 |
Как вспоминаются слова. (отступление второе)
|
|
|
|
Как вспоминаются слова
(отступление второе)
Раньше всё казалось очень просто: каждая вещь имеет свое название, и слово наклеено на нее, как ярлык. Как на кухонной полке у хорошей хозяйки, на каждой банке четкая надпись: «сода», «перец», «соль», «крупа». Надо только подойти и взять нужную банку. Так думали раньше, так думают многие и сейчас.
Как это далеко от истины! Даже Свифт в своих путешествиях Гулливера, попавшего в страну Лапуту, высмеивал этих простецов. Они даже решили, что слова совсем не нужны: не проще ли выкинуть ярлыки и просто объясняться вещами? И носили с собою за спиной мешки — вынут нужную вещь и покажут.
Так ли это? Почему же иногда так трудно найти нужное слово? Почему поиски нужного слова могут стать такими же трудными, как поиски утерянных воспоминаний?
Вещь не проста. Она имеет много свойств. Бильярд похож на стол; его сукно похоже на зеленое поле; над ним — грифельная доска, в каждом углу и посредине — сетки… и по нему катятся шары, а стоит он посередине комнаты… А как найти нужное слово — «бильярд»? Не стол, не сукно, не поле, не сетки, не шары, а «бильярд»… И шары складываются пирамидкой… «Пирамидка»? А не «кучка»? Не «гнездо»? Не «тройка»?
Как из множества свойств выделить нужное, задержать всплывающие посторонние ассоциации, из тысячи связей выделить одну, только одну, нужную?
Припоминание слова — всегда выбор из многих возможностей, из многих альтернатив. В одних случаях нужная связь всплывает с большей вероятностью, появление других почти совсем невероятно. «Наступила зима, и на улице выпал… ну конечно, снег! » Вряд ли у кого возникнет другое слово. Здесь есть еще только две-три возможности, выбор еще прост. Ну, а в других случаях дело обстоит гораздо сложнее. «Я вышел на улицу, чтобы купить…» Что именно? Хлеба? Газету? Шляпу?.. Возможностей — тысячи, и найти нужное слово можно только, зная всю ситуацию. Здесь вероятность появления нужного слова неопределенна и только контекст подскажет, что следует выбрать из хранилища своей памяти…
|
|
|
А как сделать, если контекста совсем нет? Если человек должен просто найти нужное название?
Это вовсе не так просто, как кажется.
Вы входите в лабораторию и видите прибор. Вы знаете его назначение: он режет залитые в парафин кусочки препаратов на тончайшие срезы, ну так, как в хороших гастрономических магазинах режут ветчину, только в тысячи раз тоньше. Как назвать его? Вы знали это, вы роетесь в своей памяти… Что-то «микро…»! «Микроскоп»? «Манипулятор»? «Микрорез»? Нет, не то… Ах вот, «микротом»!
Вы идете в музей и хотите вспомнить фамилию грузинского художника, одного из основателей школы примитивистов… «Пассануар»? Нет… «Пиростон»? Нет… «Прангишвили»? Нет, тоже нет… Там что-то напоминало «огонь»… «Пиротехник»? Нет… что-то про тур-ков… «Осман»? … Но — ах вот оно: «Пиросман»! Конечно, «Пиросманишвили»! Наконец, слово найдено, и все остальные «слова-попутчики» исчезают.
Такие мучительные поиски у каждого из нас редки, мы ищем так только в тех случаях, когда слово у нас слабо закреплено или когда мы пытаемся найти нужную, но не очень прочно осевшую фамилию, ну вроде чеховского «Овсова», в которой что-то «лошадиное» может напомнить и «Коняшина», и «Оглоблева», и «Ямщикова»… В припоминании названий обычных предметов этого, как правило, не случается, названия очень прочно запечатлены, основной признак вещи, который и отражается в названии, выступает достаточно отчетливо. Ведь в слове «стол» с его корнем «стл» — настилать, постилать, настил — этот ведущий признак очень отчетливо выделяется из остальных, а в словах «часы», «пароход», «паровоз» он настолько ясно выступает, что название сразу всплывает с полной вероятностью и не нужно применять каких-нибудь усилий, чтобы выбрать его из тысячи возможных, сама вещь, с ее четким восприятием обеспечивает этот выбор.
|
|
|
А если мозг поврежден?.. Если повреждены те его отделы, которые обеспечивают анализ и синтез зрительно воспринимаемых предметов, выделяют существенные признаки, тормозят всплывание побочных ассоциаций? Что тогда?
И. П. Павлов, этот великий знаток тех законов, по которым работает кора головного мозга, говорил, что в нормальных условиях она подчиняется «закону силы»: сильные и существенные раздражители вызывают сильную реакцию, их следы прочнее удерживаются и легче всплывают, и только в состоянии истощения или сна действие этого закона нарушается: как сильные, так и слабые раздражения уравниваются, ответы на них становятся одинаковыми, они одинаково удерживаются, и их следы начинают всплывать с равной вероятностью.
Вспомните, какие странные ассоциации неожиданно приходят в голову, когда мы засыпаем, какая путаница возникает в это время в наших мыслях и как беспокоящие нас в таком состоянии вещи при полном пробуждении оказываются пустяками.
