 |
Дороги нигде не кончаются
|
|
|
|
Дремучие леса, разделявшие заселенные участки, занимали огромные пространства Европы. Таинственная чаща со всей ее загадочностью вплотную подступала к жилью и пахотным угодьям, вынуждая к упорной борьбе с ней. Человек Средневековья нередко жил на лесной опушке – в деревушке или на обособленном хуторе. По ночам он слышал тявканье лисицы, крик совы, а утром обнаруживал на снегу свежие следы волка. Девственные леса с их топями, сырыми мхами и буреломом простирались на много дней пути.
Он едет несколько недель!
Все мох да мох, все ель да ель,
И лесу нет предела…[30]
Вольфрам фон Эшенбах
В средней полосе и на севере Руси лесные массивы были столь обширны, что однажды два враждебных войска разминулись без сражения, заплутавшись в чащобе. Одно из них шло из Москвы, другое из Владимира (1175).
Реки‑ то озера ко Новугороду,
Мхи‑ то болота ко Белоозеры,
Широки раздолья ко Опскому,
Темные леса ко Смоленскому…[31]
Лес давал людям топливо, дерево для построек и инвентаря, мясо на зиму, дикие плоды, ягоды и мед диких пчел. Но вместе с тем он внушал тревогу и суеверный трепет. В этой зачарованной глуши находили убежище не только безобидные отшельники и бледные влюбленные рыцари куртуазных романов. Здесь скрывались убийцы, разбойники, все злодеи, поставленные вне закона.
Отчужденность между человеком и лесом превратила лес в средоточие страшных поверий. В угрюмых чащах христианские миссионеры безуспешно искореняли языческих божков. По временам из сумрачных глубин выходили огнедышащие драконы и люди‑ волки, вурдалаки. Великаны, волшебники и феи обитали бок о бок с тиграми, львами, леопардами. На заросшей лесной тропе Илья Муромец повстречал как‑ то сидящего на девяти дубах Соловья‑ разбойника. Безграничный бор, полный засад, символизировал духовную слепоту и мирские обольщения.
|
|
|
Только «дорога прямоезжая» сквозь лес могла внушить уверенность человеку. Кое‑ где еще сохранялись мощенные гладкими плитами римские дороги. Некогда по ним маршировали когорты легионеров, по служебным или коммерческим делам торопились чиновники и негоцианты. Но эти прямые шоссе с перекинутыми через ущелья акведуками и туннелями сквозь скалы были мало пригодны для людей, которые, перевозя свой багаж на спинах вьючных животных, особенно не спешили, часто сворачивали в сторону, чтобы миновать замок рыцаря‑ разбойника или посетить какое‑ нибудь святое место. Больше ходили проселками, вьющимися полевыми тропинками, межевыми тропами или корявыми булыжными трактами. Сливаясь друг с другом, они приводили к местам паломничества, бродам, мостам, перевалам. Дороги нигде не кончались, они могли увлечь далеко‑ далеко, за каждым поворотом и каждым извивом реки открывались новые дали. «…Движение не сосредоточивалось в нескольких крупных артериях, но прихотливо растекалось по множеству мелких сосудов. Обитатели любого замка, села или монастыря, даже самого отдаленного, могли рассчитывать, что их время от времени будут посещать странники, эта живая связь с большим миром». [32]
При дорогах стояли кресты и распятия, у которых путник отдыхал и молился. Кресты отмечали высшую точку местности, откуда открывалась широкая панорама, предупреждали о речных перекатах и скрытых под водой отмелях, но чаще ставились на перекрестках.
По этим дорожным вехам путешественник выверял свой маршрут.
Изредка власти пытались чинить старые или прокладывать новые дороги из дерева и камня, по непролазным топям мостить бревенчатые настилы – гати. Эти благие начинания обычно вызывались военными действиями или походом за данью. В целом состояние дорог было плачевным.
|
|
|
Прямоезжая дорожка заколодела,
Заколодела дорожка, замуравела,
Аи по той ли по дорожке прямоезжею
Да и пехотою никто да не прохаживал,
На добром кони никто да не проезживал…
На таких дорогах легко увязали в грязи; управление четырехколесной повозкой требовало профессиональной сноровки. Среди археологических находок в Польше известны тележные колеса со спицами, сделанные из дуба и осины. Основной тягловой силой служили лошади. Легко пробирались по бездорожью волы, ослы, мулы. Скорость передвижения была невелика: в зависимости от условий местности дневные этапы составляли от 25 до 60 км. Из Болоньи до Авиньона добирались две недели, с Шампанской ярмарки в Ним – 22 дня, из Флоренции в Неаполь – 12 дней. Три недели шли по сухопутью товары из Курска в Киев. Зимой ездили на санях и лыжах (в Скандинавии и России), но сугробы и лютые морозы часто обращали вспять обозы и рати. Археологи обнаружили в Новгороде высоко изогнутые санные полозья и древнейшую скоростную лыжу, похожую на современную (в слое XIII в. ).
Там, где у водной преграды сходились важные пути, строили мосты: через небольшие горные потоки – висячие, через широкие реки – на сваях, вбитых в дно (рис. 10). С XII в. в городах Западной Европы стали сооружать каменные мосты. Возведение мостов прославляли как богоугодное, полезное для всех дело. Стройке предшествовали «чудеса»: они помогали организовать сбор пожертвований.
Рис. 10. Илья Муромец. М. ‑ Л., 1958. С. 32. Падение всадника со свайного моста. Миниатюра из рукописи 1330 г. Национальная библиотека, Париж.
С Авиньоном связана история молодого пастуха Бенезета, которому сам Христос повелел выстроить мост на Роне (рис. И). Юноша убедил епископа и земского судью, собрал тысячи рабочих, нашел в римских руинах необходимые материалы и к 1189 г. мост завершили. Впоследствии Бенезета похоронили в часовне на мосту и канонизировали. Так называемый большой мост в Париже воспет Ги Базошским, регентом церкви в Шалоне ( XII в. ):
Заполнен толпой богатеев, торговцев…
Кишмя кишат лодки, он стонет под грузом сокровищ,
|
|
|
Под тяжестью товаров гнется, воистину, нет подобного ему!
Напротив, малый мост отдан на откуп прогуливающимся пешеходам и ученым спорщикам.
Приношения святым и мостовая пошлина с проезжих шли на ремонт мостов. Монастырские гостиницы по соседству с ними принимали путников «всякого рода и звания».
Рис. 11. Мост св. Бенезета в Авиньоне на Роне, XII в [33]
Сухопутные дороги примыкали к речным системам – главным путям сообщения того времени. Речные трассы, более многоводные, чем теперь, считались относительно безопаснее, и передвижение по ним обходилось дешевле. По рекам плавали на долбленых челнах и крупных ладьях – «однодеревках», т. е. сделанных из цельного ствола. К корпусу ладьи дубовыми гвоздями‑ «нагелями» и животным клеем прикрепляли обшивку, а поверх однодеревной основы насаживали дощатые борта (древнерусские «насады»), корпус укрепляли распорками‑ шпангоутами. Мачту с парусом фиксировали канатами, протянутыми к носу и корме. Остатки такой лодки XI в. (длиной около 7 м) найдены при раскопках в Новгороде. Сложность многосоставной конструкции этого быстрого и подвижного судна – свидетельство высокого кораблестроительного искусства. На ладьях с набойными бортами, вмещавших до 40 «мужей», плавали не только по спокойным рекам, соединенным волоками, но и выходили в открытое море. Чтобы предохранить гребцов от стрел, корабль перекрывали палубным настилом.
В судостроении VIII–XI вв. не имели соперников викинги – создатели маневренного и устойчивого морского корабля с сильно развитым килем (рис. 12). Тяжелые грузоподъемные суда торгового назначения (knarr), с широким развалом высоких бортов, круглоносые и с глубокой осадкой, оснащали веслами и мачтой с большим четырехугольным парусом. Их обслуживала немногочисленная команда в 15–20 человек.
Рис. 12. Горделивый нос корабля викингов украшают изогнутая голова змеи и изящный резной орнамент из переплетающихся, злобно оскалившихся чудовищ От этих варварских узоров веет неистовой силой – яростные змеевидные драконы ожесточенно впиваются друг в друга Построенный между 800 и 850 гг, этот корабль, обнаруженный археологами в Осеберге неподалеку от Осло почти 100 лет назад, – самый красивый из всех найденных до сих пор кораблей викингов. [34]
|
|
|
Под парусами и на веслах ходили военные «длинные корабли» (langskip) или «драконы» (dreki). Конунги строили и огромные по тем временам суда с 30 и более парами весел при максимальной длине около 50 м (экипаж свыше 100 человек). «Драконы моря», «Большие змеи» несли на штевне резную голову дракона – она устрашала врагов и наделяла корабль магической силой.
Сага повествует об одном из самых знаменитых кораблей викингов, принадлежавших Олафу Трюгвассону: «Олав конунг захватил корабль, который был у Рауда, и сам правил им, так как этот корабль был много больше и красивее „Журавля". Впереди у него была драконья голова, и за ней изгиб, который кончался как хвост, а обе стороны драконьей шеи и весь штевень были позолочены. Конунг назвал этот корабль „Змеей", так как, когда на нем были подняты паруса, он походил на крылатого дракона. Это – был самый красивый корабль во всей Норвегии». Перед спуском на воду судно «крестили»: в носовую часть и корму закладывали святые мощи. Бороздя «дороги морских конунгов», блещущие на солнце гиганты производили неизгладимое впечатление.
Корабли, сходные «звериным» декором со скандинавскими, упоминают русские былины:
Приказал Садко – купец богатый: «Аи же вы, слуги мои прикащики,
А и стройте‑ ка тридцать три корабля.
Нос, корму сводите по‑ звериному,
Бока‑ то сводите по‑ змеиному,
Вместо очей вставьте по яхонту…»[35]
При плавании в открытом море ориентировались по солнцу и звездам, с XIII в. – по компасу. Никогда не заходящая Полярная звезда – «звезда мореходов» – надежно путеводила морякам.
С ростом купеческих товариществ у народов моря в XIII в. корабли совершенствовались: появились бушприт и подпалубные помещения, прочный стоячий такелаж дополнился бегучим, что облегчило управление парусом.
В «вороньем гнезде» на мачте укрывались лучники и арбалетчики.
Все сухопутные и водные трассы рано или поздно приводили к укрепленным городам, окруженным открытыми поселениями. Они притягивали с магнетической силой, ибо, как утверждали тогда, «городской воздух делает человека свободным». Гордясь добытыми в борьбе привилегиями и сознавая собственную значимость, горожане изображали на своих печатях зубчатые стены, отделявшие их от остального мира (рис. 13). Другим воплощением города был кафедральный собор, паривший над хаосом человеческих жилищ (рис. 14). Для путника он знаменовал конечную цель путешествия. Приближаясь к Шартру, стоящему на плоской равнине, путешественник еще не видел самого города с его старинными двухэтажными домами под черепицей, но уже издалека замечал стрельчатый силуэт знаменитого готического храма. При появлении этого ориентира, к которому стягивались дороги и тропы, приободренные странники ускоряли шаг.
|
|
|
Рис. 13. Средневековый город Каркассон (низовья Роны); сложная система укреплений возведена в XIII в. [36]
Рис. 14. Собор в Улъме (Вюртемберг), XIV в. [37]
«…Он понял, что башня овладела всей округой, преобразила ее и господствует над ней, одним своим существованием изменяя лик земли повсюду, откуда она видна. Он окинул взглядом горизонт и убедился, сколь истинным было его видение. Повсюду возникали новые дороги, люди кучками прокладывали себе путь меж кустов и вереска Округа покорно обретала иной вид. Вскоре город, подняв кверху огромный палец, будет похож на ступицу колеса, появление которого предопределено, непреложно. Новая улица, Новая гостиница, Новая пристань, Новый мост; и вот по новым дорогам уже идут новые люди» (Уильям Голдинг). [38]
Путешествия по средневековым дорогам требовали большого мужества и выдержки. Следовало всегда быть готовым к неприятным встречам и волнующим происшествиям. Из замков, похожих на орлиные гнезда, на проезжих неожиданно нападали рыцари‑ разбойники, в лесах укрывались грабившие купцов бродяги и всякие лихие люди, на морях хозяйничали пираты. На «великие опасности» обрекал себя доверившийся морской стихии и утлому судну. Море грозило бурями, могучими приливами и отливами, песчаными отмелями и подводными рифами, периодами полного безветрия, когда на затерянном в безбрежных просторах корабле иссякали запасы провианта и пресной воды. Человека, который подвергал такому риску чужое имущество или собственную отягощенную грехами душу, считали до предела безрассудным, искушающим Бога. Излюбленный литературный стереотип – кораблекрушение во время шторма – свидетели наполняли живым чувством пережитого:
Вот я всхожу на корабль, судьбу доверяю теченьям,
Ветер надул паруса, весла ударили в лад.
Пристань уже далека; вдруг Австр, налетающий с юга,
Жарким дыханьем дохнул, взрыл бороздами валы,
Буря сильней, вихрь крутит ладью, разверзаются бездны,
Парус под ливнем намок, в ночь обращается день.
Ветер, море, скала – порывом, волненьем, ударом
В ужас ввергают пловца, небо огнями страшит.
Словно на утлый челнок обрушилось все мирозданье:
Всюду, куда ни помчит, злая стихия грозит.
И наконец, уже в самый разгар свирепеющей бури,
В миг, как был я готов рыбам добычею стать,
Хищный бурун, до самых небес взметнувшийся гребнем,
Судно, уже без кормы, выбросил вдруг на песок. [39]
Хилъдеберт Лаварденский
По глубоко укоренившемуся «береговому праву» владельцы прибрежной полосы присваивали себе все достояние потерпевших кораблекрушение, а по ночам заманивали суда в ловушку сигнальными огнями.
Когда Вениамин Тудельский пишет о Руси, то указывает, что «по причине холода никто зимой не выходит из дома. Там можно встретить людей, которые из‑ за мороза лишились кончиков носов». Несладко приходилось тем, кому довелось испытать на себе жару, пыль и жажду сирийского лета в Леванте, которое высушивало водоемы, сея болезни и смерть. Приходилось переносить ветры, дожди и бури, которые считали делом злых духов. Особенно волновали путешественников пустыни Востока. Гонимые ветром пески образуют бесконечно движущиеся волны. В это песчаное море, по бытовавшим легендам, сбрасывает огромные глыбы каменная река. Заснеженные, подобно Альпам, горы на пути странника наводили на него недобрые предчувствия, подавляя грозным величием.
Образец фантастического «природоведения» – утверждение Гевразия Тильберийского, маршала Арльского королевства (XII в. ), о том, что из‑ за различного климата разные народы имеют определенный характер, непохожий на других, например: римляне – мрачны, греки – переменчивы и ненадежны, африканцы – хитры и коварны, галлы – свирепы, а англичане и тевтоны – сильны и здоровы.
Недаром ждущие ежедневно молились о тех, кто в дороге, и о тех, кто в море. Путники, испытавшие «доброе и злое между людьми», просили милосердия у своих святых заступников. «Звезда морей» – благодатная Мария хранила корабли в бурю, «мудрый угодник» Никола и могучий Христофор (по преданию, он перенес младенца Иисуса через опасный брод) покровительствовали всем скитальцам. Заступниками за странников почитали трех царей‑ волхвов евангельского сказания о рождении Спасителя – Каспара, Мельхиора и Валтасара. Благословение путешествующим гласило: «Каспар ведет меня, Бальтасар меня направляет, Мельхиор спасает и сопровождает меня к вечной жизни». Верили, что святые патроны направляли бегущие по волнам ладьи, утихомиривали ураганы, воскрешали потерпевших кораблекрушение. В чужедальних краях они защищали воинов от меча и стрел, отпугивали грабителей, предотвращали лихорадки и спасали от демонов. Статуи и иконы покровителей странников ставили на кораблях и перекрестках дорог.
Рис. 15. Геммы‑ амулеты с изображением трех волхвов – покровителей путников (IX ‑ X вв. ): 1 – из раскопок в Смоленске, 2 из Ливерена (Нидерланды)
Маленькие образки‑ обереги и иконы‑ складни с их изображениями повсюду возили с собой (рис. 15). В мусульманских легендах Хазр – таинственный чудотворец в зеленых одеяниях – открыл источник живой воды, обеспечив себе бессмертие: он стал хранителем всех путешествующих.
|
|
|
