 |
Я просыпаюсь в холодном поту
|
|
|
|
Я просыпаюсь в холодном бреду
Как будто дом наш залило водой
И что в живых остались только мы с тобой.
- Никитос, там к тебе пришли, - кажется в голосе отчима удивление
- Ой да не разубайтесь вы. Не прибрано у нас - голос мамки. Шум. Разговоры.
Деловитое. - Пацаны, водка есть?
- Где Никита?
Свет в проёме двери. Кто -то стоит.
- Ты бля охуееееооооой
- Людиииии Убивают Милиция
И что над нами километры воды
И что над нами бьют хвостами киты
- НИКИТА - Саня просто тихо так стонет, словно зуб болит, а Зидан бьют кулаком в стенку, а потом вылетев начинает орать и строить всех. Я слышу как он орёт, смысла слов не понимаю. Со мной только Саня. Саня остался в комнате.
А мне не хочется ничего.
- Никита, пожалуйста. Я тебе клянусь.... Я тебя не трону. Только дай мне пожалуйста себя забрать. Ники..
Зидан в комнате, срывая шторы, раскрывает окна. Летят на пол диски, бумаги, слышится звон бьющегося стекла, и в комнату начинает врываться свет и свежий воздух. Это так хорошо. Когда воздух. Кажется всё время мне не хватало именно этого. Глотка свежего воздуха. Словно в мою жизнь ворвался сквозняк.
- Партизан а....Партизан - повторяет Зидан тоскливо, вскидывает голову...Бля партизан. Как же так?
И кислорода не хватит на двоих и я лежу в темноте
Руки Саньки берущие под коленями, поперёк.
Слушая наше дыхание
Я лечу. Чувствуя, запах, спасительный запах его одеколона. Закрыв глаза, уткнувшись лбом в его плечо и думаю, что в конце концов это неизбежно. И почему вот всегда Зидан ходит за Саном как приеклеенный и это несправедливо так. Вот опять они становятся свидетелями моего очередного позора
Я слушаю наше дыхание
А затем губы Саньки накрывают мой рот. И он целует меня. И ему абсолютно пофиг что от меня разит блевотиной
|
|
|
Я раньше и не думал что у нас
На двоих с тобой одно лишь дыхание.
А потом мы едем куда - то и Санька снова меня несёт, несёт. И мне хорошо. Хорошо, даже несмотря на то, что я его ненавижу.
И я пытаюсь, разучиться дышать
Что бы тебе. Хоть на секунду отдать
Того газа, что не умели ценить
Но я лежу в темноте.
Саня вливает что - то в рот, держит за голову.
Слушая наше дыхание.
Я пью и засыпаю. Просыпаюсь когда меня обтирают влажным полотенцем, засыпаю вновь.
Я слушаю наше дыхание
Я раньше и не думал, что у нас на двоих одно лишь дыхание.
Дыхание.
Не знаю сколько времени это длиться. Поднимаю веки, сквозь резь в глазах, вижу яркую бабочку на золотистом потолке. Кажется, что она сейчас взмахнёт крыльями и улетит. Поворачиваю голову, затылок ломит, шея болит, и это всё что я сейчас могу, просто повернуть голову, потому что тело меня не слушается. Сил нет. Голова заполнена белой ватой, в ушах звенит, тонкий свербящий звон. Мне хочется поднять ладони и зажать уши, что бы не слышать его, но я не могу пошевелиться, словно меня привязали, хотя понимаю, никто не привязывал, руки свободны, просто слабость такая, что нет сил, как если бы из тела вынули все кости.
Огромная разобранная кровать, а может быть диван. Мебель тянется вдоль стен, встроенная, тёплая, такая же как и всё в этой комнате, уютное, пронизанное золотистым сиянием. Ветер шевелит голубые занавески, развевает их сквозняком распахнутого балкона, тихонько колышаться полоски жалюзей. Белые, синие, белые, синие. Взгляд тянется ниточкой. К моим глазам сейчас привязана светлая вязкая нить, она оставляет следы, на всём к чему прикасается, нить скользит по бесконеному полу.
Саня. Снова Саня.
Я открываю глаза и вижу его. Закрываю и знаю, что он рядом. Мне хочется уйти от этого знания, хочется убежать, исчезнуть, от него, от себя, но от себя не убежишь, и я могу уползти с этой кровати, могу сползти на пол, и цепляясь руками за пол, двигаться как больная ящерица, скрыться, но я не смогу скрыться от себя, часть меня навсегда останется здесь, на этой кровати, она будет помнить и понимать...
|
|
|
Я ненавижу его, но сейчас я рад, что он здесь, со мной, что он рядом в эту секунду, не бросил меня. И ненавижу его, остро, отчаянно ненавижу.
....Когда я умру, я хочу стать птицей, и улететь, далеко - далеко, куда - то под самые небеса. Мне не нужен будет ни рай бога, ни ад дьявола, ведь ничего из этих категорий я не заслужил. Я просто хочу стать птицей и летать над землёй заглядывая в чужие сны, видя чужую жизнь, садиться изредка на чей - то подоконник, стуча клювом в окно....Я не прилечу на твой подоконник Сашка, здесь на твоём окне, мои крылья не смогут летать, облезут в одну секунду, килограммом пуха (сколько там весят голуби?) и каждое пёрышко захочет остаться с тобой. Рванёт к тебе, приклеиться на раму, тихонько будет подглядывать за тем, как ты живёшь...А моя кровоточащая тушка рухнет вниз, и сдохнет совершенно счастливая, завидуя этим сукам перьям...
Друг мой ветер, если я умру, но оставлю кому - то свои перья, смахни их нахрен.
Я лежал в блаженной чистоте чужого сна, и думал о том, что возможно я умер, и может быть, это рационально, что Сашка стал моим наказанием. Рационально, что он будет всегда. Его не может не быть. Саня сидит на полу. Спит, положив голову на край разноцветного одеяла. Одна ладонь вытянута прикасаясь к краешку моей ноги. Хочу отодвинуться, мне противно. Я не хочу что бы он трогал меня. Кажется получается. Убрать ногу.
Саня вскидывается, а я...Снова засыпаю, погружаясь в горячечный бред.
Я вижу себя птицей парящей над огромным городом, птицей, которая сбрасывает свои перья, но эти перья острые, похожие на клинки гарпий, и люди пытаются укрыться убежать от них, но невозможно укрыться, их пронзает, выламывает изнутри, и я кричу, пытаясь стать щитом от самого себя, пытаясь лечь под каждое из этих лезвий, защитить, но единственное, что я могу сделать это улететь, улететь как можно быстрее, туда, где не будет людей, и моего отравленного яда.
- Мама...Мамочка - Можно бесконечно лгать себе, можно бесконечно себе лгать, придумывать тысячи иллюзий, поводов, призраков, на границе отчаяния человек обращающийся к богу, зовёт одну единственную ипостась.
|
|
|
Он кричит Мама. Потому что мама, это особенная связь, космический бог, абсолютный, существующий всегда кибер, который придёт и навешает пиздюлей всем, потому что обижают ЕЁ РЕБЁНКА!!!
У человека может не быть матери. Это страшно жить без матери, страшно не ощущать этой связи на уроне живота, страшно расти одному, вечная борьба любви и ненависти, но когда приходит пиздец мы кричим
Мама.
И зовём её, даже если мы никогда её не видели, мы зовём её Вечную, любящую, единственную. Мы знаем, что она придёт. А если она не придёт.
То мы закроем глаза, и никому об этом не скажем, мы не скажем ей ничего, стиснем зубы, даже если будет выламывать челюсть, сотрём в порошок. И наступит слепое пятно. Отрицание. Любое отрицание наполняет человека белыми слепыми пятнами. Когда пятен становиться слишком много, человек сходит с ума, а иногда, он теряет память. Но иногда...Он закрывает себя изнутри, берёт тяжёлую прочную дверь, и ставит её на ту дыру, наполненную чернотой, кладёт сверху, садиться и сидит в позе будды, счастливый и улыбающийся, и ничто на свете не заставит его, открыть эту дверь и выпустить черноту наружу.
- Мамочка, мамочка.
Я не помню почему я её звал, не помню, что мне снилось и зачем звал человека который для меня и не существует вовсе, заскорузлая мозоль, грамм который зарос коркой и отболел. Шрам уже знает, что всё будет так, он рационализировал измерил, и пришёл к выводу, что так для него будет лучше. Для него, для неё, для всех и всего этого грёбанного мира.
Просыпаюсь вижу Сашкино лицо.
- Мама? - спрашиваю я сипло.
- Ники....
Не мама - констатирую этот факт безразлично. Мама мне не нужна абсолютно точно. Сашкино лицо. Встревоженное, озабоченное, с огромными бездонными глазами.
- Ники. - Он сидит на кровати и смотрит на меня, гладит.
Морщусь, хочу сказать, ему что бы перестал. Меня стошнить может. Правда может стошнить, от того что он прикасается. Мне очень противно, но снова засыпаю.
|
|
|
Голос Сергей Саныча. Как же он меня достал. Они же все здесь спелись. Одна сплошлая банда. Уроды. Я урод, они уроды. И ворон ворону глаз не выклюет, только забъёт нахрен.
От Саныча пахнет кофеем и коньяком. От него всегда чем - то пахнет, таким дорогим что - ли, но тёплым. Бывает что люди мерзкие и холодные, фальшивые насквозь, изнутри, снаружи, и от них веет холодом, неискренностью, а Саныч тёплый, такой же тёплый как Сашка.
И Саныч может напиздеть чего нибудь, как два пальца об асфальт, но при этом он остаётся тёплым. Ложь его не искажает, не уродует как других людей, Саныч горячий и мудрый, прожженный и спокойный. И эта спокойная уверенность имеет цвет табачно - коньячного махрового полотенца.
- Саня, всё хорошо будет. Ты сходи, душ прими. От тебя же разит как от помойки.
- Вы с ним побудете? Ладно? - бесцветный голос.
- Побуду. Иди давай.
Проваливаюсь в сон, слыша задумчивый голос Саныча.
- Да уж Никита. Однако тот ты ещё северный олень.
Просыпаюсь.
Я просыпаюсь от того что выспался. Чувствую себя хорошо, почти хорошо, как после болезни. Ты очнулся и понимаешь, ещё вроде бы в тумане, но внутри легче, в предчувствии наступившего выздоровления.
Пытаюсь подняться и оглядеться. Голова кружиться и меня ведёт.
Сколько я здесь пробыл? Ничего не помню. Во рту привкус лекарств и сладкого. Плюнь я в пробирку для проверки слюны на химический анализ, окажется, что никаких иных соков кроме синтетики там не существует, я и сейчас обдолбан по самые уши, вот только в этот раз, понимаю, что обдолбан очевидно глюкозой.
Очередная незнакомая комната. Большая. Гостиница?
Понимаю, что нет. Не гостиница. Разобранный диван, постельное бельё с вышитыми журавлями, компьютеры, шкафы, полки с дисками, плазма, приставка на полу с джойстиками, натяжные потолки с бабочкой Я помню эту бабочку? и огромные окна, большие панорамные окна, сейчас раскртые и внутрь вливается свежий воздух. Весна. Настоящая весна.
И за окном поют птицы. И солнце. Меня манит на балкон. Пройти по отливающему янтарём дереву, оказаться на улице, на свободе. Очень хочется на улицу. Невыносимо хочется туда, к солнцу. Дышать.
Я сажусь. Поворачиваюсь и ловлю отражение кровати и комнаты в зеркальном шкафу. Вижу всклокоченное существо одетое, в длинную явно большую футболку и синие пижамные штаны, которые мало того, что велики по длине, спадают с задницы. Это я тоже понимаю, потому что стоит пошевелиться и они уезжают. В зеркале я. А кто ещё? Но я себя не узнаю. Страшный. Жутко страшный, как будто меня вытащили с Освенцена. Худой, белый как полотно, с огромными глазами на пол лица, волосы торчат во все стороны, кажется они отрасли и ещё немного начнут падать на плечи, а так я как оживший Франкенштейн, не хватает только шрамов. Впрочем, у меня теперь много шрамов. Спрятанных глубоко внутри.
|
|
|
Раздвигются двери и входит Сан. Я вижу его как наяву и понимаю, что это уже не сон. Реальность. Тёплая мягкая уютная реальность серых глаз, беспокойства, любви. Он источает любовь. Стоит столбом с желанием рвануться ко мне и боясь подойти. Очень тонкий, хрупкий, ранимый. Как же он похудел за это время. Стал словно меньше, изящнее. И мне хорошо. Я позволяю себе побыть в этом хорошо, совсем немножечко. Насладиться им. Насладиться каждой любимой чёрточкой, прежде чем отвернуться в очевидном понимании случившегося.
- Никита, - голос Сани прерывается, он подходит, меряя комнату стремительным порывом, пресекая расстояние двумя шагами длинных ног. Сан в футболке и джинсах трубах. Я его никогда не видел таким домашним. Как и не знал, что он может носить такие вещи, откровенно реперксий прикид. Хотя, я ведь ничего о нём не знаю.
- Ник. - Постель приминается, Саня садиться рядом, касается всклокоченной головы, осторожно. Мне хочется влиться в его ладонь затылком, всхлипнуть судорожно, закрыть глаза и остаться. Но я сбрасываю руку, отодвигаюсь. Делаю короткий вдох, выдох.
Ну вот я готов сражаться с ним. Теперь готов.
Смотрю исподлобья. Радуюсь тому что я сейчас такой страшный и некрасивый. Отворачиваюсь. Потому что не могу видеть тёплое молоко взгляда. Нежную всепоглощающую любовь, муку, страдание, светлую печаль.
У меня был знакомый Коста, читал реп. И вот по его словам сопливый реп его не вставлял, он пытался вложить в тексты жёсткость, а когда вложил, они утратили что - то важное. Коста стеснялся самого себя, сентиментальной нежности которую называл розовыми соплями и прятал это состояние глубоко внутри, а вот Сан не стеснялся, быть собой. Для того что бы быть силой, на самом деле нужно совсем немного принять самого себя целиком, принять свою силу и свою слабость и нести себя гордо, как наивысшую ценность. Не каждому человеку дано быть самим собой, и уважать себя за собственную самость.
И вот сейчас Сашкина самость не боялась ничего, она струилась на свободу лёгкой печальной птицей, естественно оставляя свои перья на моём подоконнике.
Ангел мой. Иль ты приснился мне?
- Ники.
Саша, не режь меня! Сашь. Мне больно. Не режь меня, больше Саш?
НЕ СМЕЙ НАЗЫВАТЬ МЕНЯ ТАК!!!!! ЭТО ИМЯ БОЛЬШЕ НЕ ТВОЁ, СЛЫШИШЬ, УБЛЮДОК, ОНО НЕ ТВОЁ БОЛЬШЕ. ОНО ТЕБЕ НЕ ПРИНАДЛЕЖИТ. Я НЕ ОТДАМ ТЕБЕ, ЕГО. СВОЁ ИМЯ!!
Я молчу. Я опустошён настолько, что мой безмолвный крик порыв, проходит внутри меня, а снаружи ничего не отражается. Осталась одна больная оболочка.
Сумеешь лы ты когда нибудь, наполнить её теплом, Сан? Оказывается это страшно так, быть выброшенным тобой. Безжалостным, уёбищным, мстительным. Я же тебе верил, Сань. Я не заслужил твоей веры, но я...Я верил тебе. А ты размазал эту веру по безжалостной виртаульной сети.
- Я знаю тебе сейчас очень паршиво. Пожалуйста Ник. Повернись.
Сашка протянул руку, но не дотронулся, уронил, только попросил тихо.
- Посмотри на меня, родной. Пожалуйста.
Смотрю. Устало, безразлично, равнодушно и даже так недоумённо слегка. "Мол, Сан. Всё понимаю, тип спасибо что приютил. А в общем то, больше наверное говорить не о чем. Я пошёл. Аллес. Я бы набил тебе морду. Но может быть, как нибудь в другой раз. Где там мои вещички. Не возражаешь, если переоденусь и ванной воспользуюсь"... Хм, оказывается я чистый....
И становиться ещё противнее, от мысли, что он прикасался ко мне, пока я был без сознания. Я закрываюсь, захлопываюсь. Я ухожу.
Прикоснись ко мне ладонью, и я исчезну.
Я уже исчез. Здесь меня больше не будет. Оболочка останется, но душа, уже стала птицей и улетела куда - то туда.
Ты поступил неосторожно, и спугнул её, тонкую, глупую, слабую и ранимую, может быть паскудную и бесконечно мерзкую, но у меня не самая плохая душа, просто она маленькая ещё моя душа, недозревшая, не выросшая, хрупкая и слабая. Моя душа не умеет оставаться и выгрызать. Моя душа может только робко постучать клювом по стеклу, и если ей не отвечают, она уже не возвращается обратно, что бы проверить, будет ли там открыто это окошко или нет. Моя душа не выдерживает боли. Тело выдерживает, а душа нет. И мне не страшно встать одному против толпы, но бесконечно страшно, остаться наедине с самим собой, довериться кому - то, понять, что не предадут. И проще всего предать самому. Спасаясь от боли, лучше всего предать самому и стоять с безразличным лицом. И сделать вид, что меня больше нет. Ты же не знаешь, что там у меня в душе. Ты же не знаешь. Вот и я не хочу знать.
Мене, мене, текеле умпарсин...Я был взвешен, оценен, и найден бесконечно лёгким...
Санька дрожит. Словно от холода, хотя в комнате тепло даже несмотря на открытый балкон.
- Ники
И встаёт на колени. Даже не так садиться. Садиться передо мной на колени, и пытается взять за руку, что бы коснуться её лбом. Жест доказательства предельной искренности, всё что он скажет сейчас будет правдой.
Выдёргиваю руку, сжимая пальцы в кулак, пытаясь кажется засунуть её под одеяло, прижать конечность к себе, не отдавать ему. Я тебе себя не отдам, Саня. Я тебе себя на отдам. Я себя никому не отдам, только самому себе. Потому что никому кроме самого себя я не нужен. И это страшное знание, знать что ты никому не нужен на самом деле. Потому что всем нужно что то хорошее, сильное, важное, а вот я такой слабый, ебанутый на всю голову, больной, видящий этот мир перевёрнутым, не нужен. И себе не нужен. Но жить бля хочется. И похуй мне для чего и для кого я живу. Отчитываться мне не перед кем, а перед собой я как нибудь отчитаюсь. Перед богом не надо. Абонент не был услышан. Богу не нужен такой абонент.
Сан на коленях. Господи, для кого и для чего он стоит? Меня же здесь нет. А если и есть, я больше не покупаюсь на эти жесты.
Они для меня ничего не значат. Я и сам вот могу встать на колени. Сыграть любую маску, любую роль, в эту секунду.
Могу денег взять если понадобиться. Могу всё. Раньше ничего не мог, мучился, терзался какими то непонятными материями, вроде гордость, стыд, самоуважение, а теперь... Цинично абсолютно всё могу. У меня не осталось души. Те люди, которым не нужна моя душа, просто её не заслуживают. Так что я теперь могу абсолютно всё. Могу сделать ему больно, могу убить словами, могу наверное даже физически сделать ему больно. Просто не хочу. Действительно, ничего не хочу.
Сашка сидит на коленях. Как самурай. Но у самураев глаза другие, застывшие, безмятежные, а Сашка... Сашка глазами живёт, он ими говорит, кричит, плачет. Зачем Сашке слова? Да он же ходячая тысяча слов, миллиарды километров признаний, жестов. А ведь когда - то казался чужим и отстранённым. Поверхность величественного океана, под толщей воды которого таиться самая разнообразная диковинная живность. Невозможно постигнуть, только потеряться.
И застывшая поза самурая собирающегося совершить харакири, потому что предал путь бусидо.
Мне не хочется помнить о тех днях, когда он был моим самураем. Не хочется помнить о тех днях залитых солнцем и теплом. Не хочется помнить запаха гиацинтов и золотистого мурчания.
Они сломали и осквернили это всё. Он и Вольх. Осквернили все светлые воспоминания моего храма который оказывается всё это время я возводил в своей душе для них. Я ведь правда пытался его построить. Кирпичик за кирпичиком. Теперь остались только почерневшие развалины. И тишина. И запах крови и гари и крики воронья. Эти воспоминания заменились другими. Днями наполненными ужасом и болью. Это сделал со мной Вольх. Это сделал со мной Сан.
А я помог им. Открыл двери дома своей души, пригласил войти и раздал каждому по кувалде. Наверное я сделал с ними тоже самое. Убил дома их души.
- Я не знал! - Саня плачет и шепчет и говорить очень тихо. - Я не знал, Никита!!!! - Рот его кривиться когда он повторяет это вновь.
- Я клянусь. Думал, что тебе со мной хорошо. Ты же не сопротивлялся, Никит.
Он плачет. - Ты же мне.. не сопротивлялся!!! - он почти кричит
- А я мутант, чудовище, урод моральный...Я правда. Клянусь тебе, я даже подумать не мог, что тебе противно. Не понимал, что насилую. Не понимал просто. Ты же не говорил, что ненавидишь... Ни разу меня по настоящему не оттолкнул. Я ведь должен был понять...Я бы никогда...Господи Ник...Ты же меня не простишь, да? Не прощай Ник.
Но я тебе, клянусь, я больше никогда, Никит... Я ведь не знал... не думал, не знал
Санька плачет, согнувшись. Плачет как ребёнок, раскачиваясь из стороны в сторону и повторяет раз за разом бессмысленную оду "Прости, я не знал".
Он что не понимает? Очередное изощрённое издевательство? Или я настолько не стою его внимания, что он даже не понимает, того что сделал?Для него это даже не важно?
- Ты именно поэтому порно моё в инет выложил? - говорю безразлично и равнодушно. Мне действительно плевать. Изнутри начинает потряхивать, но я заставляю свой внутренний голос заткнуться. Мне безразлично. Я сейчас способен голым выйти на улицу и мне будет абсолютно пох. Отболего всё. Выгорело.
- Какое порно? Ты....ты о чём...вобще? - Санька шмыгает носом.
Кукольная принцесса бля. Глаза как озеро, отливающие серебром после дождя в длинных стрелах ресниц увешанных солёным жемчугом. Такой беззащитный, что хочется взять за уши и пожалеть. Проводит по лицу локтем стирая слёзы. Чёлка по лицу, длинные нити шёлка во все стороны.
- Вольх сказал, что ты выложил порно в инет. То которым меня шантажировал.
Что дальше? Будет оправдываться, объяснять, что ревность накрыла его как снежная лавина? И вот не смог удержаться.
Санька хлопает мокрыми глазами, как кукольный болванчик, открывает рот, снова хлопает. Глаза анализируют, темнеют, начинают думать, но растерянность и непонимание не уходят. Снова шмыг
- Так ведь...Не было плёнки, - беспомощно говорит Сан. - Я тебе соврал Ты...Как я тебя могу? Ты что идиот? Я ж за тебя убить готов....Как я тебя могу тебя, кому - то...Я просто боялся, что ты уйдёшь. Ты когда позвонил, а я...Это само собой получилось. Я тебя на телефон тогда сфоткал на память, думал, пусть хотя фотка твоя будет. Сидел смотрел, а тут ты...И меня как понесло. А ты даже показать не попросил ни разу...Я боялся, что потребуешь, пытался даже монтаж соорудить...Не было плёнки. Я понимаю, что в твоих глазах я гандон, но...Прости меня, Ник.
Смотрю. Смотрю. Смотрю. Осмысление.
Не было плёнки?
Мой мир начинает рушиться. Всё что я себе придумал, всё чем я себя тщательно накручивал начинает разрушаться в одну секунду. Тяжеленная созданная из трупиков тараканов башня, колосс на глиняных ногах.
- Хорошо, стоит?
- Хорошо.
- Ну и ладушки - Сашка размахивается и делает небрежный пинок. И башня начинает рушиться. Просто рушиться бля, от двух слов. Ну так же не бывает да? Так не бывает? Нахуя я спрашивается её возводил?
- Прости Никит, - повторяет Сан. - Я клянусь. Я не знал, что тебе со мной так плохо... Я...Голос обрывается.
Сижу. Осознаю. Осознаю.
- Совсем...Никакой плёнки?....Ты....Ты просто... Соврал?
Сашка сидит, смотрит на меня глазами щенка. Ему же даже в голову не приходит, насколько для меня это было важно. А башня рушится. А он сидит и не понимает.
Не верю. Не могу всё ещё не могу поверить. Значит, всё что сказал Вольх?
Значит из нас двоих самый плохой получается я? Опять я? И это даже нечестно и обидно. Значит я тут мучаюсь, страдаю потому что он меня предал, а получается, что это я предал его. С самого начала. Ещё и паяльник в жопу предложил запихать для профилактики.
Саню накрывает. Он не понимает. Точнее понимает, но всё понимает по своему. Ну конечно, я же его очень основательно просветил тогда в больнице.
У Сани случается истерика. Саня материться. Саня стоит на коленях. Щаз убиваться пойдёт.
Стоп. Хватаю подушку. Не так, хватаю его за плечо. Хватаю подушку и припизживаю от всей души по голове.
Сука, бля, ненавижу тебя!!! Ненавижу тебя за себя. Вот так вот. По другому тут просто не скажешь.
Падаем. Я падаю. Он падает. Падают пижамные штаны. Падает подушка, падает весь мир.
Падает обрушившаяся разом башня и Саня легко и естественно подставляет руки, ловя меня и распинывая ногами всех пытающихся припизднуться следом тараканов.
"Я люблю тебя, Ник" - он не говорит этих слов, но я их СЛЫШУ.
И я просто оказываюсь на нём сверху, с оголившейся задницей за которую нечаянно ухватывается его ладонь, вторая держит за торс, что бы я не дай бог не пролетел мимо. Мы падаем, но смягчая моё падение Сан подставляет себя. Он всегда подставляет себя. Как и я, подставляю себя, отдаю легко и естественно, но в этой битве за нас двоих, подставляется Сан. Потому что это очень сложная битва. Потому что в этой битве я нихуя не понимаю.
Сашка моршиться стукнувшись лопатками об пол. Конечно он же так исхудал, что они у него торчат как горбы у верблюда. А я...
- Я тебя ненавижу!!! ору я яростно, начиная пиздить.
Сан даже не закрывается, просто лежит жалобно морщась и позволяя себя избивать. От этого становиться ещё хуже.
- Ненавижу тебя!!!!!
Отбрасываю подушку.
Плотину словно прорвало, я колочу его, плачу, наношу удары в плечо, раз за разом, слабые беспомощные
- Ненавижу, слышишь!!!!!
И яростно целую Сашку в губы. Они раскрываются навстречу как цветок, и я просто проваливаюсь в него, всем своим телом, разливаюсь по нему как река, а он обвивает меня руками листьями, целует в ответ очень осторожно, бережно, обнимает, прижимает судорожно, неверяще. Длинная рука змея на бедре, Сашка чуть изгибается вновь, и целомудренно натягивает на меня пижамные штаны. Ещё бы в нос поцеловал бля. Сука. Ненавижу урода. Ненавижу блядь, люблю блядь, я что это сказал?...Строчки судорожно зачёркнуты, не так, сначала зачёркнуты, потом старательно стёрты ластиком.
И сверху быстро накидана земелька, посажен заборчик, ромашки бля колосятцо, ну и я так рядышком курю с непричастным видом. И стряхиваю пепел. На каждую Л и на каждое Ю пепел сыпется особенно старательно.
А вот Б обведено холмиком. Х уй ли, с этой буквы начинается неопределённый артикль.
- Ненавижу тебя!!! - повторяю я. Губы кривяться, Сан утешает их ртом. Долго - долго, бесконечно медленно.
- Совсем - совсем? - Обнимает теперь уже двумя руками, вдавливает в себя. Господи, как же с ним хорошо, как же с ним безумно хорошо, в нём, на нём. Меня накрывает волна облегчения не знаю чего ещё.
- Да! - подтверждаю я.
Целуемся снова. Бережно и нежно, без страсти. Страсть у нас есть, но она спит, запертая за дверью, вновь начинающегося понимания, мы пока не готовы её выпустить и растоптать хрупкие цветы нашей тонкой протянувшейся ниточки нежности.
- Не буду прощать! - упрямо соплю я сворачиваясь в его руках, на его груди, штаны снова падают, Похуй Санька их придерживает, садиться со мной, удерживая на коленях, упираясь спиной в лежак дивана, чуть покачивает и целует вновь.
- Совсем не будешь? - спрашивает в губы.
- Угу. - Кусаю его губу, зализываю языком. Ладно убью в другой раз.
- А как же мы тогда будем?- Рот Саньки полностью согласен, и благодарно целует язык
- Не знаю. - Отвечаю в губы, придерживаю верхнюю губу, нижнюю, хочу забрать их обе и не знаю что же выбрать, трогаю кончиком языка. - Я ещё не придумал.
- Совсем не любишь? - ошеломительно шепчет Санька. Мы склеились губами, мы разговариваем друг другу в рот
Бля дурак жить без тебя не могу, - хочется ответить мне, но я целую. Ног не видно, они погребены длинными километрами штанин.
- Капельку, - отвечаю, чуть подумав. - Самую маленькую.
Становлюсь капелькой на его языке, не могу представить, что мы можем разьедениться, просто такого не могу представить. Санька тоже не может. Мы просто пьём друг друга, капелька за капелькой.
- А я тебя очень.... Очень. Очень. Очень. Л...
Сплетаемся языками, я начинаю стонать, от кипятка его нежнейших прикосновений.
Под потолком бабочка. Руки Сашки порхают как два бархатистых махаона, неспешным разбегом крыльев, гладят через футболку, скользят по спине, вверх, вниз, по бокам, собирая мягкую ткань, топят в ласковой дымке.
- Сань... хочу... - уже не шепчу, просто всхлипываю в рот, ёрзаю ногами, пытаясь содрать неудобные штаны, буквально выкручиваюсь из длинной футболки, хотя не хочется из неё вылезать, когда я понимаю, что на мне Сашкины вещи. Именно Сашкины вещи. Всё внутри переворачивается от этого знания, и хочется бля стать фетешистом. Начинаю постигать смысл жеста японцев старающихся прикоснуться губами к чаше в том месте где были губы возлюбленной. Никогда этого не понимал, а сейчас вот понял, в одну секунду.
- Хочешь, но не любишь? - махаон на секунду замирает, губы обижаются. Чего им обижаться спрашивается. Будто я тут не понимаю, на чём уже пять минут практически сижу. Лось тупой, Ты Сан. Олень бля.
-Ага. - Нагло забираюсь к Сашке под футболку. Зачем мне его вещи, когда у меня есть Сашка? Зачем же я так долго не мог этого понять? Вот и пострадал за то что не мог.
Торопливо заныриваю с головой. Хватит думать. Не хочу больше боли. И блаженно распластываюсь по его груди, носом. Запах.
- Всё бля. Не вылезу. Мой.
Блин, опять я ляпнул это вслух. Руки Сашки как два сверкающих солнца обогревающих планету моей голой задницы. Не хочу вылезать. Но футболка улетает наверх. Цепляюсь за неё зубами и ору что буду здесь жить.
Как в домике блядь
Оказываюсь на кровати. Раскидываю руки. Пытаясь обнять весь мир, ну и немножечко так и быть Сашкину голову.
Мне хочется секса, а не минета, но Сан очевидно думает иначе, выцеловывая сверху донизу. Целует ревущую ему навстречу флейту, настраивает языком, облизывая мундштук головки, вбивается самым кончиком. И я порчу весь концерт бурно выплескиваясь в него белоснежной лавиной музыки. Получи фашист сонату. Сашка моргающий глазами с забрызганной спермой физиономией самое эротическое зрелище в мире. Начинаю вылизывать его раньше, чем соображаю чем занимаюсь, купаю в своих руках, тормошу, дёргаю за уши, за волосы, тискаю, обцеловываю, раздеваю. Сашка сопротивляется. Не сразу до меня доходит, что он боится сделать мне больно, боится, ведь тело это просто источник удовольствия, источником жизни является душа. А моя душа не принадлежит ему. Да что он знает, лось тупой. Обдолбанный.Люблю, не люблю. Все равно не скажу, пусть мучается...Эм самым приятным способом.
Сан пытается отбиться. Это самое невероятное зрелище всех времён и народов. Беспомощный такой здоровенный изящный варвар, как последняя бля весталка девственница, закрывается ладонями, и цепляется за штаны, уговаривая меня до бесконечности, пытаясь погладить упрямый нацелившийся на охоту затылок.
- Ники. Ники. Малыш. Ну что ж ты делаешь. Малыш. Я же не смогу сдержаться Ники.
И я как расхристанный проповедник, упорно просвещаю его в свою веру, решительно освобождая варвара от последних предубеждений против моего пылающего бога.
Чужое сопротивление трещит по швам, Сан не сдаётся со стоном сминая руками простыни, готовясь выдержать любые пытки, лишь бы не оттрахать назойливого отче на почве его миссионерской деятельности.
Веру надо начинать словом. А слово у меня красноречивое. Да и вообще, силён я так словоблудничать если честно. О чём ему и сообщаю. Решительно раздвинув сильные бёдра и рисуя языком изящную рыбу. Тайный знак. Обозначающий. Здесь были мы и слово наше крепкое. Ласкаю мошонку, перекатывая яички, втягивая губами, подключаю пальцы ибо как известно терпение и труд... Санькин флагшток ревёт в бурном море моих поползновений.
Языком вверх - вниз, вырисовывая каждую руну напряжённых вен, щекочу под уздечкой.
Простыни трещат по швам, Сан стонет не сдерживаясь, шипя, что я щаз кого - то прыткого разложат на арене и растерзают очень голодным львом в жертву Купидону. Скромно хлопаю ресничками, застенчиво порхая по головке его истекающего члена.
- Неважно. Я пострадаю как истинный христианский мученик. А пока, почитаю как я ему Нагорную проповедь. Медленно заглатываю головку. Как там оно начиналось?
Блаженны верующие
Сан всхлипывает и мечется подо мной и мне приходиться прилагать усилия что бы удержать это прыгающее чудо. Скольжу по стволу, сумасшедшими движениями языка, губ, пытаюсь заглотить поглубже. Отсутствие опыта искупается старательностью. Его стоны музыка для моих ушей. Я готов слушать её до бесконечности. Нежу его ладонью, по животу, по бёдрам, оглаживаю крепкую задницу впиваясь ногтями. Выше мне к сожалению не дотянуться, и приходиться следить, что бы Сан в совершенном пароксизме своей страсти, просто не зашиб меня ногами. Его пальцы на моём затылке, ласково перебирают, ерошат, просто ласкают позволяя мне действовать самому. Первый раз Саня меня практически не направляет, кажется я выбрал нужным ритм. Чувствую себя учеником успешно сдавшим экзамен у любимого учителя. Нежность льётся елеем. Я купаюсь в его чистой энергетике. Мне хочется плакать от счастья. Замереть и дрожать каждой клеточкой тела реагируя на одну лишь ладонь. Яростно заглатываю глубже, ускоряю ритм, что бы скрыть собственное смятение.
Саня вскрикивает, Саня стонет закусив губу. Саня беспомощно мечется, раскидывает руки, пытаясь ухватить невидимую стенку которой для него сейчас попросту не существует и выгнувшись напряжённой дугой, забившись толчками бёдер выплёскивает в меня мегатонны спермы которая льётся в горло и я честно заглатываю всё что успеваю. Но она всё течёт и течёт, изливая бесконечную ересь его греха, и кажется я готов принять целиком всё, до капли, выпить осушить, вылизать в остром понимании.
Саня, блядство. Грёбанный ты гандон.
Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ!!!!!
Вслух я разумеется этого не сказал. Я застенчивый. И вообще. Такой скромный, офигенный, кайфовый.
Сан подхватив под мышки вытагивает меня наверх, как любимое дитя, что б очевидно не лопнул самодовольства. На мою сияющую морду можно вешать фонарики, ёлочные гирлянды, игрушки - засверкают без всякого электричества.
Мы не будем думать о плохом, мы не будем думать о плохом сейчас.
В глазах Саньки две луны, два солнца.
Готов сдохнуть в осознании, что это всё для меня.
Целует благодарно; нежно, обводит руками, словно пытаясь ощутить кокон нашей переливающейся энергетики.
Мы как на экспрессе. Чем дальше, тем больше западаем друг в друга. Или я западаю, с каждый днём, своих эскапад переходов от желания убить, до желания любить и целовать следы его походки. Ну ладно со следами пожалуй погорячился. Но вера придёт в наши отношения. Мне ещё не хочется верить ему, я ещё не готов довериться, открыться, но понимаю что словно тёплый живой комок в его руках. Я пульсирую. Я снова начинаю жить. Я умер и воскрес. Вот такое оказывается бывает и мой распиздяцкий воронёнок с серыми глазами наполнил меня галлонами своей живой воды. Да уж, кстати о галлонах, помыться бы нам не мешало.
Сан невменяемый. Сан невъебенный. И невменяемый. Он просто ошалелый, словно пьяный, лыбится, смотрит, моргает, не в силах отойти от оргазма. Тащусь от самого себя. Сейчас начну танцевать победные танцы выпрыгивая задницей на тамтаме его живота.
Готовлюсь поднести ладонь к губам с воплем, что "Слона завалили", но мой оживший лев, с рычанием подхватывает меня за задницу и мы едем в ванную. Мыться.
Ну и заодно я получаю возможность обозреть его квартиру. Честно вываливаю ебальничек и забываю его поднять. Вот так вот живут богатые люди, буржуи блин, фиг ли. Двухэтажная квартира похожа на футбольное поле в величии современного евроремонта, Вкус чувствуется во всём, в каждой затейливой изящной завитушке, неуловимые штрихи стиля.
Никакой аляповатости, кричащей и бросающейся в глаза роскоши, чувствуется именно вкус, строгий, элегантный, аккуратный, ненавязчивый.
Мне кажется Саня стеснялся в тот момент. Чувствуя себя очевидно неловко, потому что лёгкая тень набежала на его лицо, когда я ошарашенным тоном выдал: - Что это пиздец.
Не гордость, не самодовольство, а именно стеснение и лёгкий страх, словно это его богатство выстроит между нами непреодолимую стену. А мне смешно.
Я раскрываюсь перед ним сверкающей бабочкой энергетики. Мне больше не нужно её сдерживать, не нужно бояться, прятать это в себе - больше не нужно. Словно впервые я могу позволить себе быть. Развернуться, вспыхнуть, заискриться миллиардами десятков цветов, искр, шлейфом переливающейся радуги.
Я читаю его, легко и естественно читаю. Вижу мысли, и провожу по ним рукой. Он стесняется своего богатства, точно так же как я стесняюсь своей бедности. Парадокс. И Санька выпрямляется. Он не понимает что с ним происходит, не понимает, но успокаивается, ему становиться легко, он расслабляется, ощущая себя идиотом, и с удивлением моргает ресницами не понимая, как ему на секунду могло прийти в голову, что я похож на других людей, которые меряют его деньгами. Стукаю его по лбу. Нехорошо читать чужие мысли, но что сделать я эмпат. А сейчас я просто бабочка выбравшаяся из своего кокона. И мне хочется взлететь и сиять на весь мир.
- Ник...господи - Сашка ставит меня на полу ванной и смотрит почти с испугом. В его глазах восторг ребёнка увидевшего мир сквозь разноцветные стеклышки
|
|
|
