2. Конец века

 

Ваше тело движется всегда в настоящем, на грани между прошлым и будущим. Но ваш ум более свободен. Он может думать, и тогда он в настоящем. Он может вспоминать, и вот он уже в прошлом. Он может воображать, и вот он уже в будущем, в том из всех возможных вариантов будущего, какой ему больше нравится. Ваш ум может путешествовать сквозь время!

Эрик Фрэнк Рассел (1941)

 

 

Можете ли вы, читатель, человек XXI века, припомнить, когда вы впервые услыхали о путешествиях во времени? Сомневаюсь. Сюжеты путешествий во времени можно встретить в популярных песнях, в телерекламе, на обоях, наконец. С утра до вечера герои детских мультфильмов и взрослых фэнтези-фильмов снова и снова изобретают машины времени, врата, двери и окна, не говоря уже о кораблях времени и специальных шкафах, автомобилях фирмы DeLorean и полицейских будках. Анимационные персонажи путешествуют во времени с 1925 г.: в мультфильме «Кот Феликс играет со временем»[21] отец Время соглашается отправить несчастного Феликса назад в далекое время, населенное пещерными людьми и динозаврами. В 1944 г. в одном из эпизодов мультсериала «Веселые мелодии» Элмер Фадд[22] во сне отправляется в будущее — «когда услышишь звук гонга, будет ровно 2000 год», — где газетный заголовок сообщает ему, что «на смену телевидению идет ароматовидение». К 1960 г. в мультсериале «Приключения Рокки и Бульвинкля» пес по имени Мистер Пибоди и усыновленный им мальчик Шерман[23] отправлялись при помощи машины WABAC в прошлое, чтобы разобраться с Вильгельмом Теллем и Бедовой Джейн, а в следующем году Дональд Дак совершил свое первое путешествие в доисторические времена, чтобы изобрести колесо. Появилась машина возврата — средство поиска пропавших страниц в интернете, — и вот герой комедийного сериала говорит: «Дейв, не связывайся с тем, кто управляет возвратной машиной. Я могу так ее настроить, что получится, что ты вообще не родился».

Дети с малолетства узнают о вихрях времени и камешках, позволяющих путешествовать во времени. Гомер Симпсон случайно превращает тостер в машину времени. Никакие объяснения уже не нужны. Мы переросли нужду в профессорских лекциях, где подробно рассказывалось бы о четвертом измерении. Что здесь непонятного?

В Китае Государственная администрация радио, кино и телевидения в 2011 г. выпустила официальное предупреждение и разоблачение путешествий во времени. Власти обеспокоены тем, что подобные выдумки вмешиваются в историю: «Они создают мифы, изобретают чудовищные и причудливые заговоры, пользуются абсурдной тактикой и даже пропагандируют феодализм, суеверия, фатализм и переселение душ». Глобальная культура тоже впитала в себя сюжеты и клише путешествий во времени. В фильме «Луковые новости»[24] фотография мужчины с электронной сигаретой футуристического вида становится поводом для статьи о путешествующем во времени солдате удачи с внеземной военной подготовкой. Чтобы узнать его историю, достаточно бросить один взгляд на этот портрет: «Судя по его холодности и спокойствию, а также по тому факту, что он вдыхает, кажется, электронный дым из какой-то блестящей черной мех-сигареты, я могу судить, что этот парень прибыл сюда из далекого будущего, чтобы поймать какого-то опасного цифр-заключенного, — объясняет случайный зевака. — Представьте, сколько всего он знает о будущих событиях. Вероятно, он мог бы поделиться с нами информацией о множестве поразительных тайн, если бы мы осмелились спросить». Другие зеваки рассуждают, что его солнцезащитные очки скрывают продвинутую зрительную кибернетику и что он пересекает пространственно-временной континуум, вооруженный импульсным ружьем или генной пушкой. «Дальше зрители с растущей тревогой начали рассуждать о том, что само присутствие этого мужчины в баре может каким-то образом стать причиной какого-нибудь необратимого временного парадокса».

Но путешествия во времени принадлежат не только популярной культуре. Мем путешествия во времени вездесущ. Нейробиологи исследуют мысленные путешествия во времени, известные в более наукообразном варианте как хронестезия. Любая дискуссия о метафизике перемен и причинности редко обходится без обсуждения путешествий во времени и их парадоксов. Путешествия во времени проникают в философию и заражают современную физику.

Неужели мы потратили целое столетие на постройку яркого воздушного замка? Неужели утратили всякий контакт с простой истиной о времени? Или все наоборот: может быть, исчезли шоры, ограничивающие наш взгляд, и у нас наконец как у биологического вида развивается способность видеть прошлое и будущее в их настоящем виде и понимать их такими, какие они есть? Мы многое узнали о времени, и не только из научных источников.

Очень странно поэтому сознавать, что путешествиям во времени — самой концепции таких путешествий — едва исполнилось 100 лет. Термин этот впервые появился в английском языке в 1914 г. [25] — обратным словообразованием от уэллсовского «Путешественника во Времени». Человечество каким-то загадочным образом жило тысячи лет, не задаваясь вопросом: что, если бы я мог отправиться в будущее? Как выглядел бы мир? Что, если бы я мог отправиться в прошлое, — мог бы я изменить историю? Эти вопросы не возникали.

Сейчас «Машина времени» — одна из тех книг, которые каждый из нас, кажется, когда-то читал (и неважно, соответствует ли это действительности). Может быть, вы видели фильм 1960 г. с красавчиком Родом Тейлором в роли Путешественника во Времени (ему нужно было хоть какое-нибудь имя, поэтому его называли Джорджем). Машина там никому бы не напомнила велосипед. Босли Кроутер[26] в New York Times назвал эту машину времени «архаичным вариантом летающей тарелки». Мне она напоминает какие-то санки в стиле рококо с красным плюшевым креслом. И судя по всему, не только мне. «Всякий знает, как выглядит машина времени, — пишет физик Шон Кэрролл. — Это что-то похожее на салазки в стиле стимпанк с красным бархатным креслом, вспыхивающими огнями и гигантским вращающимся колесом сзади». В фильме присутствует также возлюбленная Путешественника во Времени — Уина, вялая крашеная блондинка из 802 701 г., которую играла Иветт Мимо.

Джордж спрашивает Уину, часто ли люди ее времени думают о прошлом. «Никакого прошлого нет», — отвечает та без видимой убежденности. Думают ли они о будущем? «Никакого будущего нет». Ну хорошо, она живет в настоящем. Кстати говоря, огонь к тому времени полностью забыт, но у Джорджа, к счастью, есть спички. «Я всего лишь механик-любитель», — скромно говорит он, но ему явно хочется немного просветить свою пассию.

Кстати говоря, когда Уэллс писал свою фантастику, технология кино едва-едва маячила на горизонте, и он взял ее на заметку. (Велосипед не был единственным образцом современной техники, которым вдохновлялся писатель. ) В 1879 г. пионер покадровой фотосъемки Эдвард Мейбридж изобрел устройство — он назвал его зоопраксископом — для проецирования последовательных изображений, способных дать иллюзию движения. Эти изображения выявили новый, прежде невиданный аспект времени. Начинание подхватил и Томас Эдисон со своим кинетоскопом. Во Франции он встретился с Этьен-Жюлем Маре, создававшим в то время хронофотографию. Вскоре за ними последовали Луи и Огюст Люмьеры со своим синематографом. К 1894 г. Лондон уже развлекал толпы народа в первом салоне с кинетоскопом на Оксфорд-стрит; Париж тоже обзавелся таким салоном. Так что когда Путешественник во Времени начал свои странствия, проходили они так:

 

Я повернул рычаг до отказа. Сразу наступила темнота, как будто потушили лампу, но в следующее же мгновение вновь стало светло. Я неясно различал лабораторию, которая становилась все более и более туманной. Вдруг наступила ночь, затем снова день, снова ночь и так далее, все быстрее. У меня шумело в ушах, и странное ощущение падения стало сильнее. & lt; …& gt; Мгновенная смена темноты и света была нестерпима для глаз. В секунды потемнения я видел луну, которая быстро пробегала по небу, меняя свои фазы от новолуния до полнолуния, видел слабое мерцание кружившихся звезд. Я продолжал мчаться так со все возрастающей скоростью, день и ночь слились наконец в сплошную серую пелену[27].

 

Так или иначе, изобретения Герберта Уэллса украшают все без исключения последующие истории про путешествия во времени. Описывая такое путешествие, автор либо отдает долг «Машине времени», либо шарахается даже от ее тени. Уильям Гибсон[28], попытавшийся в XXI веке заново, в который уже раз, изобрести путешествия во времени, познакомился с творением Уэллса еще в детстве, в сборнике комиксов «Иллюстрированная классика» за 15 центов; к тому моменту, когда он посмотрел кино, он уже считал машину времени своей собственностью, «частью растущей личной коллекции альтернативных Вселенных»:

 

Я тогда воображал ее себе как какое-то немыслимо сложное механическое устройство, которое я даже представить себе никогда не смогу в действии… Я подозревал, не признаваясь в этом даже себе, что путешествие во времени — это, возможно, волшебство того же порядка, что и способность укусить себя за локоть (что когда-то, в самом начале, казалось мне вполне возможным).

 

На 77-м году жизни Уэллс попытался вспомнить, как зародилась у него эта идея, — и не смог этого сделать. Вот если бы можно было перенести сознание на машине времени в те годы… Он и сам сформулировал это почти так же. Его мозг застрял в его эпохе. Необходимо было вспомнить инструмент, без которого вспоминать не получалось. «Я пытался на протяжении целого дня или даже двух восстановить состояние своего мозга, каким он был году в 1878-м или 1879-м… Невозможно распутать… Старые идеи и впечатления уже приведены в соответствие с новым материалом, уже использованы для создания нового оборудования». И все же, если можно сказать, что какая-то история сама просилась на свет, то это была «Машина времени».

Она стекала с кончика его пера несколько лет, иногда каплями, иногда целыми потоками. Ее первым воплощением стала фантастическая повесть «Аргонавты Времени», вышедшая в трех частях в Science Schools Journal — периодическом издании, которое основал сам Уэллс в Учительской школе. Он выбрасывал эту повесть и переписывал ее заново по крайней мере дважды. Уцелели небольшие отрывки ранних вариантов: «Представьте себе, как я, Путешественник во Времени, первооткрыватель Будущности (будущности — ни много ни мало! ), вцепился без памяти в свою машину времени. Лицо мое было залито слезами, я захлебывался от рыданий и ужасно боялся, что никогда больше не увижу людей».

В 1894 г. автор оживил «старый труп», которым уже казалась та повесть, и выпустил в журнале National Observer серию анонимных рассказов, а затем подготовил почти окончательный вариант, получивший наконец название «Машина времени», для сериальной публикации в New Review. Героя там звали доктор Моисей Небогипфель, Ph. D., F. R. S, N. W. R., PAID, и был он «невысокого роста, тощий, с нездоровым цветом лица… прямой нос, тонкие губы, высокие скулы и острый подбородок… его чрезвычайная худоба… большие ищущие серые глаза… феноменально широкий и высокий лоб». Позже Небогипфель превратился в Философа-изобретателя, а затем в Путешественника во Времени. Но при этом образ его не развивался, а тускнел. Он лишился не только почетных степеней и званий, но даже имени. С него слетели все яркие краски, и остался незаметный, ничем не примечательный человек, полупрозрачный дух.

Естественно, Берти казалось, что это он стремится к чему-то и пытается чего-то достичь: учится ремеслу, расправляется с черновиками, заново обдумывает и переписывает текст по ночам при свете парафиновой лампы. Конечно, он трудился. Но давайте лучше скажем, что здесь ведущую роль играла сама история, сам сюжет. Пришло время для путешествий во времени. Дональд Бартелм[29] предлагает рассматривать писателя как «способ произведения быть написанным, как своего рода молниеотвод для скопившихся атмосферных возмущений, как какого-то св. Себастьяна, принимающего в свою истерзанную грудь стрелы актуальности». Возможно, это звучит как мистическая метафора или проявление ложной скромности, но многие писатели говорят о чем-то подобном, и, кажется, говорят всерьез. Энн Битти утверждает, что Бартелм выдает профессиональный секрет:

 

Писатели не рассказывают неписателям, как их настигает удар молнии, не говорят о том, что они служат проводниками, что они уязвимы. Иногда, правда, они говорят об этом между собой — о том, как книга пишет себя сама. Я считаю, что это поразительная концепция, которая не только приписывает словам (книге) сознание и тело, но и дает им власть преследовать человека (писателя). Сюжеты это умеют.

 

Сюжеты как паразиты в поисках хозяина, или, иными словами, мемы. Стрелы актуальности.

«Литература — это откровение, — говорил Уэллс. — Современная литература — это некрасивое откровение».

Для Уэллса объектом интереса, граничащего с одержимостью, было будущее — это туманное, недостижимое место. «Так что с каким-то безумием, все сильнее охватывавшим меня, я бросился в будущность», — говорит Путешественник во Времени. Большинство людей, писал Уэллс, — «преобладающий тип, тип большинства живущих людей» — никогда не думают о будущем. Или, если думают, то видят его «как некое пустое небытие, на котором надвигающееся настоящее в надлежащий момент напишет события». (За знаком знак чертит бессмертный рок перстом своим[30]. ) Более современный тип человека — «креативный, организующий или властный тип» — видит в будущем главную причину существования: «Произошли события, говорит юрист, поэтому мы здесь. Творческий человек говорит: мы здесь, потому что предстоят события». Уэллс, конечно, надеялся воплотить в себе этот творческий тип, всегда смотрящий вперед. И чем дальше, тем больше у него становилось единомышленников.

В минувшие времена людей практически никогда — разве что очень-очень редко, промельком, — не посещали мысли о визитах что в будущее, что в прошлое. Эта мысль просто не приходила в голову, поскольку была слишком далека от повседневной жизни. Даже путешествия в пространстве были по современным нормам делом нечастым и — до появления железных дорог — медленным.

Если поднапрячься, можно все же отыскать несколько спорных примеров ранних путешествий во времени, описанных еще до появления этого понятия. В древнеиндийском эпосе «Махабхарата» Какудми поднимается на небеса, чтобы встретиться с Брахмой, и обнаруживает по возвращении, что прошло много времени и все, кого он знал, умерли. Аналогичная судьба выпадает на долю древнего японского рыбака Урасимы Таро[31], который, отправившись в далекое путешествие, перепрыгнул, сам того не желая, в будущее. Так же и Рип ван Винкль[32]: можно сказать, что он, заснув, совершил путешествие во времени. Встречались также путешествия во времени во сне при помощи галлюциногенов или гипноза. В литературе XIX века имеется один пример путешествия во времени с помощью послания в бутылке. Его автор — не кто иной, как По, описавший «странного вида рукопись», которую он обнаружил «в плотно закупоренной бутылке», плавающей в придуманном море, и подписанную датой: «На борту воздушного шара „Жаворонок“, 1 апреля 2848 г. ».

Поклонники прошерстили все чердаки и подвалы литературной истории в поисках других примеров — предшественников путешествий во времени. В 1733 г. ирландский священник Сэмюел Мэдден издал книгу под названием Memoirs of the Twentieth Century («Мемуары о ХХ столетии») — антикатолическую критику в форме писем от британских чиновников, живущих 200 лет спустя. ХХ век в воображении Мэддена напоминает его собственное время во всех отношениях, за исключением того, что власть в мире принадлежит иезуитам. Книга была нечитаема даже в 1733 г. Мэдден сам уничтожил почти все экземпляры тысячного тиража, уцелело лишь несколько из них. Напротив, утопическое произведение под названием «Год две тысячи четыреста сороковой. Сон, которого, возможно, и не было» (L’an deux mille quatre cent quarante: rê ve s’il en fû t jamais) стало в предреволюционной Франции сенсационным бестселлером. Эту утопическую фантазию опубликовал в 1771 г. Луи-Себастьян Мерсье под сильным влиянием модного в то время философа Руссо[33]. (Историк Роберт Дарнтон помещает Мерсье в категорию Rousseau du ruisseau, или «бульварных Руссо». ) Герою-рассказчику в произведении Мерсье снится, что он просыпается после долгого сна и обнаруживает у себя на лице морщины и большой нос. Ему 700 лет, и его ожидает знакомство с Парижем будущего. Что здесь нового? Изменилась мода — все носят свободные одежды, удобные туфли и странного вида шляпы. Общественные нравы тоже изменились. От тюрем и налогов давно отказались. Общество осуждает проституток и монахов. Бал правят равенство и разум. А главное, как указывает Дарнтон, «сообщество граждан» ликвидировало деспотизм. «Воображая будущее, — пишет историк, — читатель мог видеть также, как будет выглядеть настоящее, когда станет прошлым». Но Мерсье, веривший, что Земля плоская, а Солнце вращается вокруг нее, описывал не столько 2440-й, сколько 1789 г. Когда пришла революция, он объявил себя ее пророком.

Еще одно представление о будущем, тоже по-своему утопическое, появилось в 1892 г. — книга под названием Golf in the Year 2000; or, What Are We Coming To («Гольф в 2000 г., или К чему мы идем») шотландского гольфиста Дж. Маккаллоу (его имя затерялось в тумане времени). История начинается с того, что рассказчик после неудачной игры и большого количества теплого виски впадает в транс, а просыпается с длинной бородой. Какой-то человек мрачно сообщает ему текущую дату. «Сегодня, — и он сверился с карманным календарем, — 25 марта 2000 года». Да, к 2000 г. дело дошло до карманных календарей и электрических лампочек. Однако в некоторых отношениях, как обнаружил гольфист из 1892 г., мир все же шагнул вперед. В 2000 г. женщины одеваются как мужчины и делают всю работу, а мужчины свободны и могут ежедневно играть в гольф.

Путешествие сквозь время посредством гибернации — долгого сна — послужило и Вашингтону Ирвингу в его рассказе «Рип ван Винкль», и Вуди Аллену в его фильме 1973 г. «Спящий»[34] на близкий сюжет. Герой Вуди Аллена — тот же Рип ван Винкль со вполне современным набором неврозов: «Я не был у психоаналитика две сотни лет. Он был верным последователем Фрейда. Если бы все это время я продолжал у него лечиться, то сейчас, наверное, почти вылечился бы уже». Как по-вашему, это прекрасный сон или кошмар, если вы открываете глаза и выясняете, что все ваши современники уже умерли?

Сам Уэллс избавился от всякой машинерии в романе 1910 г. «Когда спящий проснется», который стал также первым фантастическим произведением о путешествиях во времени, где рассказывалось о прелестях сложного банковского процента и вековых накоплений. В любом случае перемещаться в будущее во сне мы все умеем и делаем это каждую ночь. По мнению Марселя Пруста, который был на пять лет моложе Уэллса и жил от него в 200 милях, ни одно место не обостряет восприятие времени сильнее, чем спальня. Спящий освобождается из-под власти времени, он плавает вне времени и дрейфует между озарением и растерянностью:

 

Спящий удерживает вокруг себя последовательность часов, порядок лет и миров. Он сверяется с ними инстинктивно при пробуждении и считывает в секунду место на земле, которое занимает, и время, прошедшее до его пробуждения. Но их ряды могут смешаться, спутаться… В первую минуту своего бодрствования он уже не будет знать, сколько сейчас времени, а будет думать, что только что лег… Затем путаница среди беспорядочно смешавшихся миров станет полной, и волшебное кресло отправит его полным ходом в путешествие сквозь время и пространство.

 

О путешествии здесь говорится метафорически. В конце концов, спящий протрет глаза и вернется в настоящее.

Машины совершеннее волшебных кресел и умеют больше. В последние годы XIX века новые технологии активно входили в культуру и оставляли на ней свой отпечаток. Новые отрасли производства пробуждали любопытство не только о будущем, но и о прошлом. Так что Марк Твен в 1889 г. придумал собственный вариант путешествия во времени, перенеся янки из Коннектикута в средневековое прошлое. Твен не утруждал себя научными объяснениями, но сопроводил все же свой рассказ парой высокопарных фраз: «Вы, конечно, слышали о переселении душ. А вот случалось ли вам слышать о перенесении тел из одной эпохи в другую? » Для «Янки из Коннектикута при дворе короля Артура» средством перемещения во времени служит удар по голове: Хэнк Морган, янки, получает по голове ломом и просыпается на зеленеющем поле. Перед ним стоит рыцарь в латах на лошади в яркой красно-зеленой попоне (лошадь, конечно же), напоминающей покрывало. Насколько далеко во времени его занесло, янки из Коннектикута выясняет в ходе следующего классического диалога:

 

— Это Бриджпорт? — сказал я, указывая на город.

— Камелот, — ответил он.

 

Хэнк — инженер на фабрике. Это важно. Он мастер на все руки и технофил, хорошо знакомый с новейшими изобретениями: взрывчаткой и переговорными трубами, телеграфом и телефоном. Автор, кстати, тоже был со всем этим знаком. Сэмюэл Клеменс установил в своем доме телефон Александра Грэма Белла в 1876-м — в том самом году, когда на него был выправлен патент, и на два года раньше, чем приобрел необычайную машину для механического письма — пишущую машинку Remington. «Я первым в мире применил печатную машинку в литературе», — хвастался он. Да, XIX век видел немало чудес.

Век пара и машин был в самом разгаре, мир стремительно сжимался в сетях железных дорог, электрическое освещение превращало ночь в нескончаемый день, а электрический телеграф уничтожал время и пространство (по крайней мере, так писали в газетах). Это и было истинной темой твеновского «Янки»: контраст между современной техникой и прежней аграрной жизнью. Их столкновение одновременно комично и трагично. Благодаря знакомству с астрономией янки обретает ореол колдуна. (При этом номинальный волшебник Мерлин разоблачается как шарлатан. ) Зеркала, мыло и спички внушают благоговейный трепет. «Темная страна и не подозревала, что я насадил цивилизацию XIX века под самым ее носом! » — говорит Хэнк. Изобретением, достойно увенчавшим его триумф, стал порох.

Какое волшебство может принести с собой XX век? Насколько средневековыми, возможно, покажемся мы сами этим гордым гражданам будущего? Столетием раньше год 1800-й миновал без особых фанфар; никто не подозревал тогда, насколько иным может оказаться год 1900-й[35]. В целом осознание времени было смутным, по нашим хитроумным меркам. Нет никаких записей о праздновании «столетия» чего бы то ни было до 1876 г. (Лондонская газета Daily News сообщила: «Америка в последнее время сильно „остолетнилась“ — такое слово вошло в оборот только в этом году, после великого празднования. Столетний юбилей отмечался по всем штатам». ) Выражения «рубеж столетий» не существовало до XX века. Теперь же, наконец, будущее становилось объектом интереса.

Нью-йоркский промышленник Джон Джейкоб Астор IV за шесть лет до наступления нового века опубликовал роман о будущем под названием «Путешествие в иные миры» (A Journey in Other Worlds). В нем он предсказывает к 2000 г. множество всевозможных технических новинок. Электричество, предсказывал он, заменит животных во всех средствах передвижения. Велосипеды будут оборудованы мощными батареями. Громадные высокоскоростные электрические фаэтоны станут бороздить земной шар, развивая такие высокие скорости, как 35–40 миль в час по сельским дорогам и более 40 по городским улицам. Мостовые для таких тяжелых и быстрых повозок начнут покрывать полудюймовыми листами стали поверх асфальта («хотя лошадиные копыта, возможно, скользили бы на таком покрытии, нашим колесам оно нисколько не мешает»). Очень продвинется фотография, уже не ограниченная черно-белой гаммой: «Сейчас несложно в точности воспроизвести цвета снятого объекта».

В 2000 г., по Астору, телефонные провода плотно опутают планету, их проложат под землей, чтобы никто никому не мешал, а по телефону можно будет видеть лицо говорящего. Вызывание дождя станет «абсолютно научным делом»: облака будут изготавливать при помощи взрывов в верхних слоях атмосферы. Люди научатся путешествовать сквозь пространство и смогут посещать планеты Юпитер и Сатурн благодаря новооткрытой антигравитационной силе под названием «апергия», «существование которой древние подозревали, но о которой так мало знали». Интересно? Обозревателю New York Times все это показалось «ужасно монотонным»: «Это роман о будущем, но он скучен, как роман о Средних веках». Астору не повезло еще в одном: он утонул вместе с «Титаником».

Как изображение идеализированного мира, своего рода утопия, книга Астора многим обязана книге Эдварда Беллами «Взгляд назад» (Looking Backward) — американскому бестселлеру 1887 г., действие которого тоже происходит в 2000 г. (Опять путешествие во времени при помощи долгого сна: герой впадает в транс на 113 лет. ) Беллами жаловался на невозможность заглянуть в будущее. В рассказе «Мир слепца» (The Blindman’s World) он представил, что мы, земляне, единственные из всех разумных созданий Вселенной лишены способности предвидения, как если бы глаза у нас были только на затылках. «Ваше незнание времени собственной смерти представляется нам одной из самых печальных особенностей вашего состояния», — говорит загадочный гость. «Взгляд назад» породил целую волну утопий, за которой последовала волна антиутопий, и все они так футуристичны, что мы иногда забываем, что в оригинальной «Утопии» Томаса Мора действие происходило вовсе не в будущем — утопия была всего лишь далеким островом.

В 1516 г. никто не стал бы возиться с будущим. Оно было неотличимо от настоящего. А вот моряки тогда открывали далекие места и странные народы, поэтому отдаленное место прекрасно подходило для воплощения любой, самой живой фантазии автора. Лемюэль Гулливер не путешествовал во времени. Ему достаточно было посетить «Лапуту, Бальнибарби, Лаггнегг, Глаббдобдриб и Японию». Уильям Шекспир, воображение которого, кажется, не имело границ и который свободно путешествовал по волшебным островам и зачарованным лесам, ни разу не придумал другое время — да и не мог этого сделать. Прошлое и настоящее для него — одно: механические часы у него отбивают время в Риме времен Цезаря, а Клеопатра играет на бильярде. Его поразили бы сценические путешествия во времени, как у Тома Стоппарда в «Аркадии» и «Индийской туши»: представление в одном спектакле нескольких сюжетов, которые разворачиваются в разные эпохи, разделенные несколькими десятилетиями.

«Об этом стоит кое-что сказать, — пишет Стоппард в авторских заметках к „Аркадии“. — Действие пьесы перемещается между началом XIX века и настоящим временем, но происходит при этом в одной и той же комнате». Декорации в комнате перемещаются — книги, цветы, кружка с чаем, масляная лампа как будто проходят сквозь столетия при помощи невидимого портала. К концу пьесы все они собираются на столе: геометрические тела, компьютер, графин, стаканы, кружка с чаем, научные книги Ханны, книги Септимуса, два портфолио, подсвечник Томасины, масляная лампа, маргаритка, воскресные газеты… У Стоппарда все эти предметы на сцене — путешественники во времени.

Мы наработали себе чувство времени, которого недоставало нашим предкам. Как говорится, давно пора. 1900 г. принес с собой взрыв интереса к временам и датам. XX век вставал над миром, как новое солнце. «Прежде из чрева времени не появлялось столетия, чье приближение внушало бы такие высокие ожидания, такую всеобщую надежду, как то, что вместе с полночной литанией и светскими празднествами придет к нам всего через восемь дней», — писал автор редакционной колонки в Philadelphia Press. New York Morning Journal, принадлежавший Херсту, объявил себя «газетой двадцатого столетия». Нью-Йорк украсил Сити-Холл двумя тысячами красных, белых и голубых электрических лампочек, и председатель городского совета обратился к толпе: «Сегодня, когда часы пробьют двенадцать, нынешнее столетие подойдет к концу. Мы оглядываемся на него как на период, достижения науки и цивилизации которого нельзя охарактеризовать иначе, чем чудесные». В Лондоне Fortnightly Review предложил успевшему уже прославиться футуристу Герберту Уэллсу, которому тогда был 31 год, написать серию пророческих эссе: «Рассказ о том, как скажется механический и научный прогресс на человеческой жизни и мысли». В Париже рубеж веков называли fin de siè cle, с ударением на fin, то есть «конец»: декаданс и упадочнические настроения были в полном разгаре. Однако, когда время пришло, французы тоже с надеждой взглянули в будущее.

Английский писатель не мог надеяться на международное литературное признание, до тех пор пока он не опубликовался во Франции, и Уэллсу не пришлось долго ждать. «Машину времени» перевел Анри Даврэ, узнавший в авторе наследника знаменитого мечтателя Жюля Верна, и почтенное издательство Mercure de France издало роман в 1898 г. под заголовком, который, правда, в переводе слегка изменил смысл: La macine à explorer le temps[36]. Естественно, авангардисты обожали идею путешествий во времени: вперед! Альфред Жарри — драматург-символист и большой озорник, а также энтузиаст велосипеда, пользовавшийся псевдонимом Доктор Фаустролл, — немедленно состряпал шутливую инструкцию под названием «Комментарий по практическому строительству и обслуживанию машины для исследования времени». Машина времени Жарри — это велосипед с рамой из слоновой кости и тремя гиростатами с быстро вращающимися маховиками, цепными передачами и храповиками. Рычаг с рукояткой из слоновой кости регулирует скорость. А дальше идет наукообразная чепуха: «Следует отметить, что у машины два прошлого: прошлое, предшествующее нашему настоящему, которое мы называем реальным прошлым; и прошлое, создаваемое машиной, когда она возвращается в наше настоящее, и которое, по существу, есть обратимость будущего». Разумеется, время там — четвертое измерение[37]. Позже Жарри сказал, что восхищался уэллсовским «завидным хладнокровием», позволившим сделать его наукообразные разглагольствования такими убедительными.

Fin de siè cle был уже совсем близко. Готовясь к празднованиям встречи 1900 г. в Лионе, производитель игрушек Арман Жерве, любивший всевозможные новшества и автоматы, заказал свободному художнику по имени Жан-Марк Коте набор из 50 гравюр, изображающих тот мир чудес, который мог бы существовать en l’an 2000 — в 2000 г.: люди занимаются спортом на собственных крохотных самолетиках, воюют на дирижаблях, играют в подводный крокет на дне моря. Может быть, лучшая из них изображает классную комнату, где дети в бриджах по колено сидят, сложив руки, за деревянными партами, а их учитель скармливает книги какой-то перемалывающей машине, которая приводится в движение вручную. Очевидно, книги в машине перемалываются в массу чистой информации, которая затем передается по проводам вверх, по стене и потолку, а затем поступает в своего рода наушники, надетые на головы учеников.

У этих провидческих картин есть собственная история. В свое время они так и не увидели свет. На прессе в подвале фабрики Жерве в 1899 г. успели откатать всего несколько комплектов, когда Жерве умер. Фабрику сломали, и содержимое того подвала оказалось забыто на 25 лет. В 1920-е гг. один парижский антиквар, наткнувшись на наследие Жерве, купил все целиком, включая и единственный комплект гранок открыток Коте в безупречном состоянии. Пятьдесят лет он держал их у себя, пока, наконец, не продал в 1978 г. Кристоферу Хайду — канадскому писателю, случайно зашедшему в его магазинчик на Рю-дель-Ансьен-Комеди. Хайд, в свою очередь, показал их Айзеку Азимову — ученому и писателю-фантасту российского происхождения, на счету которого к тому моменту было 343 написанных или отредактированных им книги. Азимов сделал из открыток En l’an 2000 еще одну, 344-ю, книгу «Грядущие дни» (Futuredays). Он увидел в этих открытках нечто замечательное, нечто по-настоящему новое в длинной череде пророчеств.

Пророчество — древний жанр. Профессия предсказателя будущего существовала на протяжении всей письменной истории. Предсказатели и пророки, гадалки и прорицательницы всегда относились к самым уважаемым профессиям, хотя и не всегда вызывали доверие. В Древнем Китае была «Книга перемен» (

пиньинь). В Древней Греции занимались своим делом сивиллы и оракулы; аэроманты, хироманты и гадатели по кристаллам видели будущее в облаках, на ладонях и в глубине камней, драгоценных и не очень. «Мрачный старик, римский цензор Катон, хорошо сказал в свое время: „Непонятно, как один авгур, встретившись с другим, может удержаться от смеха“», — писал Азимов.

Но будущее, предсказанное прорицателями, всегда оставалось частным делом. Гадалки рисовали свои гексаграммы и раскладывали карты таро, пытаясь заглянуть в будущее отдельного человека: болезнь и здоровье, счастье и беда, высокие темные незнакомцы… Что же до мира в целом, то он никогда не менялся. Большую часть истории мир, в котором должны были, по мнению людей, жить их дети, полностью совпадал с миром, который они сами унаследовали от своих родителей. Одно поколение походило на другое как две капли воды. Никто не просил оракула предсказать характер повседневной жизни в грядущие годы.

«Положим, мы оставим в стороне гадания и предсказание личной судьбы, — говорит Азимов. — Положим, мы оставим также в стороне вдохновленные свыше апокалиптические пророчества. Что тогда останется? »

Футуризм. В том смысле, в каком его определил заново сам Азимов. Герберт Уэллс на рубеже веков говорил о будущности (futurity), а чуть позже группа итальянских художников и протофашистов присвоила себе слово «футуризм» (futurism). Филиппо Томмазо Маринетти[38] опубликовал свой «Манифест футуриста» зимой 1909 г. в La Gazzetta dell’Emilia и Le Figaro. Он объявил себя и своих друзей наконец свободными — свободными от прошлого.

 

Громадная гордость приподнимала нас, потому что мы чувствовали, что одни в тот час, мы одни, мы не спим и на ногах, подобно гордым маякам или стражам в передовом дозоре против армии враждебных звезд… «Andiamo, — сказал я. — Andiamo, amici» & lt; …& gt; И как молодые львы, мы побежали вслед за смертью [и т. д. ].

 

Манифест содержал 11 нумерованных пунктов. Пункт первый: «Мы будем воспевать любовь к опасности…». Пункт четвертый был посвящен быстрым автомобилям: «Мы утверждаем, что величие мира обогатилось новой красотой — красотой скорости. Гоночный автомобиль, капот которого украшают большие трубы, как змеи взрывного движения». Футуристы образовали лишь одно из множества тех движений XX века, которые определяли самих себя как авангард — взгляд вперед, прочь от прошлого, шагаем в будущее[39].

Когда Азимов использовал это слово, он имел в виду нечто более фундаментальное: ощущение будущего как условного места, отличающегося — и, возможно, очень сильно — от того, что было прежде. На протяжении большей части истории люди не могли видеть будущее таким. Религии не особенно задумывались о будущем — они ждали возрождения или жизни вечной, новой жизни после смерти, существования вне времени. Но в какой-то момент человечество наконец переступило порог осознания. Возникло ощущение, что под солнцем все же есть кое-что новое. Азимов объясняет:

 

Прежде чем говорить о футуризме, мы должны сначала признать существование будущего в состоянии, которое существенно отличается от настоящего и прошлого. Нам может показаться, что потенциальное существование такого будущего самоочевидно, но до сравнительно недавних времен это совершенно точно было не так.

 

И когда это произошло? Началось всерьез с печатного станка Гутенберга, который позволил нам сохранять культурную память в чем-то видимом и осязаемом, в чем-то, чем можно поделиться. Полную скорость этот процесс набрал с началом промышленной революции и возвышением машины — ткацких станков, мельниц и плавильных печей, угля, железа и пара. Он же породил, помимо всего прочего, внезапную ностальгию по исчезающему на глазах аграрному образу жизни. Поэты, как всегда, были в первых рядах. Помните: «Внемлите глас певца! — призывал Уильям Блейк. — Знает он, что есть, что было и что будет». Кое-кто из людей любил прогрес

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: