Модели ускоренной модернизации в ХХ в.

(на основе учебника «История стран Европы и Америки в Новейшее время» / М.В. Пономарев. – М., Проспект, 2010»)

 

Эшелоны модернизации и проблема «догоняющего развития». Модернизация представляет собой переход от традиционного типа общественного развития к индустриальному. В ходе ее на смену иерархичному сословно-корпоративному социальному порядку приходит динамичная и, одновременно, очень жесткая классовая модель социализации, состязательный образ жизни, секуляризованная культура, гражданская эмансипация личности. Модернизация предполагает радикальное изменение всей системы существующих в обществе этических и поведенческих установок, мироощущения, образа мышления человека.

При огромной специфике процесса модернизации в различных странах, основные ориентиры его оказываются схожи. Поэтому еще в Новое время сложилось устойчивое представление о модернизации как «западном» пути развития. Глобализация экономических и политических процессов в ХХ в. окончательно закрепила тезис о «догоняющем развитии» тех регионов, которые уступали ведущим странам Запада в динамике становления индустриальной инфраструктуры. Однако, в действительности, речь не может идти о некоей «вестернизации» мира. Феномен «догоняющего развития» связан не с историческим отставанием тех или иных народов, а с различием основных моделей модернизации.

Исторически сложилось два основных типа модернизации – органический и неорганический. Первый из них предполагает сбалансированное и эволюционное становление индустриального общества, когда институциональные реформы лишь закрепляют уже произошедшие социокультурные изменения. Вектор модернизации в этом случае идет «снизу», отражает преемственный исторический опыт. Второй тип (неорганический) основывается на искусственном форсировании процесса модернизации за счет реформ «сверху». В ходе его происходит насаждение тех форм общественных отношений, которые еще не получили адекватной опоры в массовом сознании, а зачастую даже противоречат социокультурной специфике общества.

Специфика органической и неорганической модернизации обычно оговаривается при сравнении исторического развития Запада и Востока. Однако даже в Европе отнюдь не все страны прошли путь органической модернизации. На протяжении XVIII-XIX в. здесь сформировались три «эшелона» модернизации. Лидерами первого из них стали Великобритания и Франция – настоящие «сверхдержавы» Нового времени. По характеру общественного развития к ним были близки Нидерланды, Бельгия, Люксембург, Швейцария, а также Швеция и Дания. Особую группу стран, близкую к «первому эшелону», составили на рубеже XIX-XX вв. британские доминионы Канада, Австралия, Новая Зеландия. Особое место в «первом эшелоне» заняла еще одна бывшая переселенческая колония – Соединенные Штаты Америки. На первый взгляд, ускоренный характер развития американского общества дает основание отнести США к странам «неорганической модернизации». Однако формирование индустриальной системы не было здесь результатом форсированного, направляемого «сверху» реформаторского процесса.

«Второй эшелон» составили Германия, Австро-Венгрия, Россия, Италия – страны, не только обладавшие огромным экономическим, военно-политическим и культурным потенциалом, но и вставшие на путь модернизации еще в XVI-XVII в. Однако становление капиталистического уклада, вытеснение традиционных социальных институтов, закрепление секуляризированной культуры носили здесь особенно конфликтный, а потому обратимый характер. В Германии, Австрии, Италии переход к индустриальному типу развития долгое время сдерживался политической раздробленностью и прочностью сословных порядков. В России – огромной империи с разнородным этническим и конфессиональным составом населения, динамика модернизации ощутимо зависела от позиции правящих кругов. Ситуация изменилась на рубеже XIХ-ХХ в., когда отставание в модернизации начинало угрожать национальному суверенитету даже таких крупных государств. В условиях завершения промышленного переворота, укрепления транснациональных экономических связей, колониального раздела мира, складывания военно-политических блоков страны «второго эшелона» вступили на путь структурных общественных реформ. Подобная стратегия отнюдь не свидетельствовала о распространении «западнических» настроений или готовности признать собственную историческую «неуспешность». Напротив, принимая внешний «вызов», государственная элита пыталась укрепить позиции своих стран на международной арене и не допустить дестабилизации внутреннего положения. Политика реформ нередко сочеталась с пропагандой имперской державности и культурно-исторической самобытности.

Страны Восточной и Южной Европы, Латинской Америки составили на рубеже XIX-XX в. «периферийную» зону евро-атлантического капитализма. Они постепенно втягивались в процесс модернизации, но не в результате крупномасштабных реформ, а под влиянием укрепляющихся международных экономических связей. Поэтому переход к аграрно-индустриальному типу развития носил в «периферийной» зоне локальный и замедленный характер.

 

Противоречия ускоренной модернизации. Рывок стран «второго эшелона» в социально-экономическом развитии на рубеже XIX-ХХ в. привел к неоднозначным результатам. В кратчайшие по историческим меркам сроки была создана высокомонополизированная индустрия, завершилось складывание общенационального рынка, формирование разветвленной банковской системы. Были произведены радикальные преобразования в аграрном секторе. Бурно развивалась транспортная инфраструктура. В ведущих отраслях промышленности широко внедрялись новейшие технические и технологические достижения. Относительно невысокая внутриотраслевая конкуренция и ускоренная централизация производства способствовали быстрой монополизации экономической системы.

Уже к началу ХХ в. страны «второго эшелона» не только приблизились по уровню развития к лидирующим державам Запада, но и включились в борьбу за перераспределение сфер колониального влияния, геополитическое соперничество в Европе, гонку вооружений. Особенно заметными были успехи Германии. К 1913 г. она вышла на второе место по уровню промышленного производства (16%). Среднегодовые темпы роста немецкой экономики в 1870-1913 гг. составили 2,9% (в США – 4,3%, Великобритании – 2,2%). Заметный рывок в экономическом и социальном развитии совершили в те же годы Россия и Япония.

Успешные реформы в странах «второго эшелона» изменили соотношение сил на мировой арене и, тем самым, достигли своей основной цели. Но форсированная модернизация не могла привести к созданию сбалансированной социально-экономической системы. Все более очевидным становился разрыв между темпами роста производства и покупательной способностью населения. Отрасли, ориентированные на личное потребление (легкая, пищевая, текстильная), испытывали большие трудности со сбытом. Отставание в капитализации производства приводило к замедлению темпов их технологического обновления, сохранению в этих отраслях архаичных форм трудовых отношений. В целом, в экономике стран «второго эшелона» сложилось причудливое сочетание элементов производственной культуры и предпринимательства, свойственных совершенно разным стадиям развития индустриальной экономической модели.

Особенно специфические формы в странах «второго эшелона» приняла модернизация сельскохозяйственной сферы. Ее основой стало не качественное обновление технико-технологической базы производства, а социально-экономическая дифференциация сельского населения, выделение зажиточной крестьянской верхушки, способной вести рентабельное хозяйство, и обезземеливание остальной части крестьянства. При отсутствии притока инвестиционных средств (в силу неразвитости системы кредита), сохранении децентрализованной патриархальной структуры сбыта сельскохозяйственной продукции основным источником прибавочного продукта становился труд батраков, наемных сезонных рабочих. Ситуация еще больше осложнялась в связи с сохранением латифундий и остатков сословных привилегий крупных землевладельцев. В итоге, в России, Италии и Австро-Венгрии аграрные регионы превратились в своеобразную внутреннюю «периферию», заметно отстающую по темпам развития от индустриальных центров.

Несбалансированная отраслевая структура, малая емкость внутреннего потребительского рынка и острая конкуренция на мировом рынке, незавершенность складывания финансовой инфраструктуры делали экономику стран «второго эшелона» чрезвычайно зависимой от государственного патернализма. Государство выступало не только инициатором структурных преобразований, но и крупнейшим инвестором. Оно несло бремя огромных финансовых расходов, связанных с развитием транспортной инфраструктуры, инвестиционной поддержкой стратегически важных отраслей, проведением земельных реформ. Происходило сращивание финансово-банковского сектора с государственной бюрократией, что лишало экономику маневренности и препятствовало развитию эффективной рыночной инфраструктуры.

Результаты Первой мировой войны еще больше осложнили процесс ускоренной модернизации. Страны «второго эшелона» понесли наибольшие потери, усугубившиеся репрессивными решениями Парижской мирной конференции. Распад империй Гогенцоллернов, Габсбургов и Романовых, радикальная перестройка политической карты и волна революций в Европе подорвали исторически сложившуюся систему экономических связей. Приход к власти в России в 1917 г. партии большевиков стал прологом к опустошительной гражданской войне. Германия, объявленная виновницей Первой мировой войны, лишилась значительных территорий и была поставлена условиями Версальского договора на грань экономического краха. В еще более бедственном положении оказалась Австрия, превращенная в небольшое государство и лишенная связей с другими частями прежней империи Габсбургов. Немногим лучше было положение Италии, формально вошедшей в число победителей. Уже в 1922 г. здесь установился фашистский режим, взявший курс на экономическую автаркию.

Приход к власти в России большевиков, а в Италии – фашистов привел к созданию в этих странах тоталитарных политических систем и крупномасштабному огосударствлению экономики. В Германии и Австрии, несмотря на послевоенный революционный кризис, были сформированы демократические режимы и сохранена рыночная экономическая модель. Однако послевоенное восстановление сопровождалось огромными трудностями. Необходимо было фактически заново создавать систему транспортных коммуникаций и всю рыночную инфраструктуру, ликвидировать массовую безработицу и угрозу голода. Серьезной проблемой стала инфляция, принявшая в 1919-1922 гг. гипертрофированные формы. К тому же позиции национального капитала в этих странах оказались подорваны. После подписания Женевских протоколов 1922 г. и принятия «плана Дауэса» в 1924 г. экономика Австрии и Германии оказалась под контролем международных банковских кругов. Ситуация стабилизировалась лишь во второй половине 1920-х гг., хотя социальное положение большей части населения так и осталось очень тяжелым. С наступлением же мирового кризиса в 1929 г. Германия и Австрия вновь оказались на грани экономического краха.

Итак, в результате развертывания на рубеже XIX-XX в. процесса ускоренной модернизации в странах «второго эшелона» произошла глубокая структурная перестройка всей экономической системы. В ходе этого форсированного, во многом искусственного рывка сложилась деформированная модель общественного развития. Ко всем противоречиям, присущим монополистической экономике, добавились отраслевая и региональная несбалансированность, инвестиционный «голод», отсутствие платежеспособного внутреннего спроса, недостаточная мобильность рабочей силы, растущие социальные проблемы. Но особенно разрушительные последствия имели изменения в массовой психологии и общественном сознании.

 

Маргинализация общества в условиях «догоняющего развития». Ускоренная модернизация оказала крайне негативное воздействие на социальную структуру общества. Укрепление капиталистического характера экономики и вытеснение многоукладности подрывали положение многочисленных традиционных слоев населения. Росло число людей, лишенных социального оптимизма, перспектив на будущее. Увеличение общественной роли буржуазии и промышленного пролетариата не могло создать достаточный противовес этой негативно настроенной среде. Городская и сельская буржуазия еще не имела достаточной экономической мощи, чтобы претендовать на роль господствующего класса. В составе общественной элиты по-прежнему сохранялись сословные (дворянство, духовенство) и корпоративные (чиновничество, офицерство) группы. Рабочий класс, напротив, был минимально дифференцирован и представлял собой классический пролетариат ранней индустриальной эпохи. Высокий уровень эксплуатации и низкая профессиональная квалификация способствовали политизации профсоюзного движения и превращению пролетариата в агрессивно настроенный революционный класс.

В чрезвычайно сложном положении в условиях ускоренной модернизации оказалась интеллигенция. Она была вынуждена приспосабливаться к стремительному изменению общественных отношений, появлению новых стандартов социального поведения. Это противоречило роли интеллигенции как хранителя традиционных ценностных ориентиров, морально-этических принципов, конфессиональной культуры. Интеллигенция утрачивала корпоративный дух и превращалась в «прослойку» классового общества.

Помимо обострения классовой борьбы в странах ускоренной модернизации зарождался еще один опаснейший социальный конфликт. В основе его лежали причины не столько экономического, сколько психологического характера. Растянувшиеся на несколько десятилетий реформы и революционные потрясения уничтожили привычный образ жизни миллионов людей. Происходил насильственный распад традиционного общественного уклада, основанного на представлении стабильности, культурной и нравственной обусловленности всего порядка вещей. На смену ему должны были прийти состязательный образ поведения, гибкость мышления и психологических реакций, деловитость и рационализм человека. Но результатом такого ментального надлома становилась маргинализация общества.

Понятие «маргинальность» (лат. marginalis – «находящийся на краю») характеризует тяжелую форму невроза, связанную с кризисом идентичности. Маргинальные реакции проявляются как устойчивое ощущение тревоги, неуверенности, беспомощности, «неприкаянности». Причиной их является противоречие между внутренними установками человека и быстро меняющейся социальной средой.

Ускоренная «неорганическая» модернизация провоцирует в обществе массовые маргинальные реакции. Человек с традиционным типом сознания испытывает в таких условиях сильнейший стресс. Он болезненно воспринимает не только необходимость нести ответственность за собственную судьбу и включаться в жесткую конкуренцию, но и, прежде всего, распад единого морально-нравственного пространства, появление конкурирующих моделей поведения, пренебрежительное отношение к культурным традициям. Личная свобода, не выстраданная и завоеванная, а приобретенная в результате распада привычного социального порядка, ассоциируется для такого человека с одиночеством, изоляцией, порождает растерянность и разочарование. Социальная мобильность, индивидуальная успешность, состязательный стиль жизни отторгаются как явления «бездуховные», разрушительные с точки зрения нравственности и конфессиональной традиции.

Не находя понимания и поддержки в обществе, маргиналы все больше утрачивают реальность мировосприятия. Их неуверенность в себе и мечта о спокойной жизни без страха за будущее перерождаются в обостренную потребность подчиниться чему-нибудь властному, «истинному», безусловно значимому. Индивидуальная свобода и толерантный стиль отношений вызывает презрение и агрессивное неприятие. Маргиналы испытывают потребность в особых формах коллективной идентичности, способных создать иллюзию собственного величия и избавить от необходимости критически осмысливать происходящее. Поэтому психологически они легко объединяются в массу, тяготеющую к экстремистским формам национализма, религиозному и идеологическому фундаментализму.

Источник социальной напряженности маргинальная масса ищет в неких внешних силах. Наличие мифического образа врага избавляет от ощущения собственного бессилия. Для маргинала важно лишь «устоять», проявить несгибаемость, сохранить верность традициям, защитить «исторические завоевания». Распространение националистической ксенофобии, конфессиональных предрассудков и классовых предубеждений становится неизбежным результатом подобных настроений. Но маргинальность не может стать основой для подлинного возрождения национального духа или религиозных традиций. Для массы необходим образ «абсолютного враг» – безличный, воспринимающийся как тотальное воплощение зла, опасности, агрессии. Не случайно, что регионы «догоняющего развития» оказались захлестнуты волной этнических, конфессиональных и классовых конфликтов, превосходящих самые страшные опасения современников. Оказалось, что маргинализация общества способна в кратчайшие сроки взорвать многонациональную государственность, вызвать чудовищные проявления жестокости по отношению к недавним соседям, спровоцировать острейшие межгосударственные и международные конфликты.

Первая мировая война поставила решающую точку в формировании психологии «человека массы». Она была воспринята маргиналами как событие личной жизни, доказательство собственной исторической значимости. Пройдя через страшную массовую бойню и окопную грязь, «человек массы» воспринял войну как символ нравственного очищения и героического братства. На смену представлению о гуманности и разумности человека пришло иррациональное и даже мистическое ощущение естественности насилия. Культ силы, неразборчивость в средствах, жестокость, спокойное отношение к массовым убийствам стали обычными явлениями для сотен тысяч людей. В их сознании рождалось желание увидеть гибель «старого мира» с его «поддельной» культурой и «притворной» моралью. В итоге именно «фронтовое братство» и стало опорой для формирования экстремистских революционных движений, открывший путь для становления тоталитарных диктатур.

 

Вызов тоталитаризма

Особенности авторитарных и тоталитарных политических режимов. Радикальное изменение политической карты Европы после Первой мировой войны и революционная война первых послевоенных лет вызвали появление политических режимов принципиально нового типа – авторитарных и тоталитарных диктатур.

Авторитаризм ХХ в. сформировался как парадоксальное порождение секуляризации и демократизации общественного сознания. Традиционное представление о государственной власти как части богоданного порядка вещей уступало идее национального суверенитета, права народа на политическое самоопределение. Эпицентр общественно-политической жизни и конституционно-правового строительства переносился на решение «общенациональных» задач. Однако в большинстве стран Запада – как во «втором эшелоне», так и «периферийных» регионах, – становление гражданского общества и политическая эмансипация личности проходили гораздо медленнее, чем другие модернизационные процессы. Поэтому, независимо от вспышек революционной активности масс, перестройка монархической государственности шла в направлении персонификации власти, а не реального народовластии. Складывался «авторитарный синдром» – чем сильнее разрушались традиционные сословные институты и народные массы получали возможность свободного волеизъявления, тем больше крепло желание увидеть во главе государства «сильную руку», способную навести «порядок». Причиной этого явления была патерналистская психология, укорененное отношение к власти как внешней, по отношению к «простому народу», силе.

Уже первый опыт формирования новой авторитарной государственности (режимы Ю. Пилсудского в Польше, М. Хорти в Венгрии, М. Примо де Ривера в Испании) выявил характерные особенности этой политико-правовой модели. Ускоренный слом монархической государственности и сословного правопорядка сопровождался закреплением многопартийности и парламентаризма. Но эти институты носили формальный характер. Реальной опорой правящих режимов становились армейские круги и государственная бюрократия. Лояльность же народных масс носила сугубо морально-психологический характер и основывалась на феномене вождизма.

Харизматическая фигура вождя олицетворяла для масс величие и справедливость государства, его «народный дух». При этом степень реальной персонификации власти существенно разнилась. В тех случаях, когда диктаторский режим сохранял реформаторскую стратегию и пытался ускорить социально-экономическую модернизацию с помощью авторитарных методов, личная роль вождя значительно возрастала. Первым классическим примером такой «прогрессистской» диктатуры стал режим М. Примо де Ривера в Испании в 1920-х гг. Но большинство авторитарных диктатур проводили консервативную политику, и появление ярко выраженного лидера оказывалось недолговечным. Нередко складывались даже «диктатуры без диктаторов», то есть режимы, где за власть с переменным успехом боролось несколько кланов консервативной элиты.

В ином направлении происходило государственно-правовое строительство в странах «второго эшелона», уже испытавших противоречивые последствия ускоренной модернизации и столкнувшихся с проблемой массовой маргинализации. Прорыв к власти экстремистских тоталитарных движений создавал здесь условия для формирования особого типа диктатур, не только использующих методы насилия, но и стремящихся подчинить государственную систему своим идеологическим целям.

В Италии, Австрии, Испании, Португалии, а также Франции и Норвегии (после поражения в годы Второй мировой войны) сформировались этократические (фр. etаt – «государство») режимы. Их конституционная доктрина основывалась на фашисткой идеологии. Источником власти и права провозглашался народ – неразделимое, органическое сообщество, объединенное исторической судьбой, этнической и конфессиональной культурой. Личность отдельного человека рассматривалась лишь как проявление «народной души». Поэтому фашистский конституционализм утверждал тотальность, всеохватывающую значимость «воли народа». Лишь благодаря своему нерасторжимому единству с народом индивид должен был обрести «подлинную» свободу, гарантии прав и соответствующие обязанности перед обществом. Категория естественных прав и свобод человека, договорной принцип правоотношений, представление о демократии как представительном правлении большинства членов гражданского общества трактовались не только как искажение истинных принципов политической жизни, но и прямой вызов интересам народа. «Врагом народа» объявлялся любой человек, противопоставляющий свое мнение «воле народе». Независимый образ мышления становился, таким образом, составом преступного деяния.

Политическая система фашистских режимов строилась на основе тотального огосударствления всех сторон общественной жизни. Государство принимало на себя всю полноту ответственности за определение путей общественного развития, обеспечение социальной справедливости и солидарности, защиту общенародных интересов во внутренней и внешней политике. Все подобные режимы формировались на основе жесткой централизации власти вокруг фигуры вождя. Причем, в отличие от обычных авторитарных диктатур, принцип вождизма сочетался со строгой иерархией управленческих институтов. В эту систему входили представительные органы власти, государственная бюрократия, армия, органы государственного террора, фашистская партия и связанные с нею общественно-политические движения.

Стабильность фашистских режимов зависела прежде всего от умения вождя балансировать между всеми государственно-политическими институтами, использовать их влияние для укрепления своей личной власти. Опора на армию и бюрократию обеспечивала управляемость общества, хотя для борьбы с «антинародными элементами» использовалась и особая система государственного террора – полицейский контроль, политический следственный аппарат, концентрационные лагеря. Важным элементом бюрократической системы становились органы сословно-корпоративного представительства. Классическим примером в этом плане может служить конституция Австрии 1934 г., в соответствии с которой парламент был заменен советом отраслевых корпораций. Подобные органы осуществляли консультативные и совещательные функции.

Политическое представительство интересов народа была призвана осуществлять однопартийная система. Но, в действительности, фашистские партии так и не становились массовыми. Первоначально в их ряды вливались революционно настроенные маргинальные группы населения, а впоследствии – связанные с режимом чиновники, офицеры, служащие, предприниматели. Бòльшая же часть населения оставалась вне прямого политического влияния режима. Поэтому очень важную роль в формировании общественного мнения приобретала позиция церкви.

В годы понтификата Пия XI Католическая церковь недвусмысленно выражала поддержку тем действиям фашистских режимов, которые были направлены на создание корпоративного общественного порядка, укрепление института семьи, возрождение религиозного воспитания и образования. По мере спада экстремистских настроений в маргинальной массе этот фактор политической стабилизации становился все более значимым, а сами фашистские режимы эволюционировали в сторону консервативных диктатур.

Иная разновидность тоталитарных диктатур – партократическая, – складывалась под влиянием нацисткой и большевистской идеологии. В конституционно-правовой доктрине таких государств понятие «народ» сужалось до определенной социальной группы, которая объявлялась высшим субъектом правоотношений. Так, например, в Советской России и послевоенном Китае основанием общественного строя была провозглашена диктатура пролетариата. В Третьем Рейхе в роли носителя народного суверенитета выступала та часть общества, которая отвечала критериям «расовой чистоты». Тем самым, возникала двойственность конституционно-правовой доктрины, обосновывавшей как суверенность национального государства, так и вторичность государственной организации по отношению к партии, выражающей интересы лишь части населения.

В условиях партократических режимов, в отличие от этократических, партия получала монополию власти, а ее организационная структура дублировала систему государственно-бюрократического и военного управления. Церковь, как носитель «конкурирующей идеологии», вытеснялась на периферию общественной жизни. Принцип партийности радикально менял и систему вождизма. Из единоличной диктатуры вождя она превращалась в иерархичную мобилизационную систему – партийные «вожди» появлялись на всех уровнях политической и социальной организации общества (вплоть до отдельных предприятий и уличных кварталов). Партийная система дополнялась многочисленными общественно-политическими организациями, которые охватывали практически все слои населения. Для некоторых категорий населения принцип партийности становился обязательной нормой (офицерский корпус, чиновничество, преподавательский состав). Под тотальный идеологический контроль попадало подрастающее поколение («гитлерюгенд» в Третьем Рейхе, пионерская организация в СССР). Идеологические приоритеты появились и в деятельности репрессивного аппарата. Террор должен был не только карать «врагов народа», но и оказывать воспитательное влияние на лояльную часть общества. Таким образом, если партия превращалась в ядро государства, то спецслужбы становились оплотом партийной системы.

Итак, тоталитарные партократические режимы разительно отличались не только от либерально-демократических, но и фашистских. Эта модель государственности носила ярко выраженный мобилизационный характер, провоцировала гражданскую рознь и наднациональные мессианские устремления. Консолидация подобных режимов оказывалась связана не с проведением сбалансированной социальной политики, а с подготовкой к «тотальной войне», «мировой революции», «великому скачку». Становление политического режима Третьего Рейха привело не только Германию, но весь мир на грань военного коллапса. В ходе Второй мировой войны нацизм был уничтожен объединенными усилиями СССР и стран западной демократии. Советская же политическая модель продемонстрировала возможность эволюции тоталитарных партократических режимов к авторитарной государственности.

 

Социально-экономическая модернизация в условиях тоталитарного развития. Формирование тоталитаризма было тесно связано с общим вектором «догоняющего развития» стран «второго эшелона». Встав на путь автаркии и противопоставив свой «исторический путь» западной либеральной демократии, тоталитарные режимы лишь ускорили модернизацию всех сфер общественной жизни.

Экономическая политика фашистских режимов была направлена на стимулирование производственного роста с помощью методов прямого государственного регулирования. Для этого использовались протекционистские таможенные тарифы, контингентирование внешней торговли, сочетание запретов на импорт с экспортными субсидиями. Директивное планирование осуществлялось за счет сочетания разнообразных ограничений и льгот предпринимательской деятельности. Осуществлялась и активная инвестиционная политика. Быстрыми темпами рос государственный сектор в тяжелой индустрии, военно-промышленного секторе, транспортных коммуникациях. Но полного огосударствления экономики не происходило. Сохранялась правовая защищенность частной собственности, свобода ценообразования, независимость фондового рынка и рынка капиталов.

Фашистские государства осуществляли и активную социальную политику. Ее целью являлось создание корпоративной общественной системы, преодолевающей классовые противоречия. В основу корпоративного устройства, как правило, был положен сословно-отраслевой принцип. Так, например, конституция Австрии 1934 г. провозгласила образование «христианского, немецкого, союзного государства, организованного по сословному принципу». В соответствии с нею выделялось семь отраслевых групп, в каждой из которых создавалась единая корпорация. В Италии основой корпоративной системы стали организации предпринимателей и профсоюзы (синдикаты) наемных работников. В Испании и Португалии оформление корпоративной системы происходило на основе синдикалистского движения.

Формирование корпоративного социального строя меняло всю систему трудовых отношений. В Италии в 1927 г. была принята «Хартия труда», закреплявшая солидаристскую направленность коллективных договоров (примирение интересов работодателей и работников, подчинение их высшим интересам производства). Хартия вводила широкий круг социальных и трудовых гарантий для работников, запрещала забастовки и локауты, учреждала государственный трудовой суд с арбитражными функциями. Во Франции также была разработана аналогичная «Хартия труда». Основой ее стал закон от 26 октября 1941 г. «О социальной организации профессий». В соответствии с ним профсоюзы превращались в корпоративные органы, объединенные в единой «профессиональной семье», подчиненные идее «объединения и гармонии интересов». Количество и состав корпораций устанавливались на основе единой классификации промышленности, торговли и профессий. Во главе каждой корпорация создавались «социальные комитеты», обеспечивающие социальное сотрудничество членов корпорации, но не занимающиеся политической деятельностью. Государство осуществляло арбитражный контроль за деятельность корпораций через систему трудовых трибуналов.

В нацистской Германии социально-экономическая политика имела существую специфику. Здесь также создавалась сословно-отраслевая корпоративная система. Но она использовалась лишь для повышения управляемости общества. Основной задачей было не сглаживание социальных конфликтов, а мобилизация каждой из групп населения для наращивания темпов экономического роста. Предприниматели, мелкобуржуазные слои, крестьянство, пролетариат, интеллигенция оказывались в двойственном положении. Политическая лояльность обеспечивала этим категориям населения немалые преференции, но их экономическая и социальная активность были полностью подчинены воле государства и политической стратегии нацисткой партии.

Крупные предприниматели в нацистской Германии пользовались выгодами государственной протекционистской поддержки, были защищены от забастовочного движения. Система государственных заказов снижала степень предпринимательского риска. Однако уменьшилась свобода предпринимательства, возможность получения сверхприбылей. Хозяин предприятия по сути превратился в государственного чиновника, не имея возможности самостоятельно определять виды продукции и масштабы производства, условия найма и цену товаров. Мелкобуржуазные слои – ремесленники, торговцы, кустари – были защищены от конкуренции благодаря запрету создания новых ремесленных мастерских и торговых точек, получили доступ к государственным заказам и кредитам. Но вся их деятельность также оказалась жестко регламентирована. В схожем положении находились и крестьяне. Создавалось сословие бауэров – землевладельцев арийского происхождения. Им запрещалось дробить земельную собственность при наследовании, продавать и закладывать ее, но при этом они освобождались от долгов, налога на наследство и поземельного налога. Продукты сдавались на государственные приемо-сдаточные пункты по твердым ценам. Мелкое крестьянство, не входившее в эту систему, было обречено на разорение.

Наемные рабочие были лишены в Германии прав на образование независимых профсоюзов, заключение коллективных договоров, борьбу за улучшение условий и оплаты труда. Заработная плата была заморожена на уровне 1932 г. С вводом трудовых книжек был затруднен переход на другие предприятия. В то же время государственное законодательство гарантировало общие для всех условия труда, ограничивало возможность увольнений. Резко сократилась безработица. Труд во благо нации пропагандировался как высшая гражданская обязанность каждого немца. Огромные масштабы приобрело Имперское трудовое соревнование. В число важнейших официальных праздников вошел Национальный день труда 1 мая. Действовала разветвленная система благотворительности. Для рабочих семей большое значение имела государственная поддержка материнства, создание государственной системы образования и воспитания, которая приняла на себя материальную заботу о детях.

Готовясь к войне за мировое господство, нацистское руководство добилось беспрецедентной централизации механизмов экономического развития. Помимо методов косвенного регулирования (поощрение частных инвесторов, субсидии нерентабельным производителям, налоговые льготы крупным фирмам) все большую роль играло прямое регулирование. Директивное планирование к 1939 г. охватило более 80% общего объема производства. Для концентрации промышленного потенциала проводилась политика принудительного картелирования. Министр экономики получил исключительные полномочия по слиянию предприятий (любой формы собственности), их ликвидации, смещению управляющих и т.п. исходя из принципа «общественной необходимости».

Большинство немцев оказались вполне лояльны к подобной политике. Одних устраивала возможность вырваться из прежней убогой и бесперспективной жизни, другие были слишком измучены многолетними кризисными переживаниями, стр<

12Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: