Возникновение интереса Куприна к цирку

Куприну было шесть лет, когда на Кудрикку, в дом, где он жил с матерью, явился навестить свою родственницу мальчик лет одиннадцати, который знал разные цирковые номера. Это был впоследствии знаменитый клоун и дрессировщик Анатолий Владимирович Дуров. Маленький Анатолий где-то в заднем коридоре, чтобы никто не видел, показал Саше Куприну, как он умеет прыгать, кувыркаться, строить гримасы и говорить «чужим языком». Саша смотрел на него как на чудо. Легко представить, какое после этой встречи сильное желание самому стать цирковым артистом возникло у него.

Спустя несколько лет, воспитываясь в закрытых учебных заведениях, Куприн во время воскресных отпусков стремился не к домашнему уюту, не к играм со сверстниками, а прежде всего в цирк или к зверям в Зоологический сад, где он мог бродить с утра до вечера, внимательно присматриваясь к повадкам животных. В Румянцевском приюте, когда ему было десять лет, Куприна обуяла совершенно фантастическая мысль о том, что если очень быстро прыгать через веревку-скакалку, то можно взлететь на воздух. Мальчик решил это проверить. Взобрался на гимнастический столб, замахал веревкой, прыгнул вниз, но полета, конечно, не получилось. Саша лежал на земле и потирал ушибленную коленку.

Когда Николай Вержбицкий однажды спросил у Куприна — откуда у него это постоянное, неостывающее и глубокое увлечение цирком, он, не задумываясь, ответил: «Я, видите ли, потомственный укротитель. Мой дядя, мелкий наровчатский помещик, на всю Пензенскую губернию славился своим уменьем «приводить в порядок» полудиких башкирских коней. Татарин по происхождению, он безумно любил скачки, борьбу и всякий сабантуй,— то есть народные увеселения с танцами, с хождением по канату и стрельбой из лука, где награждаются самые сильные, ловкие и сметливые». - Улыбнувшись, Александр Иванович закончил таким признанием: «Увы, в итоге своих артистических увлечений мой дядя умер нищим. Наверное, нищим умру и я. Но это меня не пугает и не останавливает. Ведь и голодному мне будет о чем вспомнить.»

Александр Иванович всегда был скромен, если дело касалось его самого. Если у него не было для дрессировки полудиких жеребцов, он у себя на кухне в Гатчино «укрощал» черных тараканов. Они сбегались к хлебу на скрип пробкой о стекло. Самых понятливых и быстрых он отмечал белым пятнышком на спине, ставя его кисточкой.

В рассказе «По ту сторону» Куприн, вспоминая свои собственные похождения, вывел подпоручика Александрова, который, ради трюка, верхом на старой, одноглазой, бракованной лошади поднялся по лестнице на второй этаж в ресторан, не оставляя седла, выпил рюмку коньяку и спустился вниз, на улицу, где его встретила толпа восхищенных горожан. «Вы скажете, что это — одна только причуда скучающего офицера. Причуда? А ну-ка, попробуйте научить одноглазую лошадь ходить по лестнице, и не только наверх, но и вниз! Мои друзья из цирковых дрессировщиков и наездников подтвердят, что это один из самых трудных номеров с животными». – Рассказывал Александр Иванович.

Куприн еще в корпусе и в юнкерском училище был знаменит как гимнаст, танцор и отличный строевик. В нем от рождения жила любовь к точным и ловким движениям. Поэтому нет ничего удивительного, что он (как сообщается в том же рассказе), ни секунды не раздумывая, прыгнул в окно со второго этажа в ответ на вызов одной не очень умной полковой дамы, которая обещала за это свой поцелуй, Куприн прыгнул, слава богу, не сломал себе ноги, тотчас поднялся наверх и сказал даме с вежливым поклоном: «Разрешите отказаться от вашего поцелуя, так как любой офицер нашего полка может проделать такую же гимнастическую безделицу!» На самом деле, конечно, это было не так. Прыжок был рискованный. И молодого Куприна вынудил к нему не обещанный поцелуй, а самолюбие прирожденного «циркача», неудержимое стремление еще раз проверить свои способности, ну и, безусловно, желание покрасоваться, свойственное каждому артисту.

В Киеве Куприн познакомился с борцом Иваном Максимовичем Поддубным, который в то время боролся только «на поясках». Куприн убедил его перейти на классическую борьбу, участие в чемпионатах которой впоследствии принесло Поддубному мировую славу. В Киеве же Куприн участвовал в организации Атлетического общества. В легком весе он сам боролся с довольно серьезными противниками.

Знакомство Куприне с И. В. Лебедевым («Дядей Ваней»), организовавшим в петербургском цирке «Модерн» чемпионат классической борьбы, состоялось в тысяча девятьсот девятом году. Во время этих состязаний иногда судейский столик занимал и Куприн. Частенько во время сложного или неясного положения на ковре шумная и требовательная галерка протестовала против свистка «Дяди Вани», а он, со свойственным ему хладнокровием и уверенностью, произносил: «Пррравильно!» Тогда зрители требовали: «Куприна! Пусть Куприн судит!» Поднимался знаменитый писатель, автор прогремевшего «Поединка», и говорил, показывая на арбитра: «Не шумите, друзья, он прав!» И цирк умолкал.

В те же годы появился в цирке «Модерн» клоун и гимнаст итальянец Жакомино. Это был человек небольшого роста, суховатый, мускулистый, хорошо тренированный прыгун. Жакомино был всегда весел, добродушен, неприхотлив. Безумно любил Италию и «самую лучшую женщину в Италии» — свою мать. Может быть, именно его рассказы о родине и трогательная привязанность к матери привлекли Куприна к Жакомино. Скоро клоун стал своим человеком в «зеленом домике» в Гатчино. Он звал писателя в Италию, обещал быть чичероне. Куприн поехал, но друга своего не застал: его неожиданно ангажировали в Париж. Зато появились на свет прекрасные купринские очерки «Лазурные берега».

До последних дней своей жизни Куприн дружил с борцом Иваном Заикиным. Заикин был красивый, прекрасно сложенный силач. Сперва он работал с гирями, рвал цепи и гнул у себя на шее стальные балки. Куприн убедил и его перейти на классическую борьбу. Мало того — он увлек Заикина авиацией. В Одессе они вдвоем совершили один из первых в России полетов на «этажерке» — биплане, который сделал в воздухе около полукилометра, а затем грохнулся на землю.

В уже почтенном возрасте Куприна увлекало жонглирование. Будучи у него в гостях, можно было наблюдать во время обеда, как Александр Иванович через весь стол с большой точностью бросает пустую тарелку, а ее с такой же ловкостью подхватывает один из гостей, конечно, кто-нибудь из профессиональных жонглеров.

Друг Куприна Ф. Д. Батюшков в своих неопубликованных воспоминаниях рассказывает о том, что уже пожилой Куприн с большим увлечением и настойчивостью часами предавался у себя дома какому-нибудь чисто цирковому тренировочному занятию, на­пример накатыванию детского деревянного обруча на мелкую монету, лежащую на полу шагах в двадцати. У Куприна было неважное зрение, и поэтому он вдвойне радовался каждому своему удачному выстрелу из мелкокалиберной винтовки.

Пожалуй, никто из писателей всех времен и всех стран не уделил столько внимания цирку, как Куприн.

Однажды в тысяча девятьсот двенадцатом году на квартире у И. В. Лебедева шла беседа о судьбах цирка, которую вели люди, близкие к этому делу. Хозяин дома с большой фантазией рисовал картины полностью реформированного цирка, в котором круглая арена должна быть только одним из элементов, получит широкое применение то, что называется «театром недоразумений и здорового смеха». По его мнению, следовало восстановить забытую фигуру «деда-зазывалы», «Петрушку», «вербный базар» и прочее. Борец Заикин настаивал на том, что цирк должен стать одной только школой силы и ловкости. Он был против всяких «фокусов». Куприн мечтал о русском цирке, о создании отечественных кадров цирковых артистов, о создании своего репертуара, свойственного выдумке и мудрости народов, населяющих Россию: «Неужели я когда-нибудь дождусь,» — говорил он, — «когда на цирковых афишах вместо иностранных, к тому же выдуманных фамилий появятся Ивановы, Габитуллины, Дадвадзе и Сидоренки. Ей-богу, они создадут репертуар не хуже, а обязательно лучше и оригинальнее, чем иностранцы, потому что у нас и мускулы крепче, и смелостью судьба не обидела и терпения хватает. А смеяться?! Ого, да мы пересмеем всех в мире, потому что смех у нас особенный!»