Краеугольные камни для познания мистерии голгофы

8 лекций

Цикл 44

Берлин, с 27 марта по 24 апреля 1917 г.

Из библиотечного № 175

 

Издатель

Ш. С. ЕРЕМЯН

 

 

ЕРЕВАН

 

http://www.anthroposophy.ru/index.php?go=Files&in=view&id=31

 

 

Первая Лекция

27 марта 1917 г., Берлин.

Каждую лекцию Рудольф Штайнер начинал со следующего обращения:

Мои милые друзья! Обратимся вновь, мои милые друзья, к духам тех, кто находится там, где ныне решаются грозные события времени:

 

Духи ваших душ, действенные стражи!

Отнесите на ваших крыльях

Молящую любовь от наших душ

Доверенным вашей охране людям Земли!

И пусть, соединяясь с вашей силой,

Молитва наша сладостью сияет

Для тех, кого она с любовью ищет!

И пусть Дух, к которому в течение ряда лет

Мы стремимся приблизиться

Через добытую нами духовную науку,

Который для блага Земли, для свободы

И успехов человеческого развития

Прошел через Мистерию Голгофы

Да будет с вами и с вашим тяжким долгом.

 

И к душам хранителям тех, кто вследствие этих преисполненных страданий событий уже прошли сквозь врата смерти:

Духи ваших душ, действенные стражи!

Отнесите на ваших крыльях

Молящую любовь от наших душ

Доверенным вашей охране людям Сфер!

И пусть, соединяясь с вашей силой,

Молитва наша сладостью сияет

Для тех, кого она с любовью ищет!

И пусть Дух, к которому в течение ряда лет

Мы стремимся приблизиться

Через добытую нами духовную науку,

Который для блага Земли, для свободы

И успехов человеческого развития

Прошел через Мистерию Голгофы

Да будет с вами и с вашим тяжким долгом.

 

* * *

 

Мои милые друзья, в настоящий момент я должен еще раз обратить ваше внимание на одну черту в наших рассмотрениях, которая должна проходить через всю духовную науку настоящего времени. Эта черта, как я уже указывал, состоит в том, чтобы мы видели, что за понятиями, представлениями и идеями, составляемыми человеком, в которых он живет, скрывается не только то, что в жизни часто зовут логикой, но и то, что живет в понятиях и представлениях людей, что называют действительностью. Нужно искать понятия, насыщенные действительностью. И далеко не бесполезно при рассмотрениях, ведущих к одной определенной цели, которую я сейчас укажу, обратить внимание на то, как может стать понятным, что какое-нибудь представление, существующее в жизни, может быть известным образом истинным, но не достигать в то же время действительности. То, что подразумевается под насыщенными действительностью понятиями, выяснится, конечно, лишь постепенно, но можно и при помощи простых сравнений прийти к представлению, насыщенному действительностью. Поэтому я и направлю ваше внимание при помощи сравнения на то, что я под этим подразумеваю.

То, что я хочу сейчас сказать, видимо (не только видимо), вовсе не имеет связи с последующими рассмотрениями, а является лишь как бы вводным объяснением. Начиная с XVI столетия до 1889 г. все римские кардиналы должны были приносить важную клятву. Во время своего правления папа Сикст V (он правил с 1585 по 1590 год) положил в замок Св. Ангела 5 миллионов эскудо, в виде фонда на какой-нибудь несчастный случай. И так как это обстоятельство считалось весьма важным, то кардиналов и заставляли приносить присягу в том, что они будут тщательно охранять это сокровище. В 1889 г., во время правления папы Григория, кардинал Актон отказался принести присягу: он не захотел поклясться, что будет, подобно другим кардиналам, охранять это сокровище. Если бы об этой истории было известно только это, то можно было бы построить массу всевозможных прекрасных гипотез по поводу того, что этот странный кардинал Актон не захотел принести присяги о сохранении папского сокровища, как это делали все современные ему кардиналы, и все, что было сказано по этому поводу, могло бы заключать массу логики. Но все эти возможные прекрасные слова исчезли бы, если бы стало известно то, что знал, благодаря известному стечению фактов, кардинал Актон, и что не было известно другим кардиналам, а именно, что этот фонд не существовал уже с 1790 г., его уже просто не было. Так что кардиналов заставляли приносить присягу в том, что они будут оберегать деньги, которых уже не было. И Актон не пожелал унизиться до приношения присяги в том, что уже не существовало. И все прекрасные рассуждения и гипотезы, выставленные теми, кто не знал, что денег нет, что они истрачены уже при Пие VI, все эти гипотезы распались бы в ничто.

На подобном примере, мои милые друзья, можно было бы, при некоторой медитации (часто кажется ненужным медитировать о подобных вещах, кажущихся такими простыми, но именно о них-то и нужно медитировать и сравнивать их с другими разными вещами в мире), уяснить себе при помощи фактов, что представляют из себя насыщенные и ненасыщенные действительностью понятия. Я должен обратить ваше внимание на то, что современные представления не насыщены этой действительностью, и делаю это по той причине, что этот факт, как мы это увидим, может быть, уже в следующий раз, связан как раз с темой, которая, как мне кажется, должна быть в настоящий момент затронута и нами, с нашей точки зрения. Я постараюсь в следующий раз все высказанные нами мысли направить к обсуждению одного особенного соотношения, связанного с Мистерией Христа. Все, что я говорил здесь в последний вторник, облегчит вам выяснение именно той стороны Мистерии Христа, рассмотрением которой мы и занимаемся теперь. Я хотел бы только сегодня провести перед вашей душой некоторые факты, не имеющие, видимо, никакого отношения к нашей теме, но могущие оказать нам важные услуги при обосновании нашей темы.

В моей уже много лет назад появившейся книге «Христианство как мистический факт», я пытался осторожно указать на возможность рассмотрения Мистерии Христа особенным образом. Книга эта, кстати сказать, одна из последних книг, конфискованных во втором издании при старом режиме России несколько лет тому назад, — книга эта является как бы первой попыткой понять само христианство с духовной точки зрения; с точки зрения, которая, как мы сейчас услышим, в течение столетий более или менее исчезла вместе с развитием христианства на Западе. Прежде всего важно отметить один факт, без которого теряют смысл все разъяснения, данные в этой книге. Вы узнаете, что в ней проводится известное воззрение о Евангелиях, я не буду здесь рассматривать это воззрение, вы сами можете прочесть об этом в книге. Но если это воззрение обосновано справедливо, то отсюда с необходимостью следует, что Евангелия написаны не так поздно, как это думают христианские теологи. Возникновение их следует отнести к неопределенно раннему периоду. Вы знаете, что из этого воззрения следует, что элементы евангельского учения нужно искать в книгах древних мистерий, что суть заключается в том, чтобы признать Мистерию Голгофы, как исполнение того, что заключено в древних писаниях. Но подобное духовное воззрение на христианство вызывает в настоящее время много возражений со стороны богословско-исторических толкований. Возможно, что подобное воззрение рассматривается современными теологами, как воззрение исторически необоснованное. По их воззрению следует, что Евангелия не играли никакой роли в первом веке, или, по крайней мере, в первые две трети первого столетия. Существуют даже такие богословские представления христианства, которые даже сомневаются в том, что можно ли вообще доказать существование в первом столетии христианского летоисчисления людей, веривших или мысливших себе — называйте как хотите — личность Христа Иисуса. Но с течением времени выяснится также, что это, кажущееся, столь тщательным современное исследование вынуждено будет подойти к этому со всех сторон, и тогда-то и отпадут многие сомнительные пункты этого «тщательного» исследования.

В настоящий момент можно, конечно, вывести различные заключения, например, из известных противоречий между христианскими писаниями и еврейскими. На эти заключения можно возразить, что не христианские писания, т.е. писания, не признанные официально христианскими, известны весьма мало, и в особенности мало принимаются во внимание именно христианскими богословами. Большую долю этого невнимательного отношения нужно отнести на то, что вообще и христианство, и Мистерия Голгофы понимаются недостаточно духовно. Не связывается никакого истинного понятия с представлением Павла, проводящим различие между физическим и пневматическим человеком. Возьмем наше элементарное деление на тело, душу и дух. Павел, знакомый с истинами древних мистерий в их евангельском проявлении, подразумевал, в конце концов, под своим различием физического и пневматического человека не что иное, как то, что подразумеваем мы, говоря о духе, как о двух членах человеческой природы, но именно это различие физического и пневматического человека (различие души и духа) более или менее исчезло из воззрений Запада. Но нельзя заниматься рассматриванием Мистерии Голгофы во всей присущей ей сущности без понятия о различии духовного (пневматического) человека от физического.