Патологический процесс вызывает в коре такое состояние, которое И. П. Павлов называл тормозным или фазовым. Работа пораженной коры теряет свою четкость, существенное начинает плохо отделяться от несущественного, признаки, которые явно выделялись из остальных, доминировали, перестают выступать, «уравниваются» с побочными, малосущественными, и выбор нужного признака и, конечно, нужного слова из числа всех возможных, которые теперь стали равновероятными, становится страшно затрудненным…
Осколок, проникший в мозг героя этой повести, нарушил нормальную работу тех отделов коры, которые непосредственно связаны с анализом и синтезом сложных связей, с их организацией в определенные системы, с выделением нужных признаков воспринимаемых вещей, с систематизацией и хранением следов речевого опыта. Часть нервных клеток разрушена, часть находится в патологическом, «фазовом» состоянии. Нужно ли удивляться, что выбор нужного признака, а поэтому и нужного слова становится у него таким трудным, а иногда и вовсе не доступным?
|
|
|
И он начинает мучительно искать нужное слово, перебирая десятки других «слов-попутчиков», делая это так, как делаем мы, когда ищем забытую фамилию. Он пытается найти тот класс, к которому относится это слово, заменяя его слишком общим названием: «Ну, это… ну, как его… эта вещь… эта штука… это животное…» Он пытается нащупать какой-то контекст: может быть, это поможет найти ему нужное слово… «Ну вот… они так хорошо пахнут… Эти красивые, красные, душистые… розы!! »
Он пытается вызвать «автоматически» то, что не получается произвольно, и иногда, только иногда, это удается ему.
К каким только приемам он не прибегает в этом мире нарушенной вероятности… И как отличается этот процесс припоминания слов-названий от всплывания наглядных образов, где выбор из таких равновероятных альтернатив не нужен. Как отличается нарушенная «речь-память» от полностью сохраненной памяти событий.
«Я пробую вспомнить: «Это… столетник, это… фикус, это… рождественник, а это…» — и я не мог вспомнить несколько банок с цветами, которые держит моя мать для красоты окон.
А вот сейчас я никак не вспомню, как называется такая погода… облака… тучи… ветер… Я пробую называть разную погоду: «Дождь, вихрь, солнце…», а вот нужное слово я все еще никак не могу вспомнить.
Отчего и почему происходит такая задержка в моей голове — я, конечно, не знаю. Но эти задержки и невспоминания всюду мне мешают помнить, говорить, понимать, осознавать, произносить речь даже в самых обычных условиях в своей семье, и я из-за них всюду страдаю в любой час, в любую минуту…
Но ведь часто я вспоминаю что-нибудь общее из слов и мыслей, а вот что-нибудь определенного не могу вспомнить.
И мне приходится все время опираться на общие слова, которые могут заменяться, не очень редко изменяя смысл заменяемого слова…
Когда я часто покупаю один и тот же продукт, то я часто начинаю его произносить, чаще его вспоминаю и уже почти всегда могу назвать это слово. А когда я реже покупаю тот или иной продукт, то я его ни за что не вспомню и вынужден пользоваться показом на витрину: «Дайте мне… вот… эту… вещь! » И так до сих пор все это…
|
|
|
Все слова (по моим наблюдениям! ) можно разделить на три рода: 1. Одни слова хотя и медленно, но вспоминаются (снег, солнце, лес, трава, кошка, птица, человек и т. д. ). 2. Другие слова, как, например, спина, шея, пихта, сосна, зяблик, ландыш и т. д., вспоминаются не до конца, а в пределах определенной области. Так, например: я уже вспомнил слово «спина», и я уже понимаю, что это слово является частью общего значения слова «человек», т. е. спина является частью человека, но какой частью и где она расположена — я не знаю. 3. Третий род слов, как, например, химия, экстракт, кредит, экспедиция, тригонометрия, алгебра и т. д., вовсе потерял свое значение, и от этих слов осталось только одно чувство знакомости, что когда-то (перед ранением) я знал их значения очень хорошо.
В итоге выходит, что я «забыл» в результате ранения очень многое, забыл всё, чему учился без перерыва ровно четырнадцать лет».
И так продолжается много лет: борьба за каждое слово, которое не в силах найти пораженный мозг, у которого так сужен объем, необходимый ему, чтобы удержать целые системы, в которые прочно уложились бы слова, системы, которые так помогают без труда найти нужное слово… Поэтому-то и возникают такие трудности: вот появилось нужное слово, но мысль перебегает к другому, а первое уже исчезло, и его нужно снова искать. Это не только суженная, обедненная, это потерянная память, и с годами это не исчезает.
«Моя голова была словно под каким-то тяжелым замком: с трудом откроешь одно слово, потом долго ищешь другое слово целыми минутами, а то и часами. И пока ищешь новое слово из памяти для своей мысли, первое слово, держащееся в памяти, быстро забывается, а часто и мысль, держащаяся в голове, тоже вдруг исчезает куда-то из памяти…
И вот до сих пор — более 20 лет — я все еще никак не могу сразу вспомнить названия. Уж давно бы, кажется, пора было бы заучить за эти годы слова, которые тысячу раз повторялись… А я все не могу сделать это».
|
|
|
