Византийская армада

Хотя Лев был рад возможности удалить из Константинополя столь опасного для него Антемия, помощь восточноримского императора в деле отвоевания Антемием захваченной вандалами Африки была практически безграничной. Вероятно, в этом заключался один из пунктов заключенной ими сделки. Несколько источников дают нам ясное представление о суммах, фигурировавших в соглашении. Наиболее подробную информацию на сей счет содержат фрагменты сочинения еще одного историка, обосновавшегося в Константинополе. Вышедшие из-под пера некоего Кандида в конце V в., эти фрагменты сохранились в византийском энциклопедическом труде «Суда», относящемся к концу X в. Здесь мы читаем: «Глава финансового ведомства доложил, что от префектов поступили 47 000 фунтов золота, от казначея — дополнительно 17 000 фунтов золота и 700 000 фунтов серебра, а также деньги, вырученные в результате конфискаций и полученные от императора Антемия»^{440}. Фунт золота равнялся приблизительно 18 фунтам серебра, так что в целом получается около 103 000 фунтов золота, причем эти средства были получены из всех возможных источников дохода: из собранных налогов (компетенция префектов), из доходов с императорских поместий (прерогатива казначея), а также из сумм, полученных в результате конфискаций, плюс то, что сумел собрать на Западе Антемий. Что же касается остальных наших источников, то один дает приблизительно ту же сумму, что и Кандид, тогда как другие два называют более значительные цифры: соответственно 120 000 и 130 000 тысяч фунтов золота. В целом это близкие показатели (у Кандида общая сумма не включает те деньги, которые, как он указывает, были собраны самим Антемием на Западе). Общий порядок цифр также вполне правдоподобен. К примеру, сооружение при Юстиниане, в 530-х гг., храма Св. Софии в Константинополе обошлось казначейству Восточной Римской империи в 15 000–20 000 фунтов золота. Император Анастасий (царствовал в 491–518 гг. ), обладавший блестящими способностями финансиста, при том что в его правление империя наслаждалась относительным миром, оставил преемнику после своей смерти 320 000 фунтов золота. 103 000 фунтов — это 46 тонн. Цифра огромная, но вполне достоверная; она красноречиво свидетельствует о масштабах обязательств Льва перед Западом^{441}.

Военная мощь, организованная на эти средства, соответственно оказалась весьма впечатляющей. Армада из 1100 судов, почти вчетверо превосходившая по численности флот, сколоченный Майорианом, собиралась со всей Восточной империи. Цифра опять-таки представляется правдоподобной. Если совершенно обескровленная Западная империя сумела изыскать 300 судов в 461 г. ^{442}, то цифра в 1100 кораблей применительно к столь грандиозному предприятию в целом выглядит соразмерной. Мы не располагаем сведениями о тоннаже судов, задействованных в экспедиции 468 г., однако известно, что водоизмещение кораблей восточноримского флота в 532 г. колебалось между 20 и 330 тоннами. Большинство судов, если подходить к ним с современными мерками, были мелкими. В массе своей они являлись купеческими кораблями, ходившими исключительно под парусом, однако было среди них и какое-то количество собственно военных судов — дромонов, которые к месту боя шли под парусом, а в бой вступали на веслах^{443}. Численность личного состава эскадры, по-видимому, была соразмерной. Прокопий называет цифру в 100 тысяч человек, однако она представляется нам, с одной стороны, завышенной, а с другой — подозрительно круглой. Позднее, в 532 г., флот в составе 500 судов имел на борту армию в 16 тысяч человек; соответственно 1100 кораблей в 468 г. могли перевезти немногим более 30 тысяч солдат (помимо матросов). Кроме того, как и в 461 г., Марцеллин с частью своих иллирийских войск также двинулся на Запад. На этот раз они изгнали вандалов с Сардинии, после чего захватили Сицилию. Третья группировка, сформированная из войск, находившихся в Египте, и состоявшая под командованием полководца Ираклия, одновременно была высажена в Триполитании, где она при поддержке местных жителей приступила к вытеснению вандалов, которые господствовали в их городах с 455 г. Если считать матросов и все вспомогательные силы, то общая численность войск, предназначенных для участия в экспедиции, должна была составлять свыше 50 тысяч человек^{444}.

Руководство этим грандиозным предприятием было возложено на шурина императора Льва, Василиска, который незадолго перед этим добился значительных военных успехов на Балканах, отражая последние попытки сыновей Аттилы найти убежище к югу от Дуная. К началу 468 г. уже все знали о том, что намечалось, поэтому панегирик, который Сидоний произнес в Риме 1 января этого года по случаю вступления Антемия в консулат, был исполнен великих надежд. Один авторитетный историк заявил, что в западноримских источниках слишком мало упоминаний о византийской армаде. В этом я с ним не согласен^{445}. Образы, связанные с морем и мореходством, переполняют речь Сидония, начиная с характеристики Антемия^{446}:

«Это, государи мои, тот самый человек, в котором так нуждались доблестный дух Рима и ваша любовь, человек, которому наше государство, подобное судну, истерзанному бурей и оставшемуся без лоцмана, поручило свой разбитый остов, чтобы им более искусно правил достойный кормчий, так что оно может уже не бояться ни шторма, ни пиратов».

Панегирик начинается и заканчивается морской метафорой:

«Однако слишком крепчают ветры, прежде наполнявшие мои паруса. О муза, укроти мои жалкие потуги и, поскольку я ищу гавань, позволь наконец моей поэзии бросить якорь в тихой заводи. Однако о флоте и войске, которыми предводительствуешь ты, государь [Антемий], равно как и о великих деяниях, которые в скором времени ты совершишь, я, если будет на то милость Божья, поведаю подобающим порядком».

Возникает явственное ощущение того, что в недалеком будущем ожидается морская экспедиция. Речь Сидония содержит важный тезис: «Антемий прибыл к нам с соглашением, заключенным двумя августейшими домами; ради мира в империи он послан вести наши войны». Антемий обещал спасти Запад от военных угроз, и в 468 г. это обещание стало воплощаться в жизнь. Сидоний идеально уловил этот момент. Формирование подобной армады само по себе было сложным делом. Теперь ей предстояло пройти серьезную проверку. В Западном Средиземноморье в очередной раз должна была разразиться военная буря. Флот, главный символ единства империи, вышел в море.

Римский план вовсе не предусматривал непременного столкновения на море. Как и в 461 г., римляне намеревались в один прием переправить свою армию в Северную Африку и затем уже воевать на суше до самого конца. Боевые действия разворачивались в соответствии с этим планом. Флот Василиска направился по главному торговому маршруту к югу от Италии. Выбор этого маршрута с незапамятных времен диктовался ветрами и течениями Центрального Средиземноморья. В этих водах собственно период навигации длился с июня по сентябрь, и Василиск, вероятно, отплыл в июне. С хорошим попутным ветром требовалось не более одного дня плавания, чтобы доплыть от Сицилии до Северной Африки. Армада встала на якорь в безопасном месте близ мыса Бон — как сообщает один из наших источников, не более чем в 250 стадиях (около 60 километров) от Карфагена. Таким образом, флот стоял у побережья где-то между Рас эль-Map и Рас Аддар в современном Тунисе — удачное решение, поскольку в летние месяцы здесь господствуют восточные ветры. (Флот, вставший на якорь с другой стороны полуострова, должен был бы двигаться вдоль берега. ) Что планировалось предпринять дальше, мы точно не знаем. Армада направлялась в пункт, намеченный для высадки войск на берег. Гавань близ Карфагена была защищена цепью от вражеских судов; может быть, поэтому местом назначения для Василиска стал залив рядом с Утикой, откуда до Карфагена оставался лишь короткий переход^{447}.

Нечего и говорить о том, что вандалы не собирались следовать римскому сценарию развития событий. Захватив Карфаген в 439 г., они овладели одним из важнейших портов римского Средиземноморья и в полной мере воспользовались кораблями и опытными мореходами, которых они там нашли. После 439 г. морские рейды стали их излюбленной тактикой, а в боевых действиях на море они не имели себе равных. Мы не будем здесь рассматривать вопрос о внезапном появлении из ниоткуда вандалов в роли бывалых морских волков. Работу матросов исполняли туземцы, рожденные в Северной Африке, о чем как-то витиевато свидетельствует Сидоний в том месте своего панегирика в честь Майориана, где он драматизировал их невзгоды. Так, сама Африка жалуется: «Теперь он вооружает против меня в своих целях моих собственных детей, так что после всех этих лет оккупации я жестоко страдаю под его властью от порожденной мною же отваги; плодовитая в бедствиях, я приношу сыновей, чтобы они причиняли мне страдание» (Poem. V. 332–335). С этим явлением мы сталкивались и в других местах. В III в. готам и другим германским пришельцам, овладевшим Северным Причерноморьем, удалось убедить местных моряков в обмен на долю в добыче помочь им в осуществлении крупномасштабных морских набегов на римские общины в южном направлении. В «Кодексе Феодосия» даже имеется закон, предписывающий сжигать живьем того, кто стал бы учить варваров искусству кораблестроения, однако кое-кого, очевидно, эта кара не пугала^{448}. В большинстве своем морские операции вандалов носили характер молниеносных рейдов, когда войска высаживались на побережье, чтобы грабить и разрушать. К 468 г. они и их помощники в мореходном деле имели в своем активе тридцатилетний опыт проведения военных операций на море. Располагая такой серьезной силой, Гейзерих начал действовать, придерживаясь, подобно любому опытному полководцу, той тактики, которая менее всего устраивала его врага.

Когда восточноримская армада стояла на якоре, показался флот вандалов. Здесь мы имеем дело с фактором, который оказывался решающим во многих сражениях, — это элемент случайности, стечения обстоятельств. Вопреки ожиданиям ветер дул с северо-запада. Вандалы, двигаясь со стороны Карфагена, воспользовались попутным ветром, что дало им возможность самим решить, когда и где вступить в бой, вто время как римляне, которым ветер дул в лицо, могли двигаться лишь медленно и с креном. Источники не дают нам сведений о том, у кого из противников корабли были лучше; ветер, который так и не изменил своего направления, прижал римский флот к западной оконечности мыса Бон. Воспользовавшись представившейся им возможностью, вандалы в 468 г. сделали в точности то же самое, что спустя 1120 лет, в 1588 г., сделали англичане, когда они обнаружили, что испанская армада оказалась в аналогичной ситуации. Они применили брандеры. Античные источники, посвященные ведению боевых действий на море, вовсе не изобилуют упоминаниями об использовании брандеров; несмотря на это, такая военная хитрость существовала, и время от времени ее применяли при условии наличия благоприятных обстоятельств, особенно тогда, когда неприятельский флот стоял на якоре или находился в гавани, будучи не в состоянии передвигаться с более или менее значительной скоростью. Наиболее раннее упоминание о брандерах появляется в связи с сицилийской экспедицией афинян в 413 г. до н. э.; впоследствии римляне и карфагеняне веками использовали брандеры друг против друга, причем карфагеняне особенно успешно применили их против римского флота весной 149 г. до н. э. ^{449}.

Чтобы осознать, какую угрозу представляли собой брандеры, надо вспомнить о том, какие суда состояли на вооружении римской армии. Ставшее классическим повествование об испанской армаде проясняет этот момент: «Из всех опасностей, угрожавших деревянным парусным судам, самой страшной был огонь; их паруса, их покрытый дегтем такелаж, их высушенные солнцем палубы и борта огонь мог охватить в течение минуты; у них не было почти ничего, что не могло бы гореть»^{450}. В ночь с 7 на 8 августа 1588 г. англичане применили всего лишь 8 брандеров. Ни один автор не сообщает, сколько брандеров имел в своем распоряжении Гейзерих, однако Прокопий, вероятно, опираясь на «Историю» Приска, предлагает нам яркое описание произведенного ими эффекта^{451}:

«Когда [вандалы] подплыли ближе, они подожгли те суда, которые тянули за собой, и, после того как ветер наполнил их паруса, они направили их в сторону римского флота. И поскольку там собралось великое множество кораблей, эти суда с легкостью распространили огонь везде, где они ударялись о вражеские борта, и скоро гибли сами вместе с теми кораблями, с которыми сталкивались».

Купеческие парусники римского флота попали в очень сложное положение. Все, что они могли сделать, — это попытаться избежать опасности, сомкнувшись с теми гребными судами, которые они были в состоянии собрать (долгое дело! ). Гребные военные корабли эскадры, дромоны, которых было значительно меньше, располагались гораздо более удачно. Главное достоинство этих судов заключалось в том, что они в случае необходимости могли двигаться прямо против ветра — по крайней мере до тех пор, пока гребцы были в состоянии сохранять ход. Прокопий повествует о том, что произошло дальше близ мыса Бон: «Когда огонь таким образом распространился, римский флот охватила паника (что было вполне естественно), сопровождаемая громкими криками, которые перекрывали шум ветра и пламени, ибо солдаты и матросы баграми отталкивали брандеры от своих судов, которые в общем беспорядке таранили друг друга. Тут как раз подоспели вандалы; они топили корабли и захватывали солдат, пытавшихся спастись бегством, а также их вооружение в качестве добычи».

Это описание свидетельствует о том, что в 468 г. вандалы со своими брандерами, по-видимому, нанесли вражескому флоту более значительный урон (если говорить о подожженных кораблях), чем англичане в 1588 г. Классический способ борьбы с брандерами состоял в том, чтобы выдвинуть вперед гребные суда, которые должны были взять брандеры на буксир и оттащить их от кораблей. В 1588 г. испанцы вступили в борьбу не с 8 брандерами, а всего лишь с двумя, однако затем они потеряли присутствие духа, и в скором времени вся армада в панике скрылась в ночи. Недалеко от Дюнкерка испанцы поймали попутный ветер и могли по крайней мере отступать под парусами, так что единственной случайной жертвой во всем этом эпизоде с брандерами оказался один уже потрепанный галеон, который сел на мель, пытаясь найти свое спасение в Кале. Однако испанские корабли отступали настолько беспорядочно, что потеряли всякую способность действовать как единая эскадра, тем самым уступив победу англичанам.

В 468 г. на римских судах не могли прибавить парусов, ибо в таком случае противный ветер мог увлечь корабли на мель; между тем античные суда не обладали достаточной прочностью, чтобы уцелеть, сев на мель. Кроме того, у Гейзериха, по-видимому, было не 8 брандеров, а гораздо больше. Однако если прямой ущерб, нанесенный брандерами неприятельскому флоту в 468 г., был более значительным, то нет никаких сомнений в том, что, как и в 1588 г., возникшая в этой связи паника явилась по крайней мере столь же пагубным фактором, как и гибель в огне нескольких римских кораблей. Все морские сражения античности заключались в том, чтобы любыми способами зайти в тыл врагу (либо обойдя его с фланга, либо прорвав его линию), после чего обрушиться на него сзади. В случае фронтального удара сила столкновения гасила наступательный порыв. Вторая фаза атаки состояла в том, чтобы отрезать и взять на абордаж неприятельские суда. Из рассказа Прокопия следует, что флот вандалов, следуя за брандерами, быстро вступил в бой, сея опустошение в рядах потерявших строй римских кораблей. Парусные суда, с трудом пытавшиеся избежать лавины огня, представляли собой легкую добычу.

Результатом всего этого стала катастрофа. Некоторые корабли византийской армады стойко держались и оказывали сопротивление:

«Особенно отличился Иоанн — один из командиров, служивших под началом Василиска… Когда огромная толпа окружила его корабль, он встал на палубе и, поворачиваясь то в одну сторону, то в другую, поразил сверху великое множество врагов. Осознав, что корабль захвачен, он в полном вооружении бросился в море…воскликнув, что он, Иоанн, никогда не попадет в лапы собак».

История драматичная и, в общем, характерная для наших античных источников, которые обычно фокусируют внимание на деяниях отдельных незаурядных людей. Отсюда вытекает то обстоятельство, что мы оказываемся не в состоянии уяснить себе разные детали, относящиеся к этому сражению, как то: сколько кораблей было уничтожено огнем, а сколько впоследствии было повреждено в бою и взято на абордаж. Таким образом, ни один источник нам не сообщает, сколько в общей сложности было уничтожено римских судов. С этого времени позднеримская и раннесредневековая история превращается в не поддающуюся расшифровке таинственную криптограмму и начинает все чаще вызывать у нас досаду. Если мы что-то и знаем наверняка, так это то, что вандалы одержали решительную победу — безусловно, тем более решительную, что потеря каждого транспортного судна, которое они захватили или потопили, означала потерю нескольких подразделений римской армии. Военные столкновения в античности были довольно кровопролитными, так что римляне вполне могли потерять более 100 кораблей и свыше 10 тысяч человек. Тем не менее я подозреваю, что в действительности потери были меньше, чем те, о которых сообщает склонный к риторическим преувеличениям Прокопий; кроме того, мне думается, что в основе своей эти события весьма схожи с событиями 1588 г. Уцелевшие римские силы были настолько рассредоточены, что более не могли представлять собой никакой угрозы; римляне оказались не в состоянии осуществить высадку экспедиционного корпуса под командованием Василиска, поскольку этот корпус уже не был эффективной боевой единицей. Константинополь напряг все силы, чтобы отвоевать королевство вандалов, однако экспедиция провалилась. Когда спустя 5 лет, 18 января 474 г., Лев I умер, казна Восточной империи была пуста. Император мобилизовал все свои ресурсы, не оставив никаких средств для повторной попытки.

Согласно Прокопию, разгром византийской армады был обусловлен предательством Василиска: получив крупную сумму от Гейзериха, он согласился на пятидневное перемирие, в котором тот нуждался единственно из расчета на то, что ветер переменится в направлении, благоприятном для брандеров. Впрочем, в римской историографии причины крупных военных поражений частосписывались на измену — еще один частный случай той тенденции, которая в поиске причин тех или иных событий обращалась к добродетелям или порокам отдельных личностей. Аналогичным образом Прокопий объяснил вторжение вандалов в Северную Африку в 429 г. предательством Бонифация, однако это обвинение, несомненно, лишено каких бы то ни было оснований. В свою очередь, Василиск в январе 475 г. отнял восточноримский престол у преемника Льва, Зенона, и удерживал его вплоть до лета 476 г., когда Зенон сумел вернуть себе трон. Благодаря этому обстоятельству Василиск вошел в историю как узурпатор, и возложить на него вину за катастрофу 468 г. было легко. Однако причины поражения римлян, по-видимому, были более прозаичными. Это совокупность нескольких факторов, как то: невезение с ветром, немыслимая с точки зрения тактики попытка осуществить высадку в такой близости от Карфагена, что элемент внезапности оказался исключен, и, наконец, излишняя самоуверенность^{452}.

Идет ли речь о предопределенном исходе порочного замысла или о непредвиденных последствиях невезения с погодой, разгром византийской армады обрек на гибель часть римского мира. Далеко не все сразу это осознали. Когда некое положение вещей сохраняется в течение 500 лет — время, отделяющее нас от Христофора Колумба, — трудно поверить в то, что оно может вдруг исчезнуть. Тем не менее ситуация была безнадежна. У Константинополя больше не было денег, чтобы продолжать оказывать Риму помощь. Владения, находившиеся отныне в распоряжении Антемия и Рицимера, немногим превышали территорию Италийского полуострова и Сицилии — в качестве источника доходов этого было совершенно недостаточно для содержания армии, достаточно мощной, чтобы сохранять контроль над вестготами и бургундами, вандалами и свевами, не говоря уже о римских группировках на местах, — над всеми теми центробежными элементами, которые теперь стали фактически хозяевами положения в пределах Западной Римской империи. Поражение Василискасвело на нет последнюю возможность восстановить центральную имперскую власть. В течение десятилетия, прошедшего после 468 г., несмотря на ту политическую и культурную инерцию, которая не позволяла представить мир без Рима, разные народы в разных областях постепенно осознали тот факт, что Западной империи более не существует.