Здесь я приведу то, что я приводил уже и прежде, и это покажет Вам, что многое, рассматриваемое как внешне историческое, рассматривается неверно, особенно то, что касается новейших исследований о жизни Иисуса. Существует мнение, что Евангелия возникли позднее. На это можно возразить с чисто исторической точки зрения. Вот одно из возражений: в 70 году первого столетия нашей эры рабби Гамалиилу II пришлось вести процесс, заключавшийся в следующем. Рабби Гамалиил был сыном рабби Симеона, сына Гамалиила, того самого Гамалиила, учеником которого был Павел. У этого Гамалиила II была сестра, с которой он вел процесс из-за наследства. Дело дошло до судьи, а судьей был один признававший христианство римлянин, а может и еврей — установить это трудно. Гамалиил настаивал на том, что он единственный наследник, ибо по закону Моисееву дочери наследовать не могут. Но судья возразил на это: с тех пор, как евреи потеряли свою страну, нужно считаться не с Торой Моисея, а с Евангелием, а по Евангелию может «наследовать и сестра». Что же произошло далее? Прямым путем, очевидно, нельзя было ничего добиться. Но Гамалиил II, домогавшийся наследства, был к тому же и хитер. Он подал заявление, говоря по-современному, об отсрочке процесса, которая была дана. Процесс отложили, и Гамалиил за этот промежуток времени подкупил судью. При вторичном рассмотрении дела Гамалиил предстал уже перед подкупленным судьей, и тот решил теперь по-другому: да, я ошибся при первом процессе, так как в Евангелии также написано, что и Тора Моисея не теряет своего значения. И при этом он, в подкрепление, процитировал из Евангелия от Матфея главу V стих 17, где говорится о ненарушении закона, процитировал в том виде, в каком она стоит там и поныне, со всеми отклонениями, вытекающими из перевода на греческий язык, на котором говорили в 70-х годах, когда был произнесен этот приговор, и того, на котором писалось Евангелие. Талмуд, который сообщает об этом факте, говорит, как о чем-то само собой разумеющемся, о Евангелии от Матфея, уже существующем в 70-х годах.

И можно было бы привести многое, указывающее на то, что при расширенном весьма тщательном исследовании, все чисто внешне историческое оказывается не таким уж достоверным, если оно относит возникновение Евангелий не к столь раннему периоду. Но придет то время, когда внешне историческое исследование согласится с тем, что является из совсем других, чисто духовных источников, основанием моей книги «Христианство как мистический факт».

Но все то, что имеет отношение к Мистерии Голгофы, таит в себе и поныне глубочайшие тайны, которые раскроются только с дальнейшим развитием духовнонаучных воззрений. Многие факты могли бы навести людей на то, что эти вопросы далеко не так просты, как это себе представляют в настоящее время. Так, например, сейчас очень мало принимают во внимание отношение тогдашнего еврейства к воззрениям на Христа Иисуса в период первого столетия христианской веры. Существует ряд теологов, изучающих известные еврейские писания, чтобы при помощи их доказать нечто. Можно легко доказать, что эти еврейские писания, на которые столь многое опирается, вовсе не существовали еще в первое столетие после Р.Х. Но одно можно действительно доказать исторически, а именно, что в первом столетии, вернее до второй трети первого столетия, между христианством и еврейством существовали хорошие, сравнительно хорошие отношения.

И когда известные просвещенные евреи тогдашнего времени вступали в споры с последователями Христа Иисуса по поводу разных вопросов, то не представлялось никаких затруднений приходить зачастую к известному согласованию воззрений. Стоит только вспомнить один случай: знаменитый рабби Эллиэзер познакомился в середине первого столетия с неким Иаковом — как он его называет, — который признавал себя учеником Иисуса. И Иаков этот исцелил именем Христа. Знаменитый рабби Эллиэзер имел разговор с Иаковом и при этом сказал: то, что говорит Иаков, отнюдь не противоречит внутреннему духу еврейства, в особенности то, что он исцеляет больных именем Иисуса. Но затем уже видно, как это более или менее пропадает: настроение более раннего периода исчезает к концу первого столетия, — как, другими словами, даже просвещенные евреи становятся страшными противниками, ненавистниками всего христианства. И результатом этого было то, что, когда во втором столетии нашей эры стали появляться считающиеся и сейчас весьма важными еврейские писания, в содержании этих писаний стало проявляться настроение, совершенно противоположное тому, что царило в еврействе по отношению к христианству в первом столетии.

Можно проследить факты, десятилетие за десятилетием, и тогда станет видно, как именно в еврействе развивается особая ненависть к христианству. Наряду с этим происходит перемена и в самом еврействе. Можно, собственно, сказать: те, кто считает, что современные представители еврейства знакомы с тем, что жило когда-то в еврействе во времена Мистерии Голгофы, то значит, что они совсем не понимают всей сути истинно-исторического изыскания. Нужно определенно уяснить себе, что еще в первое столетие христианской эры Ветхий Завет читался еще совсем по-иному, чем он читается в настоящее время еврейскими учеными-раввинами. Особенно с XIX столетия почти полностью утерялась возможность чтения древних писаний. Ибо, человек XIX столетия совсем уже ничего не представлял себе об известных вещах, которые сохранялись еще в XVIII столетии, как тайная традиция, ведущая начало от древних истин атавистического ясновидения. А современный человек не только не представляет себе подобных вещей, но считает даже тех людей, которые говорят о подобных, хотя бы принадлежащих прошлому, вещах, за свихнувшихся.

В последний раз я обратил ваше внимание на одну значительную книгу: «Des erreurs et de la vйritй» («Ошибки и истина») Сен-Мартена; книга эта является, конечно, запоздалой в том смысле, что в ней звучат традиции, ставшие уже тенями, и старые воззрения: но все-таки это традиция. Я приводил вам недавно из этой книги много таких примеров, которые уже мало что говорят современному человеку. Например, для Сен-Мартена как бы живут такие вещи, которые представляются современному человеку если не сказкой, — а сказкой ныне признается почти все, — если не сказкой, то чистейшим безумием. У Сен-Мартена можно найти намек на то, что род человеческий, как он есть сейчас, снизошел в современное состояние из другого, весьма древнего. Некоторые люди, не захваченные еще материалистическим мировоззрением, согласны еще с тем — берем это относительно, абстрактно, — что современное человечество существовало еще в древнейшие времена, причем стояло тогда одной частью своего существа на более высокой ступени. Несмотря на материалистически окрашенный дарвинизм, полагающий, что человек лишь развивался из животного, существуют еще люди, думающие, что человек снизошел с известного высшего плана, где еще сохранились божественные древние традиции. Но когда эти абстракции оставляются в стороне и человек подходит к таким конкретным положениям, какие находятся у Сен-Мартена, и находятся только потому, что они исходят из древнейших традиций древнего ясновидческого периода, тогда он ничего уже не может себе представить при этих вещах. Ну, что может себе представить современный человек, великолепно изучивший химию, геологию, физиологию и т.д., а также воспринявший и то странное произведение, которое называется сейчас философией, что может он себе представить при словах Сен-Мартена, что таким, каким человеческий род является сейчас, сделался он лишь после падения: первоначально был он совершенно иной. Человек раньше обладал кольчугой, панцирем, этот панцирь теперь утерян. Первоначально же он принадлежал к его органической сущности. При помощи этого панциря мог он выдержать ту борьбу, которая составляла его удел в то древнее время.

В те древнейшие времена у человека было еще железное копье. Копье это могло ранить так же, как огонь. И при помощи этого железного копья человек мог выдержать какой угодно бой не только с человеческими существами, что и было уделом его в то время. И в том месте, где он жил, было в его распоряжении 7 деревьев. Каждое из этих деревьев имело 16 корней и 490 ветвей. И место это человек покинул. Он был низринут вниз. — Мои милые друзья, если сделать, что сделал без сомнения Сен-Мартен, т.е. требовать, чтобы это воззрение было сочтено за полную реальность, такую, например, на какую претендует геолог при построении своих прекрасных гипотез о древнейших эпохах, то такого человека современники сочтут, наверное, сумасшедшим. Если бы в этом еще начали искать какие-нибудь абстрактные аллегории или символы, то тогда бы еще немного примирились с этой историей. Но Сен-Мартен вовсе не подразумевал этого: для него это было действительностью, существовавшей изначально. И вполне естественно, что Сен-Мартен выбрал имагинации для известных фактов, существовавших тогда, когда еще Земля в своем начальном состоянии была духовнее, чем потом. Но имагинации суть представления действительности; их нельзя объяснить символически, а нужно брать, как они есть, во всем их имагинативном содержании. Я привел это не для того, чтобы подробнее остановиться на этом, но для того, чтобы показать, как радикально отличался язык XVIII столетия, на котором написана книга, подобная «Ошибке и истине», от языка, признаваемого теперь за единственно правильный. Этот способ чтения, который еще можно найти у Сен-Мартена, сейчас действительно вымер.

Но так как читать, например Ветхий Завет, во всей глубине возможно только тогда, когда еще или опять владеют известными вещами, связанными с имагинативными представлениями, то понятно, что в XIX столетии в особенности утерялась возможность читать Ветхий Завет.

Но чем дальше отступаешь назад, тем больше находишь, что фактически как раз в еврействе во время Мистерии Голгофы жило еще наряду с внешним Ветхим Заветом то, что можно назвать воззрением Мистерии, истинным воззрением Мистерии.

И это воззрение состояло во многом, и в том, что давало возможность читать правильным образом Ветхий Завет. Но читать его правильным образом возможно только тогда, когда в основу всех его положений кладется духовное. Отрицательнее всех относились, во времена Мистерии Голгофы, к этой особой окраске тайного еврейского учения римляне. И действительно, вряд ли существовало на всем протяжении развития Земли большее противоречие, чем между римскими воззрениями и охраняемыми палестинскими посвященными воззрениями Мистерий. Но это воззрение Мистерий, существующее в Палестине, нельзя брать просто, в его тогдашнем виде, ибо тогда не найдешь в нем христианства, а лишь пророческое провозвестие христианства. Но, с другой стороны, то, что живет в христианстве, понятно лишь тогда, когда его рассматривают на фоне, на историческом фоне существовавших в Палестине Мистерий. Но это учение Мистерий было полно тайн о пневматическом человеке, полно тем, что указывает человеческому познанию искать путь в духовный мир. Многое из того, что жило в этом тайном учении, жило, более или менее разветвляясь, в Греческих Мистериях. Но в Римских Мистериях жило от них весьма мало. Римлянам как раз вовсе не надо было основного нерва этих палестинских Мистерий. Они не нуждались в нем. Потому что в Римской среде развивалось сообщество людей совсем особого рода, которое могло существовать тогда, когда оно не думало о пневматическом человеке. В том-то и состоит тайна римской истории, что в ней было положено основание такому человеческому сообществу, из которого более или менее исключается пневматический человек. Здесь основывалось нечто, перед чем не имело никакого смысла говорить о человеке в его трехчленной сущности: как о теле, душе и духе. И чем дальше назад, тем более ясно, что древнейшее понимание Мистерии Голгофы основано именно на этом разделении всего человека на тело, душу, дух, как это встречается у Павла, говорящего о физическом человеке, духовном и душевном. Но именно это и должно было наиболее отталкивать римлян. В этом-то и кроется причина всего происшедшего в последнее время.

Вам известно, что воззрение, пытавшееся спасти расчленение человека и мира вообще на тело, душу и дух и потерявшее свое значение в настоящее время, называется ГНОЗИС. В течение дальнейшего развития оно было совершенно отстранено, выключено и исчезло. Я не хочу этим сказать, что оно должно было быть сохранено, я только устанавливаю исторический факт, что Гнозис, сохранивший еще воззрение о духовном понимании Мистерии Голгофы, был насильственно отстранен. Развитие принимает весьма странный характер: христианство вливается все более и более в римскую сущность, но в той же мере, в какой происходит это слияние, происходит непонимание его этой римской сущностью именно из-за отношения христианства к посвященному человеку. И то, что христианские гностики все еще говорили о теле, душе и духе, вызывало все большее возмущение. В тех кругах, где христианство стало официальным на римский лад, старались все больше и больше затушевывать, заглушать дух, понятие о духе. Они чувствовали, что не нужно указывать человеку на дух, иначе вновь возникнут все воззрения о делении человека на тело, душу и дух. И так шло развитие. И из пристального рассмотрения первых веков христианского развития следует, что многое в наше время станет понятным, если будешь знать, что римское христианство все более старается искоренить понятие духа. Если хорошенько вдуматься в эту потребность европейского христианства отменить дух, то станут ясными многие вопросы совести и познания. Это развитие привело к тому, что на VIII Вселенском Соборе в Константинополе в 869 г. был выставлен догмат, первоначальная формулировка которого была, правда, не совсем ясна, но все же толковалась так, что христианину не подобает говорить о теле, душе и духе, а только о том, что человек состоит из тела и души. Собор формулировал это так: человек обладает мыслящей и духовной душой. Для того, чтобы не говорить о духе, как об отдельной сущности, была создана формула: человек имеет душу, представляющую и душу духовную. И все это было направлено на то, чтобы вытеснить из миросозерцания дух.

С этим связано многое, о чем не знают люди. Рассуждения наших современных философов сводятся к тому, что они исследуют, с одной стороны, телесное, а с другой — душевное. Если бы спросили этих людей, например Вундта или ему подобного, на чем они основываются, то окажется, что они верят в то, что это основано на действительности, на действительности наблюдений, приводящей к тому, что не имеет смысла говорить о теле, душе и духе, а только о теле, как о находящемся вовне, и о душе, устремленной вовнутрь. Это следует из наблюдения, — вот что сказал бы какой-нибудь Вундт. Он и не подозревает, что все это лишь следствие того, что постановил VIII Вселенский Собор.

Современные философы не говорят о духе, следуя в этом постановлениям VIII Вселенского Собора. Почему современные философы открещиваются, хотя и не в точных выражениях, от духа, — этого они сами не знают, как не знали и римские кардиналы, в чем они, собственно, приносят присягу, когда их заставляли присягать в том, что они будут охранять деньги, которых уже давно не было. Так ужасно мало обращается зачастую внимание на действительные силы, на способствующие развитию факты истории. В настоящее время тотчас прослывешь невеждой, если не согласишься с «Обходящейся без предпосылки наукой», что человек состоит только из тела и души. Но представители этой «обходящейся без предпосылки науки» не знают, что именно эта предпосылка и скрывается в постановлениях VIII Вселенского Собора 869 года. И так обстоит дело со многими фактами. Этот VIII Собор является как бы окном, сквозь которое делается возможным обозреть большую часть западного развития.

Вы знаете, какую глубокую трещину дало западное развитие благодаря разделению церквей на православную и римско-католическую, развивающих, каждая по-своему, религиозные формы. Главным отличием их является, если рассматривать чисто догматически, знаменитая формула (fiiтquen), что Римско-католическая церковь признает по постановлению позднейшего собора (русская церковь признает только семь первых соборов), что «Дух Святой исходит, Иже от Отца и Сына», то есть «не только от Отца, но и от Сына». Это было в Константинополе объявлено ересью. Православная церковь признает, как уже сказано, что за всем этим кроются значительные, более глубокие импульсы, но сегодня это приводится только как факт, что «Дух Святой исходит от Отца».

Великая путаница, возникшая по поводу этого догмата, появилась именно потому, что такая же путаница царила в отношении понятия Духа, вследствие того, что оно все более и более утрачивалось. Это, конечно, связано с тем, что в течение пятой послеатлантической эпохи человеку на время надлежало быть исключенным из воззрения о Духе. Но отношение к этой истине, то, что произошло, является лишь возникающим на поверхности отображением, но если желаешь прийти к истинному, насыщенному действительностью воззрению, то нужно вникнуть в это отображение.

Но развитие это, заключавшее в себе столь важный момент догматического утверждения о небытии Духа, о существовании у человека только тела и души, — это развитие еще не закончено. Христианские богословы Средних веков, которых окружали непрерывавшиеся традиции, — ибо правоверное учение церкви утверждало, что человек состоит из тела и души, в то время как алхимики и другие люди, знакомые с древней традицией, знали, конечно, о разделении человека на тело, душу и дух, — эти христианские богословы Средних веков с неимоверным усилием старались найти путь, дававший им возможность, с одной стороны, оставаться правоверными, а с другой — все-таки признавать, что в религиозных учениях о делении человека на тело, душу и дух, скрывается доля правды. Мы видим повсюду, как христианские теологи Средних веков выкручиваются и повертываются, прилагая все усилия, чтобы избежать так называемой трихотомии, разделения человека на тело, душу и дух. Тот, кто изучает христианское богословие Средних веков, не принимая во внимание все затруднения, с которыми приходилось бороться богословам, чтобы избежать трихотомии, тот совершенно не поймет этого.

