Кто сказал А, тот должен сказать и Б

Во время урока, который на Востоке называ­ют «мактаб», один ученик доставлял немало хлопот учителю. «Скажи А!» (по-персидски «алеф»). Мальчик только отрицательно качал головой и плотно сжимал губы. Учитель терпе­ливо упрашивал его: «Ты такой славный маль­чик, скажи же А! Ну что тебе стоит». Однако взгляд ребенка выражал явное нежелание отве­чать. Наконец после нескольких попыток у учи­теля лопнуло терпение. «Скажи А! — закричал он. — Скажи А!» В ответ он услышал только: «Мм-мм». Тогда учитель послал за отцом. Вдво­ем они умоляли ребенка, чтобы он сказал А. На­конец мальчик уступил и на удивление всем яс­но и четко сказал А. Учитель, обрадованный своим педагогическим успехом, воскликнул: «Слава аллаху! Как прекрасно! А теперь скажи Б». Тогда мальчик бурно запротестовал и энер­гично ударил своими кулачками по столу. «Те­перь все! Я же знал, что меня ожидает, если я только скажу А. Тогда вы все захотите, чтобы я сказал и Б, потом мне придется говорить на па­мять весь алфавит, а потом — учиться читать, писать, считать. Я ведь знал, почему мне нельзя говорить А».

Мальчик знает, чего он хочет. Предвидя по­следствия своих действий, он имеет явное пре­имущество перед взрослыми. Способность учи­тывать последствия нередко оказывается очень полезной. Какие для меня могут быть последст­вия, если я пью вино, хоть это и доставляет мне удовольствие? С какими последствиями я дол­жен считаться, если кроме жены у меня будет любовница? Какие последствия будут от того, что я неумеренно много ем? Какие последствия ждут меня, если я буду придерживаться каких-либо политических или религиозных убежде­ний?

Медицина также стоит перед задачей сказать А и сделать из этого дальнейшие выводы. Подо­бные решения мы принимаем, когда выбираем для себя ту или иную теоретическую концеп­цию. Если мы считаем данную болезнь врож­денной, то из этого следуют иные выводы, чем если бы мы считали ее приобретенной. Если, на­пример, мы считаем депрессию и шизофрению болезнями эндогенного происхождения*, то со­ответствующей терапией будет применение пси­хотропных лекарств. Если же, напротив, пред­положим, что эти болезни обусловлены преимущественно психосоциальными факторами и в основе их — проблемы взаимоотношений, то тогда в первую очередь следует выбрать психо­терапию, семейную терапию и т.п.

Сорочка счастливого человека

Халиф лежал при смерти, утопая в своих шел­ковых подушках. Хакимы, врачи его страны, стояли вокруг него, и все сошлись на том, что халифа может спасти только одно — сорочка счастливого человека, которую надо будет поло­жить халифу под голову. Гонцы, как пчелиный рой, разлетелись повсюду и искали в каждом городе счастливого человека, но у всех, кого бы они ни спрашивали о счастье, были только за­боты и горе. Наконец гонцы, уже почти поте­рявшие надежду, встретили пастуха, который, весело напевая, пас свое стадо. «Счастлив ли ты?» — спросили у него. «Я не знаю никого, кто был бы счастливее меня», — ответил со смехом пастух. «Тогда дай нам свою сорочку!» — воск­ликнули гонцы. «У меня ее нет», — сказал па­стух. Эта странная весть о том, что единствен­ный счастливый человек, которого встретили гонцы, не имеет сорочки, заставила халифа сильно задуматься. Три дня и три ночи он ни­кого не пускал к себе. А на четвертый день велел раздать народу свои шелковые подушки, драго­ценные камни, и, как повествует легенда, ха­лиф с того дня стал опять здоровым и счастли­вым.

(Восточная история)

Врачи, о которых говорится в этой истории, хотели использовать магическое средство — сорочку счастливого человека. Как ни стран­но, но это не сорочка богатого человека, ко­торый, собственно говоря, мог бы быть счаст­ливым. История эта нравоучительного харак­тера и явно имеет двойной смысл. С одной стороны, бедняк выступает как истинно бога­тый человек, который может себе позволить посмотреть свысока на сильных мира сего. Но одновременно в этой истории есть и нечто ус­покаивающее: стоит ли волноваться из-за со­циальной несправедливости; лучше подумай о том, что тебе ниспосланы другие дары и ра­дости жизни.

Богатство завоевывает человеку престиж, наделяет исключительностью и в то же время требует от него выполнять взятую на себя роль или следовать квазикальвинистской эти­ке, в соответствии с которой богатство нужно лелеять и выращивать, как дитя. Тут-то и возникает трещина между личностью челове­ка, его эмоциональностью, открытостью, при­влекательностью, и «панцирем», прикрываю­щим истинный его характер, «панцирем», ко­торый общественное и экономическое положе­ние этого человека обязывает его носить.

Следующая восточная история рассматрива­ет эту проблему с несколько необычной точки зрения. Находчивый мулла берет быка за рога и наперекор всем обидам во второй раз от­правляется в общество снобов, чтобы открыть им глаза.

Голодный кафтан

В своем скромном будничном кафтане мулла отправился на праздник к одному знатному горожанину. Он очутился среди блистающих великолепием нарядов из шелка и бархата. С презрением гости смотрели на его бедную одежду. Муллу умышленно не замечали, пре­зрительно морщили нос и оттесняли от стола, ломившегося от великолепных яств. Тогда мулла пошел домой, надел свой самый краси­вый кафтан и вернулся на праздник, испол­ненный достоинства, как какой-нибудь ха­лиф. Как же все гости стали заискивать перед ним! Каждый старался вступить с ним в раз­говор или по крайней мере запомнить одно из его мудрых слов. Можно было подумать, что праздничный стол приготовили только для него. Со всех сторон ему предлагали са­мые вкусные кушанья. Вместо того чтобы есть, мулла запихивал их в широкие рукава кафтана. Шокированные и заинтригованные гости осаждали его вопросами: «О господин, что это ты делаешь? Почему ты не ешь того, что мы тебе предлагаем?» А мулла, продол­жая набивать свой кафтан яствами, ответил спокойно: «Я справедливый человек, и если говорить по правде, то ваше гостеприимство относится не ко мне, а к моему кафтану. По­этому он должен получить то, чего заслужи­вает».