О человеке по имени Смерть

Безусловно, великому поэту и великому гражданину России Александру Сергеевичу Пушкину, с его безграничной любовью и верностью Отечеству (вспомним его высказывание о том, что он ни за что не хотел бы иметь другой истории России, чем та, которую нам дал Бог! ), были глубоко чужды идеалы «нового мирового порядка» всемирного масонства. Я верю в то, что со временем будет четко и ясно обозначена причина убийства «солнца русской поэзии», как назвал его Жуковский. В состряпанной бытовой драме, приведшей к дуэли и смерти гения, как пишут некоторые исследователи русской эмиграции, возникает такая деталь, что Геккерен умолял отложить дуэль на две педели, потому что они были необходимы для доставки, как сейчас сказали бы – из‑ за рубежа, пуленепробиваемого жилета убийце Пушкина Дантесу.

Специалисты утверждают, что меткая пуля Пушкина (а известно, какой он был прекрасный стрелок – попадал даже в муху, летящую над ним, как это случилось, например, в Кишиневе! ), хоть и ударила в пуговицу на груди Дантеса, не могла не достичь своей цели – «пустого сердца, бьющегося ровно», сердца палача Пушкина. Смертельная бытовая интрига против светоносного гения, тщательно продуманная черными силами. Как убить! – И убили…

Мне говорили, что исследователям, пытающимся проникнуть глубже в тайну пушкинской судьбы, уже в наше время, после октябрьского переворота, не выдавалось в архивах ни «дело» Пугачева, ни дело» кстати говоря, Маяковского о его мнимом самоубийстве. Писатель Солоухин утверждает, что и Александр Блок был также обречен на смерть через отравление пришедшими к власти сатанистами. Он много знал о тайных пружинах как февральской, так и октябрьской революций. Очевидно, слишком много узнал, работая следователем! Какие только изощренные формы не использовались для уничтожения людей в стране, которую, по выражению Ленина, «завоевали большевики! » Вспоминаю свой разговор с Аркадием Исааковичем Райкиным на берегу пруда в чудесной подмосковной усадьбе Суханово (где разместился Дом творчества архитекторов) – старом дворянском гнезде, сохранившем и до наших дней поэзию великой дворянской культуры. Аркадий Исаакович Райкин – мой земляк‑ ленинградец; еще будучи мальчиком, я запомнил фрагмент из его довоенных словно передач по ленинградскому радио:

Живу я в Ленинграде.

Зовут меня Аркадий,

А попросту Аркаша

Иль Райкин, наконец! …

Райкин был удивлен и тронут, что я привел на память в нашем разговоре свидетельство начала его артистической карьеры. «А я думал, это все забыли! Так давно это было – до войны», – грустно сказал он.

– Вы мой земляк, Илья Сергеевич, – говорил Райкин, – и мне столько раз, как, очевидно, и вам, приходилось ездить «Красной стрелой» из нашего города в Москву. Так вот, совсем недавно «последний из могикан» – старый проводник рассказал мне жуткую историю. За пять минут до отхода «Красной стрелы» – а дело было до войны – на перроне появлялся серый, ничем не примечательный лет 30‑ 40 человек. В руке у него был небольшой чемоданчик, как у всех командировочных. Проводники с затаенным ужасом смотрели, к какому вагону он направляется. Называли они его между собой товарищ Смерть. Он садился, предъявив проводнику билет, на одно из мест мягкого двухместного купе. Заказывал чай, читал газету, с улыбкой беседовал со своими визави по купе. Но проводник знал, что на станции Бологое, едииственной остановке между Москвой и Ленинградом, он постучится в дверь к проводнику и скажет, что с его соседом по купе плохо. И самое удивительное, – внимательно посмотрел на меня Аркадий Исаакович, – что всякий раз санитары с носилками уже ожидали на перроне. Они аккуратно клали умершего человека на носилки, покрывали простыней, а поезд продолжал стремительно мчаться в ночи. Никто не знал, как этот человек расправлялся со своими жертвами, но знали одно, что в Бологом выгрузят труп…

Райкин остановился, прислонясь к поросшему зеленым мхом стволу дерева. Его лицо, столь известное нам, было болезненным, грустным, и, пожалуй, никто не признал бы в нем веселого шутника и балагура, короля советского смеха, которого знали и любили миллионы советских зрителей.

– Аркадий Исаакович, – спросил я, – а вы помните, что иногда по утрам в 30‑ е годы в Ленинграде около Литейного моста, напротив которого находилась ленинградская Лубянка (Литейный, дом 1), в воду, идущую по канализации из подвала этого заведения, спускали такое количество крови убитых за ночь, что с моста в Неве было видно красное пятно, которое разгонял специально прибывавший катер? Мне рассказывали об этом.

– Я знаю и многое другое, – ответил Аркадий Исаакович. – Но, извините, я боюсь за свое сердце. Я должен возвращаться с прогулки. Кстати, как сохранился здесь, я бы сказал, петербургский дух. Вам не кажется, что Суханово напоминает Царское Село? Здесь все словно овеяно пушкинской поэзией. Хорошо, что архитекторы устроили здесь для себя место отдыха. Хотя не понятно, почему сами они строят так безобразно? Он показал на далекий ряд новостроек, неумолимо наступающих все ближе и ближе на красоту этой чудом сохранившейся русской дворянской усадьбы. – И сейчас, когда опадают последние осенние листья, я каждое утро смотрю в окно, вспоминаю рассказ О. Генри «Последний лист».

Вы помните, для того, чтобы сохранить жизнь героине, которой показалось, что она умрет, когда с дерева под окном упадет последний лист, – его привязали к ветке. Вот… Нам никто не привяжет последний лист. Посмотрите, какие кругом голые деревья, какая страшная обнаженность и одиночество. Если бы я был художником, как вы, я бы тоже писал эти пейзажи. Успехов вам!

…Я помню его сгорбленную фигуру, поднимающуюся по аллее… Холодный осенний ветер, прибитые к земле черные ветви старинного парка и земля, засыпанная золотом навсегда опавших листьев… Он никогда не смеялся над своим народом…