 |
Вспоминаю свое детство. Года в три-четыре я по причине хронической болезни была вынуждена долгое время (около года) находиться в санатории без родителей одна в совершенно чужом городе. Осознанного желания чьего-то тепла и любви не было, но по отдельным мо
|
|
|
|
Вспоминаю свое детство. Года в три-четыре я по причине хронической болезни была вынуждена долгое время (около года) находиться в санатории без родителей одна в совершенно чужом городе. Осознанного желания чьего-то тепла и любви не было, но по отдельным моментам, которые сейчас особенно запечатлелись в памяти, я понимаю, что то, что я сейчас помню – это моменты поиска любви и тепла. Или тяжелейшие переживания её отсутствия.
У многих из девочек в нашей группе (весь воспитательно-лечебный процесс в санатории был похож на детский сад) были косички. И каждый раз после сна их надо было заплетать. Наша няня, от внешности которой я сейчас помню только тапочки-мокасины на каблуке, заплетала нам их по очереди каждой девочке. Это было конечно же живое прикосновение женских рук и личное внимание. Но оно быстро заканчивалось и можно было снова идти играть. Но мы стояли, обступив ее и дожидаясь своей очереди, не отходили пока не закончат заплетать самую последнюю, мы стояли и питались тем вниманием, тем прикосновением, которое в этот момент нам доставалось. Помню, я говорила, что это я учусь заплетать косички, поэтому и смотрю, и не отхожу. Возможно настоящую причину я не осознавала, и только желание быть рядом не давало уходить. Так же помню, как нас мыли и особенно, как каждого по отдельности брали на руки и, поставив на стол, вытирали полотенцем. Было ли у нас много воспитателей много или один не знаю – запомнила только одну –молодую женщину, которая, как я уже сейчас анализирую проводила с нами воспитательную работу – играла, ставила эксперименты, короче, с интересом пыталась воплотить то, что прочитала в книгах. В остальное время я помню только личное одиночество, которое прерывалось приездами разных моих родственников, маминых знакомых, которые привозили игрушки. Игрушки я тоже помню до сих пор с особой любовью, хотя всех их пришлось оставить в санатории, так как они якобы были заразны для внесанаторного мира. Помню приезд мамы, ее шапку и очки и запах духов. Какая она была красивая и как нужна мне была ее любовь. Темные зеленые стены изолятора, где меня закрыли от всего мира, когда я заболела, только баночка с водой, которой ополоснули большую банку из-под меда, чтобы он остался в воде, накрыли марлей и сказали пить. Она одна, эта баночка была со мной там. Я пила ее совсем понемножку, чтоб хватило подольше, чтоб подольше ее у меня не забирали. Слово «бокс» и позже для меня всегда было как «тюрьма», я смотрела в окошки на тех детей, которые в них, в боксах лежали и считала, что оттуда совершенно нет выхода, нет двери, и сочувствовала тем, кто внутри.
|
|
|
Помню страшную тайну – я захотела вечером, когда все легли в постель, в туалет. Нянечка пела нам песню – «Пропала собака», и была наверное доброй, но я так боялась встать и попроситься в туалет, что пришлось пописать в кровать. Чтобы этого никто не заметил – все же это выглядело как будто я маленькая, а я в свои три года считала себя большой, хотя остальные дети частенько делали то же самое, я представила себя огромным сушильным заводом – лежала и двигая ногами по постели согревала мокрое пятно на кровати. А на утро оказалось, что пятно высохло, но из-за цвета осталось видно. Оно было очень большое – на всю простыню, и я помню, что тут мне уже не было так стыдно, как попроситься вечером в туалет, потому что нянечки доставали такие же простыни с пятнами с других кроватей, и в этом в нашем санатории не было ничего особенного. Но я по- прежнему была одинока. Мне кажется, я все детство была одинока, потому что общаться с детьми я не очень-то хотела, конечно я со всеми играла, но была как будто в коконе, как будто в своей маленькой скорлупке, где бережно прятала тот кусочек маминой любви, который она мне подарила.
|
|
|
Мама вспоминает меня в то время как совсем маленькую, когда рассказывает, как звонила мне и спрашивала – во что я одета. Я по ее словам положила трубку рядом с телефоном и отсутствовала минут десять, оказалось, была ночь и я была раздета, так меня и вытащили к телефону в пижамке, но услышав мамин вопрос я побежала одеваться, а вернувшись сообщила, что на мне такое-то платье. Я таких глупостей не помню. Зато я точно помню, что считала себя абсолютно взрослой, трезвой и рассудительной. У меня были свои тяжелые неразрешимые вопросы и трагедии. И мне они казались серьезными, такими же серьезными, как у взрослых. Пожалуй, что только сейчас у меня меньше проблем, чем было всегда. Или просто я научилась их быстро отпускать и смотреть на все глазами вечности. Детство казалось мне тяжелой работой в те дни, когда не было рядом мамы.
Для чего я описываю собственное детство? Наверное для того, чтобы сейчас пока мой ребенок не родился, понять, в чем он может нуждаться. Для этого не достаточно смотреть на других детей, для этого надо вспомнить себя. И прежде всего свои трудности и беды. Хочется, чтобы их не было у моего ребенка.
Единственный вывод, который я делаю – ребенку в раннем детстве очень нужна любовь родителей и родной дом. Пусть мама, когда брала меня с собой на работу, требовала соблюдать абсолютную тишину, так как работала на радио и вела прямые эфиры. Я сидела в своей каморке и эта тишина, это замирание моего сердца и требуемая неподвижность были мне во сто крат дороже, чем весь шум и гам, который я могла себе позволить в детском саду без мамы. Я слишком дорожила теми минутами, которые проводила рядом с ней.
А что до развития, учебы и воспитания, я думаю, когда мы ездили в командировки с мамой в коровник, на золотодобычи, к местным жителям юкагирам, узнавая их быт, когда мама брала интервью у колхозниц, а они рассказывали и показывали как растет капуста, я развивалась не меньше, чем сидя в детском саду за партой и глядя на нарисованную морковку, чтобы запомнить как она растет.
|
|
|
Мама захотела стать моей подружкой позже, когда у меня начался переходный возраст, и моя закрытость достигла зенита. Вот тогда мама перестала быть моей частью. Тогда она нужна была мне, но наравне с этим мне нужна была свобода. Я с удовольствием пользовалась мамиными советами, но так, чтобы она этого не знала и не тревожила мою независимость. Уехать в другой город мне было легко – меня ждала новая и интересная жизнь. А маме стало одиноко без меня.
Я хочу чтобы у нас – у будущих мам было максимум времени для наших детей в будущем и при этом чтобы не они составляли смысл нашей жизни и ее конечную цель. Надо научиться отдаваться этим новым материнским впечатлениям, но с таким же самозабвением, когда придет пора, отпустить своих детей и заняться чем-то другим. Наверняка сказать, что это можно сделать, я не могу; я выясню это, когда мой ребенок захочет покинуть меня. А пока – возможно я и не права.
Сейчас идет седьмой месяц моей беременности и я все больше думаю о родах и о рожденном ребенке. Я уже настолько хорошо ощущаю его внутри, что он мне не кажется мечтой, я не представляю беременность как чудо из чудес, я просто чувствую его и понимаю, что он уже живет как бы и отдельно от меня. Так сказать, поселился там внутри и живет сам по-себе. Толкается и иногда так бойко копошится, что заставляет перевернуться на другой бок, чтобы мы друг другу не мешали. С другой стороны, если раньше всякие там разговоры с собственным животом казались мне глупыми и я разговаривала с ребенком мысленно, сейчас мне порой хочется обратиться к нему вслух, поглаживая выпирающий бочок или головку. И в эти самые моменты – когда он показывается на поверхности и немного видны его формы—так хочется взять его на ручки, увидеть его, потрогать, посмотреть в глаза.
Думаю о роддоме. Несмотря на то, что меня направляют в один из лучших, так хочется родить ребеночка дома! Или хотя бы так, его никуда не унесли а оставили со мной, чтобы он сразу же прильнул к груди, чтобы не воспринял этот мир как нечто чужое, но как вполне подходящую среду, где его ждет любовь, наша любовь и Божья любовь.
|
|
|
То, что я узнала о роддоме меня в принципе не разочаровало – разрешается за умеренную плату пребывание мужа вместе со мной во время родов, приветствуется прикладывание ребенка к груди в первые пол часа жизни, хорошо организована помощь в освоении кормления грудью матерями. В принципе, сейчас я не против родить и в роддоме, хотя утром очень хотелось родить в лесу. Капризы беременной – что с меня возьмешь!
Какая-то разношерстная у меня получается книжка – то о том, то о сем… Первые месяцы, пока я не пошла в женскую консультацию, моя беременность представлялась мне чем-то необыкновенным, неописуемым – чудом расчудесным. Теперь время восторгов прошло и я стала трезво работать над собой.
Нам в жизни все дается. А то, что дается именно нам, обычно очень красиво и легко в самом начале. Затем приходит время, когда над тем подарком, который нам дан приходится работать. А ведь иначе было бы и не интересно. Ценишь то, над чем потрудился, ценишь результаты своего труда. Именно поэтому Господь, дав нам талант, предупреждает, что в выполненном с творческим удовлетворением труде бывает одна десятая таланта и девять десятых труда. Именно поэтому мы сами – люди мира придумали и продолжаем придумывать столько интересных вещей, столько изобретений и гениальных творений.
То же самое касается любви. Влюбленность – как дар, такая яркая, ослепительная и легкая, что мы падаем в ее объятия с удовольствием, забываем себя и любим весь мир. Но длится это озарение недолго. В настоящей долгой любви между людьми присутствует труд и рассудительность, которая побуждает строить любовь, развивать ее и поддерживать. А ситуации, которые требуют разрешения, компромисса, разговора по-душам, в случае удачного разрешения, еще больше увеличивают любовь и для этого и создаются. Любовь нужно оберегать и отдавать, она настолько же уязвима, насколько нежна и открыта, но результат такой деятельной любви превосходит все ожидания и она не покидает нас никогда.
А теперь вернемся к нашей беременности. Вот восторг, озарение, чудо, но затем идут дни труда. Хотя конечно, можно ничего не делать, ребенок родится и так, будет крепким и здоровым. Ведь природа позаботилась о том, чтобы все, что есть в матери в экстренном случае было отдано младенцу, пусть даже мамочка в этом случае останется без зубов и волос.
Беременность – это то время, когда та красота, которая дается каждой женщине от природы, требует развития и поддержки. Это то время, когда многое зависит от нас. От нашей установки –трудиться или лениться. Для себя, для мужа, для ребенка я предлагаю трудиться над собой. Это время тела и души. Для тела необходимы те процедуры, без которых оно было в прекрасной форме и так – всю юность. Такое чувство, что пока я не осознала, что необходимо соблюдать культуру тела, то есть в моем бессознательном состоянии все происходило само собой. Сейчас же мне хочется остаться такой же красивой, какой я была всегда. Поэтому, зная, что на этой Земле я являюсь не только душой, но и телом, я решаю развивать и упражнять так же и мое тело. О душе поговорим после и отдельно.
|
|
|
28 фев. 04 г. То, что было у меня внутри неопределенным комочком, вызывавшим восторженные, необычные, но столь же неопределенные чувства постепенно «вочеловечивается». Теперь я уже чувствую, где его ножки, где спинка, а иногда мне удается подслушать, как он сосет пальчик… Мне снятся сны с ним, причем, теперь мне кажется, что я уже знаю, хорошо знаю его характер, я не могу выразить словами, не могу даже как следует представить, но чем-то я чувствую – какой он – мой малыш, и точно знаю, что такой он и родится. Такое впечатление, что сейчас мое отношение к нему, мое восприятие и он сам – это единое существо, он, и мое восприятие его – одно.
30 апреля 2004 года. Мне предстоят роды. И я все больше размышляю над тем – что же это будет? Все время натыкаюсь на фразы в книгах, передачах и прочих источниках информации о том, как это больно, некрасиво и ужасно. Слушаю рассказы тех, кто рожал в роддомах – как им кроме того что было само по себе плохо, еще и относились к ним плохо. Вспоминаю из Библии, что в муках будут проходить роды как наказание за грех. Почему из-за всего этого женщины не отказываются от родов?
Как он родился
Первое и основное, что вышло вместе с моим только что рожденным ребенком, это аромат… Такого аромата я никогда прежде и никогда после уже не встречала, по правде говоря мой младенец источал неземной аромат. Его благоухание—это такое чудное переживание, которое незримо присутствовало со мной еще целую неделю. Это благовоние исходило и из меня, как бы это ни казалось неуместным – из того места, откуда появился мой ребенок. До тех пор, пока я полностью не очистилась от остатков его пребывания во мне, я источала этот аромат и сама.
Мы не мыли его после родов. В этом не было нужды, он был абсолютно чистый и такой- нормальный на вид, что смывать было нечего. Скорая приехала очень быстро. Уже через десять минут к нам в комнату вошли два здоровых слегка напуганных дяденьки в синей неотложкинской одежке, как мне показалось, она была для уличных выходов, а не для приема младенцев. Сейчас, по прошествии времени я осознаю, что была тогда немного не в себе, нет, реакции были адекватными, и сознание ясное, но я до сих пор не могу объяснить себе тот факт, почему я так и не дождалась, пока младенчик пососет грудь, а позволила доктору взять его и начать его очень книжно пеленать. Я с юмором смотрела на то, как он разговаривает с только что рожденным мной ребенком и при этом вспоминает сколько пеленок и в какой последовательности ему надо нанести на ребенка, так и хочется сказать, что он делал бинтовую повязку, а не пеленал. А руки у него дрожали… Второй так же книжно нажимал мне на живот, чтобы отошла плацента. Они признались, что хотя им уже обоим по сорок пять, роды они принимали в последний раз в институте, Ито теоретически. Когда младенца укутали еще и в ватное одеяло, его передали отцу и велели снести вниз в машину скорой. Видимо, его здоровье облегчило им работу больше чем на половину. Насколько я поняла, он был как огурчик, чего не скажешь обо мне. Я как пишу, так и было- было мне ничуть не грустно, а просто весело наблюдать за этими дядьками. Хотя для них такой выезд был по крайней мере, как выезд на смертельную аварию—две жизни качалось на волоске по вине нерадивой матери. Выезд на домашние роды. Нести меня надо было на носилках, так как неизвестно было – что там со мной внутри. И вот пришел сосед- наш хороший друг. И они понесли меня на носилках. Как мне было весело, я была героем происходившего и мне было хорошо. Итак, в первый путь моего сына снарядили только мужчины и роды мои завершили они – четыре мужчины, а пятый мужчина- тот, которого я родила. Кажется, это большая редкость, если хорошенько задуматься – очень большая. Обычно родившегося окружают только женщины. У нас их не было ни одной. А еще, когда папа нес его в машину скорой, мой младенец не прожив еще и часа увидел огромное и удивительно звездное в ту майскую ночь небо.
А потом был роддом. И он мне показался удивительно добрым и приветливым. Это может показаться обычным—ну родила я, вот и эйфория, эндорфины и т. п. Но для меня это очень необычное состояние, так как я человек крайне серьезный и никаких шалостей в своей жизни, а уж тем более в таком серьезном деле как роды не допускала. А тут я была просто шаловливой. И в то время пока после наложения швов мне положено было провести под наблюдением врача два часа, мы с ней весело беседовали о философии, которой я в то время занималась. Более того, чуть раньше, я так же весело орала на всю родиьню, когда накладывали швы. Вот это действительно странно, чувство удовлетворения от хорошо выполненной задачи огромно, но при этом боль-то испытываешь. Вот я и кричала, но так довольно картинно я бы сказала, для собственного облегчения.
Итак, роддом был добрым и приветливым. А это был не тот всеми любимый популярный роддом, это был по-видимому самый последний роддом, в рейтинге пользующихся спросом, да еще отделение для всяких «заразных», то есть у кого не было справок или кто родил дома, как я. Их на всякий случай отделяют от нормальных среднестатистических привитых и стерильных. Поэтому в соседних палатах лежали милые сердцу цыганки, кое где в платных палатах гепатитные русские девочки, а в остальных те остальные, которые и составляли большинство, а большинство в моем отделении отказывалось от детей….. К ним раз в неделю приходила тетенька юрист, от которой они уходили кто со слезами, кто с грубой руганью. Ибо процедура отказа от собственного ребенка в наше время не так проста, как им хотелось бы.
Это и наполнило смыслом мою «послеродовую депрессию». Но обо всем по порядку.
Тетенька врач сказала, что с утра меня научат как кормить ребенка, а до этого времени вставать не надо и лежать со льдом на животе. Сын спал, а я лежала, без сна и не могла на него наглядеться. Я пролежала так до одиннадцати, пока не пришла детский доктор. Стало понятно, что никто не придет без моей инициативы. С этого момента я поняла, что то, что мне делать с ребенком – полностью моя забота. И это тоже меня не огорчило, я умилялась его постоянному сну и вертлявости, с которой он выпутывался из моих робких пеленаний. Рядом со мной в палате лежала еще женщина, она частенько поила своего младенца из малюсенькой бутылки с огромной соской. И так уверенно она это делала, что я при всем моем знании о грудном вскармливании чуть не соблазнилась тоже взять такую бутылочку с глюкозкой, это было в те минуты моего отчаянного «кормления», когда мой сын в течение всего следующего дня не хотел брать грудь. Слава богу я так и не дала ему глюкозки.
За этот день я познакомилась с соседкой поближе и узнала, что она собирается оставить свою новорожденную дочку в роддоме «на год», пока она не подрастет. И с этого начались мои слезы. Я плакала дня два, я умилялась своим сыном и глубоко скорбела, глядя на маленькую девочку, была мысль ее усыновить, я не могла понять как сейчас она кормит ее грудью, а завтра перетянет эту грудь и отдаст девчушку чужому огромному миру. Она просила у меня памперс для девочки и, завернув дитя в простенькое старое одеялко и чепчик сказала нянечке – одеялко и чепчик ей в пдарок, и вот еще памперс ей оденьте. Но это было в последний день, а пока мне надо было быть вежливой и располагающей с соседкой. В обед прибежала врач из другого отделения и закричала на соседку – Зайцева, хватит рожать, хватит рожать я говорю тебе, я устала видеть тебя у нас!!
Разгадка этих слов открылась двояко. Сама соседка призналась мне, что еще одного ребенка она оставила тоже в роддоме на пол-года, но ей его не отдали, а одного она воспитывает. Вторая правда была еще более ошеломляющей – когда доктор вписывал в ее карту количество беременностей и родов, она видимо сбилась со счету, но в свои двадцать три родов у нее их было чуть ли не пять. И муж был. Когда ее спросили, как она назовет ребенка, она побежала к телефону советоваться с мужем, пришла вся в слезах.
Что-то помутилось в наших головах. И я побывав там, среди таких матерей каким-то образом начала их жалеть. А себя настраивать на борьбу. Настраивать на борьбу за любовь, которую у каждой из нас пытаются отобрать обстоятельства, воспитание, трудности, люди. Но которой необходимо глубоко укорениться в детстве. Я хочу узнать, что надломило душу этой девушки, как получилось, что она отдала столько своих детей. Или было бы лучше, если бы она сделала вместо этого несколько абортов?
|
|
|
