Взаимоотношения поэта и окружающего мира

Клункер описывает стимул литераторов времени противопоставления искусства и жизни так: “С одной стороны это было разрушение изобразительных сил в искусстве, с другой- убывание смысла человеческого существования” [Kluncker, 1985, S. 18]. Именно в этом пустом пространстве находился Стефан Георге в самом начале своего развития, получая опыт разрушающейся системы ценностей.

Что особенно касается Стефана Георге, это то, что Ральф Вутенов написал в своей статье от 1900 г., посвященной европейскому эстетизму и,в частности, поэту как его центральному субъекту: “Поэт как будто депоэтизируется (wird entpoesiert) (прим. определение Вутенова) и одновременно становится лишенным своей субъектности (subjektlos). Во всем он находится в настоящем, всему и всем одинаково близок, не принимая в этом никакого участия.” [ Rasch, 1986, S. 56].

Здесь находит выражение основной тезис Р.Вутенова: “Депоэтизация означает, что поэт больше не является гением, несущим эмоции и выставляющим их наружу, воплощая во внешнюю форму стиха. Он не пишет больше стихотворений, основой для которых являются переживания и ощущения.Причина этого лежит в больше не дифференцируемой близости к вещам, в отсутствии какой-либо единой поэтической нормы. При этом уже почти невозможно ответить на вопрос о красоте вещей, так как ‘слишком просвещенное усердие’ накапливает все больше и больше знаний о сущности самих вещей и отодвигает их и связанные с ними вопросы на второй план, поскольку они подвергаются разложению на мелкие частицы и уже не может идти речи о их красоте - жизнь познается не с точки зрения чувственного восприятия, а с точки зрения мыслительного познания. Таким образом для поэта становится невозможным дать оценку его собственным впечатлениям и,следовательно, своей сфере деятельности, которая представляется соответственно как упорядоченное отображение чувственного мира (мира чувств)- именно поэтому поэт становится лишенным своей субъективности.” По мнению Вутенова, такое видиние развития мира, где настоящее искусство развенчивается и лишается своей святой божественности, говорит о потере прежнего мира искусства без сожаления [ Rasch, 1986, S. 74].

В прежнем понимании положительные темы больше не могут стать предметом лирики, автор которой понял, что мир, о котором говорилось на бесчисленных страницах его стихов, полный любви, боли, различных живых и прекрасных впечатлений, и даже критики, больше не существует. Такие произведения должны производить жалкое и смешное впечатление на читателя, ввиду потерянной обществом основы жизни.

Поэтому язык всей лирики Георге, и остальных символистов, производит впечатление чего-то искусственного, когда высокопарные слова верно передают отсутствие значимости (Bedeutungslosigkeit) содержания. О “Гимнах” Георге можно с этой точки зрения сказать, что для них характерна особая смесь торжественности звучания и легкости в выборе тем.

Хотелось бы немного сказать и о некоторой эксклюзивности творчества Георге. Поэзия раннего творчества Георге презирает участие масс в искусстве, что находит свое выражение в стихотворениях, которые были доступными лишь немногим. Это мало повлияло на социальную эффективность лирики. По сравнению с импрессионизмом, в лирике символизма больше подчеркивается эксклюзивное и артистическое, чем гениальное и претенциозное. Поэтому описанные впечатления были вследствие этого не зеркальным отражением, а неким “неоимпрессионистическим произведением”, искусственность которого сознательно поддерживалась автором.

Георге, впрочем как и остальные поэты-символисты, игнорирует “убивающее искусство применивание действительности”, при этом лирика становится чистой формальностью, содержание и смысл которой скрыты и становятся понятны только узкому кругу “посвященных” вплоть до всякого лишения смысла (Bedeutungslosigkeit). Благодаря этой тенденции стилизации тематическая направленность стихов часто приводилась к полной потере смысла или разгадывалась так, что охватить её можно было лишь в качестве метафорического субстрата.

Во втором номере “Листов для искусства” Георге однозначно высказывает, что в основе каждого произведения лежит некое глубокое мнение, которое расшифровывается посредством символов: “Символистическое видение и восприятие окружающего является естественным следствием духовной зрелости и глубины.”[ Klein, 1967, S. 88].

Здесь прописана мысль, что только посвященные и высокообразованные люди могут действительно понять лирику Георге и его последователей и единомышленников, подчеркивая, что эти стихотворения были именно написаны для этого круга образованных ценителей искусства.

Причина для этой дистанцированности, социальной безотносительности, отхода от общественности, частично находит свое объяснение в том, что союз лириков хотел, чтобы его воспринимали как некое культурно-великолепное достояние, которым украшали себя дворянство и крупная буржуазия. То, что они выступали как меценаты и поддерживали деятелей искусства, особым образом грело их сердца благодаря особенностям деятельности их подопечных и созданными ими произведениям. Если они и не принимали непосредственного влияния, то обеспечивали возможность уединенной, декадентской жизни.

Глава III: Интерпретация цикла стихотворений “Альгабаль”

Разговорное понятие “интерпретация” используется для обозначения презентации языкового, театрального или музыкального произведения. В терминологии культурологии понятие указывает на определенный процесс: методически отраженное истолкование или интерпретация языкового текста, но также интерпретация и других смыслоносящих структур- жестов, действий, картин, звуковых явлений, принимая во внимание исторические предпосылки и социальные структуры. Соответственно в структуре интерпретации можно выделить три плана: план содержания, план высказывания и план значения, которые подвергаются анализу. При этом интерпретация является рационально обоснованным и контролируемым процессом пояснения содержания и несущих его знаковых структур. В процессе интерпретации язык используется как средство истолкования и конечным результатом является определенный сорт текста, который в литературоведении (в варьирующемся объеме от короткой статьи до длинной монографии) известен как интерпретация.

Одним из самых известных методов интерпретации текстов является герменевтика. - это отражение, систематизация и теория определенной концепции толкования текста и интерпретации. При этом не существует специальных методов и определенного комплекса формул и правил интерпретации. Чем радикальнее рассматривалось понимание текста в качестве исторического феномена, тем шире становился круг проблем герменевтического подхода.

Герменевтика занимается вопросами “правильного”, т.е. адекватного, связного, компетентного, рационального трактования письменных текстов. При этом в большинстве случаев речь идет о толковании поэтических текстов. Греческое слово hermeneuein означает “высказывать, толковать, истолковывать, делать доступным к пониманию. Первый раз понятие появляется у Платона, где поэт и есть hermenes, - так называемый переводчик богов.

Свой цикл стихотворений “Альгабаль” Стефан Георге посвятил памяти Людвига II. В посвящении перед текстом автор объясняет это сходством центрального персонажа цикла с умершим баварским королем. Он также подчеркивает тот факт, что из-за своего нетрадиционного образа жизни Людвига II никогда не понимали и не принимали всерьез. Это делает его ближе к Альгабалю, герою цикла. Произведение возникло после разрыва между Георге и Хофмансталем, которого поэт очень уважал. На основании этого напрашивается вывод, что Георге тосковал по человеку, который смог бы его понять. Здесь, по нашему мнению, он находит понимание и схожесть образа жизни в личности Людвига II, из персоны которого вытекает образ Альгабаля и его царства, - вымышленного идеального мира, куда Георге хочет скрыться от действительности. Тесная связь поэта с литературной фигурой, по-нашему, несомненна, поскольку следующие после цикла стихотворения поэта появились через достаточно большой срок, это может означать, что автор вложил в произведение все свои силы.

Центральной фигурой цикла является император-священник Альгабаль. Поэтому внимание в интерпретации направлено в первую очередь на него. Прообразом героя послужил Хелиогабалус - римский император, который являлся одновременно священником бога солнца Элагабаля. Этот факт интересен тем, что главный герой цикла является необычной, “божественной” личностью, которая противопоставляется в цикле окружению и простому народу, которые не понимают и не принимают жизнь и взгляды своего императора. Здесь находит свое отражение основная мысль Георге о божественности искусства, схожести его с религией. При этом сам поэт не только возвел искусство, а именно поэзию, в ранг религии, но и всю свою жизнь следовал ей.

Тематика этого поэтического цикла интересна и актуальна для читателя, поскольку речь в нем идет в первую очередь о Альгабале - молодом государе и священнике, который не состоит в согласии со своим окружением, народ не понимает и не принимает своего господина. Тема непонимания между неординарной личностью и окружением, между человеком, не похожим на других, и обществом поднималась во многих произведениях мировой литературы, и в первую очередь нужно упомянуть её важность для людей искусства, коим и являлся Стефан Георге.

Поэтическая форма цикла “Альгабаль “ характерна для творчества Георге, поскольку в своем творчестве он отдавал предпочтение именно циклам стихотворений, поэтому целесообразно рассматривать “Альгабаль” как единое целое произведение. Отдельные стихотворения как моментальное выражение настроения больше не удовлетворяли требованиям поэта-символиста и поэтому начали появляться целые стихотворные циклы, которые характеризуются сложностью и комплексностью текста, где перед читателем возникает совершенно другой особый, вымышленный мир, полностью уводящий от реальности. Цикл “Альгабаль” создает в голове читателя картину идеального, вымышленного мира, где “божественная” личность не находит понимания у простого народа по причине своей необычности, народ и правитель противопоставляются друг другу.

Связь между частями внутри цикла определена, по нашему мнению, тематическими соответствиями и лейтмотивом, который проходит сквозь все произведение.

На основе прочитанного нами был сделан вывод, что противопоставление между Альгабалем и народом выражается в цикле мотив “пищи”. Так сам Альгабаль питается “хлебом небесным”, в то время как народ ест обычный “хлеб из зерна”. Здесь идет противопоставление двух значений одного символа - хлеба. Хлеб в более общем, духовно возвышенном смысле противопоставляется обычному, “материальному” хлебу, потому что одним им человек жить не может. Согласно старомессопотамскому мифу небесный бог Ан(у) владеет “хлебом и водой жизни”, поэтому только умерший или святой, входя в царство смерти может попробовать эти хлеб и воду. Хлеб стал символом превращения и перехода в другую, “лучшую” жизнь. Таким образом противопоставление духовного и материального хлеба ещё раз подчеркивает божественность и духовность личности Альгабаля, и частично объясняет непонимание между ним и народом.

Он истощает себя священными обязанностями, но у него нет покоя, поскольку от спасительного сна его будит “флейтист с Нила”. Флейта - это магический символ, поскольку её звуки влекут в другой мир или наоборот зовут из него обратно. Здесь герой лишен желанного спокойствия и возвращается благодаря этим звукам в мир, который ему ненавистен и где его не понимают (таким образом, подчеркивается основной мотив произведения - непонимание между властителем и народом, между “массой” и личностью).

Алгабаль тем не менее завидует народу, несмотря на то, что страдает от их жестокости, по достаточно простым причинам: народ сыт простым (ржаным) хлебом, у него есть развлечения от рутины (фехтовальные состязания / Fechterspiele) и он может быть довольным, удовлетворенным своим бытием. Два стихотворения, которые следуют друг за другом в цикле, “На шелковом ложе” (“Auf dem seidenen lager”) и “Так говорил я лишь в мои самые тяжелые дни” (“So sprach ich nur in meinen schwersten Tagen”), описывают связь мотива отношений народа и государя, где, несмотря на то, что правитель обладает властью над народом, он несчастлив и неудовлетворен своим бытием и завидует простым людям, которые в малом обретают счастье.

Похоже в цикле отражен мотив “соревнования” в стихотворениях “годы и мнимая вина” (“Jahren und vermeinte schulden”) [ “Algabal”, S. 80] и следующим. Альгабаль “конкурирует” с гермами (столбами, украшенными чьим-либо бюстом, а изначально бюстом бога Гермеса, откуда и пошло название), произведениями искусства. Он считает себя равноценным им, поскольку сам является “произведением искусства” и живет в искусно созданном мире.

В следующем стихотворении [ “Algabal”, S. 81] в поисках земного счастья Альгабаль сочетается браком с весталкой, так как она выигрывает по сравнению с другими жрицами. Она “прекраснейшая из чреды сестер...” (“die schoenste aus der scgwestern zug”). Как жрица она стоит с Альгабалем на одной ступени, но обладая естественной, а не искусственно созданной красотой, сочетая в себе естественность и человечность, она не может конкурировать с Альгабалем. И Альгабаль отталкивает её, потому что знает, что ему не суждено быть с ней счастливым (“mit ihr kein glueck [...] werde”), поскольку считает весталку не равной себе. Здесь главный герой пытается обрести простое человеческое счастье, но терзаемый сомнениями и мыслями о собственном величии, отвергает возможность чувств между неравными, и, первый делая шаг к разрыву, обрекает себя сознательно на одиночество и непонимание.

Целостность цикла имеет особое значение, и, несмотря на то, что в нем не существует так называемой нити повествования, целостность передается читателю посредством совокупности картин и впечатлений. Посредством символичности и красочности языка автор обнаруживает скрытый духовный и смысловой слой цикла, который и создает у читателя впечатление таинственности, красоты и магической притягательности произведения. Несмотря на кажущуюся историчность повествования, такое впечатление создается благодаря возникающей атмосфере произведения, центральным фигурам повествования.

Передача впечатлений лежит прежде всего на языковом уровне. Содержание отражается в очень экономном оформлении синтаксиса. В стихотворении “Кубок на полу” (“Becher am boden”) [ “Algabal”, S. 69] (Приложение № 3) состояние опьянения передается посредством перечисления картин, тогда как сказуемые отсутствуют. Это создает у читателя собственное чувство опьянения, поскольку человек в таком состоянии обычно теряет логику происходящего и окружающий мир предстает перед ним в виде отдельных отрывков, картин, которые сменяют друг друга в хаотичной последовательности. Так автору удалось с помощью одного языка и синтаксиса передать реальные ощущения и вызвать у читателя восприятие и понимание состояния центрального персонажа. Незаконченное вопросительное предложение: “ob denn der wolken-deuter mich beluege \ und ich durch opfer und durch adlerfluege?” [ “Algabal”, S. 84] способствует созданию у читателя представления о сомнениях Альгабаля, о страхе, который мешает ему закончить предложение, назвать вслух “мнимую вину”(“vermeinte[n] schulden”) [ “Algabal”, S. 80], он предпочитает молча размышлять об этом.

Отдельные элементы цикла соотнесены друг с другом достаточно вариативно. Это подтверждает, что целостность произведения создается лишь варьирующимися впечатлениями, которые сосредоточены вокруг единого “центра” - Альгабаля. Принцип варьирования применим в данном случае не только в упомянутым выше мотивам и отдельным стихотворениям цикла, но и к его членению на следующие части: “Нижнее царство” (“Unterreich”), “Дни” (“Tagen”), “Воспоминания” (“Andenken”) и изолированное заключительное стихотворение “Взгляд с птичьего полета” (“Vogelschau”). Таким образом для читателя создается четыре плоскости рассмотрения, возможность мысленно представить себе вариации взгляда на искусственный мир Альгабаля.

В части “Нижнее царство” читатель знакомится с государством, в этой части оно достаточно подробно описывается. “Дни” представляют ситуации из жизни правителя, которые он в большинстве своем комментирует через лирическое Я. О жизни (поскольку он умирает в конце, не поддавшись соблазну “еще остаться в живых” (“noch im leben zu verbleiben”) и о нижнем царстве он резюмирует в “Воспоминаниях”, где в первую очередь рассказывается о ситуациях, которые не были упомянуты в “Днях”, хотя некоторые аспекты соотносятся друг с другом благодаря лейтмотиву.

Особую роль играют в цикле цвета. Их символическое значение становится ясным из связи с текстом и повторений. В стихотворении “Зал желтой пижмы и солнца” (“saal des gelben gleisses und der sonne”) [ “Algabal”, S. 61] в части “Нижнее царство” находится символ власти Альгабаля - “жгуче яркая корона мира” (“die stechend grelle weltenkrone”) [ “Algabal”, S. 61], корона солнца. Солнце для Альгабаля это еще и религиозный символ, поскольку он является священником бога солнца. В части “Дни” “желтые мертвые” (“gelbe[n] tote[n]” Rosen) [ “Algabal”, S. 69] розы посылаются как приносящие смерть поцелуи манов[1] от Альгабаля. Два связанных аллитерацией глагола “liebkosen” и “laben” характеризуют не-желтые розы. Желтые розы следовательно убивают всех присутствующих гостей. Желтый цвет и мотив солнца символизируют в цикле власть и авторитет Альгабаля.

Цикл состоит несомненно из связанных соображений, которые предстают в произведении в повторяющихся мотивах. Эти мотивы формально скрепляют воедино не только отдельные стихотворения цикла, но и содержат в себе определенные высказывания. Дальше нам хотелось бы привести исследование значения мотивов власти и смерти в их значении для “искусственного мира”, который автор пытался создать и о котором пытался рассказать читателю в произведении. Исследуемые мотивы выступают в различных ролях и связях между собой.

Сначала власть Альгабаля кажется происходит из чистой жестокости. и объясняется возможно завистью, когда он хочет, чтобы “в народе умирали и стонали” (“will dass man im volke stirbt und stoehnt”) [ “Algabal”, S. 71] и бить “их прутами до смерти” (“sie mit ruten bis aufs blut”) [ ebd.], потому что они могли высмеивать его. Об этом говорится так: “и каждый смеявшийся будь на крест прибитым” (“und jeder lacher sei ans kreuz geschlagen”) [ebd.]. Все, что является состязаниями по фехтованию для народа, для Альгабаля жестокость, так как он не совсем уж от них отличается. При более точном рассмотрении смерть изображается не как смерть сама по себе, но эстетизируется автором, отражая таинственность и мистику произведения.

В стихотворении “Зал желтой пижмы и солнца” [ “Algabal”, S. 61] особенное внимание уделяется описанию великолепия, окружающего Альгабаля, которое было получено силой. Это подтверждают строки “трон из яркого желтого шелка [...] часто кровью был обагрен” (“thron aus grellen gelben seidenstoff [...] oft von blute troff”) [ “Algabal”, S. 61]. Яркий желтый трон соответствует “короне мира” (“weltenkrone”) Альгабаля, как символу власти над миром, несмотря на то, что достался он ему силой.

Мотивы жестокости и власти сплетаются воедино в описании смерти брата Альгабаля, когда его мать настраивает брата против него. Она хочет, чтобы Альгабаль был выведен из борьбы за трон. Сцена смерти полна здесь высочайшей эстетики, когда на “мраморной лестнице / покоится посредине труп без головы” (“marmortreppe \ einleichnam ohne haupt inmitten ruht”) [ “Algabal”, S. 68] и Альгабаль снимает с мертвого брата и надевает на себя пурпурную мантию, не испытывая никакого сочувствия к убитому. По нашему мнению, пурпурный плащ в этой сцене нужно понимать как античный символ власти, знак правителя, поскольку Альгабаль выиграл борьбу за престолонаследие. Тот факт, что брат должен был умереть, мало огорчает Альгабаля, важным для него является лишь обладание пурпурной мантией, и то, что он остается правителем и может сохранить свое искусственное государство.

Еще одна картина эстетизированной смерти появляется в самом начале “Дней”, когда “Людер”[2] (“Lyder”) [ “Algabal”, S. 66] убивает себя из-за того, что он помешал императору при утреннем кормлении голубей. Эта причина не имеет смысла, что объясняется из всего стихотворения. Начинается оно с описания красивой, умиротворенной сцены кормления голубей, которая служит здесь исходной ситуацией. Далее людер выходит “тихо [...] из-за колонн” (“leis [...] aus den saeulen”) [ “Algabal”, S. 69] и не может быть, что он в действительности сильно помешал императору, потому что голуби по-настоящему пугаются и в страхе вспархивают лишь, когда он убивает сам себя. Такое самообречение не имело смысла, поскольку в общем никакого проступка здесь и не было. Смерть людера служит только эстетическим целям. Альгабаль наслаждается зрелищем. Картина усилена еще и цветовым контрастом, где говорится о “красной луже на зеленом полу” (“rote lache auf dem gruenen [boden]”). Эстетизация смерти слуги достигает своей наивысшей точки, когда Альгабаль решает выгравировать его имя на “вечернем бокале вина” (“abendlichen weinpokal”), считая такие действия великолепием и красотой. Это само по себе кажется жутким “еще в этот самый день” (“noch am selben tag”) и будет напоминать и далее об этом самоубийстве, но Альгабаль находит в этом удовольствие. Жестокость и смерть идут в цикле рука об руку с красотой, и это выражается в сценах описания смерти посредством символики и контрастности цветов.

В стихотворении “Бокал на полу” (“Becher am boden”) [ “Algabal”, S. 69] Альгабаль убивает гостей на своем празднике падающими сверху розами. Мне кажется. что это чисто эстетическое убийство, где император использует состояние опьянения у гостей, чтобы создать некий трагический спектакль и стать его главным актером. Смерть и формально преподнесена здесь очень эстетически. Аллитерация “und aus reusen \ regnen rosen” преуменьшает и даже в некоторой степени приукрашает этот жестокий акт. Здесь находит свое отражение аспект изображения смерти в качестве освобождения. Здесь отсутствует лирическое Я. Открытым остается и сомнение автора о приносящих смерь цветах: они “ласкают?” (“liebkosen?”) или “приносят наслаждение?” (“laben?”), - и, наконец. автор решает - “благословляют”. Таким образом в стихотворении отражается интерпретация мотива смерти.

Мотивы смерти и жестокости имеют в “Альгабале” чисто эстетический смысл. Одним из важных аспектов смерти является то, что она рассматривается не как конец или катастрофа, а скорее как освобождение. Сам Альгабаль тоже испытывает тоску по смерти, особенно когда страдает от бессонницы или не может забыть “неприязнь” (“ungemach”) [ “Algabal”, S. 83]. Это желание умереть изображается эстетически, но не как спектакль, а как наслаждение самим существованием смерти и смертью вокруг себя. В данном случае идеалы Альгабаля не имеют ничего общего с реальностью.

Реальность - это бессонница и влечение, когда он в спешке идет “грешно [...] по чужим следам” (“suendig [...] fremden tapfen nach”) [ “Algabal”, S. 83]. Если интерпретировать стихотворение “На шелковом ложе” (“Da auf dem seidenen lager”) [ “Algabal”, S. 70] с точки зрения эротического мотива, то смерть представляется здесь наивысшей точкой повествования.

Убийство Альгабалем “детей под смоковницей” (“kinder unterm feigenbaum”) [ “Algabal”, S. 82] отображает смерть как спасение от “наказаний холодных отцов”, от “мирa порядка”, который не имеет ничего общего с наслаждением. Как Альгабаль обращается к мотиву смерти, чтобы остаться верным своим идеалам, так он учивает детей после “благословленного сочетания браком”, чтобы избавить их от неприятностей и противоречий жизни, которые означают конец счастья. Он убивает их ядом из кольца, которое всегда держит при себе. Альгабаль видит следовательно смерть как альтернативу жизни (а не как конец), к которой можно прибегнуть в любую минуту, если жизнь больше не будет к нему справедливой. В этой сцене также нельзя найти какого-либо сочувствия по отношению к детям, которых он лишает жизни в столь юном возрасте. Здесь скорее присутствует “совместная радость” (“Mitfreude”) за осуществление прекрасной мечты, мечты самого Альгабаля о смерти. Он наслаждается этой смертью так же, как наслаждается воспоминаниями об ужасной, и одновременно, трагически-красивой смерти людера, о которой призван напоминать ему каждый вечер кубок с выгравированным именем слуги.

Как же объяснить варьирующиеся изображения смерти и жестокости как освобождения и спасения в цикле “Альгабаль”? Надо сказать, что за произведением стоит целое мировоззрение, которое в первую очередь связано с временем написания цикла. Оно тесно связано с декадентской культурой. Весь ужас этих мотивов снимается тем, насколько эстетично они изображаются. Необходимо признать, что они очень значимы для автора, который не осуждает и не клеймит смерть и жестокость, что, конечно, очень необычно с точки зрения современного общества, где смерть - это самое плохое, что может случиться с человеком. Необходимо упомянуть и о том, что некоторые поэты-символисты (Георге, Хофмансталь) говорили о “эстетической беспристрастности” поэта. Они считали. что жестокость может изображаться эстетически, и без обязательного морального осуждения. В творчестве Георге дальнейшими литературными примерами могли бы послужить стихотворение “Альгабаль и людер” [ George, Der siebente Ring, 920, S. 44] в цикле “Седьмое кольцо” (“Der siebente Ring”), стихотворения “Инфант” (“Infant”) [ George, Hymnen, 1987, S. 40] и “Напоминание” (“Mahnung”) [ George, Pilgerfahrten, 1987, S. 41].

В искусственном мире цикла “Альгабаль” не действуют законы общества и обычной морали. Как только в действие вступают жизнь или природа, за ними непременно должна следовать смерть, так как жизнь и природа не устраивают этот искусственно созданный мир.Недостающее сочувствие и новая интерпретация смысла смерти несомненно указывают на декадентство. Здесь несомненно огромное значение играет личность автора, поэта-символиста Стефана Георге, которому в этом искусственно созданном мире произведения позволено все, поскольку для него роль поэта заключалась не в моральном поучении общества, а в создании “духовного искусства”, “искусства ради искусства”, которое не должно было иметь никакого отношения к реальности, равно и как государство Альгабаля. Георге расширяет и дополняет принципиально положительный образ своего героя жестокими сценами, не желая одновременно, чтобы взгляды его производили на читателя плохое впечатление. Смерть приносит благоденствие., ведь гости не замечали, что они умирают. Смерть в произведении служит эстетическим целям и олицетворяет власть Альгабаля “конец всего / конец праздника!” (“Aller ende \ ende das fest!”). Смерть представляет собой “все хорошее”, но не в традиционном понимании, а с точки зрения законов государства Альгабаля, где в убийстве заключена только “мнимая вина” и оно расценивается обществом как грех.

Этим циклом Георге хотел полностью отделить себя от общества, что объясняет отсутствие в “Альгабале” морали в её привычном понимании. Здесь царят иные законы, чем в реальности. Сам Альгабаль достаточно пассивен и аполитичен. Он печально оглядывается на прошлое, когда он был лишь священником, а не правителем мира. Тогда он “назывался лишь повелителем миров” (“nur herr der welten hiess”) [ “Algabal”, S. 78], не был знаком с вещами вне своего мира, был еще молодым мальчиком (“knabe”) и разделял с богами (“goettern”) их веселье (“lust”). Когда же он становится императором, этому прекрасному беззаботному и молодому времени приходит конец, он должен уже заботиться о серьезных вещах. Альгабаль не хочет иметь никакого дела с внешним миром, отвергает политику как “глупый труд” (“bloedes werk”) [ “Algabal”, S. 68], что впрочем соответствует представлениям Георге о “духовном искусстве”.

Особо хотелось бы выделить стихотворение “Взгляд с птичьего полета” (“Vogelschau”), в котором особенно четко отражен принцип “искусство ради искусства”. Оно представляет собой некий ретроспективный взгляд главного героя и начинается в претерите. Альгабаль наблюдает за птицами. Различные появляющиеся в стихотворении птицы (лейтмотивы) указывают на отдельные места в цикле в обратной перспективе. Ветер, который веет “светло и горячо” (“hell und heiss”) [ “Algabal”, S. 85] относится к “короне мира” (“weltenkrone”) [ “Algabal”, S. 61] Альгабаля, где “цветные сойки” летают меж “чудесных деревьев” [ “Algabal”, S. 77] искусственного сада. Война, о которой говорится в стихотворении “Серых лошадей должен я запрячь” (“graue rosse muss ich schirren”) [ “Algabal”, S. 72], внезапно появляется в образе “черных и темно-серых галок” (“dohlen schwarz und dunkelgrau”). Стихотворение “Взгляд с птичьего полета” показывает также особую перспективу, которая открывается герою. Альгабаль не просто наблюдает за птицами, они для него являются и оракулом: это “полеты орла” (“adlerfluege”) [ “Algabal”, S. 84].

Последняя строфа содержательно повторяет первую с тем лишь различием, что в будущем ветер веет уже “холодно и ясно” (“kalt und klar”) [ “Algabal”, S. 85]. Слово “снова \ wieder” указывает на то, что Альгабаль готов вступить в другую жизнь. Этот переход сразу же появляется в стихотворении, поскольку главный герой умирает. Подчеркнуто здесь же говорится о том, что смерть опять “свидетельствует о более высокой жизни” (“von hoeherem leben zeugt”), а не является концом. В смерти Альгабаль находит самоосуществление, а цикл таким образом заканчивается, образуя замкнутый круг.

123456

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: