Глава 1. Смерть Мао

Глава 1

Смерть Мао

 

9 сентября 1976 года умер Мао Цзэдун, основатель Китайской Народной Республики и председатель Коммунистической партии Китая с 1943 года. В то время страна переживала разгар «культурной революции», которую Мао начал десятилетием ранее[3]. Она была задумана как первая в череде революций, ведущих к обновлению социализма, избавлению его от буржуазных пороков и бюрократической косности[4]. «Культурной революции» предшествовал ряд жестких социально-политических кампаний, развернутых с целью приблизить наступление социалистического рая в Китае. Мао верил, что, невзирая на бедность, Китай совершит «большой скачок вперед» и пойдет «золотой дорогой» коммунизма при одном условии – если его граждане, сплоченные общей идеей и общим делом, направят все свои таланты, всю свою энергию на достижение единой цели[5]. Бескорыстному не знавшему частной собственности китайскому народу предстояло переродиться. Отбросив бремя истории и феодализма, с одной стороны, а с другой – презрев материальные интересы и капиталистические приманки, нация должна была откликнуться на зов социализма и слышать только его. Но глубоко ошибочная идеология и непродуманные революции привели страну не к раю, а к массовому голоду – самому страшному в истории человечества. Более того, ее жители утратили связь с культурными корнями и последними достижениями прогресса[6]. Предприимчивые китайцы быстро превратились в безликие шестеренки социалистической машины.

Это, возможно, не укладывается в сознании, но грандиозные достижения Мао по своим масштабам не уступают бедствиям, которые он навлек на китайский народ. «В конечном счете, – пишет журнал The Economist, – Мао следует признать одним из величайших деятелей в истории человечества. Он разработал стратегию аграрной революции, которая позволила Коммунистической партии Китая захватить власть, опираясь на поддержку крестьянства вопреки учению Маркса. Под его руководством феодальный Китай, разрушенный войной и обескровленный коррупцией, превратился в единое эгалитарное государство, в котором никто не голодал. Мао возродил национальную гордость и веру в то, что, по его словам, Китай сможет „встать на ноги" и стать вровень с величайшими державами»[7]. The Economist серьезно ошибся насчет голода, но так или иначе революция, во главе которой стоял Мао, оказала огромное влияние не только на Китай, но и на весь мир. Ричард Никсон, возобновивший в 1972 году дипломатические отношения Соединенных Штатов с КНР, отзывался о Мао как об «уникальном представителе поколения великих революционеров»[8]. Премьер-министр Пакистана Зульфикар Али Вхутто, последний из иностранных государственных деятелей, кто видел Мао, назвал его «сыном революции, самим ее духом, ритмом и воплощением революционной романтики, главным архитектором нового порядка, потрясшего мир своим великолепием». «Такие люди, как Мао, рождаются раз в столетие», – сказал Вхутто[9].

Мао оставил неоднозначное наследие. После его смерти Китай развивался без стратегического плана, не имея понятия о конечной цели. Никто и не представлял, что спустя три десятилетия Китайская Народная Республика подойдет к своей 60-й годовщине как мощная рыночная экономика. Чтобы понять, какой путь проделал Китай и как он добился столь невероятных перемен, необходимо вернуться к отправной точке – КНР при Мао Цзэдуне.

Успех рыночных реформ после смерти Мао поражает воображение – особенно если учесть, что попытки перестроить социалистическое хозяйство предпринимались в Китае еще при жизни «великого кормчего». В 1958 году Мао собственнолично дал старт смелой кампании по децентрализации экономики и политической системы страны (Wu Jinglian 2005: 46–49; Hu Angang 2008: 244–253). Но решительные попытки Мао уйти от сталинской модели закончились катастрофой «большого скачка» (1958–1961). После краткой передышки и выхода из кризиса в начале 1960-х Мао начал «культурную революцию» (1966–1976), в ходе которой он вновь попытался децентрализовать и экономику, и политическую структуру (Hu Angang 2008: 512–515). Обе попытки провалились.

Китайское правительство рассматривало реформы как продолжение великих начинаний Мао Цзэдуна. 28 марта 1985 года во время встречи с делегацией Либерально-демократической партии Японии Дэн Сяопин впервые назвал экономические реформы в Китае «второй революцией»[10] (первая – та, что осуществлялась под руководством Мао и привела к созданию Китайской Народной Республики). Дэн Сяопин, которого часто называют «архитектором экономических реформ в Китае», позже неоднократно возвращался к этому определению, пока оно не стало частью официальной терминологии, описывающей преобразования в экономике в постмаоистский период. Возможно, отзываясь о реформах как о «второй революции», Дэн Сяопин тем самым признавал, что первая революция потерпела неудачу – хотя она и объединила Китай, дольше века раздираемый войнами и смутами. Но если вторая революция продолжила дело Мао, что именно он не успел завершить? И что ему помешало? В чем видел Дэн Сяопин недостатки первой революции и какие ошибки он хотел исправить?

 

 

Когда 1 октября 1949 года, выступая на площади Тяньаньмынь, Мао Цзэдун со свойственным ему хунаньским акцентом произнес слова о том, что китайский народ сумел «встать на ноги», всю нацию захлестнули восторг и энтузиазм. Прославленный литературный критик и поэт Ху Фэн, незадолго до того вернувшийся из Гонконга, воспел этот исторический момент[11], написав поэму «Пришло время» из четырех тысяч строк с лишним. После затянувшегося насильственного и постыдного падения династии Цин в 1911 году, после десятилетий разрушительных войн между милитаристами, после страшной японской оккупации, продолжавшейся восемь лет, и кровавой трехлетней гражданской войны Китай наконец стал единым и независимым государством.

Его народ, измученный вековой смутой н военными конфликтами, мечтал о мире, о лучшей доле.

Но стремление к миру и благоденствию заставило Китай ступить на опасный путь. Как и многие другие страны, обретшие независимость после Второй мировой войны, Китай подпал под влияние социализма, идеи которого в ту пору витали в воздухе. Коммунистическая партия Китая (КПК) исповедовала коммунистическую идеологию с 1921 года, когда она была основана при поддержке Коммунистического интернационала с центральным руководством в Москве[12]. Однако для КПК отношения с Советским Союзом всегда были палкой о двух концах[13].

Изначально Москва оказывала предпочтение Китайской национальной партии («Китайский Гоминьдан»), которая превосходила по численности Коммунистическую и возникла раньше ее, будучи основана Сунь Ятсеном в 1919 году как революционная организация. Москва призывала китайских «единоверцев» примкнуть к Гоминьдану, а возглавлявшаяся Сунем партия охотно принимала коммунистов в свои ряды. Но 12 марта 1925 года Оунь Ятсен умер, и его преемник Чан Кайши усомнился в том, что Гоминьдану следует налаживать сотрудничество с Коммунистической партией. Менее чем за два года до описываемых событий Чан Кайши провел в Москве три месяца, изучая советскую систему. Он встречался с Л. Д. Троцким и другими советскими государственными деятелями и в результате пришел к выводу, что советская модель его стране не подходит[14]. В 1927 году, укрепляя власть в Гоминьдане, он начал борьбу с коммунистами. Спустя год было учреждено Национальное правительство в Нанкине, что вынудило Коммунистическую партию уйти в подполье. Москва посоветовала коммунистам взяться за организацию массовых выступлений в китайских городах – в соответствии с учением Маркса и большевистской практикой. Однако эта стратегия оказалась равносильна самоубийству, поскольку города в Китае охранялись правительственными войсками. КПК выжила в отдельных «советских» – находившихся под контролем коммунистических вооруженных формирований – районах далеко в горах, куда не могла проникнуть Национально-революционная армия. В октябре 1934 года войска коммунистов потеряли один из крупнейших, дольше всех продержавшихся районов в провинции Цзянси. Командовал ими Отто Враун (известный Ли Дэ) – военный советник, направленный в Китай Исполкомом Коминтерна и занявший руководящую должность в КПК[15]. Оставшиеся в живых коммунисты вынуждены были отступить. Целый год они продвигались с юга на север – через тщательно охранявшиеся гоминьдановцами области, через территории, которыми управляли враждебные этнические меньшинства или милитаристы, через горы, снега и зыбкие травяные болота, куда редко ступала нога человека. Когда в октябре 1935-го они дошли до провинции Шэньси, Мао Цзэдун быстро окрестил поход «Великим»[16]. Год спустя к войску под командованием Мао присоединились еще две части Красной армии. Вслед за этим коммунисты заняли Яньань – старинный обветшалый город на севере Шэньси – и превратили его в свой административный центр. Яньань стал символом надежды для многих прогрессивно мыслящих китайских студентов и западных интеллектуалов, сочувствовавших коммунистическим идеям. Яньань оставался столицей китайской революции до 1948 года[17].

Именно во время Великого похода – в январе 1935 года после совещания в городе Цзуньи – Мао Цзэдун возглавил Коммунистическую партию Китая, потеснив Отто Врауна, проигравшего сражение Гоминьдану. Хотя Мао стал вождем КПК, советскому руководству он никогда не нравился. Так, Сталин называл его «пещерным марксистом»[18], поскольку в Яньане коммунисты жили в пещерах.

С Великого похода началось перерождение Коммунистической партии Китая в собственно китайскую партию, независимую от Москвы[19]. Мао Цзэдун редко бросал прямой вызов CCCF, однако с его выдвижением Коминтерн больше не мог диктовать КПК, что ей делать. Во время Великого похода Красная армия потеряла более 90 % состава, но выжившие бойцы были преданы делу коммунизма, исполнены решимости и настроены на победу; позже они станут верными солдатами революции[20]. Кроме того, на севере Китая коммунистам было гораздо легче найти сторонников. Если до Великого похода им приходилось сражаться в отдаленных, малонаселенных горных районах на юге страны, то после марша, уже на севере, коммунисты, успешно конкурируя с соратниками Чан Кайши, расширили свою политическую базу. Они вели пропаганду среди населения и с легкостью пополняли свои ряды. Близость границы позволяла наладить связь с советскими коммунистами и заручиться их поддержкой. К тому же на севере действовали милитаристы, а значит, правительственные войска не играли здесь доминирующей роли. Но главное, вторжение Японии в Китай заставило правительство Чан Кайщи перейти в оборону, а позже – бежать из Нанкина, так что коммунисты получили возможность усилить свои военные и политические позиции. После капитуляции Японии в 1945 году Чан Кайши обнаружил, что бывший соперник окреп и гораздо лучше прежнего готов к гражданской войне, которая не заставила себя ждать. Гоминьдановское правительство было поражено коррупцией, армия утратила боевой дух, экономика находилась в плачевном состоянии, и через три года Чан Кайши потерпел окончательное поражение и бежал на Тайвань, оставив материковую часть Мао Цзэдуну

Отношения между Коммунистической партией Китая и Москвой не менялись вплоть до создания Китайской Народной Республики в 1949 году. После этого Сталин уже не мог ни игнорировать Мао Цзэдуна, ни вбивать к собственной выгоде клин между китайскими коммунистами и Гоминьданом. Не прошло и двух месяцев с момента образования КНР, как Мао поспешил отправиться в свою первую заграничную поездку. В середине декабря 1949 года он прибыл в Москву[21]. Там, в первый и последний раз в жизни, Мао встретился со Сталиным – человеком, который еще недавно не желал признавать в нем главу КПК, предпочитая работать с Чан Кайши. Предчувствуя скорое окончание гражданской войны, понимая, что экономика лежит в руинах, а международное сообщество настроено недружелюбно, Мао Цзэдун стремился обрести политического и военного союзника[22]. Ради этого он и приехал в Москву, однако принимающая сторона встретила его без особого энтузиазма. Хотя во время первой встречи с Мао Сталин сделал жест примирения, китайский лидер провел в Москве два месяца, пытаясь убедить советское руководство установить дипломатические отношения с Пекином. В конце концов Сталин смягчился, и 14 февраля 1950 года стороны заключили Договор о дружбе, союзе и взаимной помощи. Мао Цзэдун вернулся в Китай, торжествуя. Возможно, он еще не осознал, что в обмен на договор ему предстоит копировать опыт сталинизма, от влияния которого он будет пытаться освободиться до конца жизни.

Тем не менее за первые три года своего существования (1949–1952) Китайская Народная Республика быстро восстановила порядок, опираясь на дисциплинированных, сознательных чиновников и сильную смешанную экономику. Китай переживал период стремительного экономического подъема, несмотря на спровоцировавшую всплеск ненависти и насилия аграрную реформу, в ходе которой новые власти усиленно разжигали классовую борьбу в деревне. Однако дальнейшему восстановлению экономики препятствовала коммунистическая доктрина – неизбежное следствие того, что КПК играла ведущую роль в революции, породившей Китайскую Народную Республику. Китай продвигался по пути социализма, и за первую пятилетку (1953–1957), план которой был разработан по советскому образцу и выполнен с помощью Москвы, руководство страны узнало на практике, как, обладая полнотой централизованной власти, можно мобилизовать ресурсы и добиться быстрого роста экономики[23]. Однако коллективизация привязала крестьян к земле, а рабочих – к коммунам, разом покончив с расцветом свободного предпринимательства в городах и сельской местности. В последующие годы фатальные недостатки плановой экономики – отсутствие стимулов и безынициативность на низших ступенях социальной пирамиды, нехватка информации и неподотчетность обществу на высших – усугубились неизбежными ошибками в управлении новой всеобъемлющей социальной системой, а также завистью и соперничеством в борьбе за власть как в самом Китае, так и на международной арене.

Самое печальное, что слепое следование иностранной теории превратило последнюю в окаменелую догму, которую китайское руководство принимало безоговорочно как панацею от всех бед. Даже такой своевольный и независимый политик, как Мао Цзэдун, попался в эту ловушку, поверив, что коммунизм – единственный способ даровать Китаю мир и процветание. Безусловная приверженность коммунизму, а в более поздний период – самоидентификация с ним постепенно превратили Коммунистическую партию Китая из проводника идеологии в ее заложницу. В то же время коммунизм переродился из средства достижения благоденствия в высшую, не подлежащую обсуждению цель[24]. Это двойное самоотчуждение затянуло КПК вместе со всем китайским народом в темный тоннель закрытой идеологической системы. Только после смерти Мао Цзэдуна Коммунистическая партия, выбросившая за борт все китайские традиции в стремлении приобщиться к марксизму, вновь обратилась к конфуцианскому прагматизму с его практикой поиска истины в фактах.

Как гласит китайская пословица, тощий верблюд все равно больше лошади. Ни трагедия «большого скачка», в результате которой миллионы китайских крестьян умерли от голода, ни катастрофа «культурной революции» не смогли полностью разрушить заложенную при Мао экономическую инфраструктуру. Эта инфраструктура и стала основой для реформ после смерти «великого кормчего».

В академической среде продолжаются споры о том, как оценивать достижения Китая в области экономики во времена Мао Цзэдуна[25]. Принято считать, что экономические реформы в Китае стали возможны благодаря полному отказу от наследия Мао. Один автор даже назвал их «великим поворотом назад» (Hinton 1990). К чести ревизионистов, они выявили скрытую или не принимаемую во внимание преемственность между экономикой времен Мао и дальнейшими реформами. Этот подход позволил по достоинству оценить успехи китайской экономики в годы председательства Мао (см., например: Meisner 1999; Hu Angang 2008; Bramall 2009). Тем не менее существует огромный разрыв между реальными достижениями и тем, что Мао обещал рабочим и крестьянам в случае победы социализма. Когда Мао Цзэдун лежал на смертном одре, размышляя о судьбе «культурной революции» и о возможном преемнике, высокий моральный дух китайского общества ослаб, присущие ему динамизм и бурлящая энергия стали угасать, ясное видение социализма померкло. Хотя подавляющее большинство китайцев, казалось, смирились с бездеятельностью и впали в апатию, в глубине души они чувствовали разочарование. Китайцы не могли самостоятельно сформулировать новые идеи, но готовы были прислушаться к тем, кто их предложит. Л думающие люди – среди правящего класса и не только – все чаще задавались вопросом: «Если это не тот Китай, за который мы сражались вместе с нашими соратниками, то каким он должен быть? »

 

 

Удивительной особенностью социализма – как преимуществом, так и (при дурном управлении) роковым недостатком – по иронии является изначально присущий ему антипопулизм. Если демократическое государство вынуждено прислушиваться к среднему избирателю, то социалистическое правительство, напротив, порой игнорирует интересы большинства и даже вредит им, часто оправдывая свои действия громкими, но пустыми лозунгами. Свой классический труд «Экономическая теория контроля» (1944), написанный в защиту социалистической экономики, Абба Лернер начал с утверждения: «Основополагающая цель социализма заключается не в отмене частной собственности, а, скорее, в расширении границ демократии» (Lerner 1944: 1). Китайский социализм во времена Мао не отвечал этому определению. Крупнейшим социальным классом в КНР было крестьянство, составлявшее в ту пору более 80 % населения. Однако именно крестьяне больше всех пострадали от коллективизации. В 1953 году Китай перешел на систему централизованных заготовок сельскохозяйственной продукции, что позволило правительству субсидировать индустриализацию[26]. Введение системы хукоу (регистрации домохозяйств) в 1958 году в значительной степени ограничило мобильность населения и в первую очередь миграцию из деревни в город[27]. Обе эти меры сильно ударили по крестьянству. Единственной популистской программой Коммунистической партии Китая стала кратковременная аграрная реформа (1947–1952), в ходе которой земли, конфискованные у богатых помещиков, передавались бедным крестьянам в обмен на политическую поддержку нового режима[28]. Тем не менее практически сразу же после завершения аграрной реформы правительство приступило к процессу коллективизации. Крестьяне потеряли свои земли: их наделы отошли сначала сельским кооперативам, а затем коммунам. В 1956 году Мао радостно заговорил о «приливной волне социализма в китайской деревне»[29]. Однако во времена «большого скачка» от голода умерли от 30 до 40 миллионов китайцев – в основном в сельской местности. Хотя в последующие годы сельское хозяйство страны представляло собой более упорядоченную картину благодаря системе коммун, одно оставалось неизменным – повсеместный голод. Как заметил Ян Цзшпэн, старший корреспондент государственного информационного агентства «Оиньхуа», с тех пор как в Китае ввели централизованную заготовку зерна, большинство крестьян «никогда не ели досыта» (Tang Jisheng 1998: 17). В результате различных социально-экономических кампаний с явным антикрестьянским уклоном две трети крестьян в 1978 году имели меньший доход, чем в 1950-х; у одной трети уровень дохода оказался даже ниже, чем в 1930-х годах перед вторжением Японии в Китай (Tang Jisheng 2004: 40).

Голодные, недовольные, но бесправные крестьяне не слишком беспокоили правительство, несмотря на их колоссальную численность. Однако в самом центре китайского общества находилась еще одна социальная группа, которая была разочарована проводимой Мао политикой ничуть не меньше крестьян, а может быть, и больше. Ветераны Красной армии и старые партийцы один за другим становились жертвами «чисток» в ходе многочисленных политических кампаний. Немало опальных партийцев пострадали вследствие борьбы за власть, которую они вели с Мао Цзэдуном или с его приближенными, действовавшими от лица своего патрона в собственных интересах. Некоторые имели достаточно смелости, чтобы высказывать мнение, противоречившее позиции Мао; кто-то даже лично вступал с ним в спор; отдельные кампании, инициированные Мао, оказывались столь невероятны, что любому независимо мыслящему человеку было, по видимости, крайне сложно удержаться от заявления о своем несогласии. Поскольку терпимость не входила в круг почитаемых Мао добродетелей, а в эпоху диктатуры пролетариата и вовсе находилась под запретом, в Китае были выявлены миллионы «правых уклонистов» и «агентов капитализма».

Лю Шаоци, бывший вторым человеком в партии после Мао Цзэдуна в 1949 году и занимавший пост председателя КНР в начале «культурной революции», был заклеймен как «сторонник капитализма номер один»[30] и не смог ничего сказать в свою защиту. «Номером два» оказался не кто иной, как Дэн Сяопин, в ту пору – генеральный секретарь Центрального комитета КПК (после смерти Мао Цзэдуна он вновь появится на политической арене, чтобы стать инициатором рыночных реформ в стране)[31]. Стоя перед толпой хунвейбинов, готовых расправиться с любыми врагами социализма, Лю Шаоци держал в руках Конституцию: он надеялся защитить свои права, но все было напрасно. Его отстранили от работы, поместили под домашний арест, а затем тайно вывезли из Пекина и бросили в тюрьму без суда и следствия. 12 ноября 1969 года Лю, лишенный какой-либо медицинской помощи, умер после очередных издевательств в тюрьме провинции Хэнань – в полном одиночестве и под чужим именем.

Чжу Жунцзи, будущего премьера Госсовета Китайской Народной Республики (1998–2003), объявили правым уклонистом и уволили из Госплана КНР в 1958 году за критику политики «большого скачка»[32]. В 1962-м Чжу был восстановлен в должности, чтобы в 1970 году, во время «культурной революции», снова подпасть под «чистку». Следующие пять лет он провел в ссылке в деревне и был реабилитирован только в 1978-м.

