 |
Странности «речи-памяти»
|
|
|
|
Он назвал свой основной дефект распадом «речи-памяти». И это имело основание.
До ранения каждое слово имело четкое значение, которое всплывало сразу же, как только он его слышал. Каждое слово было частицей живого мира, с которым оно было связано тысячами нитей. Каждое слово пробуждало рой живых, меняющихся, наглядно ощутимых воспоминаний. Владеть таким словом означало вызывать любые впечатления прошлого, проникать в связь вещей, рождать понятия, владеть жизнью. И это у него исчезло, и исчезло невозвратимо.
«Я гляжу своими глазами на все окружающее меня тихо и спокойно, и мне кажется, что все это окружающее меня понятно, знакомо. А как только я начинаю думать обо всем окружающем и начинаю вспоминать о каждой вещи, что я вижу сейчас, и начинаю спрашивать себя, а как же называется та или иная вещь, то я почему-то наполовину или более перестаю понимать эти вещи, а главное — не в состоянии почему-то сразу вспомнить то или иное слово по видимой мною вещи. И я опять спрашиваю себя: а это что? … Это… как ее… Ну, как его… Солнце! А это… это… не туча, а… облако! И рядом… как ее… как его… (про «мох» я так и не мог вспомнить)… А это… это… деревья! И я без конца мучаюсь, ищу и часто не найду то или иное слово для своей же речи и мысли. Это одна из страшных неприятностей в моей жизни после ранения. Эти бесконечные невспоминания из памяти того или другого слова, тех или иных мыслей, невспоминания или непонимания тех или иных понятий не дают мне возможности учиться, помнить, запоминать и осознавать. А я после ранения не сразу улавливал смысл слов говорящего, не сразу понимал его речь, и профессору приходилось неоднократно повторять свои вопросы.
|
|
|
Я не мог почему-то вспомнить и назвать различные предметы и вещи, на которые я смотрел непосредственно, наглядно, хотя бы там ручка, карандаш, тумбочка и шкаф, книга и этажерка, пол и потолок, рама и форточка…
Иногда я начну говорить, застряну на каком-нибудь слове, никак не вспомню его за целый час и даже за весь день не смогу вспомнить нужное слово. И наоборот, когда мне говорит хотя бы мать: что-то сделать, что-то принести из сарая или, наоборот, отнести в сарай или еще что-нибудь сделать, сходить в магазин, на базар, — по-прежнему до меня не сразу доходит это дело, так как я долго думаю над одним словом (или двумя-тремя), забывая про другие слова…
Сами слова частью утрачивали свое значение, частью имеют неполное, неоформленное значение. Это больше относится к предметному характеру (стол, солнце, ветер, небо и т. д. ). Я утратил и слова, и значения, я их не мыслю и не представляю в полном смысле слова главным образом из периода учебы…
Да, в результате травмы черепа и мозга у меня сразу разошлись зрительная и слуховая память: в одном случае вижу букву или цифру, но не в силах сразу назвать их, в другом случае я слышу какую-нибудь букву или цифру, но не в силах сразу представить образом их очертания. Об этом же самом я говорил, что таким же путем происходило у меня и с речью, и воспоминанием: я вижу предмет какой-нибудь, какую-нибудь вещь, какое-нибудь явление и т. д., но не могу сразу произнести, назвать его, подчас и не вспомню за весь день, и наоборот — я слышу слово какое-нибудь, но не сразу представляю его образ, очертания, значение долго не вспоминаю».
В первые месяцы после ранения такое «невспоминание слов» было особенно мучительно. Забыты оказались самые простые слова, и их значения нужно было мучительно искать, перебирая и нащупывая, как нащупывает вещи человек, пробирающийся по незнакомой комнате в темноте. Слова не только не вспоминались; они начинали звучать чуждо, и часто ему приходилось делать мучительные попытки, чтобы вспомнить: что же они значат? И на это уходили долгие-долгие минуты, заполненные судорожными поисками.
|
|
|
«Иногда я слышу слово, но не сразу пойму его значение. В первые годы ранения я подолгу не мог вспомнить из памяти данное слово, видя перед глазами нужный предмет, а заодно я также не мог вспомнить сразу образ предмета, когда мне называли какое-нибудь слово…
Профессор говорит мне: «Покажи-ка мне, Лева, свой глаз». Я не понял вопроса, а это со мной случилось и случается после ранения без конца, так как я не сразу схватываю смысл слов говорящего и не сразу уделяю внимание говорящему. После же повторений вопроса я долго ищу и вспоминаю, а что же такое за слово «глаз»… Я оглядываюсь кругом и вдруг вспоминаю, что слово «глаз» находится где-то в моем же теле. «Глаз! » — говорю я, вспомнив, наконец, значение этого слова, и показываю на свой глаз. Тогда профессор говорит мне: «Покажи свой нос! » И я опять думаю: «А что же это такое нос? » — «Нос, нос…», — твержу я… наконец и слово «нос» вспоминается через минуты. Потом профессор просит вспомнить слово «ухо». И опять минуты ожидания… Но вот я вспомнил и слово «ухо». Когда же профессор снова начал просить, чтобы я вспомнил, что же такое «глаз», я опять забыл, что же такое слово «глаз», и снова начал вспоминать про него, а что же это такое… Мучительное это дело…
Мне приходят на память разные слова, я даже шепчу в полуслух их, то есть слова, которыми в этот день общался, говорил ими, но все же это не те слова. Наконец я вспоминаю искомое слово — глаз, нос, ухо.
Но меня снова спрашивают: «А это что? А это что? », показывая на глаз, или на ухо, или на нос. И я опять думаю, вспоминаю что-то, наконец вспомнил, ура! Такая задержка в памяти слов бесконечна.
Но еще страшнее являлось для меня самого, когда я вдруг вспомнил или услышал от кого-нибудь слово «спина» или «шея» и ряд других слов, которые я вовсе никак не мог вспомнить, то есть попросту забыл их значение, хотя знал, что они существуют как знакомые слова, относящиеся как-то к телу человека, но как они относятся — я не знал. А в общем в каждом слове происходит какая-то ненормальная забывчивость, какая-то замедленность и невспоминание любого слова. Я не могу сразу вспомнить данное слово или, наоборот, данное значение слова. Вот профессор показывает мне на лампочку и говорит: «Что это такое? » — и я начинаю вспоминать: «Это, как ее… ну, это… как его…» И я некоторое время не могу вспомнить название данного предмета. И гляжу то на лампочку, то на другие предметы, стоящие передо мной в комнате. Я без конца ищу какой-то поддержки в предметах, какой-то опоры в предметах, стараюсь вспомнить их слова, начинаю сравнивать предметы в данной комнате, служащие мне опорой речи и памяти слова».
|
|
|
И это оставалось угнетающе долго, много месяцев после того, как он выписался из госпиталя.
Вот он дома, в своей Казановке. Он живет с матерью, с сестрами. Он должен что-то делать по хозяйству, его посылают принести что-нибудь из погреба, сходить в магазин за хлебом, за крупой. Ну, казалось бы, что может быть проще? А на самом деле, как это бесконечно трудно, самые простые слова, которые были для него обычны с самого детства, которые воспринимались им сразу, без малейшего усилия, которые схватывают на лету, — эти слова доходили до него не сразу, как будто из какого-то далекого мира, и он должен был напряженно думать о них, прежде чем они начинали приобретать ясность.
И даже если он наконец усвоит их значение, слова удерживаются у него минуту, другую, а потом исчезают, и снова он растерян, снова беспомощно стоит перед новыми трудностями.
И так в самом простом, самом обыденном, самом каждодневном…
«Вот дома мне мать скажет хотя бы так: «Поди и сходи в наш сарай, слазь там в погреб, набери там из кадки соленых огурцов в тарелку, а кадку обратно прикрой кружком, а сверху положи камень…» Я не сразу понял, что мне мать сказала, я прошу повторить, что она сказала. Мать повторила свои слова. Теперь я услышал слова: «сарай», «погреб», «огурцы», а все остальные слова я мигом забыл. Но и эти три слова — сарай, погреб, огурцы — я по раздельности и по очередности спешу осознать, что они значат. Наконец, я понял эти три слова (уж прошли минуты! ), теперь мне надо спросить у матери, что она там просила сделать. Я оглянулся — матери нет дома. И вдруг она снова входит в квартиру, и я увидел, что она успела уже сходить в сарай, слазить в погреб и вот принесла огурцы вместо меня…
|
|
|
Мать мне говорит: «Нарежь-ка, сыночек, к обеду хлеба, огурчиков, ветчинки, принеси заодно сольцы, что помельче». Я, конечно, прослушал, что мать мне сказала. Я прошу ее повторить. Она повторила сначала, о чем она хотела просить. Я запомнил только два слова — «хлеб» да «ветчина». Я думаю, вожусь над этими словами, наконец понял эти слова, я забыл, что мне еще говорила мать, стою нерешительно…
Вот мать сказала: «Отнеси-ка ведро с очистками козе, ведро обратно принеси-ка! » Держу ведро в своей руке, иду в сарай… Там высыпаю очистки для козы своей… Сарай же закрывать забываю и про ведро забыл совсем… «А где же ведро? Запер сарай-то? » — мать меня спрашивает вдруг. Пришлось вернуться вновь к сараю, ведро увидел — взял его тут. «Ну, а сарай ты запер всё же или не запер, ты скажи? » Пришлось вернуться снова к сараю, черт его возьми!.. И верно — я сарай не запер, он приоткрылся, и… коза сумела удрать со двора… Вот память какая — проклятье!.. »
Что же это такое? Мир его слов распался, он начал жить в мире чуждых, незнакомых слов, которые было так трудно вспомнить и значение которых было так трудно понять. И это относилось не только к обычным бытовым словам; в еще неизмеримо большей степени это относилось к тем понятиям, которым его учили, с которыми он годами свыкся в жизни, в школе, в институте.
И он живет в мире чужих слов и в мире забытых понятий, делая мучительные попытки вспомнить их, постоянно борясь за восстановление своей «речи-памяти».
«Я просто чувствую знакомство каждого слова (раньше учился на четвертом курсе института), я знаю, что любое данное «слово» существует в моей памяти, но только это слово уже утратило свое значение, и это каждое слово уже не понимается мною, как оно понималось раньше, до ранения. Это значит, что если я услышал слово «стол», то я не сразу пойму, что это данное слово значит, откуда оно, из какой области… Только одно чувство знакомости — и ничего больше…
Я обхожусь теми словами, которые имеют и «чувство» знакомости, и, главное, чувство известного мне смысла, и только этими словами я общаюсь и с самим собой, и с людьми…
С некоторого времени/ конечно уже после ранения, я начал вести и веду борьбу за восстановление памяти и речи, слова и значения, так как я без конца тренируюсь в этих вещах, так как имею в них огромный недостаток, именно: в моей речи и памяти произошел разрыв между «словом» и его «значением».
|
|
|
Но память слова и его значение словно отделены друг от друга каким-то неопределенным временем и всегда почти разобщены друг от друга, а при вспоминаниях их приходится словно соединять. Но эти памятные соединения не держатся долго, а быстро распадаются и улетучиваются…
Часто я подхожу к этим вещам, стократно их пересматривая, перечитывая, понимая, вспоминая, а все-таки все равно их приходится вспоминать подолгу.
Я иногда выхожу в поле, в лесок и пробую вспоминать, а что же у меня осталось из памяти. В лесу я забыл совсем деревья, как они называются. Правда, я помню названия «дуб», «сосна», «осина», «клен», «липа», «береза» и другие (когда они вспоминаются иногда), но когда смотрю на дерево, то я не знаю, забыл от ранения, то ли это осина передо мной, то ли это еще какое дерево не знаю, хотя вообще-то само дерево кажется знакомым мне. Когда мне покажут гриб, то я тоже не знаю, как его название и его назначение, хотя я помню названия грибов: «подосинник», «белый», «опенок» и только, а что этот гриб — «опенок» или там «подосинник» и тому подобный, я еще не знаю, хотя до ранения знал эти грибы и не мог не знать.
И даже я забыл про одуванчик, про цвет, который я знал и в детстве; правда, я вспомнил про одуванчик, когда он делается седым, а вот, какой он должен быть до седины, я просто забыл и не мог себе представить, забыл совсем…
С одной стороны, по старой привычке я вижу окружающий мир таким же, каким я его видел своими глазами. А с другой стороны, я не узнаю его и не понимаю, когда соприкасаюсь с действительностью. Я не понимаю, как живут растения, чем живут, почему они развиваются одним срезанным листком. Я не понимаю окружающего, сути жизни растений, животных, почему я не могу вспомнить из головы в нужное время слово или его значение.
С одной стороны, я помню, что я учился в начальной, в средней школе, в механическом институте. А с другой стороны, я забыл и не помню совсем, чему я учился, каким наукам, что делал там в учении, всё забыл и ничего не помню абсолютно и не могу что-либо вновь запомнить.
С одной стороны, я сам все же говорю, мыслю, пишу, а с другой стороны, когда мне что-нибудь говорят, то я не успеваю понимать и запоминать слов говорящего. С одной стороны, я вижу, слышу, ощущаю, говорю, а с другой стороны, я без конца ощущаю тяжесть своего пораженного мозга…»
Но он не только забыл значения слов (мы уже говорили о том, что он не может сразу припомнить то слово, которое нужно), он мучительно ищет его, и часто вместо нужного ему слова приходят другие, иногда близкие, иногда далекие. Ему нужно одно слово, а в памяти их целый рой, из которого нужно выбрать нужное. Как это сделать? Все они так похожи, все они кажутся нужными, а на самом деле нужного слова нет, оно где-то затерялось среди этого роя слов.
«Но все же главным бедствием было мое невспоминание из головы нужных слов для своей речи. С самого ранения, как только я начал осознавать себя, я мог повторить любое слово, какое назовет мне врач, или медсестра, или няня, или больной, и вскоре это же слово быстро забудется за какую-нибудь минуту или раньше, а вот самостоятельно вспомнить, а затем назвать то или иное слово, нужное мне вдруг для возникшей моей мысли, я почему-то тогда не мог…
Я просто смотрю на вещи, на цветы, на все окружающее меня, потому что я все это видел и вижу и все это является для меня естественным.
Я захотел вспомнить название цветка («фикус»), но мне так и не удалось вспомнить, хотя я вообще знаю это слово где-то в голове.
Тогда я посмотрел на раму и стал вспоминать, а как же этот предмет называется… я долго думал, вспоминая разные слова, даже пробовал произносить разные слова вслух, но все это были не те слова, которые я желал вспомнить, и вдруг… я вспомнил слово «окно», которое немного удовлетворяло меня, но нужное слово «рама»…
Вот я сижу в своей комнате (или хожу по комнате) и оглядываю все предметы. Они мне кажутся знакомыми и понятными, но вот почему-то я не могу их сразу произнести, не могу вспомнить сразу хоть какое слово. И вот я беру карандаш и говорю, показывая на стол: «Это что?.. Это… как ее… как тебя… стой-ка, постой… Это — не лампочка… а вот эта… нет, не ручка… а вот эта… стол! »
…Я вышел сейчас на улицу, просто на воздух, взглянул на небо, увидел тотчас и солнце, и тучи, и облака. Но — какой же цвет этих неба и туч? Не могу я припомнить никак… Какой же цвет этих двух туч? Красный?.. Нет. Белый?.. Нет… Черный? … Нет… А какой же, какой же их цвет? Сам по себе понимаю их цвет, но вот слово припомнить… не могу почему-то.
На другой лишь денек про тучи припомнил: «свинцовые тучи», когда кто-то сказал у нас дома про свинцовые пули. Вот так я припомнил слово «свинцовый», а иначе не вспомнить никак! »
В чем же дело? Почему стало так трудно припомнить нужное слово, то, что легко происходит уже у школьника и что стало недоступным ему?
|
|
|