Но это развитие, на которое я здесь намекаю, отнюдь еще не закончено, ибо оно соответствует одному весьма важному импульсу в западной культуре развития. И на это необходимо указать, т.к. в ХХ столетии произойдет многое, о чем нужно знать, если хочешь понять современность. Первоначально — если можно назвать «первоначальным» то, что произошло в сравнительно позднейшее время, — первоначально человек делился на тело, душу и дух. Затем развитие продвинулось настолько, что в IX столетии стало уже возможным отменить дух. Затем развитие идет дальше. Сейчас, правда, еще не замечают таких важных фактов, как, например, изменение мышления со времен Сен-Мартена и до наших дней. Дело не ограничивается отменой одного духа — человечество идет к тому, чтобы отменить также и душу. В этом направлении произведены, так сказать, прелиминарные попытки-предвестники, но сейчас уже назрел и момент для отмены души. Человек только недостаточно уясняет себе эти важные тенденции собственного времени. Мы переживаем весьма важные моменты, подготовляющие отмену души. Для этого, конечно, не будут созывать Соборов, как в IX веке: в настоящий момент это происходит по-другому. Должен опять отметить, что я отнюдь не критикую, а просто провожу факты перед вашей душой. Здесь для отмены души представляется во всех областях весьма широкое поле действия. В XIX столетии расцвело течение, известное под именем исторического материализма, являющееся основным историческим воззрением современной социал-демократии. Если мы взглянем на главных «пророков» — между нами позволительно употребить это старое слово — исторического материализма, Маркса и Энгельса, то они окажутся прямыми, непосредственными потомками отцов VIII Вселенского Собора. Вот вам, мои милые друзья, самое непрерывное развитие. То, что сделали тогда отцы церкви для отмены духа, то продолжили Маркс и Энгельс в своих идущих уже значительно дальше попытках отменить душу. По этому воззрению все душевные импульсы не имеют уже никакого значения; то, что движет вперед историю — суть материальные импульсы, борьба за материальные блага. Душевное является лишь надстройкой к основному зданию чисто материального идущего вперед развития. Здесь очень важно установить именно дух католичества в Марксе и Энгельсе. В этих стремлениях важно именно установить истинное, настоящее продолжение того, что произошло в отношении отмены духа.

Дальнейший импульс к отмене души заключается в развитии естественнонаучного миросозерцания. Это естественнонаучное миросозерцание — я подразумеваю здесь не естественные науки, но естественнонаучное миросозерцание, признавшее реальным лишь телесное, а душевное рассматривая лишь как явления, как надстройку к телесному, — это миросозерцание является прямым продолжением того развития, важнейшие моменты которого мы наблюдаем в VIII Вселенском Соборе. Большая часть человечества не поверит, пожалуй, этому, но наступит время, когда отмена души, исходя из известных центров земного развития, приобретет силу — более или менее законную силу. Не далеко то время, когда во многих государствах возникнут законы, устанавливающие, что человек, серьезно говорящий о душе, не вполне нормален, что нормальны лишь люди, признавшие ту «истину», что мышление, чувство и воля возникают вполне естественным образом, благодаря известным процессам нашего тела. В этом направлении начато уже многое, но, пока это начатое остается лишь воззрением и теорией, оно не имеет большого, глубокого захватывающего влияния и значения. Оно приобретает его, когда переходит в социальный порядок, в социальную жизнь людей. И не успеет пройти первая половина этого столетия, как в этой области произойдет то, что для внимательного человека покажется ужасным, а именно отмена души, подобно отмене духа в IX столетии.

Главное здесь — это внимательное отношение к подобным вещам, внимательное отношение к импульсам, среди которых живет человек в течение исторического развития. Ибо современное человечество под влиянием воспитания, даваемого чисто материалистическим мировоззрением, слишком охотно предается как бы известному сонному состоянию. Материалистическое мировоззрение отвлекает до известной степени человека от истинного мышления, от настоящего, здорового взгляда на действительность, убаюкивает его, и он не слышит того важного, что действительно важно, что живет в историческом развитии. И даже тот, в котором живет известное стремление к познанию духа, далеко не обладает в настоящий момент достаточно сильной волей, чтобы действительно проснуться, стряхнуть с себя известные импульсы, заложенные внутри нашего развития, действительно попытаться рассмотреть факты в их взаимной связи.

В Палестине существовало, следовательно, известное тайное учение, подготовляющее Мистерию Голгофы, являющееся ее исполнителем. Как я уже сказал: Мистерия Голгофы выдвигала величайшую тайну земной эпохи на историческую сцену. Но если это так, то возникает вопрос: почему развилась у римлян сильная антипатия к тому, что развивалось, как христианство, в связи с мистерией Голгофы, и почему же был, благодаря этим импульсам, отменен дух? —

Мои милые друзья, все связано между собой гораздо более тесным образом, чем это можно судить по поверхности.

В настоящее время вряд ли найдется много людей, полагающих, что Маркс и Энгельс — суть отцы Вселенских Соборов. Но это еще не такая глубокая истина. Гораздо более глубокой явится следующая: в судилище, которое судило Христа Иисуса, наибольшим влиянием пользовались саддукеи, — те, которых называли саддукеями. Что представляли они собою в то время, когда разыгралась Мистерия Голгофы? Кто это были — те, которых справедливо называли тогда саддукеями?

Это были люди, желавшие утаить, отстранить все, идущее от Мистерии Голгофы; саддукеи питали какой-то страх, ужас перед всяким культом Мистерий. И в их руках было судилище. И не только оно, а и все правление в Палестине. Но они находились всецело под влиянием римского государства. Они были слугами римского государства, что внешне выражалось в том, что они откупали свои места колоссальными суммами, которые, в свою очередь, выжимались ими из еврейского населения Палестины.

Все их внимание, точно отточенное ариманическим материализмом, было направлено к той опасности, которую являло для римлян выявление всего, связанного с Христом и сущностью Мистерий. Они инстинктивно предчувствовали, что из христианства исходит нечто, что со временем разрушит Рим.

С этим связаны, в сущности, те ужасные войны, которые вели римляне в течение первого и последующих столетий, войны, уничтожившие палестинских евреев. И они велись с целью искоренения наряду с евреями и тех, кто знал о традициях истинных Мистерий. Необходимо было вырвать с корнем все, что выявлялось как сущность как раз палестинских Мистерий. И с этим искоренением было связано преграждение пути к познанию пневматического человека. Для тех, кто позднее из Рима, из романизированного христианства, желает отменить дух, стало бы опасным то обстоятельство, что существуют еще многие, которые из старых школ Палестины знают о путях к духу, которые могут свидетельствовать о том, что человек состоит из тела, души и духа. При помощи того, что исходило из Рима, должно было быть нечто заложено для внешнего устройства человечества, что не должно было иметь ничего общего с духом. Должно было быть положено начало такому течению развития, которое исключало бы духовные импульсы. Но этого не могло бы случиться, если бы слишком много людей знали, как Голгофа объясняться в Мистериях. Люди инстинктивно знали, что все развивающееся из римского государства отнюдь не должно было иметь в себе от духа. Церковь и римское государство заключили союз, выделивший еще в последствии и юриспруденцию. Все это без малейшего участия духа. Вот что важно.

Но столь же важно, мои милые друзья, вникнуть в то, что мы живем в такую эпоху, в которую должнт опять призвать дух, призвать его для вмешательства в дела человеческие. Вы можете представить себе, как это будет трудно, ибо все это заложено слишком глубоко. Предстоит еще далекий путь, пока в широких кругах не признают, что материалистическое толкование истории является настоящим продолжением VIII Вселенского Собора. Столь же далекий путь предстоит, думается нам, и до того момента, когда, наконец, поймут, что, собственно, заключается в немногих буквах, разделяющих в Европе западное христианство от восточного. В настоящее время довольствуются лишь поверхностными разговорами и суждениями об этих вещах. Но тут необходимо исходить из ощущения, которое может быть направлено ко благу, если будет принято

123Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: