Воскресенье, 23 августа 4 страница

Это, разумеется, - окольный путь осуществления перемен, он не представляется по-настоящему реалистичным, если учесть господствующую тенденцию. Силы мировой конкурен­ции были развязаны совсем недавно — для целей настоящей работы я бы отнес эту дату примерно к 1980 г., — и их послед­ствия еще полностью не проявились. Каждая страна испыты­вает нажим, требующий повышения конкурентоспособности, к тому же стало трудно сохранять многие системы социаль­ного обеспечения, созданные при различных обстоятельствах. Процесс их демонтажа еще не завершен. Великобритания и США — страны, возглавившие этот процесс, — сегодня пожи­нают плоды, тогда как страны, которые сопротивлялись это­му процессу, переживают тяжелую безработицу. Условия для изменения направления движения еще не созрели. Но собы­тия развиваются очень быстро.

Я надеюсь, что доводы, изложенные в книге, будут способ­ствовать изменению сложившейся тенденции, хотя должен до­пустить, что в каком-то смысле, возможно, не могут служить удачной ролевой моделью. Я пользуюсь большим уважением и признанием не только благодаря моей филантропической деятельности или моим философским взглядам, а из-за спо­собности делать деньги на финансовых рынках. Я сомнева­юсь, стали ли бы вы читать эту книгу, не будь у меня репута­ции финансового мага и волшебника.

Первоначально финансовые рынки меня заинтересовали как способ заработать на жизнь, но в последнее десятилетие я сознательно использовал свою финансовую репутацию в ка­честве трамплина для продвижения своих идей. Главная идея, которую я хотел бы довести до читателя, состоит в следую­щем: нам необходимо осознать различие между индивидуаль­ным принятием решений, которое находит проявление в по­ведении на рынке, и коллективным принятием решений, ко­торое проявляется в социальном поведении вообще и в поли­тике в частности. В том и другом случае нами движет эгои­стический интерес; однако при принятии коллективных ре­шений общие интересы должны быть выше индивидуальных эгоистических интересов. Я допускаю, что это различение осознано еще далеко не всеми. Многие люди, возможно, боль­шинство людей, руководствуются узкими эгоистическими ин­тересами даже при принятии коллективных решений. Суще­ствует соблазн протянуть руки и присоединиться к толпе, но это было бы ошибкой, так как нанесло бы ущерб общим ин­тересам. Ибо если мы действительно верим в общие интере­сы, то должны исходить из них, даже если другие так не по­ступают. Подлинные ценности тем и отличаются, что они яв­ляются таковыми, независимо от того, преобладают ли они в обществе или нет. Между подлинными ценностями и рыноч­ными ценностями существует пропасть. На рынках господ­ствует конкуренция, а цель состоит в том, чтобы выиграть. Подлинные ценности достойны уважения как таковые. Я ни­когда не забываю слов Сергея Ковалева, российского дисси­дента и активиста в области прав человека, который гордо заявил мне, что он всю свою жизнь вел почти наверняка про­игрышные битвы. Я не дорос до его критериев, но я поступаю в соответствии со своими убеждениями. В качестве участника рынка я стремлюсь к выигрышу, а в качестве человека — чле­на человеческого сообщества — я стремлюсь служить общим интересам. Иногда эти две роли трудно разделить, как видно из моего участия в российских делах, но сам принцип ясен.

Всегда будут люди, которые ставят личные интересы выше общих интересов. Это явление называется проблемой «безби­летного пассажира», которая путает все коллективные усилия. Но различие состоит как раз в том, считаем ли мы это пробле­мой или принимаем его как должное. В первом случае мы осуж­даем «безбилетных пассажиров», хотя и не можем от них избавиться; во втором случае мы не только терпим их, но даже мо­жем к ним присоединиться. Всеобщее осуждение способно от­бить охоту к «безбилетной езде». В бизнесе люди весьма озабо­чены тем, что о них думают другие. В деловой практике они мо­гут быть целеустремленными, но если ценятся другие граждан­ские добродетели, они по меньшей мере сделают вид, что им не чужды общественные интересы. И уже это было бы шагом впе­ред по сравнению с нынешним состоянием дел.

Конечно же, межличностная критика в политике и обще­ственной жизни никогда не сработает так, как в естественных науках, поэтому не следует питать нереалистических ожида­ний, которые привели бы к разочарованию. В науке сущест­вует объективный внешний критерий, который позволяет тор­жествовать истине, даже если она противоречит здравому смыслу. В общественной жизни такого критерия нет. Как мы видели, когда люди руководствуются исключительно резуль­татами своих действий, они способны отклониться от обще­ственных интересов очень далеко. Существует только внут­ренний критерий: подлинные ценности, которыми руковод­ствуются граждане. Эти ценности не являются надежной осно­вой для межличностных критических оценок, поскольку от них легко отмахнуться. Как мы видели, общественные науки менее эффективны, чем естественные науки, так как в обсуж­дение вторгается проблема мотивов. Например, марксисты обычно отвергали любую критику своей догмы, обвиняя оппо­нентов в защите враждебных классовых интересов. Так что критика становится менее действенной, когда речь идет о мо­тивах, а не о фактах. Тем не менее политика становится более эффективной, когда граждане руководствуются пониманием добра и зла, а не исключительно соображениями практиче­ской целесообразности.

Я видел, как это произошло на моей родине — Венгрии, но для этого потребовалась революция. Я покинул страну с горь­ким чувством: население страны мало сделало, чтобы помочь своим согражданам-евреям, когда тех уничтожали в годы на­цистской оккупации. Когда я приехал в страну двадцать лет спустя, я обнаружил другую атмосферу. Это было наследие революции 1956 г. Люди остро осознали политический гнет. Некоторые из них стали диссидентами; большинство нашли способ приспособиться, но они понимали, что идут на ком­промисс и восхищались теми, кто от компромисса отказы­вался. Интересно отметить, что четкое осознание того, что есть добро, а что — зло, преобладавшее в момент основания мною Фонда, исчезло после распада коммунистического ре­жима. Можно ли было сохранить это понимание или возро­дить его в условиях демократии? Я считаю, что можно, но импульс должен был исходить от индивидов, которые руко­водствуются собственными ценностями, независимо от того, как поступают другие. Тем не менее некоторые люди должны быть готовы защищать свои принципы, а другие — уважать их за это. Этого было бы достаточно, чтобы улучшить социаль­ный и политический климат.

 

10. МЕЖДУНАРОДНЫЙ КОНТЕКСТ

 

До сих пор я рассматривал недостатки представитель­ной демократии. Но, как мы видели, взаимосвязь меж­ду демократией и рыночной экономикой довольно условна. Мировая капиталистическая система охватывает раз­личные политические режимы. Мировой экономике не соот­ветствуют ни мировое сообщество, ни, уж конечно, демокра­тия во всем мире. Международные отношения основаны на принципе национального суверенитета. Суверенные страны руководствуются своими национальными интересами. Инте­ресы государств не обязательно совпадают с интересами граж­дан, и государства, похоже, еще меньше волнуют граждан дру­гих стран. В современные структуры практически не встрое­ны никакие гарантии защиты интересов людей. ООН приня­ла Всеобщую декларацию прав человека, однако какого-либо механизма проведения ее в жизнь до сих пор нет. Имеются ряд международных договоров и определенные международ­ные институты, но их влияние ограничено узкими рамками, отведенными им суверенными странами. То, что происходит внутри границ отдельных государств, в основном выпадает из сферы международного надзора. Все это не представляло бы угрозы для мировой капитали­стической системы, если бы государства были демократиче­скими, а рынки — саморегулирующимися. Но все далеко не так. Серьезность угрозы требует более пристального рассмот­рения. Сначала мы проанализируем преобладающие взгляды на международные отношения, а затем — фактическое поло­жение дел.

 

 

Геополитический реализм

 

Международные отношения пока еще не поняты должным образом. Они лишены научной основы, на которую может опе­реться, например, экономика, хотя существует доктрина, име­нуемая геополитическим реализмом, и эта доктрина претен­дует на научный статус. Подобно теории совершенной конку­ренции, геополитика уходит своими корнями в XIX век, ког­да ожидали, что наука предложит детерминистические объяс­нения и предсказания. Согласно этой доктрине геополитики, поведение государств во многом определяется их географиче­ским, политическим и экономическим положением. Генри Киссинджер, современный апостол геополитики, утверждает даже, что корни геополитического реализма следует искать уже во взглядах кардинала Ришелье, который провозгласил, что у государств нет принципов, а есть только интересы[40]. Эта доктрина отчасти схожа с доктриной laissez-faire в том отно­шении, что обе трактуют эгоистический интерес как един­ственную реальность, на основе которой можно объяснить или предсказать поведение субъекта. Для laissez-faire таким субъ­ектом является индивидуальный участник рынка; для геопо­литики — это государство. Обе доктрины близко роднит вуль­гарный вариант дарвинизма, согласно которому выживание самого сильного — это закон природы. Общий знаменатель трех доктрин сводится к принципу эгоизма: применительно к геополитике он означает национальные интересы, которые не обязательно совпадают с интересами народа данной страны. Идея о том, что государство должно представлять интересы своих граждан, находится вне рамок этой доктрины. Геополитический реализм можно рассматривать как перенесение доктрины laissez-faire на международные отношения с той раз­ницей, что участниками этих отношений выступают государ­ства, а не индивиды или хозяйственные единицы.

Такой подход способен принести довольно неожиданные ре­зультаты. Геополитический реализм не сумел, например, спра­виться с широким сопротивлением войне во Вьетнаме. В более позднее время он не остановил распада государств — Советско­го Союза и Югославии. Государство — это государство. Нас приучили думать, что это — пешки на шахматной доске. То, что происходит внутри этих пешек, геополитику не интересует.

Любопытно отметить, что экономической теории присущ аналогичный недостаток. Геополитика основана на государ­стве, экономическая теория — на отдельном индивиде — homo economicus. Ни одно из этих оснований не способно выдер­жать вес построенной на нем теории. Предполагается, что эко­номические существа обладают как совершенным знанием своих потребностей, так и открывшихся перед ними возмож­ностей и на основе этой информации способны сделать раци­ональный вывод. Мы убедились, что такие допущения явля­ются нереалистическими; мы также видели, как экономиче­ская теория уходит от трудностей, считая предпочтения и воз­можности чем-то данным. Тем не менее нам пытаются вну­шить, что в качестве изолированных индивидов люди руко­водствуются эгоистическими интересам. На деле же люди — социальные существа, поэтому выживание сильных неизбеж­но предполагает сотрудничество наряду с конкуренцией. Ры­ночному фундаментализму, геополитическому реализму и вульгарному социальному дарвинизму присущ общий недо­статок: забвение альтруизма и сотрудничества.

 

 

Отсутствие мирового порядка

 

Переходя от идеологии к реальности, посмотрим, как на деле складываются международные отношения. Отличитель­ная особенность нынешнего положения дел состоит в том, что его нельзя назвать порядком. Мировая политическая си­стема, которая соответствовала бы мировой капиталистиче­ской системе, отсутствует; более того, нет также единогласия в вопросе о том, возможна ли мировая политическая система и насколько она желательна. Это сравнительно новое поло­жение дел. До краха советской империи можно было гово­рить о некоем порядке в международных делах. Этот порядок именовался холодной войной и отличался замечательной ста­бильностью: две сверхдержавы, представляющие различные формы организации общества, были вовлечены в неприми­римый конфликт. Каждая хотела уничтожить другую, и обе готовились к этому средствами гонки вооружений. В резуль­тате каждая из них стала настолько сильной, что в случае на­падения могла опустошить другую сторону. Это предотвраща­ло возникновение настоящей войны, хотя и не исключало столкновений на стыках систем и блефование в игре.

Равновесие сил, которое существовало во время холодной войны, считается одним из способов сохранить мир и стабиль­ность во всем мире; другой способ — это гегемония имперской державы; третьим могла бы стать международная организация, способная к эффективному миротворчеству. В настоящее время какой-либо из названных вариантов отсутствует.

США остались единственной сверхдержавой, но они пока не имеют четкого представления о своей роли в мире. В пери­од холодной войны США были также лидером свободного ми­ра, и обе роли подкрепляли одна другую. В результате распада советской империи это удобное сочетание — сверхдержавы и лидера свободного мира — также распалось. США могли бы остаться лидером свободного мира, но для этого им следова­ло бы сотрудничать с другими демократически ориентирован­ными странами, во-первых, чтобы заложить основы демокра­тии в бывших коммунистических странах, и, во-вторых, с целью укрепить международные институты, необходимые для поддержания того, что я именую глобальным открытым об­ществом. В двух предыдущих случаях, когда США выступили в качестве лидера свободного мира — в конце первой и второй мировых войн, — они так и поступили, содействуя сначала Лиге Наций, а затем — ООН. В первом случае Конгресс США отказался ратифицировать договор о Лиге Наций; во втором случае в результате холодной войны ООН во многом стала эффективной.

Я надеялся, что США возглавят международное сотрудни­чество, когда начался распад советской империи. Я основал сеть фондов «Открытого общества» в бывших коммунистиче­ских странах, чтобы проложить путь, по которому, как я на­деялся, последуют открытые общества Запада. Весной 1989 г. я выступил на конференции «Восток — Запад» в Потсдаме, тогда еще ГДР, в пользу нового варианта «Плана Маршалла», но мое предложение было встречено неприкрытым смехом. Во имя исторической правды следует отметить, что смех ис­ходил от Уильяма Уолдгрейва (William Waldegrave) — замести­теля министра иностранных дел в кабинете Маргарет Тэтчер. Впоследствии я пытался предложить Маргарет Тэтчер «План Тэтчер», а также аналогичную идею Президенту Бушу до его встречи с Горбачевым на Мальте в сентябре 1989 г., но безре­зультатно. Раздосадованный, я немедленно написал книгу, где содержались многие из тех идей, которые я сейчас излагаю.

Возможность активизировать деятельность ООН определен­но имелась. Когда Горбачев приступил к проведению полити­ки гласности и перестройки, одним из его первых шагов была уплата задолженности ООН. Затем он выступил перед Гене­ральной Ассамблеей со страстным призывом к международ­ному сотрудничеству. Запад заподозрил хитрость и захотел проверить его искренность. Когда он выдержал проверку, по­следовали новые проверки. К тому времени, когда он сделал все уступки, которых от него ждали, положение в Советском Союзе ухудшилось настолько, что западные лидеры пришли к выводу, что помощь, на которую рассчитывал Горбачев, уже не имеет смысла. Тем не менее ни Горбачев, ни Ельцин сколь­ко-нибудь серьезно не затрудняли нормальное функциониро­вание Совета Безопасности на протяжении пяти-шести лет. Возможность сделать работу Совета Безопасности такой, как это было первоначально задумано, исчезла сначала из-за не­удачного инцидента в Сомали, а затем в результате конфликта в Боснии. История в Сомали определила принцип, соглас­но которому солдаты США не будут служить под командова­нием ООН, — хотя они не находились под командованием ООН, когда произошел инцидент. Кроме того, он убедил пра­вительство США в том, что общественность крайне плохо пе­реносит вид гробов. Тем не менее боснийский кризис можно было бы легко предупредить, если бы постоянные члены Со­вета Безопасности из числа западных стран договорились меж­ду собой. Задачу можно было поручить НАТО, как это и было сделано в конечном счете, и трагедию удалось бы предотвра­тить. В 1992 г. Россия не выдвигала бы никаких возражений. Однако, напуганные сомалийским опытом, США, как и Ев­ропа, не проявили лидерских качеств, и война продолжалась, пока США не заняли более твердую линию. Дейтонское со­глашение дало США основание упрекать Европу за неспо­собность занять единую позицию в вопросах безопасности. Отношение США к ООН ухудшилось до такой степени, что они отказывались платить членские взносы. После конфуза в Руанде не будет преувеличением утверждать, что ООН сейчас менее эффективна, чем в годы холодной войны.

