Таблица 17

Либерализм и религиозность интеллектуалов

Эти различия между элитами и публикой в идеологии, религиозности и приверженности нации порождают различия в отношении к национальной идентичности и ее «проявлениям» во внутренней и внешней политике страны. Как показано в главе 7, элиты и широкая публика принципиально различны в оценке значимости двух ключевых элементов американской идентичности, а именно «американской веры» и английского языка. Как замечает Джек Ситрин, «элиты привержены мультикультурализму, а упрямая публика поддерживает ассимиляцию и общую национальную идентичность»⁵⁴⁵. Эта пропасть во взглядах между элитами и широкой общественностью самым драматическим образом сказывается на американской внешней политике. Как продемонстрировал Ситрин с коллегами в своей работе 1994 года, «разнообразие мнений относительно международной роли Америки проистекает из разнообразия мнений относительно того, что значит быть американцем, то есть относительно сути американского национального характера. Установившаяся после Второй мировой войны гегемония космополитического либерализма и транснационализма оказалась недолговечной, несмотря на то, что у США сегодня не осталось сколько-нибудь серьезных соперников на мировой арене»⁵⁴⁶. Да, публика и элиты нередко выказывают единство взглядов по теми или иным вопросам внешней политики. Однако едва речь заходит о национальной идентичности и роли Америки в мире, выясняется, что позиции сторон не совпадают. Публика преимущественно озабочена обеспечением военной и общественной безопасности страны, развитием ее экономики и укреплением суверенитета. Элиты же тяготеют к обеспечению международной безопасности и стабильности, к участию в глобализации и экономическом развитии других государств. В 1998 году по тридцати четырем важнейшим вопросам внешней политики мнение национальных лидеров на 22–42 процента отличалось от мнения широкой публики. Кроме того, публика обычно более пессимистична, чем элиты. В том же 1998 году 58 процентов публики и лишь 23 процента представителей элит полагали, что в двадцать первом столетии насилия будет больше, чем в двадцатом; 40 процентов представителей элит и 19 процентов публики думали иначе. За три года до 11 сентября 2001 г. 84 процента публики и лишь 61 процент представителей элит полагали, что международный терроризм является «критической угрозой» безопасности США.

Национализм публики и транснационализм элит совершенно очевидны во множестве случаев. По результатам шести опросов общественного мнения, с 1978 по 1996 год, от 96 до 98 процентов представителей элит высказывались за широкое участие США в международных делах, тогда как среди публики сторонников интернационализма обнаружилось от 59 до 65 процентов^[32]. За редкими исключениями публика куда менее охотно, чем элиты, поддерживает отправку американских воинских контингентов на защиту других стран. В 1998 году, например, от 27 до 46 процентов социальных меньшинств и от 51 до 79 процентов представителей элит высказались за участие армии США в отражении гипотетического вторжения Ирака в Саудовскую Аравию, арабов в Израиль, Северной Кореи в Южную, России в Польшу и Китая на Тайвань. С другой стороны, публика больше озабочена конфликтами вблизи американских границ. В 1998 году 38 процентов публики и лишь 18 процентов представителей элит поддержали идею о высадке десанта на Кубу в случае, если кубинцы выступят против режима Кастро; в 1990 году 54 процента публики и 20 процентов представителей элит одобрили участие американских войск в подавлении гипотетической революции в Мексике. Публика не одобряет использования американских ВС для защиты других стран, при этом подавляющее большинство (72 процента) общественности считают, что США не должны в одиночку разрешать международные кризисы и обходиться без поддержки союзников (а среди представителей элит за многосторонние действия высказались лишь 48 процентов). Вдобавок 57 процентов публики одобряют участие США в миротворческих операциях ООН в «горячих точках» земного шара, что также свидетельствует о приверженности американской общественности коллективным действиям.

Зато к экономической вовлеченности Америки в международные дела американская публика относится куда менее благосклонно. В 1998 году 87 процентов представителей элит и 54 процента публики полагали, что экономическая глобализация выгодна США, тогда как 12 процентов представителей элит и 35 процентов публики считали, что она оказывает преимущественно дурное или одновременно хорошее и дурное влияние на экономику Соединенных Штатов. По результатам опросов, проведенных с 1974 по 1998 год, не более 53 процентов публики и не менее 86 процентов представителей элит поддерживают идею экономической помощи другим странам. По результатам четырех социологических опросов, с 1980 по 1998 год, от 50 до 64 процентов публики и от 18 до 32 процентов представителей элит одобряли предложение о сокращении объемов экономической помощи. В 1998 году 82 процента представителей элит и лишь 25 процентов публики согласились с тем, что США должны присоединиться к другим странам и «вкладывать больше средств в МВФ для предотвращения мировых финансовых кризисов»; 51 процент публики и 15 процентов представителей элиты выразили сомнение в необходимости подобных шагов.

Несмотря на все доводы элит и национальных лидеров в пользу устранения препятствий в международной торговле, американская публика упорно стоит на позициях протекционизма. В 1986 году 66 процентов публики и только 31 процент представителей элит согласились с необходимостью введения импортных тарифов. В 1994 году 40 процентов публики и 79 процентов представителей элит поддержали предложение об отмене ограничений на импорт. В 1998 году 40 процентов публики и 16 процентов представителей элит согласились с тем, что демпинговая политика стран с низкой заработной платой представляет собой угрозу Америке. В 1986, 1994 и 1998 годах, по результатам социологических опросов, от 79 до 84 процентов публики и от 44 до 51 процента представителей элит считали, что защита американских рабочих мест является приоритетной задачей правительства США. Согласно результатам многонационального социологического опроса 1998 года, американская публика заняла восьмое (из двадцати двух) место по степени приверженности протекционизму в экономической политике: 56 процентов американцев заявили, что считают протекционизм наилучшим стимулом для развития американской экономики, и лишь 37 процентов граждан США назвали таковым свободную торговлю. В апреле 2000 года 48 процентов американцев негативно отнеслись к влиянию свободной торговли на американскую экономику; положительно это влияние оценил 31 процент опрошенных⁵⁴⁷. Между тем в последние десятилетия как республиканские, так и демократические администрации в США поддерживали свободную торговлю, действуя в интересах элит, а не широкой публики.

Хотя американцы предпочитают считать себя нацией иммигрантов, на протяжении истории США не было, как представляется, такого периода, когда большинство американцев одобряло бы «иммиграционную экспансию». Это становится совершенно очевидным с 1930-х годов, когда в стране начали проводить социологические опросы. По данным трех опросов 1938–1939 годов, от 68 до 83 процентов американцев не одобряли изменения существующих иммиграционных законов для облегчения въезда в Америку европейских беженцев. В последующие годы интенсивность неодобрения публики по отношению к притоку иммигрантов варьировалась в зависимости от экономической ситуации в стране и этнической принадлежности самих иммигрантов, но иммиграция в целом никогда не пользовалась всеобщей популярностью. По результатам девятнадцати социологических опросов, проведенных с 1945 по 2000 год, количество тех, кто одобрял увеличение иммиграции, никогда не поднималось выше 14 процентов, а в четырнадцати опросах оно составило менее 10 процентов. Количество же тех, кто выступал против увеличения иммиграции, не опускалось ниже 33 процентов, а в 1980–1990-х годах возросло до 65 процентов (и упало до 49 процентов в 2002 году). В 1994 году 72 процента публики рассматривали нарастание иммиграции и распространение ядерных вооружений как критические угрозы безопасности Америки; третье место в списке угроз занимал международный терроризм (69 процентов). По результатам Всемирного социологического опроса 1995–1997 годов, США заняли пятое место (после Филиппин, Тайваня, Южной Африки и Польши) среди сорока четырех стран по «выраженности» общественного стремления ввести ограничения на иммиграцию (за это высказались 62, 3 процента американцев)⁵⁴⁸. То есть «нация иммигрантов» враждебна к ним гораздо более других наций и народов.

Перед Второй мировой войной американские деловая и политическая элиты часто противились иммиграции, и, разумеется, они в полной мере причастны к принятию иммиграционных законов 1921 и 1924 годов. Однако в конце двадцатого столетия противодействие элит иммиграции значительно сократилось. Приверженцы неолиберальной экономики, наподобие Джулиана Саймона и «Уолл-стрит джорнел», утверждают, что свободное перемещение рабочей силы является не менее существенным для глобализации и экономического развития, чем свободное перемещение товаров, капиталов и технологий. Бизнес-элита приветствует «депрессивное воздействие» на иммиграцию, на уровень зарплат и могущество профсоюзов. Ведущие либералы поддерживают иммиграцию из гуманитарных соображений и как способ хоть в малой степени устранить колоссальный разрыв между богатыми и бедными странами. Иммиграционные ограничения применительно к представителям любой национальности рассматриваются как политически некорректные, а практические меры по ограничению иммиграции в целом вызывают обвинения в расизме и стремлении сохранить в Америке «доминирование белых». К 2000 году даже руководство АФТ-КПП отказалось от своих традиционных лозунгов против иммиграции⁵⁴⁹.

Эта смена мировоззрения элит привела к возникновению очередного расхождения во взглядах между элитами и широкой публикой; государственная политика, вполне естественно, опирается больше на взгляды элит. Согласно исследованиям Совета по международной политике Чикаго (1994 и 1998 гг. ), 74 и 57 процентов публики и 31 и 18 процентов представителей элит полагали, что нарастание иммиграции являет собой критическую угрозу безопасности США. В те же годы 73 и 55 процентов публики и 28 и 21 процент представителей элит считали ограничение легальной иммиграции приоритетной целью Америки. По результатам опроса 1997 года, в ходе которого задавался вопрос, до какой степени успешно действовало федеральное правительство (по шестнадцати направлениям), параметр «ограничение легальной иммиграции» оказался на предпоследнем месте, перед «ограничением распространения наркотиков» – 72 процента публики признали деятельность правительства в этой сфере неудовлетворительной⁵⁵⁰.

Устойчивое неприятие иммиграции нередко ведет к реализации принципа «закрытых дверей»: «Хорошо, что нас приняли, но вот больше уже никак, иначе – катастрофа». В 1993 году журнал «Ньюсуик» задал своим читателям вопрос, положительное или отрицательное влияние оказала иммиграция на развитие страны. 59 процентов сочли миграцию положительным фактором, 31 процент – отрицательным. При ответе на вопрос о положительном / отрицательном влиянии иммиграции на современное американское общество соотношение голосов оказалось обратным: 29 процентов признали его положительным и 60 процентов – отрицательным. Американская публика в своем отношении к иммиграции разделилась на приблизительно равные сегменты: треть за иммиграцию в прошлом и настоящем, треть против иммиграции в прошлом и настоящем и треть одобряет иммиграцию в прошлом, но отрицательно относится к иммиграции нынешней. Принцип «закрытых дверей» исповедуют сами иммигранты. «Латинский» социологический опрос 1992 года показал, что 65 процентов американских граждан и легальных иммигрантов из Мексики, Пуэрто-Рико и Кубы считают: «иммигрантов стало слишком много»; это мнение, как показал опрос 1984 года, проведенный Родольфо де ла Гарса, разделяют и техасские американцы мексиканского происхождения⁵⁵¹.

Различия между идеологией элит и широкой публики порождают противоречия между приоритетами публики и приоритетами государства, воплощенными в законах. Исследование, посвященное тому, влияет ли изменение общественного мнения на политический курс, свидетельствует, что с 1970-х годов наблюдается всевозрастающее несоответствие между приоритетами нации и государства: в 1970-х годах интересы народа и правительства совпадали на 75 процентов, в 1984–1987 годах это соотношение сократилось до 67 процентов, в 1989–1992 годах – до 40 процентов и в 1993–1994 годах – до 37 процентов. «Данные указывают, – пишут авторы исследования, – что на сегодняшний день преобладает тенденция к игнорированию общественного мнения, особенно ярко проявившая себя в первые два года президентства Клинтона». Поэтому нет никаких оснований полагать, что Клинтон или какой-либо другой современный политический лидер «заигрывает с публикой». Другое исследование содержит сходные результаты. В промежуток с 1960 по 1979 год интересы публики и государственной политики совпадали в 63 процентах случаев, а в период с 1980 по 1993 год уровень совпадений снизился до 55 процентов. В материалах Совета по международной политике Чикаго содержатся сведения, подтверждающие, что количество случаев расхождения во взглядах между публикой и элитой более чем на 30 процентов в 1982 году составило девять, в 1986 году – шесть, в 1990 году – двадцать семь, в 1994 году – четырнадцать, в 1998 году – пятнадцать. Количество случаев, в которых уровень несовпадения составлял 20 и более процентов, возросло с двадцати шести в 1994 году до тридцати четырех в 1998 году. «Налицо колоссальный разрыв между представлениями простых американцев о международной роли Америки и точкой зрения тех, кто осуществляет внешнюю политику страны»⁵⁵². Политика правительства США в конце двадцатого столетия все более и более не соответствовала чаяниям и убеждениям американского народа.

Нежелание национальных лидеров «заигрывать» с народом имеет вполне предсказуемые последствия. Когда политика правительства принципиально не совпадает с мнением общества, мы праве ожидать утраты общественного доверия к правительству и интереса к политике, а также поиска альтернативных средств реализации своих убеждений, неподконтрольного политической элите. Все это присутствовало в Америке конца двадцатого столетия. Безусловно, эти тенденции были спровоцированы множеством причин, тщательно исследованных социологами, а утрата общественного доверия характерна не только для США, но и для большинства промышленно развитых стран. Тем не менее именно в США одной из причин возникновения этих тенденций стали противоречия в интересах общества и государства.

Общественное доверие к правительству и к крупнейшим частным организациям Америки заметно снизилось в период с 1960-х по 1990-е годы. Процесс показан на рисунке 4. Как замечают Роберт Патнем, Сьюзен Фарр и Рассел Далтон, на вопрос «Доверяете ли правительству? », утвердительно отвечали приблизительно две трети опрошенных в 1960-х годах и приблизительно одна треть в 1990-х. В апреле 1966 года, к примеру, «когда бушевала Вьетнамская война, а в Кливленде, Чикаго и Атланте вспыхнули этнические беспорядки, 66 процентов американцев опровергли утверждение о том, что люди, управляющие страной, не интересуются происходящим в ней»⁵⁵³. В декабре 1997 года, «в разгар наиболее продолжительного периода мира и процветания в жизни минимум двух поколений, 57 процентов американцев согласились с этим утверждением». Аналогичное снижение доверия в указанный промежуток времени характерно не только для правительства, но и для крупнейших общественных и частных организаций. С 1973 года американцев ежегодно спрашивали, верят ли они руководителям этих организаций и в какой степени; ответы варьировались так: «целиком», «в некоторой степени», «едва ли». Отнимая ответы «едва ли» от ответов «целиком», получаем приблизительный показатель степени доверия общества. В 1973 году лидеры профсоюзов и боссы телевидения получили, соответственно, – 10 и –3. У всех прочих оценки были положительными, от +8 у прессы до +48 у медицины. К 2000 году показатели степени доверия снизились, причем существенно. Как и следовало ожидать, в первую очередь утратили доверие законодательная и исполнительная власти: индекс доверия Конгресса снизился на 25 пунктов, с +9 до –16, а индекс доверия правительства упал на 31 пункт, с +11 до –20. Рост доверия продемонстрировали только два общественных института: у Верховного суда показатель вырос с +16 до +19, а у вооруженных сил – с +16 до +28⁵⁵⁴.

Как свидетельствуют многочисленные исследования, интерес широкой публики к политике вообще и к участию в деятельности крупнейших американских социальных институтов в частности также неуклонно снижался. В 1960 году в выборах участвовали 63 процента взрослого населения США, а в 1996 году – всего 49 процентов (в 2000 году – 51 процент). Вдобавок, как замечает Томас Паттерсон, «с 1960 года происходила постепенная утрата активности населения практически во всех сферах общественно-политической жизни, это касалось и добровольных помощников кандидатов, и зрителей, следивших за теледебатами. В 1960 году в США проживало на 100 миллионов человек меньше, чем в 2000 году, однако, несмотря на это, в 1960-м за октябрьскими телевизионными дебатами кандидатов в президенты наблюдали больше зрителей, чем в 2000 году». В 1970-х годах один из каждых трех налогоплательщиков вносил доллар на счет фонда, учрежденного Конгрессом для поддержки политических кампаний, в 2000 году – один из восьми⁵⁵⁵.

Рисунок 4. Общественное доверие к правительству.

Процент ответов «доверяю целиком» по отношению к правительству и Конгрессу

Источник: Reprinted with permission from Joseph S. Nye, Jr., Philip D. Zelikow, David C. King, eds., Why People Don’t Trust Government (Cambridge: Harvard University Press, 1997), p. 207.

Еще одно последствие увеличивающегося разрыва между элитами и публикой – колоссальное распространение законодательных инициатив, в том числе затрагивающих вопросы национальной идентичности. Законодательные инициативы как инструмент политических реформ вошли в употребление перед Первой мировой войной, однако к началу 1970-х годов их количество сократилось с пятидесяти на двухлетний предвыборный цикл до двадцати. По мере того как законодательство все чаще игнорировало потребности граждан, инициативы вновь приобретали популярность. Первой ласточкой стала «калифорнийская инициатива»: в 1978 году 65 процентов избирателей Калифорнии одобрили Поправку 13, радикально снижающую налоги, несмотря на активное противодействие всего истеблишмента штата. К 1998 году количество инициатив на двухлетний предвыборный цикл утроилось и составило в среднем шестьдесят одну инициативу. В 1998 году было предложено 55 инициатив, в 2000 году – 69, в 2002-м – 49. Как мы видели, отношение элит к таким проблемам, как расовые приоритеты и двуязычное образование, позволяет политически предприимчивым людям (тому же Уорду Коннерли или Рону Унцу) зарабатывать политический капитал, организовывая референдумы. Анализируя эту тенденцию, Дэвид Бродер замечает: «Доверие между управляющими и управляемыми, на котором строится представительская демократия, к настоящему моменту практически исчерпано»⁵⁵⁶.

Завершение двадцатого столетия ознаменовалось углублением идеологической пропасти между американскими элитами и американскими обществом и дальнейшим расхождением во взглядах на национальную идентичность, ее значимость в сравнении с другими идентичностями и на роль Америки на международной арене. Элиты все сильнее отдаляются от создавшей их страны, а публика утрачивает последние иллюзии по отношению к правительству.