В ходе «культурной революции» погибли многие представители партийной верхушки. Шестеро из десяти китайских маршалов (высший чин в Народно-освободительной армии Китая) были убиты, в том числе Пэн Дэхуай – первый министр обороны КНР (1954–1959). Пережившие «чистки» коммунисты не хотели, чтобы страна продолжала идти политическим курсом Мао Цзэдуна. Они были свидетелями того, как рушатся внушенные идеологией надежды, а потому имели все основания отстаивать правоуклонистские, капиталистические или иные взгляды, столь резко осуждаемые и отвергаемые Мао. Они рисковали жизнью, когда вступали в Коммунистическую партию, чтобы даровать китайскому народу мир и благоденствие; когда умер Мао Цзэдун, они почувствовали, что появился шанс осуществить мечту. Китай потратил 20 лет на политические кампании и классовую борьбу, и теперь настала пора снова заняться экономикой. В один из первых своих визитов в Китай в начале 1980-х годов Стивен Чунг встретился в Центральной партийной школе КПК в Пекине с группой правительственных чиновников. Обратившись к ним с призывом: «Вы устроили в стране настоящий бедлам. Пора наводить порядок», экономист, к своему удивлению, встретил горячее одобрение аудитории[33].

 

 

Ни одна другая часть общества не перенесла столько унижений и не пострадала столь сильно в период правления Мао Цзэдуна, как интеллигенция. В императорском Китае интеллигенция – в высшей степени меритократическая, но при этом открытая группа, члены которой сдавали экзамен на пригодность к государственной службе, – входила в правящий класс. Однако преданность социалистическим идеям и радикальный антитрадиционализм Коммунистической партии Китая осложнили отношения между новым правительством и наиболее образованными членами общества. Личностные особенности Мао Цзэдуна лишь усугубили проблему[34]. Талантливый самоучка с дерзким и гордым умом, страстный любитель чтения, Мао никогда не скрывал своего недоверия к формальному образованию. В 18 лет он бросил среднюю школу и большую часть последующих шести месяцев провел в библиотеке провинции, одну за другой читая книги из самостоятельно составленного списка[35]. В 24 года Мао перебрался в Пекин и устроился ассистентом в библиотеку Пекинского университета: он выдавал газеты и журналы в читальном зале, где работали университетские преподаватели. Любопытный библиотекарь не стеснялся задавать вопросы и пользовался малейшей возможностью поговорить с теми, кого обслуживал. Лишь немногие из его собеседников проявляли уважение к молодому человеку, с трудом изъяснявшемуся на стандартном мандаринском диалекте. Неудачный опыт общения с университетскими преподавателями оставил неприятный осадок, внушив Мао недоверие к китайским интеллектуалам и системе формального образования, которую они представляли[36]. В зрелые годы Мао пришлось бороться за власть с Ван Мином и другими коммунистами, изучавшими марксизм в Советском Союзе, и это только усилило его презрение и неприязнь к академической науке и тем, кто ее олицетворяет, – современным интеллектуалам.

Когда была основана Китайская Народная Республика, значительная часть образованной элиты предпочла остаться на материке – не столько из-за веры в марксизм, сколько из-за разочарования в спасающемся бегством, подверженном коррупции Национальном правительстве[37]. Некоторые китайские ученые, получившие образование на Западе, вернулись в только что образованную Народную Республику. В их числе был директор-основатель Лаборатории реактивного движения при Калифорнийском технологическом институте Нянь Сюэсэнь, впоследствии ставший отцом китайских ракетостроения и космонавтики[38]. Тем не менее отношения между Коммунистической партией и интеллигенцией не складывались с самого начала[39].

На протяжении долгих веков Китай находился под влиянием конфуцианства. Образованная элита занимала господствующее, привилегированное положение[40]. Ее представители – интерпретаторы и проводники конфуцианских идей – играли решающую роль в легитимации политического порядка и сохранении нравственных ориентиров в обществе. Как государственные служащие они непосредственно осуществляли политические полномочия в императорском суде, служа институциональным противовесом монаршей власти. Кроме того, образованные китайцы составляли ядро так называемой нетитулованной аристократии, которая предоставляла общественные блага и поддерживала общественный порядок в подчиненных уездам местностях, на которые не распространялась напрямую централизованная императорская власть. Однако при социализме все эти функции перешли к Коммунистической партии[41].

Взяв на вооружение социализм и провозгласив его всемогущим и непогрешимым учением, Мао Цзэдун отвел интеллигенции весьма скромное место в китайском обществе. Но наладить с ней сотрудничество новое правительство пыталось с самого начала, поскольку понимало, какой значительный вклад в восстановление экономики могут внести интеллектуалы. Те же чувствовали себя ущербными и пристыженными, приветствуя Мао во главе Народно-освободительной армии в Пекине после окончания войны[42]. Рядом с освободителями многие из них остро переживали свое бессилие и вину за то, что не принимали участия в национальном освобождении и революционных боях. Это настроение они пытались преодолеть, целиком отдав себя восстановлению народного хозяйства в послевоенный период. Поэтому часто интеллектуалы слишком поспешно шли на контакт с новым правительством, отказываясь от независимых суждений. Большинство из них стали ярыми приверженцами социализма. Мало кто осмеливался мыслить независимо, как Лян Шумин – китайский философ и лидер Движения аграрной реконструкции в начале XX столетия, который в 1953 году публично раскритиковал новую экономическую политику Мао[43]. Чэнь Инькэ, один из талантливейших китайских историков XX века, придерживался принципа интеллектуальной независимости, который он замечательно определил как «мысли о свободе, дух независимости». Будучи профессором Чжуншаньского университета в Гуанчжоу, Чэнь отказался переехать в Пекин, чтобы возглавить там Институт исторических исследований при Китайской академии наук[44]. Еще одним видным диссидентом был Ху Фэн, объявленный правым уклонистом еще в 1955-м – за то, что выступал за свободу творчества и независимость писательского труда от классовой идеологии[45]. Но эти немногие смелые умы не могли серьезно помешать победному шествию социализма.

Долго копившаяся напряженность между образованной элитой и коммунистическим правительством в конце концов прорвалась наружу: партия начала борьбу с правыми уклонистами[46]. К концу 1956 года на смену экономике смешанного типа пришел социализм. Отказ от частной собственности и концентрация политической власти вскоре показали, что сверхцентрализованная система управления имеет множество недостатков. Весной 1957 года Мао решил провести кампанию, направленную на выявление и устранение допущенных партией ошибок. Интеллигенцию просили поделиться критическими соображениями, а также мыслями о том, как улучшить работу партии и правительства. Но Мао оказался не готов услышать то, о чем сам спросил. Хотя большинство высказавших свое мнение хотели помочь коммунистам исправить недочеты в работе, некоторые из них ставили под вопрос легитимность власти КПК и даже лидерство Мао Цзэдуна. Оскорбленный и встревоженный, Мао обрушился на порицателей, заклеймив их как правых уклонистов. Кампания по устранению недостатков в партийной работе быстро превратилась в борьбу с критиками КПК, которая имела печальные последствия как для самой партии, так и для интеллигенции. Последняя была официально объявлена «классовым врагом» коммунистического режима. В результате наиболее просвещенным представителям китайского общества, практически не занятым в производстве, было отказано в праве участвовать в построении социализма. Коммунистическая партия использовала ярлык «правый уклонист» как удобное могущественное оружие против всех, кто осмеливался отойти от официальной партийной линии или позволял себе ее критиковать. Спустя многие годы – в 1997-м – Во Ибо написал, что «за 20 лет, прошедших с начала кампании против правых уклонистов до Третьего пленума ЦК КПК 11-го созыва (1978), в Китае исчезла „кипучая политическая жизнь", по выражению председателя Мао» (Во Tibo 1997: 438–439). Говоря более определенно, Мао был единственным человеком в КПК, кто имел право голоса и озвучивал линию партии. Иные точки зрения не допускались.

В поворотный момент истории, когда КПК из революционной партии трансформировалась в правящую и начинала строить на пепелище новый Китай, в стране была ликвидирована самая просвещенная часть общества. Вследствие этого самоубийственного шага Китай утратил связь со своими культурными корнями, а также лишился доступа к последним достижениям науки и техники. Под знаменем всеведущей идеологии социалистическое государство проникло в жизнь общества настолько глубоко, насколько это не удавалось ни одному китайскому правителю. Конфуцианский моральный кодекс и традиционный общественный порядок оказались дискредитированы, и у китайцев не осталось практически ничего, чтобы противостоять давлению со стороны государства, – ни внешних общественных факторов, ни внутренней моральной дисциплины. При этом у Коммунистической партии Китая, одержавшей множество побед, но еще очень молодой, не было времени создавать систему институциональных сдержек и противовесов. Под руководством несговорчивого и все более самоуверенного лидера КПК превращалась в неукротимого политического Франкенштейна.

 

 

Хотя Мао покончил с идейным многообразием, монополизировав идеологическую сферу, он никогда не выступал за централизованное управление. В отличие от Ленина и Сталина, считавших централизацию государственной власти в политической и экономической сферах необходимым условием построения социализма, Мао на протяжении всей своей жизни с ней боролся. Двадцатилетний опыт партизанской войны убедил его в том, что нельзя класть все яйца в одну корзину, – независимо от того, кто присматривает за этой корзиной. Во времена восхождения к власти Коммунистическая партия Китая состояла из множества разрозненных фракций, которые в одиночку боролись за выживание, почти не пересекались друг с другом и лишь периодически связывались с Центральным комитетом. Сочетание центрального командования и местного самоуправления прекрасно себя зарекомендовало.

Даже после образования КНР Мао Цзэдун за редким исключением жил в постоянном ожидании войны. В 1950-х угроза исходила от Тайваня, который поддерживали Соединенные Штаты Америки. Однако из-за разрыва китайско-советских отношений в конце 1950-х – начале 1960-х годов Китай вместо Тайваня на юге стал опасаться гораздо более грозного противника на севере – Советского Союза. Отношения Пекина с СССР ухудшились после того, как 5 марта 1956 года[47] Н. С. Хрущев зачитал секретный доклад, в котором он разоблачил все ужасы сталинского режима и культ личности Сталина. Доклад вызвал недовольство китайского руководства, поскольку Сталина в Китае чтили как вождя мирового коммунистического движения: по всей стране его портреты висели рядом с портретами Маркса, Энгельса, Ленина и Мао. Мао вместе с другими видными китайскими коммунистами счел критику Сталина со стороны Хрущева злокозненными нападками на социализм. В последующие годы соперничество между Мао и Хрущевым в борьбе за лидерство в социалистическом лагере, различия в их взглядах на отношения капитализма и социализма, а также территориальные споры Китая и СССР привели к окончательному разрыву между Пекином и Москвой[48]. Напряженность возрастала, антагонизм усиливался; кульминацией конфликта стали столкновения на северо-восточной границе Китая в 1969-м.

Едва ли не постоянное ощущение угрозы иностранного вторжения оказало большое влияние на внутреннюю экономическую политику Китая времен Мао. Ежечасная готовность к боевым действиям отвечала мировоззрению Мао Цзэдуна, сформировавшемуся в военное время. Она стала мощным сдерживающим фактором централизации. Если в ленинском понимании экономика представляла собой одну большую корпорацию, Мао воспринимал ее как множество самостоятельных более или менее однородных единиц. Для Мао коммуна была ячейкой общества, максимально приближенной к идеалу. Каждая коммуна выполняла весь комплекс экономических и социальных функций, будучи одновременно и сельскохозяйственным кооперативом, и производственным объединением, и военной бригадой – с детским садом, школой, а также с больницей, где пациентов принимали босоногие доктора. Коммуны существовали независимо друг от друга, горизонтальные связи между ними практически отсутствовали. Таким образом, при Мао Китай не имел социальной экономики, то есть национальной экономики как интегрированной, взаимосвязанной системы, управляемой рынком и/или центральным правительством.

При Мао Цзэдуне централизация все же имела место, но очень недолго. Политико-экономическая система, утвердившаяся в результате перехода к социализму (1952–1956), была более централизованной, чем любая другая в истории Китая. Однако Мао быстро понял, насколько серьезны проблемы, связанные с централизованным управлением. В апреле 1956-го Мао выступил с докладом «О десяти важнейших взаимоотношениях», в котором указал на «крайнюю важность» гармоничных отношений между государством, производственными единицами (фабриками в городах, коммунами в деревнях) и рабочими/крестьянами, а также между центральным и местным руководством (Мао Zedong 1967–1977 V: 284–307). О последнем Мао писал:

 

Полагаю, будет неверным отдать все управление центральным„провинциальным или городским властям, не оставив фабрикам никаких полномочий, никакого пространства для самостоятельных действий, никаких привилегий. У нас недостаточно опыта, чтобы делить вл

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: