Любанская операция 4 страница

Бойцы и командир неделями получали по 100 и даже 50 граммов сухарей в день. Они опухали от голода, и многие уже не могли двигаться по болотам, куда завело армию непосредственное руководство Главного Командования. Но все продолжали самоотверженно биться.

Русские люди умирали героями. Но за что? За что они жертвовали жизнью? За что они должны были умирать? »

Пришлось дать «гнусному изменнику» достойный отпор и поглубже разобраться в проблеме. В июле 1943 года газета «За Победу! » напечатала от имени Главного политического управления: «…Гитлеровский шпион Власов завел по заданию немцев части нашей Второй Ударной армии в окружение, погубил многих советских людей», а сам перебежал к своим хозяевам-немцам». На Власова свалили сначала гибель 2-й ударной армии, а затем и провал всей стратегической операции по прорыву блокады Ленинграда. Борзописцы-агитаторы и генералы-душегубы с радостью ухватились за эту версию и творчески ее развили: Власов родился в семье кулака, окончил духовную семинарию, обманным путем пролез в партию, выслужился в генералы по заданию немецкой разведки, выдал врагу секретные планы советского командования, открыл фронт и «перебежал к хозяевам» вместе с армией, которая составила ядро власовской РОА.

Это объяснение устраивало всех: Мерецкова, Хозина, Галанина, Василевского, Ворошилова, «коркиных» и «швагиревых», а самое главное, лично товарища Сталина. Вот только на всех бойцов и командиров 2-й ударной армии первого формирования на десятилетия легло клеймо — «власовец». Миф культивировался почти полвека, до самого развала СССР, и глубоко укоренился в массовом сознании. Ветераны сражений за Мясной Бор и Спасскую Полисть стеснялись признаться, что служили, а… знаем-знаем, в той самой, «власовской армии». Советская власть и родное Политбюро совершили очередную подлость по отношению к защищавшим их гражданам, втоптав в грязь и мертвых, и оставшихся в живых, ради сохранения иллюзии собственной непогрешимости. И это предательство совершил не Власов.

В 1992 году ветеран 2-й ударной армии Г. А. Стеценко написал военкому Гатчинского района: ". " разве все мы, живые и мертвые, виноваты в том, что генерал Власов сдался немцам живым? Я был там до последнего дня и знаю, что никакой армии Власов не сдавал. Как знаю и то, что никто из нас, попавших в фашистский плен, не пошел туда добровольно. И какая наша вина в том, что взяли нас на болоте, погибающими от голода и ран? Мучались и умирали в немецких лагерях за колючей проволокой не предатели — те устраивались получше. Голодные, обездоленные люди на клопиных нарах никого не предавали. На окраине Выры заросли густой травой рвы, где зарыты тысячи невинно замученных людей. Да разве только в Выре? А в Межно, Волосове, Луге? Разве правильно, что на тысячных могилах, где по несколько суток колыхалась земля (ведь бросали туда и еще живых), нет и маленьких дощечек, напоминающих о том, что жили на земле эти люди?. Когда я пишу все это, мне кажется, что я пишу с того света. Услышит ли кто-нибудь? »

Ответа бывший рядовой 22-й отдельной стрелковой бригады не дождался.

Лишь 24 января 1995 года президент России Б. М. Ельцин подписал указ, полностью реабилитировавший бывших военнопленных и репатриантов. Власть простила невиновных. Просить прощения — такой привычки у нее отродясь не водилось. Тем более что она в России всегда преемственная, когда разговор идет о достижениях, и всегда новая, снова ни за что не отвечающая, вот в чем прелесть, когда речь о подлости по отношению к своему или другим народам.

Рассмотрению итогов Любанской операции Мерецков, непосредственно ею руководивший, в своей книге уделил один абзац, ограничившись стандартным набором аргументов разбитых советских полководцев: операция «имела большое значение» (интересно, какое? ), «наши войска сорвали наступление группы армий «Север» (разве она собиралась наступать? ), «оттянули на себя более 15 дивизий» (имея под своим командованием 48 расчетных дивизий; как бы они пригодились под Вязьмой или Демянском) и нанесли врагу «значительные потери» (достойный итог стратегической операции).

С гораздо большим тщанием и увлечением бессменный командующий Волховским фронтом (наверно, единственный случай в сталинской кадровой политике, когда фронтом от момента создания до расформирования более двух лет командовал один и тот же человек. Но уж больно здорово насобачился воевать на болотах) занимается психоанализом личности Власова, выискивая и находя в ней врожденную патологию — «эмбрион» изменил: «Возникает вопрос: как же все-таки случилось, что Власов оказался предателем? Ответ, мне кажется, может быть дан только один. Власов был беспринципным карьеристом. Его поведение до этого вполне можно считать маскировкой, за которой скрывалось равнодушие к своей Родине. Его членство в Коммунистической партии — не более чем дорожка к высоким постам. Его действия на фронте, например в 1941 году под Киевом и Москвой, — попытка отличиться, чтобы продемонстрировать профессиональные способности и поскорее выдвинуться».

На диагноз, поставленный маршалом, стали ссылаться другие «психоаналитики», не такие маститые и рангом пониже, — генералы И. С. Катышкин, К. Ф. Калашников и прочие. Ведь все равно лучше не скажешь: Власов «демонстрировал профессиональные способности из беспринципного карьеризма». Сам Мерецков и его командармы в Любанской операции не блистали. Возникает вопрос: они не проявили профессиональных способностей из принципиальных соображений, чтоб их не сочли карьеристами? Про членство в партии можно не спрашивать — все они шагали по этой «дорожке». Всех их марксизм освободил от «химеры совести» и «так называемой морали» еще в те времена, когда Адольф Шикльгрубер гнил в окопах Западного фронта.

Майор Кузин, стремясь хоть как-то реабилитироваться в глазах Особого отдела, постарался дать на патрона самую негативную характеристику: «Власов очень самолюбив, считал, что только он способный и может работать, а остальных командиров боесоединений называл лодырями и дармоедами… Власов был очень щедрый на государственные средства для расходования на свои личные нужды и экономный на свои личные… К подчиненным Власов очень требователен, а иногда даже жесток, это создавало видимость, что он дисциплинированный, но всему этому противоречие — его поведение к начальникам, вышестоящим над ним».

По мне — это типичный портрет большинства советских генералов, номенклатурных партийных чиновников, вообще «руководителей» страны, где избирательное право наступало с шестнадцати лет, а расстрел давали с четырнадцати.

Точно такими же словами сослуживцы повествуют о Жукове, Еременко, Захарове, Гордове, Соколовском.

Как отметил писатель Николай Коняев: «Прекрасной была цель. Освободить Ленинград, спасти от голодной смерти многие сотни тысяч людей… Полководец, совершивший это в январе сорок второго, стал бы народным героем. Но в январе сорок второго этому полководцу и нужно было быть народным героем. Увы… Ни Кирилл Афанасьевич Мерецков, ни Михаил Семенович Хозин, ни сам Андрей Андреевич Власов явно не подходили на эту роль. Они не способны были возвыситься над заботами о собственной карьере, и в результате с ними случилось то, что всегда происходит с людьми, поставленными на гребне событий и не способными переломить течение».

Советские энциклопедии, искусственно разделяя наступательные и оборонительные фазы Любанской операции, называют ее «не получившей полного завершения», дескать, немцев чуть-чуть недоокружили и операцию на этом закончили. Между тем битва за Волхов имела-вполне конкретное «полное завершение»: разгром советских войск и уничтожение половины состава Волховского фронта. При этом нашим маршалам, получившим, видимо, на полях сражений пулеметно-пушечные ранения в головы, остатков ума хватило, чтобы гордиться удивительным в военном искусстве достижением: «…советские войска захватили инициативу и заставили 18-ю армию противника вести оборонительные бои»!

Для сравнения привожу анализ операции, сделанный рядовым солдатом 839-го артполка: «Почему гитлеровское командование не шло на прямое физическое уничтожение армии, а тянуло, тянуло, тянуло?

Немцы воевали умело, по-умному, используя просчеты нашего командования. А бездарность нашего высшего эшелона была очевидной: Ставка во главе со Сталиным губила, не задумываясь, собственные войска, будто они состоят не из людей, а из насекомых. «Вперед! Ни шагу назад! » А что из этого выйдет и какой ценой — неважно. Вот и получилось, что немцы истребили в новгородских лесах малыми силами войск и техники русские части, превосходящие численностью в несколько раз. «Отец всех народов» рассчитывал выиграть зимнее наступление за счет морозов и жестоко ошибся.

Но когда пришла весна, а с ней распутица, почему тогда не образумились? Вскрылись болота — ни одна машина не пройдет. Тут бы опомниться и повернуть войска назад, да где там! Снова погнали вперед, к заветной цели — на Любань! »

Даже простая пейзанка, из погреба наблюдавшая штурм родной деревни, узрела очевидное: безграмотность и недомыслие советских военачальников, гробивших своих солдат с бездушием истинных большевиков: «Много народа тогда полегло. Как, например, брали Финевку? Одна партия идет в атаку — перебьют. Других пошлют — и тех уложат. В «лоб» ничего не получалось. Взяли деревню и станцию, только когда в обход пошли — со стороны Ке-рести. Немцы, наконец, побежали…» В стратегическом плане бездарно проведенная Любанская операция, поглотившая огромные военные ресурсы, повлекла за собой и провал сталинско-жуковского плана по разгрому группы армий «Центр». Это мнение противника: «То, что немецкий фронт на Волхове привлек к себе очень значительные силы, безусловно, существенно облегчило положение ведущей тяжелые бои и неоднократно прорванной обороны немецкой центральной группировки войск. Те силы, которые советское командование ввело в использование при своем наступлении на Волхове, могли бы оказать значительное влияние на исход операции немецкой группы армий «Центр». Сталин совершил ту же ошибку, что и Гитлер, — он хотел наступать везде и поэтому не добился решающей победы нигде».

В начале июля «в вышедшей из окружения» 2-й ударной армии в составе семи дивизий, шести бригад и одного батальона числилось всего 10 898 командиров и красноармейцев. Так, от 327-й стрелковой дивизии осталось 292 человека, от 59-й отдельной стрелковой бригады — 159, 57-й бригады — 99, а 19-я гвардейская дивизия состояла из 136 бойцов. Вся 46-я стрелковая дивизия уместилась в кузове грузовика, 92-ю дивизию, потерявшую Боевое Знамя, расформировали, также как и 13-й кавалерийский корпус. В бою погибли дивизионный заместитель командующего генерал-майор П. Ф. Алферьев, комиссар Зуев (по другой версии, он застрелился), начальник штаба армии Виноградов, так и не примеривший погоны генерал-майора, командиры дивизий полковники А. Н. Попов, Ф. Е. Черный,

С. И. Буланов, А. Н. Ларичев. Не желая сдаваться в плен, покончили с собой начальник Особого отдела А. Г. Шашков, начальник политотдела И. П. Гарус, ряд других командиров и политработников. В «котле» сгинули целые части и штабы в полном составе. С момента установления полной блокады арния потеряла более 43 тысяч человек, из них 37, 5 тысячи безвозвратно.

В командование 2-й ударной снова вступил столь удачно заболевший и столь же своевременно исцелившийся генерал Клыков (и прожил еще, дай бог каждому, до восьмидесяти лет).

Общие потери трех армий Волховского фронта в ходе «операции по выводу 2-й ударной армии из окружения», закончившейся 10 июля 1942 года, составили почти 95 тысяч человек — всех списали на Власова. В целом Любанская авантюра обошлась нам в 403 тысячи убитыми и ранеными. Безвозвратно — 150 тысяч человек. При этом потери 54-й и 4-й армий, все это время сражавшихся за Погостье, которое Гитлер приказал вернуть, и у Киришей, которые фюрер, полагавший, что оборона этой деревни стоит слишком много немецкой крови, предлагал эвакуировать, учтены только до апреля включительно — в соответствии с установленной «хронологией».