 |
Единственное, что вампирам не дается
|
|
|
|
Аллегра была блестящей ученицей, но латынь стала для нее камнем преткновения. Ей трудно было провести границу между искаженным толкованием, которое было в ходу у Красной крови, и истинным священным наречием, и она постоянно путалась. В латыни имелись склонения и три рода, а для Аллегры это просто не имело смысла. Она никак не могла отделить подлинный язык бессмертных от его человеческой, бытовой версии.
Девушка посмотрела на сердитую красную двойку, нарисованную над тестом. Вот черт. Если не удастся улучшить оценки, Корделия переведет ее из Эндикотта обратно в Дачезне. Она вернется к тому, с чего и начинала, – к положению заложницы грандиозных чаяний матери касательно ее будущего и ее предстоящего вклада в благополучие их расы. Нет, серьезно: иногда Корделия разглагольствовала в точности как какой‑нибудь демагог времен Второй мировой. Не то чтобы Аллегра была тогда в цикле – но она читала отчеты Хранилища.
– Фу, гадость какая, – заметил Бендикс, украдкой заглянув в ее листок с тестом.
– А у тебя что? – поинтересовалась девушка, приподняв бровь.
Юноша с самодовольной улыбкой помахал перед ней пятеркой с плюсом.
Тьфу ты! Как ему удается быть таким раздражающе совершенным? Больше, чем слово «совершенство», Аллегра презирала лишь тех, кто его воплощал. Она просто ненавидела, когда совершенной называли ее, потому что говорящие так не способны были посмотреть глубже ее внешности, ее роскошных белокурых волос, загорелой кожи и стройной фигуры. Она никогда не могла понять, почему другие так носятся с подобными незначительными вещами. Она считала, что каждый красив по‑своему – и не только в том несколько нелепом смысле, что у каждого красивая душа. Нет. Аллегра действительно верила, что большинство встреченных ею людей красивы. Ну кого волнуют лишних несколько фунтов, или нос крючком, или причудливая бородавка? Она любила смотреть на людей. Она считала их великолепными.
|
|
|
Если уж на то пошло, она, получается, в этом отношении не лучше Бендикса. Она совершенна на вид, и мало того – она нравится всем. Иногда Аллегра уставала быть собой.
– Если хочешь, могу помочь тебе с латынью, – предложил Бендикс, когда они собрали вещи и двинулись к выходу из класса.
– Ты готов со мной позаниматься?
Вот это новость! Красная кровь предлагает научить бессмертного вампира кое‑чему новенькому. Чарли поднял бы его на смех. Аллегра покачала головой.
– Думаю, я справлюсь, спасибо. Надо просто зазубрить существительные.
– Ну, как знаешь. Только, если еще не знаешь об этом, имей в виду: из‑за плохих оценок тебя могут отозвать из хоккейной команды и не пустить на чемпионат лиги, – произнес Бендикс, открывая ей дверь.
Да, убедительный довод.
Следующие несколько недель Аллегра с Бендиксом каждый вечер встречались в главной библиотеке и занимались латынью. Началось это с их искреннего обоюдного желания подтянуть Аллегру по латыни, но постепенно переросло в долгие и далеко идущие дискуссии обо всем на свете: о качестве еды, подаваемой в столовой колледжа (отвратительная), о палестинском кризисе, о том, считать ли «Абракадабру» оркестра Стива Миллера лучшей или худшей песней всех времен и народов (Бендикс голосовал за лучшую, Аллегра – за худшую).
Однажды вечером Бендикс, склонившись над учебником латыни, вздохнул. Белокурая челка упала ему на глаза, и Аллегра с трудом удержалась, чтобы не протянуть руку и не убрать волосы у него со лба.
– Твои старики собираются приехать на родительский день на следующей неделе? – спросил Бендикс. – Ты же из Нью‑Йорка?
|
|
|
Аллегра кивнула и тут же покачала головой.
– Мать, конечно, приедет. Она никогда не пропускает этот день. А папа… в отъезде. – Это показалось ей самым простым способом объяснить отсутствие Лоуренса. – А твои?
– Не‑а. У мамы заседание совета директоров, так что ей придется остаться в Сан‑Франциско. А папу нельзя беспокоить. Он не хочет, чтобы его творчеству мешали.
– Он у тебя художник?
– Он делает отливки скульптур. Пока что он не продал ни одной – возможно, потому, что выглядят они как полный отстой. Только не говори ему об этом.
– Такое впечатление, что ты не очень‑то их любишь, – с сочувствием сказала Аллегра.
Сама она очень любила и Лоуренса, и Корделию. Только вот Лоуренса она не видела уже много лет, а Корделия превратилась в назойливую и нервную пожилую даму.
– Да понимаешь… Я по‑своему люблю родителей, только у них никогда не было времени на меня. Ох, неужто я это сказал? Ненавижу, когда меня вдруг тянет жалеть себя.
Аллегра улыбнулась и открыла свой учебник латыни.
– Если хочешь, я поделюсь с тобой Корделией. Она обожает общаться с моими друзьями. Но вот о Чарли этого сказать нельзя.
– Кстати, чего твой брат так взъелся на меня? Я ему никогда ничего плохого не делал, – озабоченно поинтересовался Бендикс.
– Ну… он… давай не будем, – сказала Аллегра и кашлянула. – Давай вернемся к латыни?
– Так вы встречаетесь, что ли? – поинтересовалась Бирди тем вечером, когда Аллегра вернулась в их комнату в общежитии уже за полночь.
– Встречаемся? Кто – мы? Ты о чем вообще? – переспросила Аллегра, слегка покраснев, и убрала книги.
До склонений они так и не дошли. Вместо этого весь вечер проговорили о том, где лучше расти, в Сан‑Франциско или в Нью‑Йорке. Аллегра, прожившая всю жизнь на Манхэттене, доказывала, что ее город круче по всем параметрам – культурные учреждения, музеи, рестораны, – а Бендикс защищал город над заливом, восхваляя его туманы, красоту и либерализм. Ни одному не удалось переубедить другого.
– Это ты про нас с Беном? – уточнила Аллегра у Бирди. – Ты думаешь, у нас роман?
– О, он уже Бен! Скоро ты будешь звать его Бенни, – поддела Аллегру подруга, сворачивая сигарету с травкой.
Это был последний писк моды. Аллегра ничего против этой моды не имела, не считая того, что в комнате потом воняло и Бирди повадилась слишком сильно брызгать освежителем воздуха, чтобы замаскировать запах травки на время проверок. В результате у них в комнате всегда пахло, словно в туалете.
|
|
|
Аллегра состроила мину.
– Да вот еще. Мы с ним друзья.
Соседка по комнате выпустила здоровенное кольцо дыма.
– Слушай, это же в глаза бросается, как вы друг на друга реагируете.
– Чего? Ты издеваешься?
– Кроме того, вы вместе смотритесь просто совершенством, – с ухмылкой добавила Бирди. Она не раз слыхала протесты Аллегры против этого слова.
– Боже милостивый! – Аллегра содрогнулась.
Она никогда не смотрела на Бена с этой стороны. Ей нравилось, что у нее теперь есть с кем поговорить, и нравилось его общество. Кроме того, они никогда не смогут быть вместе. Она никогда не сможет испытывать к нему подобные чувства. Бирди была Красной кровью и не ведала, о чем говорит.
– Что, правда? Ну, бывают на свете вещи и похуже, чем встречаться с Бендиксом. Его семейство только что продало свою компанию миллиарда за два долларов. Читала сегодняшние газеты? – поинтересовалась Бирди, бросая Аллегре «Уолл‑стрит джорнал».
Аллегра прочла сообщение на первой полосе, в котором излагались детали приобретения Объединенной корпорацией семейной компании Бендикса, и поразилась скромности Бена. У его матери была «деловая встреча», из‑за которой она не могла приехать на родительский день. Деловая встреча! Скорее уж собрание главных держателей акций.
– Они настоящие богачи. Неудивительно, что он носит фамилию матери. Денег у них – куры не клюют.
– Бирди, что за прагматизм? – упрекнула подругу Аллегра.
Даже в Эндикотте считалось дурным тоном чересчур интересоваться чьим‑то происхождением. Но после прочтения статьи Аллегра почувствовала, что Бен ей нравится еще больше. Не потому, что она вдруг узнала о его богатстве – ее никогда особо не интересовали деньги, хотя и совсем без них она тоже не жила, – но потому, что, невзирая на стоящее за ним неимоверное состояние, он был скромным и нос не задирал.
После сегодняшнего разговора у нее сложилось впечатление, что Бендикс Чейз был бы не против иметь чуть меньше вещей, из‑за которых так переживают люди, если бы в этом случае приобрел больше того, что реально важно.
ГЛАВА 4
|
|
|
