Политика японского империализма по уничтожению корейской нации

Одновременно с политикой превращения Кореи в военный плацдарм агрессии на континенте японский империализм усилил вооруженные репрессии, чтобы превратить корейцев в японских подданных, поэтому Япония активно проводила политику уничтожения их национальной специфики (минджок мальсан чончхэк). Понимая, что без ликвидации духа независимости корейцев трудно осуществить превращение Корейского полуострова в плацдарм агрессии, японские власти отбросили лживый лозунг «культурного управления» и открыто перешли к политике фашизации страны.

Усиление фашизации началось с увеличения численности военных и полицейских сил. После начала агрессии в Маньчжурии в 1931 г. численность оккупационных войск в Кореи с двух дивизий была увеличена до трех, и затем продолжилась дальнейшее посылка войск в Корею – в 1941 г. их численность возросла до 35 тыс. человек, а к концу войны на Тихом Океан в Корее находилось 230 тыс. японских солдат. Кроме того, значительно возросло число полицейских управлений и их личного состава – с 20 тыс. чел. в 1923 г. до 35 тыс. с лишним в 1941 г. Помимо частей регулярной полиции в Корее находилось много агентов тайной полиции и жандармерии, а также охранные отряды (кёнбандан), которые содействовали полиции и следили за каждым шагом и всеми действиями корейского населения. Густая информационная сеть, подобно паутине, опутала всю страну, а многие патриотически настроенные деятели подвергались арестам, тюремному заключению и физическому уничтожению. В 1937 г. был учрежден «Чосон чунан чонбо вивонхве» («Центральный информационный комитет Кореи»), собиравший информацию о частных лицах, а в 1938 г. была организована «Чосон пангон хёпхве» («Антикоммунистическая лига Кореи»), и в том же году была сформирована организация бойцов идеологической войны под названием «Сигук тэын чонсон сасан погук ёнмэн» («Союз идеологического содействия фронта государству по реагированию на текущую обстановку»)[2], который встал в первые ряды преследователей антияпонских патриотических деятелей. При подготовке войны на Тихом Океане «Союз идеологического содействия» был расширен под названием «Тэхвасук» («Обитель мира», январь 1941 г.), с отделениями по всей стране, и занимался насильственным направлением идеологической ориентации тех, кого японские власти считали идейными преступниками. Одной из прояпонских организаций стала и организованная в 1939 году «Мунин хёпхве» («Ассоциация писателей»)[3].

Ссылаясь на ситуацию военного времени, японцы поставили под строгий контроль жизнь простого населения Кореи. После начала японо-китайской войны в 1938 г. в качестве центрального органа по контролю над жизнью и деятельностью граждан был учрежден «Кунмин чонсин чхондонвон Чосон ёнмэн» («Корейский союз всеобщей мобилизации гражданского духа»)[4] как подсобный орган японского генерал-губернаторства, который имел стройную организацию по всей стране, от столицы до последней деревни, которые в свою очередь разбивались на десятидворки – патриотические группы (пан), где устраивались регулярные собрания с целью пропаганды политики генерал-губернаторства. Этот союз организовывали также и по предприятиям. В октябре 1940 г. этот союз был переименован в «Кунмин чхоннёк Чосон ёнмэн» («Корейский союз всех сил нации»), а его председателем стал японский генерал-губернатор, что еще более усилило государственный контроль.

Загнав весь народ в тесную фашистскую систему, японский империализм систематически проводил политику превращения корейцев в имперских подданных, рассчитанную на то, чтобы уничтожить их национальное сознание и ассимилировать в японцев. Прежде всего, с 1938 г. всех жителей Кореи заставляли произносить на японском языке клятву имперского подданного, суть которой сводилась к словам: «Мы являемся подданными Великой Японской Империи. Соединив наши помыслы, мы выражаем преданность Его Величеству Небесному Императору (Тэнно)». В знак преданности японскому императору граждан также заставляли кланяться в сторону местонахождения императорского дворца («поклон в восточную сторону»).

В школьном образовании и в государственной документации запрещалось употребление корейского языка, только японский язык называли национальным, и только им разрешалось пользоваться (1938 г.). Японцы пошли еще дальше и с 1939 г. начали изменять корейские фамилии и имена на японский лад (чхансси кэмён). Хотя для корейцев фамилии и имена являлись важным средством выражения семейных и родственных связей, равно как и самоуважения, без изменения их на японский манер нельзя было поступать в школу, получать официальные документы и пайки нормированно распределяемых продуктов и вещей, нельзя было пользоваться почтой. Вот почему корейцы не могли не подчиниться этой реформе. Тем не менее, 20% всего населения проявили упорство и до конца отказывались принять ее.

Чтобы в корне подорвать национальное сознание корейцев, японцы проповедовали идею об общности предков корейцев и японцев (ильсон тончжорон). Хотя эта идея возникла еще в 1880-х годах, только после начала агрессивной войны на материке она под названием «Принцип единства Японии и Кореи» («Найсэн иттай»), или концепции «общих предков и общих корней» («тончжо тонгыллон»), которая стремилась доказать, что народы обеих стран представляют единую нацию и имеют единое гражданство, чтобы насаждать чувства их единства. В этом духе энергично проводил свою политику назначенный в 1936 г. новый генерал-губернатор Минами Дзиро.

Со времен реформ Мэйдзи государственным культом Японии стало синто – поклонение божественному предку японцев Аматэрасу Омиками, а теперь и корейцев пытались заставить поклоняться духу предков японских императоров. Для этого во всех школах и общественных местах, начиная со священного храма на горе Намсан в Сеуле, строили синтоистские храмы (синся), и заставляли возвести в каждом доме алтарь для поклонения с изображением священного предка японских императоров. Корейцы, лишенные своего языка, имен и даже свободы выбора веры, оказывали сопротивление поклонению японским богам синто. В Пхеньяне, когда ученики христианских школ Сунсиль и Суный отказались поклоняться синтоистским богам, японские власти тут же закрыли школы.

Одновременно со стремлением вытравить национальное сознание корейцев японцы пытались заставить корейцев сражаться в войне на стороне Японии. Сначала для пополнения своих войск они практиковали систему «набора добровольцев» (1938 г.), но потом перешли к системе мобилизации (1943 г.), и таким образом ко времени поражения Японии в японских войсках насчитывалось 200 тыс. мобилизованных корейских юношей. В 1943 г. согласно набору «студентов-добровольцев» около 4.5 тыс. корейских учащихся оказались на фронте. Кроме того, Япония, практикуя с 1939 г. набор, с 1940 г. – договорный набор, а с 1944 г. – мобилизацию, к концу войны удерживала более 1 млн. корейцев в качестве принудительных рабочих на своих военных предприятиях. Организованные по-армейски, они использовались на строительстве шахт, аэродромов, военных заводов и железных дорог и подвергались жестокой, почти рабской эксплуатации. Однако среди них было немало массово расстрелянных после завершения работ «для сохранения военной тайны». Большое число рабочих было мобилизовано на строительство аэродрома Мирим в Пхеньяне, на Курильские острова (Сахалин) и на острова Рюкю (Окинава), где подверглись жестокому уничтожению. Число их превысило 7 тыс. человек.

Насильственное порабощение корейских рабочих (1939-1945 гг.)

(Количество человек)

И далее, под видом «трудовой мобилизации» даже детей-учеников начальных и средних школ гнали на строительство военных объектов; не оставляли в покое и женщин – их отправляли на строительные работы под видом «трудовых отрядов», причем, создав государственную организацию «Эгук пуинхве» («Общество женщин-патриоток»), нагнетали искусственный энтузиазм. А в самом конце войны японцы издали позорный указ «О работе женских отрядов телесного служения» (сентябрь 1944 г.), по которому было мобилизовано до 200 тыс. незамужних женщин в возрасте от 12 до 40 лет. Хотя известная часть их работала на военных заводах в Кореи и Японии, значительное число женщин было отправлено в места боевых действий японской армии в Китае и Юго-Восточной Азии, чтобы «утешать» (в борделях) японских солдат. Это злодейство привело к тому, что даже выжившие из них были на столько опустошены духовно и телесно, что и после освобождения не могли вести нормальный образ жизни.

Частью политики уничтожения корейского национального самосознания являлась линия на подавление корейской прессы и возможностей организации. Среди журналистов было немало лиц, которые использовали свою деятельность как средство национально-освободительной борьбы, поэтому печатные органы, ратовавшие за подъем национального сознания – «Чосон чунан ильбо» (1937 г.), «Тонъа ильбо» и «Чосон ильбо» (1940 г.), – один за другим постигла печальная участь закрытия. Одновременно все собрания и организации можно было осуществлять только с разрешения японских властей, поэтому были полностью запрещены любые организованные формы национально-освободительного движения.

Страдания корейского народа, вызванные агрессивным вторжением японских империалистов, были безмерны, и рецидивы этого стали серьезным фактором, препятствовавшим строительству национального государства в период после освобождения. Более того, чтобы парализовать сопротивление корейцев, Япония путем уговоров или угроз заставила многих корейских интеллигентов войти в созданные ею многочисленные прояпонские организации и в первых рядах поддерживать ее агрессивную политику превращения корейцев в имперских подданных. И то, что они втянули в прояпонские организации часть видных корейских деятелей в области образования, журналистики, литературы, искусства, музыки, кино и религии, причинило корейской нации больше страданий и ущерба, чем экономическое ограбление страны.