Восстановление чувства собственной ценности после получения клейма психически больного

Журнал психосоциального сестринского дела и психиатрического обслуживания, 31 —4, 1993

Эта статья изначально была написана в качестве доклада для конференции «Реабилитация детей, молодежи и взрослых с психиатрической инвалидностью: достижение полноценного места в обществе», которая проходила в городе Тампа, штат Флорида, 28 января 1993 года

В последние дек нашего тысячелетия, после многовекового фундаментального и грубого обесценивания нашей культурой людей с клеймом психического заболевания, появился проблеск надежды, что они смогут добиться уважения своего достоинства, будут восприниматься другими как достойные люди, и начнут выполнять полноценные роли в обществе. Все мы несём в себе заряд высокой ценности — новую весть надежды, исцеления и восстановления, которую мы возвращаем людям в том окружении, где мы живём, любим, работаем и исповедуем нашу веру.

Оглядываясь назад.

Когда я готовила эту статью, я обнаружила, что стала задумываться о том, как те из нас, кто пережил глубокое обесценивание как результат клейма психического заболевания, переходят от уверенности в своей малоценности или бесполезности к открытию собственной уникальной ценности. Как мы заявляем свои права и восстанавливаем своё чувство собственного достоинства и собственной ценности, если нас обесценили ' лишили человеческого достоинства? Мои размышления вернули меня к тем дням, когда я была подростком, и мне впервые поставили диагноз серьёзного психического заболевания. Я подумала о первых двух своих поступлениях в больницу, о том, как на мне появилось клеймо шизофрении, и о том, как три месяца спустя, когда я поступила в больницу во второй раз, это уже было клеймо хронической шизофрении.

Мне сказали, что у меня — болезнь типа диабета, и если я буду постоянно, всю свою жизнь принимать нейролептики, и буду стараться избегать стресса, тогда, может быть, мне удастся с ней совпадать. Я помню, что когда психиатр говорил мне все эти слова, я почувствовала, как будто весь мой подростковый мир (в этом мире я мечтала стать достойным человеком, имеющим ценность для общества, играть в команде лакросс

составе женской сборной США, и, может быть, стать волонтёром Корпуса мира) — мой мир начал разрушаться, распадаться на чисти. У меня было такое чувство, как будто у меня отобрали все эти частицы моей индивидуальности. Я начала подвергаться той радикальной трансформации, в которой у меня не стало больше человеческой ценности и достоинства — я превратилась из человеческой личности в психическую болезнь, из Пат Диган — в шизофреника».

Оглядываясь назад на эти дни, я вдруг начинаю понимать, как я была тогда одинока. Это чувство полного одиночества только укрепило мое ощущение, что я ничего не стою, не имею ценности. Само собой разумеется, мне давали лекарства, следили за моим давлением, проводили со мной арт-терапию, психотерапию, терапию занятостью и досуговую терапию. Но глубоко внутри мне казалось, что я совершенно одна, как будто я плыву по течению в море безымянности, без компаса и координат. И это глубокое чувство полного одиночества было у меня от того, что хотя многие говорили со мной о моих симптомах, никто не разговаривал со мной о том, каково мне было на самом деле. Никто не подошёл ко мне и не сказал: «Эй, я знаю, что ты сейчас живёшь, как в аду. Я знаю, тебе кажется, что ты совершенно потерялась в каком-то дурном сне. Я знаю, ты, может быть, думаешь сейчас, что выхода нет. Но я тоже когда-то прошёл через это — так

же, как ты. На меня тоже навесили ярлык шизофрении, и ещё целую кучу других ярлыков. И я пришёл к тебе сейчас для того, чтобы сказать тебе, что выход есть, и что ты не обречена на то, чтобы провести всю свою жизнь в психиатрических учреждениях. Если ты захочешь поговорить — я всегда буду рядом».

Никто так никогда и не подошёл ко мне и не сказал эти слова. Я не знала ничего, кроме тех стереотипов, которые я видела по телевизору и в кино, для меня психическая болезнь означала доктора Джекила и мистера Хайда, психопатов и убийц-маньяков, полоумных, идиотов, шизиков, буйных, психов в смирительных рубашках, сбрендивших сумасшедших. Это всё, что я слышала и знала о психически больных и что самое ужасное, теперь специалисты говорили мне, что я — одна из них. Мне бы очень помогло тогда если бы кто-то пришёл и поговорил со мной о том, что психическую болезнь можно пережить, сказал бы мне о возможности восстановления, исцеления, о том, что я могу начать новую жизнь. Было бы так хорошо, если бы у меня были примеры для подражания — люди, на которых я могла бы смотреть с восхищением, которые пережили всё то, что происходило со мной, и которые потом нашли хорошую работу, и нашли любовь, или у которых была собственная квартира или дом, или которые вносили бы ценный вклад в общество. Но, как я уже сказала, в те ранние годы со мной этого не случилось.

Поэтому сегодня я хочу воспользоваться возможностью и высказать всё то, что мне никто не сказал тогда, раньше. Я хочу поговорить с той семнадцатилетней девочкой, которой я была однажды. Я хочу поговорить с ней о том, что я знаю теперь — но чего я не знала тогда. Я хочу поговорить с ней — и таким образом поговорить сразу со всеми, кто живёт с клеймом психического заболевания, кто глубоко страда познал отчаяние, кому сказали, что он ничего не стоит, и кто чувствовал себя одиноким, покинутым плывущим по течению по мёртвому, безмолвному морю.

Мрачное, монотонное существование.

Я обращаю свой взгляд в прошлое, переступая через тот отрезок времени в двадцать лет, который отделяет меня от той семнадцатилетней девочки. Я пытаюсь её увидеть... Смотреть на неё тяжело, Я вижу пожелтевшие от никотина пальцы. Я вижу её шаркающую, скованную от лекарств походку. Её глаза темны, с бесконечным взглядом в никуда. Это — время в промежутке между двумя госпитализациями, и она живёт в доме своих родителей. В 8 часов она заставляет себя встать с постели. В тяжёлом тумане она садится в кресло, одно и то же кресло изо:дня в день. Она курит сигареты. Одну за одной. По выкуренным сигаретам она отмечает течение времени. Сигареты — доказательство того, что время проходит, и уже хотя бы этот факт приносит облегчение. С 12 утра она сидит и курит и глядит в никуда. Потом она обедает. В час дня она опять ложится в постель и спит до трёх. В три она встаёт и возвращается в кресло, и сидит, и курит, и глядит в никуда. Потом она ужинает, и опять садится в кресло в б вечера. Наконец, в 8 часов вечера наступает тот долгожданный час, когда можно опять лечь в постель и уснуть тяжёлым сном на лекарствах, и спать без сновидений.

На следующий день всё повторяется, и потом проходит ещё один день, и ещё, и в этом оцепенении вереницей проходят месяцы, и течение времени обозначено только следующей сигаретой, и затем е одной.

И я наблюдаю за ней и знаю, что я вижу не столько психическую болезнь, сколько становлюсь свидетелем постепенного угасания искры человеческого духа. Она теряет волю к жизни. Нет, она не собирается покончить с собой, — но она хочет умереть, потому что ей кажется, что жить больше не для чего - Её надежды, мечты и устремления разрушены. Она не видит пути достичь того места в жизни, о котором она когда-то мечтала. Её будущее свелось к прогнозу обречённости. Её прошлое ускользает от неё, как сон, который принадлежит кому-то другому.

Её настоящее - - пусто, в нём — только едкий дым сигарет, который заполняет пустоту, как прячущееся привидение. Нет, то, что я вижу — не психическое заболевание, это — молодая женщина, чья надежда на полную, достойную жизнь потерпела крушение. Она чувствует себя живым мертвецом, и её дух едва теплица под этим страшным грузом.