 |
Советский космонавт озадачил крестьян 8 глава
|
|
|
|
Второй – анекдот от А. Дихтяря (10):
«В октябре 1955 года Гагарин был зачислен на 1 курс летного училища. Молодцеватый капитан с улыбочкой окинул взглядом шеренгу одетых во что попало юнцов.
– Полагаете, что вы уже курсанты? Ошибаетесь! Курсант – это человек, а вы?.. Даже на человекообразных пока что не похожи. Вот вытрясем из вас гражданскую пыль, тогда и поставим диагноз – кому летать, а кому так и ходить на четвереньках. Словом, штафирки вы мои волосатенькие. В порядке живой очереди – к парикма-аа-херу!
Первым лишился своей любовно взращенной шевелюры тезка Гагарина – Юрий Дергунов. Минуту-другую Дергунов разглядывал в зеркале собственное неузнаваемо-лопоухое отображение. Потом пропел:
– Удивительный вопрос:
Почему я без волос?
– Чтобы каждый диверсант
распознал, что ты курсант! –
с лету продолжил Гагарин, опустив ладонь на оболваненную под нуль голову».
Затем, после принятия присяги, оболваненный солдат становится курсантом-специалистом – и элементом соответствующей структуры (экипаж, звено, эскадрилья); у него начинались теория, история и тактика полетов (причем тактика не только советских вооруженных сил, но и армий предполагаемых врагов – США, Великобритании, Франции), радиообмен (ежедневно 30-минутный тренаж на прием и передачу азбуки Морзе). Курсантов обучали искусству распознавать марки иностранных военных самолетов по силуэтам – и не только марки, но и «тактико-технические данные, слабые и сильные стороны, авиабазы, где подобные самолеты базируются, какие на этих авиабазах средства противовоздушной обороны и т. д.» (27). Затем начиналась собственно летная подготовка – основы газовой динамики, матчасть самолета, устройство двигателя, взлеты, посадки, полеты провозные, полеты вывозные, полеты контрольные, полеты по маршруту, полеты строем, высший пилотаж; результаты заносились в летную книжку, и на основании этих сведений присваивалось звание военного летчика такого-то класса.
|
|
|
Сразу же по прибытии в училище Гагарина – довольно взрослого, 21-летнего, окончившего с отличием школу, ремесленное училище и техникум, с относительно большим, как у «стариков», налетом, пользующегося авторитетом у однокурсников, – делают помкомвзвода и присваивают ему сержантское звание. Начальство оценило биографию Гагарина и с самого начала рассматривало его как перспективного командира. Он становится старшим в своем экипаже (из восьми человек). Однако в какой-то момент это благоволение начальства обернулось против него.
Второй год своей училищной жизни Гагарин проводит уже не в самом Оренбурге, а в гарнизоне у разъезда Ветелки, 9 километров от станции Меновой двор, 18 километров от облцентра. Он приехал сюда в конце октября 1956 года (23). Это был учебный полк, в котором служили и курсанты, и солдаты-срочники. Зимой жили в казарме (двухэтажное здание; на первом этаже – солдатская казарма с двухъярусными койками, на втором – курсантское общежитие с одноярусными; зимы были снежные, и снега наметало столько, что курсанты скатывались с горки, на чем придется, прямо из окна второго этажа (6)), летом – в лагере в больших шестиместных палатках.
Если на первом году обучения курсанты осваивали и так знакомый Гагарину по Саратовскому аэроклубу Як-18 (правда, модифицированный – посадка осуществлялась не на хвостовое, а на носовое колесо, соответственно, невысокому пилоту было легче контролировать профиль посадки, а сам самолет не «козлил»), то на втором – реактивный самолет МиГ-15: быстрее, легче, маневреннее и, теоретически, более послушный в управлении. МиГи лучше подходили для выполнения фигур высшего пилотажа, однако это была новая техника, освоение которой было связано с немалым риском. Именно на этом МиГе, по злой иронии судьбы, через 11 лет Гагарин и погибнет; для 1960-х это было уже экстраординарным происшествием. Однако тогда в МиГах-15 было еще много неустраненных дефектов конструкции (в частности, он легко входил в штопор – то есть начинал вращаться вокруг своей продольной оси с одновременным снижением – и с большим трудом из него выходил), и запах одеколона «Шипр», которым заливали мешочки с останками погибших на МиГе пилотов, врезался в память многих летчиков 1950-х годов (8).
|
|
|
Судя по очень подробному – и запутанному: такое ощущение, что из одних гагаринских инструкторов можно было сформировать целую эскадрилью – рассказу гагаринского преподавателя Акбулатова (22), МиГ-15 попортил Гагарину много крови. Его коллеги по экипажу уже давно летали самостоятельно, а он все оставался на вывозной программе. Гагарин совершал одну и ту же ошибку в технике пилотирования – высокое выравнивание профиля посадки.
«Проверял его Иван Михеевич Полшков, и тот отстраняет Гагарина от дальнейших самостоятельных полетов. Не допускает. Конечно, такой удар трудно переносится инструкторами, тем более таким молодым, как Анатолий Григорьевич Колосов. И Гагарин, тоже видя, что его не выпускают, значит, недоработок много еще, тоже опускает плечи, ходит ниже травы, тише воды, как-то забитый такой. Конечно, это очень неприятно. Не один раз отдавали на проверку Гагарина – и все получалось на оценку „удовлетворительно“. А чтобы лететь самостоятельно, надо иметь твердую четверку или пятерку. Бились долго над Юрием Гагариным. Вот как Иван Михеич пишет в письме: „Было указано раньше о том, что Юрий Гагарин по теоретическим дисциплинам учился только на пятерки, что касается полетов на МиГ-15Бис, были серьезные затруднения. Мне приходилось трижды летать с ним на предмет выпуска его самостоятельно. И трижды я отклонял выпуск по неподготовленности. Частично малой успеваемости в полетах способствовал малый рост Юрия, 1 метр 62 сантиметра, что затрудняло определение расстояния до земли при посадке. Были и другие причины, связанные с его способностями. Качество полетов и после выпуска летать самостоятельно было посредственным. Стоял вопрос об отчислении его из училища. Был оформлен материал об отчислении. Но когда инструктор Колосов прилетел с полевого аэродрома и попросил меня продолжить обучение Гагарина, мотивируя тем, что Гагарин слезно просит разрешить ему летать, я оставил его для продолжения обучения“.
|
|
|
Я немного расшифрую написанное. Дело в том, что Юрию Гагарину трудно давались полеты. И как на учебном самолете, так и на боевом самолете у Колосова. Самое страшное – это высокий профиль посадки. А посадка – это основной элемент для летчика. Вот здесь Иван Михеич пишет, что причиной этого является малый рост Юрия. Да вы знаете, я скажу не совсем так. Я еще меньше ростом Юрия Гагарина на два-три сантиметра, может, я уже имел опыт какой-то: у меня полеты были с хорошим и отличным качеством, особенно посадка. Здесь дело в другом. Гагарин имел налет по сравнению с другими курсантами в два раза меньше на учебных самолетах. Поэтому опыта было меньше и труднее давались полеты и особенно основные элементы: взлет, расчет, посадка. Со временем он придет к успеху, когда дальше будет летать, когда будет больше опыта, практики. И второе, Иван Михеич подчеркивает, что трижды проверял его и был материал предоставлен на отчисление. Я беседовал с командиром полка, с бывшим заместителем командира полка недавно, будучи в Оренбурге. И вот сейчас я могу обобщить все данные… Гагарин уже больше полумесяца ходил на старт и каждый раз хотел вылететь самостоятельно. Желание огромное, а не получается. И Колосов бьется над этим. Командира звена в то время не было. Был временный майор Пикулев, который также летал со своим экипажем и замещал временно должность командира звена. И вот Колосов был почти предоставлен сам себе. И тогда майор Беликов, видя, что Гагарин уже отстал от остальных курсантов – те уже летают в зону самостоятельно, а он еще не вылетел, – приказывает Колосову написать представление об отчислении Юрия Гагарина от дальнейшего обучения, как не справившегося с летной программой – по нелетной успеваемости. Колосов пишет и предоставляет этот материал Беликову, тот подписывает и передает этот материал командиру полка. Командир полка завертелся, как всегда, у командира много работы, и он не подписал сразу этот документ, все некогда было. А Гагарин уже был отстранен от полетов – всё. Раз уж написано представление об отчислении. Ну и ходит, конечно, в тяжелом, тяжелом положении: и глаз не поднимает, и голова опущена. Подходил он к инструктору Колосову, к Беликову с просьбой оставить его. „Я хочу, я должен быть летчиком“. Но материал уже был отправлен.
|
|
|
Когда Колосов перегнал самолет на основной аэродром, он встретил там командира полка и просил Ивана Михеича Полшкова, чтобы тот не подписывал документ, а оставил дальше учить курсанта Гагарина… желание огромное у этого молодого человека стать летчиком. Он так поставил вопрос, что поможем всеми силами, чтобы он стал летчиком. Тогда Полшков дал добро и добавил несколько дополнительных полетов к тому, что он отлетал и чтобы дальше продолжали учить Гагарина. И плюс ко всему он пригласил заместителя Григория Константиновича Серкова, с тем чтобы помочь лейтенанту Колосову, чтобы все было нормально в экипаже, чтобы выпустили отстающего курсанта Гагарина. И подполковник Серков включился в это дело вместе с Колосовым. Он сам несколько дней летал с Гагариным по кругу – контрольные полеты на спарке и каждый раз делал замечания ему, что вот то не так, это не так – ну и основное посадка. Гагарин видел это, исправлял и производил в дальнейшем нормальную посадку. Уж настолько он желал самостоятельно вылететь, что <знал:> летчики по традиции после самостоятельного вылета угощают всех так называемыми вылетными папиросами. У него в планшете имелось штук шесть этих коробок, они все уже за это время истерлись. Конечно, у молодого человека было настроение крайне низкое. И вот полетав не один, а два-три дня с Гагариным, убедившись, что он может увидеть ошибку, исправить ее и нормально произвести посадку, подполковник Серков решает выпустить Гагарина самостоятельно. Поговорили с ним предварительно: „Замечаешь ты ошибку?“ – „Замечаю“. – „Вот я сейчас слетаю с тобой – все делаешь сам, если увидишь отклонение самолета от нормы, значит, сам исправляешь это отклонение и производишь нормальную посадку“. Что он и сделал. И после этого Серков говорит: „Видишь боевой самолет, садись и лети самостоятельно“. Гагарин от радости побежал к этому самолету, Серков его вернул, говорит: „Нет, ты отдохни, посиди. И пешочком не спеша иди к боевому самолету. Бегать не надо, и так у тебя нервы напряжены, волнуешься, а пробежишь – пульс вообще будет 200. Надо все делать нормально“. После этого Серков отправил его пешочком к самолету. Гагарин садится в кабину, приняв предварительно самолет у техника. Подходит Серков, лейтенант Колосов, проверяют, как он сел, все ли включил. И Гагарин запрашивает: „Я 210-й – запуск“. Беликов отвечает: „Запускай, 210-й“. Он даже не знал, что выпускает самостоятельно Гагарина. И когда запустил двигатель Гагарин, вырулил 210-й, Беликов передает Серкову: „Вы что, выпускаете 210-го?“ – „Да, пусть летит, все нормально“. 210-й выруливает, взлетает. Прекрасно взлетел, построил маршрут, заходит на посадку, подходит к земле, чуть высокий профиль, исправил это высокое выравнивание и произвел посадку. Первый полет он сделал, значит, он вылетел самостоятельно. Вылетел самостоятельно – он уже является летчиком».
|
|
|
Сам Гагарин упоминает о том, что Акбулатов, инструктор по воздушному бою, разрешил ему подкладывать на сиденье подушечку – чтобы таким образом, не привставая, увеличить пространство обзора. Трудно сказать, насколько эффективной на самом деле была эта подушечка; в конце концов, именно на этом самом «высоком профиле» горели многие курсанты, независимо от роста, – и безжалостно отчислялись. Гагарину повезло.
Еще больше Гагарину повезло в другом отношении: по каким-то причинам (возможно, потому, что многих курсантов со старшего курса отчислили за неуспеваемость, нарушения дисциплины и по состоянию здоровья; возможно, в связи с тем, что Хрущеву уже тогда начало казаться, что при наличии ракетных войск роль авиации в современной войне уменьшается – и лучше потратить бюджеты на изготовление ракет, чем на лишний год обучения курсантов) «командование училища получило задание досрочно выпустить дополнительную эскадрилью летчиков» (28), но так или иначе, его – одного из троих курсантов, кто уже и так умел летать и имел свидетельство летчика аэроклуба, – досрочно перевели со второго курса на выпускной третий. Это, конечно, было ему очень на руку: он выигрывал целый год – сокращалась его казарменная жизнь, он получал офицерское звание, возможность строить карьеру, зарабатывать деньги; мало того, именно благодаря ускоренному выпуску Гагарин и попал в конечном счете под программу набора космонавтов. Оборотной стороной везения была необходимость догонять своих однокурсников – что в случае теории можно было взять за счет усидчивости; но вот летную практику форсировать было сложнее. Кроме того, он, «салага», оказывался в коллективе «стариков», что также не добавляло психического комфорта.
О том, что курсантская жизнь Гагарина складывалась не так гладко, как он сам описывал в «Дороге в космос», можно понять уже по намекам в книге Лидии Обуховой (25). «Длинная казарма с двухэтажными кроватями – их новый дом – вписывалась в определенные строгие правила. Но кроме распорядка дня, утвержденного начальником ЧВАУЛ, неизбежно должен был возникнуть, наладиться и устояться сложный мир взаимоотношений между вновь приехавшими и „старичками“. Невидимая лестница главенств и авторитетов… игра самолюбий принимала порой жестокие формы. В глухой ночной час раздался осторожный шелест босых ног, чирканье спички о коробок. Воскрешая стародавние проделки бурсаков, клок подожженной бумаги вспыхнул у босых пяток спящего: только что назначенного помкомвзвода Гагарина… Злая забава оборвалась в самом начале. Ночные проказники не могли предвидеть молниеносную реакцию. Газетный ком только порхнул огненным голубком у верхней нары, а Гагарин уже стоял обеими ногами на полу. Завязалась молчаливая потасовка. Юра Гундарев – второй помкомвзвода из новичков – выскочил из сна несколькими секундами позже и нырнул в ночную свалку немедля, точным, как у сильной рыбы, движением».
Несколько десятилетий спустя писательница Татьяна Копылова – соавтор Анны Тимофеевны Гагариной по «Слову о сыне» – публикует нечто гораздо более откровенное. «В 1984-м из Оренбурга пришло письмо, заинтриговавшее нас с Анной Тимофеевной. Было оно от полковника в отставке Ивана Михеевича Полшкова, бывшего командира полка боевого применения (полка реактивных истребителей), приданного Чкаловскому летному училищу. В этом полку проходили последнюю перед выпуском практику будущие военные летчики. Иван Михеевич писал, что у него есть документ, который нигде не опубликован и даже не упоминается. Когда мы встретились, он пододвинул ко мне пожелтевшие листки. Бросилась в глаза дата – 4 марта 1957 г., выделенные жирным шрифтом фамилии и фраза: „Объявляется приговор Военного трибунала Южно-Уральского военного округа от 28 февраля 1957 года об осуждении курсантов 1-го ЧВАУЛ Бушнева И. Л., Шпанько Б. Г., Ошуркова Е. Н. за нанесение побоев помощнику командира взвода сержанту Гагарину за его требовательность по службе“. Подсудимый Бушнев, будучи недоволен требовательностью по службе пом. командира взвода сержанта Гагарина, склонил подсудимых Шпанько и Ошуркова на избиение Гагарина, на что они ему дали свое согласие. В осуществление этого намерения – при активном участии Шпанько – в ночь на 30 января 1957 года, когда после отбоя весь личный состав лег спать, в том числе и Гагарин, Ошурков и другие курсанты напали на Гагарина и подвергли его избиению, при этом Шпанько и Ошурков завязали себе головы полотенцами, чтобы их не узнали, а Бушнев в это время стоял у входа в казарму с целью предупреждения исполнителей в избиении Гагарина, в случае появления кого-либо из командования. В результате преступных действий Бушнева, Шпанько и Ошуркова сержант Гагарин был избит» (24).
Несмотря на хитроумный маневр с завязанными полотенцами (страшно подумать, на кого были похожи в этот момент Шпанько и Ошурков), злоумышленников удалось вычислить; с ними не стали церемониться и отдали их под суд. «„В судебном заседании подсудимые в изложенных преступных действиях виновными себя признали и дали подробные объяснения… На основании изложенного Военный трибунал признал Бушнева, Шпанько и Ошуркова виновными в принуждении группой лиц к нарушению обязанностей по военной службе, т. е. в преступлении, предусмотренном ст. 193–4 п. ‘б’ УК РСФСР“… Далее в приговоре указывались меры наказания: Бушнева и Шпанько на 3 года каждого с отбыванием в исправительно-трудовом лагере, а Ошуркова на 2 года с отбыванием этого наказания в дисциплинарном батальоне, всех троих без поражения в правах… Потом Иван Михеевич давал пояснения к событиям 1957 года. На помощниках командиров взводов лежала малоприятная обязанность – обеспечение внутреннего распорядка подразделения: подъем, зарядка, посещение занятий… И Гагарин всегда исполнял эту обязанность, не делая исключений ни для себя, ни для других. Его требовательность пришлась не по вкусу троим друзьям. Особенно их раздражал ранний подъем на утреннюю зарядку. Вот и предупредили сержанта: что подчиняться ему не будут. Но и тот ответил категорично: „Распорядку в казарме будут следовать все“. Троица повторила угрозу. Помкомвзвода вновь подтвердил: „Никаких исключений!“ Тогда угрозу привели в исполнение. Избит Гагарин был жестоко, до потери сознания – на несколько дней его поместили в госпиталь. Остальные курсанты настояли, чтобы хулиганы пошли к командованию. Заседание трибунала состоялось через месяц. К этому времени Гагарин был уже здоров и по-прежнему исполнял свои обязанности младшего командира» (24).
Несколько иная – и, вполне вероятно, более правдоподобная, чем конфликт из-за подъема на зарядку – версия событий изложена однокурсником Гагарина: «Гагарин был службист. <…> Он был старшиной эскадрильи и докладывал начальству о всех нарушениях курсантов, даже о тех, кто опаздывал с увольнения. Сами понимаете, молодые люди, неохота расставаться с девчонкой, ну и опаздывали. А Гагарин докладывал о них. Однажды ребята устроили ему „темную“, дали понять Гагарину, что делать так нельзя» (28).
О том, что Гагарин был из тех, кому «больше всех надо», вспоминает и один из преподавателей, И. Скутин, – по его словам, сознательный Гагарин отчитал однажды своего однокурсника, завалившего экзамен по истории КПСС: «Ты что, собираешься стать воздушным извозчиком, а не летчиком-офицером Советской Армии?» (29).
Историю с устроенной Гагарину «темной» подтвердил в личном интервью автору этой книги и В. С. Кислов, бывший в 1957 году замом старшего инженера авиационного полка, в котором служил Гагарин.
Этот эпизод, однако, не отбил у Гагарина охоты продолжать службу в армии; армия была структура, которая по разным параметрам соответствовала его характеру – и он пробыл внутри нее до самого конца жизни. «С детства я любил армию». В «Дороге в космос» есть несколько коробящих гражданского человека абзацев – где Гагарин несколько напоминает боевого робота.
«Мне не надо было привыкать к портянкам и сапогам, к шинели и гимнастерке. В казарме всегда было чисто, светло, тепло и красиво, все блестело – от бачков с водой до табуреток.
Я тоже становился солдатом, и мне по душе были и артельный уют взвода, и строй, и порядок, и рапорты в положении „смирно“, солдатские песни, и резкий протяжный голос дневального:
– Подъ-е-ом!
Нравились мне физическая зарядка, умывание холодной водой, заправка постелей и выходы из казармы в столовую на завтрак. За время службы в армии я не имел ни одного взыскания, строго соблюдал внутренний распорядок. Меня радовало, что всё в части происходит по расписанию, в точно установленное время: и работа, и еда, и отдых, и сон. Меня ни чуточки не тяготило, что это повторялось изо дня в день. В армии я привык жить и учиться по уставам. Уставы отвечали на все вопросы, связанные с жизнью, учебой и службой, ясно указывали, как служить, изучать военное дело, овладевать оружием и боевой техникой, повседневно повышать политическую сознательность. Как только мне удавалось выкроить свободную минуту, я заглядывал в устав. Он стал законом моей жизни» (1).
Проще всего списать подобного рода пассажи на фантазии «правдистов»-литобработчиков (официальные биографы вообще не знают меры: «любил воинский порядок, строевой шаг и солдатские песни» (29)) или, если угодно, на то, что неглупый Гагарин любил армию потому, что армия была для него, юноши из социальных низов, из провинции, без жилья и без каких-то особых связей, идеальным карьерным лифтом.
Однако несмотря на муштру, несмотря на крайне неприятный эпизод с устроенной ему «темной», Гагарину несомненно нравилось в армии, которая не была демонизирована внутренними наблюдателями и действительно сильно отличалась от нынешней. На тот момент это была, возможно, самая сильная армия в мире – сталинская армия, которая десять лет назад бомбила Берлин, которая оккупировала пол-Европы и стерла в пыль немецкую военную машину. Это была армия, которая даже в мирное время проводила немыслимые по сегодняшним меркам учения – и по-настоящему, всерьез готовилась к третьей мировой – настолько, что отрабатывала на своих солдатах действия в условиях использования ядерного оружия. Собственно всего за год до прибытия Гагарина в Оренбург, очень недалеко оттуда, в Оренбургской области, на Тоцком полигоне, маршал Жуков проводит учения с 45 тысячами солдат и офицеров – и взрывает над ними настоящую атомную бомбу: просто чтобы изучить возможность прорыва обороны противника с использованием нового оружия. Некоторые из гагаринских пилотов-инструкторов участвовали в испытаниях – им было дано задание пролететь через радиоактивное облако (на самолетах Ил-10 с негерметичными кабинами). Все это очень похоже на еще одну главу из отчета о преступлениях советского режима против своих граждан – однако учения были хорошо организованы; теоретически, могли быть страшные жертвы – однако обошлось (хотя свои дозы радиации, конечно, получили все участники).
Мы упоминаем обо всем этом для того, что было понятнее, кто именно сидел 12 апреля 1961 года в раскрашенной в зеленый цвет ракете – а затем разъезжал по миру с проповедями о мирном космосе и фотографировался с белым голубем в руках. Преподавателями Гагарина были фронтовики, обучавшие его вовсе не мирным полетам, а именно тому, что необходимо на войне. На протяжении двух лет Гагарина готовили не просто к службе в гарнизоне и выполнению фигур высшего пилотажа, цирковым фокусам, а натаскивали для участия в третьей мировой войне – которую ждали, которой опасались – и ответом на угрозу которой и стал запущенный ровно в тот момент, когда Гагарин получал лейтенантские погоны, спутник.
Кстати, если уж на то пошло, «почему советский спутник оказался первым в космосе? Да потому что у американцев были базы в Европе для военно-воздушных сил. Они могли бомбить Москву с европейских баз обычными самолетами. А мы не могли ответить Америке никак… У нас был огромный стимул. Единственная возможность ответить американцам на удар по Москве – это ответный удар по Вашингтону и Нью-Йорку. Это все у нас понимали… И запуск первого спутника, который мы провели в спешном порядке, имел целью вовсе не изучение космоса. Главное было – показать американцам, что мы их можем накрыть. И они это поняли. Раз мы можем запускать спутники, значит, любой город Америки может быть, увы, поражен… Я считаю, что это – очень сильно способствовало сохранению мира» (7).
О том, что мысли Гагарина в Оренбурге были заняты не только строевой подготовкой и «высоким профилем посадки», свидетельствует следующий анекдот, приведенный А. Дихтярем:
«Капитан Федоров прохаживался туда-сюда перед шеренгой вытянувшихся по ранжиру курсантов. Гагарин, как самый мелкокалиберный, на левом фланге.
– Что есть погоны? – спрашивал сам себя и сам же себе отвечал: – Погоны – это не только деталь одежды. Это прежде всего символ мужественности, и носить погоны должно с достоинством!
После занятий курсант Гагарин подошел к курсанту Репину:
– Что есть бюстгальтер? Отвечайте, курсант!
И, не дождавшись ответа, выдал собственный вариант:
– Бюстгальтер – это тебе не только деталь одежды. Это прежде всего символ женственности, и носить его должно с достоинством! Так и напиши своей девушке, Репин» (10).
Тут самое время упомянуть, что именно к оренбургскому периоду относится наибольшее количество признаний женщин, с которыми Гагарин якобы имел какие-то отношения. Какими бы ненадежными ни были эти свидетельства, ясно, что Валентина Горячева была далеко не первой попавшей в его поле зрения женщиной; у летчика Гагарина был если не большой опыт (об этом трудно судить), то, по крайней мере, широкий диапазон выбора – и вот тут он прекрасно обходился без всякой подушечки.
Вообще, мемуары женщин, живописующих свои отношения с Гагариным (в диапазоне от «спала-с-ним» до «пожирал-меня-глазами»), представляют особый интерес, особенно если зачитывать их бивис-и-баттхедовским голосом. Несостоявшиеся леди Гага охотно рассказывают, как отказали ему, как он предлагал на них жениться, некоторые даже транслируют сны, в которых они снились Гагарину («…рассказала свой сон: будто он готовил меня в космос. Гагарин уговаривал, а я отнекивалась: „Юр, ты же прекрасно знаешь, сын у меня, муж. Вдруг разобьюсь, у меня же семья…“ В итоге согласилась: „Где ракета?“ А он в ответ: „Да вон же – в огороде“» (14). Удивительнее всего даже не сам сон про «готовил в космос» – «где ракета?» – «да вон же, в огороде», а то, что о таких снах можно было рассказывать по радио; вот уж правда эпоха невинности). Проблема в том, что чем больше подробностей в этих мемуарах, тем менее достоверными они кажутся.
Алмазом, кохинором этой коллекции является опубликованный в таблоиде (однако никем не опровергнутый) рассказ некоей К. Шерстневой, позиционирующей себя как подругу и, в молодости, соседку будущей вдовы экс-президента РФ Наины Ельциной – в девичестве Гириной. «И еще один случай припомнила Клавдия Шерстнева: прибегает ко мне Найка и кричит с порога: „Клава, быстрее телевизор включай!“ Это был день, когда Гагарин в космос полетел. „Мне кажется, это тот самый Юрка!“ – выпалила Ная. А тогда прошла только первая информация о полете. Купили мы с ней бутылочку (все-таки вся страна отмечала!) и стали ждать вечера. На экране телевизора она его точно узнала. Оказывается, они в Оренбурге на танцплощадке познакомились, дружили долго, она и родителей его хорошо знала. Вздохнули мы тогда. „Вот за кого нужно было замуж-то выходить! – посочувствовала я ей. – Сейчас была бы женой первого человека, а то сидишь тут со строителем…“» (12).
Разумеется, мы вряд ли когда-нибудь узнаем, правда ли Юрий Гагарин был женихом будущей жены президента Бориса Ельцина, однако сама возможность этого кажется настолько курьезной, что биограф не находит в себе сил не упомянуть о ней; однако на этом мы перестаем тасовать колоду не вполне приличных карт из несостоявшихся невест Гагарина.
О том, что Гагарин всерьез задумывается в Оренбурге о женитьбе, рассказывают вовсе не только претендентки на его руку, сердце и фамилию. Так, лейтенант Акбулатов запомнил не только высокий профиль посадки Гагарина, но и ряд других подробностей. «Вот такой еще штрих, он обращался ко мне: „Товарищ капитан, мне бы вот в город“. Не раз обращались ко мне с такой просьбой. Время было напряженное. Я говорил, ребята, вот закончите, потом будете отдыхать, сейчас главное учеба, финал – к финишу пришли. Какой тут отдых. „Да вот я жениться хочу“. Я говорю: „Жениться я всем запрещаю, пока вы не закончите военное училище. И даже не подходите ко мне насчет женитьбы. Запрещаю жениться каждому. Успеете – это никуда не денется“»[16] (2).
Что касается женитьбы курсанта Юрия Гагарина на работнице оренбургского телеграфа, а впоследствии студентке медучилища Валентине Горячевой, которую сам он называл смешным словом «Валюта», то по понятным причинам мы не можем обсуждать его выбор – равно как и в целом тему того, была ли она «идеальной Гагариной». Она, безусловно, была – в смысле: была при живом муже – женщиной не светской; держалась напряженно, скованно; ни на секунду не забывала о том, что ей следует быть осмотрительной; встречала журналистов с плотно сжатыми губами – и дочерей своих научила тому же.
Есть свидетельства, что она хорошо готовит; неудивительно при профессии отца: «Иван Степанович был большой мастер кулинарии, но особенно удавались ему беляши – любимое кушанье уральских казаков» (1).
Для нас важно, что ее мемуары – «108 минут и вся жизнь» (в соавторстве с прикомандированным журналистом из «Красной звезды» Михаилом Ребровым), которые, теоретически, могли бы стать откровением, – на самом деле можно читать разве что со спичками между век. Тем не менее в этой по-настоящему пуританской книге не без живости описана сцена их знакомства, состоявшегося на танцплощадке (дотошный писатель Нагибин в своих «Рассказах о Гагарине» щеголяет знанием деталей: «Во время танца запрещалось курить, толкаться, произносить вслух нецензурные слова; полагалось уступать дамам место на скамейке и приглашать к танцам не свистом или пощелком пальцев, а по всем правилам вежливости. Возле площадки продавалось мороженое, морс, ситро, а крепкие напитки были оттеснены к детскому городку» (11)). «Он пригласил меня танцевать. Вел легко, уверенно сыпал бесконечными вопросами: „Как вас зовут? Откуда вы? Учитесь или работаете? Часто ли бываете на вечерах в училище? Нравится ли это танго?..“ Если откровенно, то первое впечатление от знакомства с Юрой складывалось как-то не в его пользу. Невысокий, худощавый. Голова большая, короткий ежик волос, торчащие уши. Говорит быстро, после каждой фразы как-то двигает припухшими губами, будто припечатывает слова. Сказать о нем подвижен – значит ничего не сказать. Кажется, будто он одновременно находится в разных местах» (13).
|
|
|
