом – «Вон идет самый богатый человек в мире».
Я не смотрю на даты на мелких монетках. Монета может быть выпущена в 1910 году, я не стану ее хранить. Я истрачу ее вместе с десятицентовиком на шоколадку «Кларк».
* * *
Ненавижу ПЕННИ. Лучше бы их совсем не выпускали. Я бы никогда не откладывал их. У меня нет времени. Я люблю говорить в магазинах: «О, сдачи не надо, оставьте пенни себе. От них мой французский бумажник становится слишком тяжелым».
МЕЛОЧЬ может стать бременем, но она также может оказаться очень кстати, если у тебя нет денег. Ты разыскиваешь ее, ищешь ПОД КРОВАТЬЮ, выворачиваешь все КАРМАНЫ ПИДЖАКА, приговаривая: «Может, я оставил двадцать пять центов здесь или здесь…» Иногда это может повлиять на то, купишь ты ПАЧКУ СИГАРЕТ или нет, – всего‑навсего, раскопаешь ли ты шестьдесят девять центов или семьдесят. Ты ИЩЕШЬ, ИЩЕШЬ и ИЩЕШЬ этот ПОСЛЕДНИЙ ПЕННИ. Тебе НРАВИТСЯ ПЕННИ только тогда, когда тебе нужен ЕЩЕ ОДИН ПЕННИ. А потом, бывает, в магазине тебя спрашивают: «У вас есть пенни?», и тебе приходится ПОПРОШАЙНИЧАТЬ. Или у тебя все‑таки есть пенни, но просто не хочется искать… На днях я спросил одного таксиста, что для него означают Деньги. «Хорошо проведенное время, – сказал он. – Я иду куда‑нибудь с женой. Мне нравится моя жена, мне нравится с ней выходить, так что когда у меня есть деньги, я иду с ней куда‑нибудь». Я с ним согласился.
Потом я спросил этого таксиста, что он чувствует, когда люди дают ему пенни. «Пенни? Мне никогда не дают пенни… Нет, погодите. Я ошибся. Я получил пять пенни на днях от Джины Лоллобриджиды».
Я попросил его рассказать об этом.
«Здесь нечего рассказывать, она очень приятная женщина, ей нравится Нью‑Йорк, не нравится Голливуд, она много путешествует, я думаю, она уже уехала, и сейчас она пишет книгу».
ДЖИНА ЛОЛЛОБРИДЖИДА.
Если бы сделали так, чтобы все цены были круглыми, пенни можно было бы использовать как балласт на дне цветочных горшков.
Деньги для меня – МОМЕНТ. Деньги – мое НАСТРОЕНИЕ.
Для некоторых деньги означают купить сегодня то, что, по их мнению, будет иметь ценность завтра. КУПИТЕ ЭТО ПОДЕШЕВЛЕ, говорят они. Но у меня нет ничего, что было бы куплено раньше 1955 года. Клянусь. Ничего. Может, карандаш, который я взял на время у кого‑нибудь, куплен в 1947 году. Этого не узнаешь.
Американские деньги действительно очень красиво сделаны. Мне они нравятся больше, чем любые другие. Я как‑то бросил несколько купюр в Ист‑Ривер с парома, идущего на Стейтен‑
Айленд, просто чтобы посмотреть, как они поплывут.
Кого мы все ищем – так это человека, который сам не живет в квартире, а только платит за нее.
Если я думаю, что то, что я покупаю, стоит больше, чем я плачу, и если мне нравятся люди, у которых я это покупаю, я обязательно говорю им, что они просят с меня недостаточно.
Я неловко себя чувствую, пока не скажу им. Если я покупаю очень‑очень сытный сандвич, и если человек, у которого я его купил, не знает, какой этот сандвич замечательный, я обязательно говорю ему.
Мне не кажется, что я могу заразиться микробами, когда беру деньги. У денег есть определенный иммунитет. Когда я держу деньги, я чувствую, что на долларовой бумажке не больше микробов, чем у меня на руках. Когда я провожу рукой по деньгам, они становятся для меня совершенно чистыми. Я не знаю, где они были раньше, кто их трогал и чем, но все это стирается в ту минуту, когда я до них дотрагиваюсь.
|
|
|