Период со времени окончания холодной войны был дале­ко не мирным. Слухи о конце истории оказались сильно пре­увеличенными. США участвовали лишь в одной войне — в Персидском заливе, но имели место многочисленные ло­кальные конфликты, а из-за отсутствия миротворческих уси­лий некоторые из них оказались довольно опустошительны­ми. Если взглянуть лишь на один континент — Африку, — кон­фликтов было так много, что я даже не рискну их перечис­лить. Я согласен, что эти конфликты не представляли угрозы для мировой капиталистической системы, но этого нельзя ска­зать в отношении гонки ядерных вооружений между Индией и Пакистаном или о напряженности на Ближнем Востоке. Как представляется, локальные конфликты удается теперь сдер­живать скорее с большим, чем с меньшим трудом. Они дол­жны перерасти в полномасштабный кризис, прежде чем удо­стоиться внимания, но даже тогда бывает трудно мобилизо­вать политическую волю, чтобы справиться с ним.

 

 

Предупреждение кризисов

 

Я уже стал свидетелем достаточного числа политических и финансовых кризисов, чтобы понять: никогда не рано занять­ся предупреждением кризиса. На ранних стадиях вмешатель­ство происходит сравнительно безболезненно и с меньшими затратами; впоследствии ущерб и затраты растут по экспо­ненте. Сумма в размере 15 млрд. дол., предназначенная для выплаты пенсий и пособий по безработице в России в 1992 г., изменила бы ход истории; впоследствии международные фи­нансовые институты израсходовали намного больше и с на­много меньшим эффектом. Возьмем пример Югославии: если бы западные демократии возражали против отмены Слободаном Милошевичем автономии Косово в 1989 г., можно было бы избежать боснийской войны и нынешних боев в Косово. В то время, чтобы предупредить укрепление власти Милоше­вича, можно было ограничиться дипломатическим и финан­совым нажимом; впоследствии же потребовалось военное вме­шательство.

Я горжусь тем, что, создав сеть фондов «Открытого обще­ства», я, по сути дела, занимаюсь предупреждением кризисов. Фонды заняты осуществлением широкого круга с виду не свя­занных между собой мероприятий. Их цель — поддержать гражданское общество и содействовать верховенству закона и созданию демократического государства с независимым сек­тором бизнеса. Каждым фондом управляет совет из местных граждан, которые определяют локальные приоритеты. Преду­преждение кризисов можно считать успешным, если кризисы не возникают. Деньги, которые мы расходуем, намного мень­ше тех сумм, которые были бы необходимы после того, как кризис разразился. Я предоставил 50 млн. дол. в распоряже­ние Верховного комиссара ООН по делам беженцев в декабре 1992 г. для оказания гуманитарной помощи жителям Сараева, и эти деньги были потрачены исключительно удачно. Под ру­ководством весьма способного организатора помощи Фреда Кьюни (Fred Сипу), который впоследствии погиб в Чечне, была построена альтернативная система водоснабжения, установлен электрогенератор в больнице, люди были обеспечены се­менами для выращивания овощей на небольших участках и балконах и т. д. Тем не менее я расценил свой дар как пораже­ние: было бы намного лучше, если бы кризис удалось предот­вратить, а деньги были потрачены в странах, которые не под­верглись опустошению.

Оценить успехи в предупреждении кризисов трудно, по­скольку учитываются лишь неудачи. Но я не сомневаюсь в том, что фонды внесли весомый вклад в основание того, что я именую открытым обществом. Интересно отметить, что эф­фективность фондов, как правило, выше там, где условия их деятельности оказываются менее благоприятными. К приме­ру, в Югославии фонд устоял перед попыткой правительства закрыть его, и он является практически единственной опорой для людей, которые не утратили веру в демократию. У фонда есть отделение в Косово, так что голос открытого общества может быть услышан даже в разгар боев; несомненно, он сыг­рает конструктивную роль, как только бои прекратятся. Это уже случилось в Боснии: в то время как в военных действиях сербы, мусульмане и хорваты противостояли друг другу, фонд никогда не отказывался от идеи открытого общества, где со всеми гражданами обращаются одинаково. Теперь он функ­ционирует в Республике Сербской, а также в боснийской и хорватской частях страны, а управляет им совет из представи­телей всех национальностей. В Беларуси президент-диктатор вынудил закрыть фонд. Он теперь действует из-за рубежа и еще более эффективно, чем прежде.

Я не рассчитываю, что другие люди посвятят себя этому делу в такой же степени, как я, — и я обязан отметить, что поступил так лишь после того, как начал успешно зарабаты­вать деньги. Тем не менее я не могу не задаться вопросом, возможно ли заниматься предупреждением конфликтов таким способом, как это делали мои фонды, но в более крупном масштабе и в рамках государственной политики? Я знаю, что мир стал бы в результате менее опасным местом. Я неохотно поднимаю этот вопрос в публичной дискуссии, так как ри­скую получить обвинения в наивном идеализме. Возможно, я идеалист, но я не наивен. Я сознаю, что мысль помочь дру­гим людям во имя абстрактной идеи совершенно не соответ­ствует преобладающим сегодня представлениям. Но я также понимаю, что в этих представлениях что-то неладно, и на про­тяжении почти всей книги я пытался установить, в чем состо­ит этот недостаток.

В историческом плане США неизменно разрывались меж­ду геополитическим реализмом и всеобщими принципами, провозглашенными в Декларации независимости. В этом от­ношении США — совершенно исключительная страна. (Аме­риканскую исключительность признает даже Генри Киссинд­жер. ) Европейские государства с долгой колониальной исто­рией страдания других народов волнуют меньше (стоит, од­нако, вспомнить инвективы Гладстона в адрес участников балканских побоищ, которые созвучны реакции обществен­ности на кровавые картины, передаваемые по Си Эн Эн). Но к тому времени, когда общественность начинает выра­жать свое возмущение, становится уже слишком поздно. По­этому вполне закономерен вопрос, возможна ли более ран­няя реакция? На этом пути имеется несколько препятствий. Разрешение кризисов, которые еще не разразились, не при­носит лавров, а решать проблемы сложнее, чем выявлять их. Однако самое серьезное препятствие состоит в отсутствии согласия по основным принципам, которые должны лежать в основе совместных действий, особенно на международной арене.

Я полагаю, что этой задаче соответствовали бы принципы открытого общества. Я могу судить об этом на основе соб­ственного опыта, поскольку я руководствовался этими прин­ципами, и они меня не обманули. Я допустил много ошибок, но и они помогли мне выявить и скорректировать эти прин­ципы. К сожалению, эти принципы даже не поняли, не гово­ря уже о согласии с ними. Поэтому я вынужден перефразиро­вать поставленный мною вопрос: способны ли принципы об­щества служить в качестве общих ценностей, которые скре­пили бы мировое сообщество прочнее, чем это имеет место сейчас?

 

 

Открытое общество как общая ценность

 

Как политика, так и международные отношения исходят из суверенитета государств. Международные отношения, в прин­ципе, регулируют отношения между государствами. Внутри стран суверенная власть принадлежит государству, за исключе­нием полномочий, от которых оно отказалось или делегирова­ло в соответствии с международными договорами. Правила, ре­гулирующие отношения между государствами, далеко не удов­летворительны, но условия, существующие внутри стран, стра­дают намного более серьезными недостатками. Любое между­народное вмешательство в эти условия расценивается как поку­шение извне на государственный суверенитет. А так как преду­преждение кризисов предполагает известное вмешательство извне, существующие в международных отношениях правила препятствуют эффективному предупреждению кризисов. В то же время международный капитал перемещается свободно, и государства практически отданы на милость его движения. В результате возникает дисбаланс между политической и эко­номической сферами, а международный капитал во многом уходит от политического или общественного контроля. Вот по­чему я расцениваю мировую капиталистическую систему как искаженную форму открытого общества.

Открытое общество предполагает определенную взаимо­связь между государством и обществом, имеющую важные по­следствия и для международных отношений. Основополагаю­щий принцип состоит в том, что государство и общество не идентичны; государство должно служить обществу, но не пра­вить им. У людей есть потребности, которые они самостоя­тельно удовлетворить не могут; их удовлетворять призвано го­сударство. Государство не должно брать на себя все коллек­тивные решения: некоторые потребности лучше удовлетво­рять в рамках добровольных ассоциаций, другие — с помощью муниципальных властей, а третьи — путем международных до­говоренностей. Гражданское общество, государство, местные органы власти — все они имеют собственные сферы влияния; то, что можно, должны решать люди, а не государство. То, как принимаются решения, должна определять конституция. Конституция определяет, как законы принимаются, коррек­тируются, регулируются и проводятся в жизнь. Государство не должно быть вне досягаемости закона.

Перечисленным условиям удовлетворяют не все государ­ства. По своей природе государству больше подходит править, а не оказывать услуги. Первоначально государствами правили суверены, хотя их власть не всегда была абсолютной. Государ­ство — это архаический инструмент, приспособленный к тре­бованиям открытого общества. Иногда его эволюция шла в другом направлении: в Советском Союзе партийно-государ­ственный аппарат стремился осуществлять более всеобъем­лющий контроль над обществом, чем любой абсолютный пра­витель. Именно в этом в то время состояло различие между открытым и закрытым обществом.

Мы пришли к выводу, что в отношениях с собственными гражданами государство более склонно злоупотреблять своей властью, чем во взаимоотношениях с другими государствами, поскольку во втором случае его сдерживает больше ограничений. Народы, живущие в условиях деспотического режима, нуждают­ся в поддержке извне. Часто — это их единственная надежда. Но насколько люди вне таких стран заинтересованы в оказании со­действия угнетенным народам? Именно отсюда возникает на­стоятельная необходимость в пересмотре наших социальных ценностей. Люди, живущие в условиях представительной демо­кратии, в целом поддерживают принципы открытого общества внутри своих стран; они защищают свою свободу, когда она ока­зывается в опасности. Но поддерживать идеи открытого общест­ва в качестве универсального принципа явно недостаточно. Многие люди, активно защищающие собственную свободу, усматривают противоречие в принципах, когда им предлагают вмешаться в дела далекой страны. И, что еще хуже, они имеют на это основание. Действия имеют непредвиденные последствия, а вмешательство с наилучшими намерениями во имя некой аб­страктной идеи способно принести больше вреда, чем пользы. К такому выводу пришли телезрители, когда они увидели, как по улицам Могадишо волокли труп американского летчика.

Как я отмечал выше, главная задача сейчас - принять уни­версально применимый кодекс поведения для нашего миро­вого сообщества. Концепция открытого общества способна высветить проблему, но не разрешить ее реально. В открытом обществе окончательные решения отсутствуют. Из-за нашей подверженности ошибкам кодекс поведения невозможно вы­вести даже из самых лучших принципов. Но кодекс поведе­ния все равно необходим, особенно в сфере международных отношений. Эти отношения нельзя сводить только к межго­сударственным, поскольку мы видели, что интересы государ­ства не совпадают с интересами народа. Вот почему необхо­димы некие универсально применимые правила отношений между государством и обществом, которые защищали бы права индивида. Зачатки таких правил существуют в виде благоче­стивых деклараций, но они имеют далеко не всеобщий харак­тер и лишены механизма для безоговорочного проведения в жизнь. Кроме того, опасно оставлять претворение правил в жизнь на усмотрение государств, поскольку, как отмечалось выше, государства руководствуются не принципами, а исклю­чительно интересами. Общество следует мобилизовать на внедрение принципов в поведение государств, и эти принци­пы должны быть принципами открытого общества.

Демократические государства устроены в соответствии с принципами открытого общества — по меньшей мере в прин­ципе. Кодекс поведения существует в форме законов, кото­рые можно корректировать и улучшать с учетом обстоятельств. Государство находится под контролем общества, а не над за­коном. Не хватает лишь верховенства международного права. Как его обеспечить? — Только путем сотрудничества демокра­тических государств, контролируемых обществом внутри стра­ны. Им придется отказаться от части своего суверенитета, что­бы добиться верховенства международного права, и изыскать пути заставить другие государства сделать то же самое. В прин­ципе, это звучит хорошо, но следует считаться с непредви­денными последствиями. Вмешательство во внутренние дела другого государства всегда чревато опасностью, но отказ от вмешательства способен причинить еще больше вреда.

⇐ Предыдущая13141516171819202122Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: