VI. ДОГОВОР

 

Параллельно с туманными разговорами и полунамеками снова начались формальные переговоры и медленно подвигались вперед. Возвратясь из Веймара, императоры нашли, что, хотя Шампаньи и Румянцев и столковались по поводу включения в договор некоторых статей, но что многие статьи тормозили их работу. Предоставив самим себе устранить эти препятствия, Наполеон и Александр пожелали, чтобы работа их министров продолжалась под их непосредственным наблюдением и чтобы каждый спорный вопрос представлялся на их усмотрение. Благодаря этому, между их дворцами и канцеляриями шло непрерывное хождение взад и вперед. Румянцеву и Шампаньи приходилось иногда до четырех раз в день покидать друг друга, чтобы отправиться к своим государям за приказаниями и по получении их снова приступать к обсуждению. Случалось, что в тот момент, когда Александр, спеша догнать императора, садился уже на коня, к нему подходил его министр и с озабоченным видом, обращая его внимание на некоторые вновь возникшие недоразумения, просил его указаний. “Меня ждет император Наполеон, – говорил царь, я все это улажу с ним”. [632] И во время прогулки или вечернего разговора они старались сообща найти подходящую для примирения формулу. По некоторым вопросам сходились, другие устраняли, и, благодаря такому способу действий, прикрывавшему слишком частые разногласия, договор во многих своих отделах принимал определенную форму.

Вступление и первые три статьи определяли цель, которой надлежало достигнуть, т. е. заключение всеобщего мира, и устанавливали меры, которые надлежало принять по отношению к Англии. Было установлено, что Англии будет предложено начать переговоры; что будут назначены уполномоченные, которым поручено будет явиться в указанное ею место; что при переговорах Франция и Россия будут действовать в полном согласии, будут сообщать друг другу все предложения противной стороны и никогда не разобщать своих интересов. В этих же статьях заключались все общепринятые в подобном случае параграфы, не подававшие повода ни к какому недоразумению.

На каких основах желателен мир с Англией? Надлежало, чтобы при заключении мира Франция и Россия обеспечили друг другу приобретения, что составляло основной принцип их союза. Независимо от их прежних владений, они гарантировали друг другу все завоевания, которые они совершили или которые предприняли со времени Тильзита – Франция на юге Европы, Россия на Севере и Востоке.

Сначала статьей 4-й было постановлено вести переговоры, исходя из фактического владения, т. е. каждый должен был сохранить за собой то, что он занял. Но этого отвлеченного обещания не было достаточно, чтобы успокоить два одинаково недоверчивых честолюбия, которые требовали положительных гарантий. Кроме того, охваченная восстанием Испания фактически не входила в наше uti possidetis a, между тем, Наполеон желал, чтобы именно присоединение Испании к его династии было совершенно точно гарантировано ему Россией. Итак, по статье 6-й, царь должен был принять на себя обязательство “считать непременным условием мира – признание Англией порядка вещей, установленного Францией в Испании”. Что же касается перемен, которые совершались или подготавливались в течение целого года по ту сторону Альп, то Наполеон удовольствовался тем, чтобы Александр написал ему простое письмо и заранее прислал все, что он решит “относительно судьбы королевства Тосканского и других государств Италии”. [633]

Параллельно с этим – исключительно в пользу Франции – статьями шли соответственные обязательства Наполеона. Статья 5-я, по которой Наполеон, повторяя употребленные для Испании выражения, принимал на себя обязательства “считать непременным условием мира с Англией признание ею Финляндии, Валахии и Молдавии составными частями Российской империи”. Нужно ли было более подробно говорить о шведской и двух турецких провинциях, которые Франция предоставляла своей союзнице? Сначала Александр требовал, чтобы присоединение Финляндии к его владениям было признано в точных выражениях; Наполеон был не прочь на это согласиться. [634] Затем это требование было оставлено. Царь видел в этом мало пользы, он усматривал даже в подобном требовании некоторую опасность, так как Наполеон мог потребовать назад другие уступки. О Финляндии было сказано только в вышеупомянутой статье. Об участии других частей Шведской монархии, по-видимому, не поднималось вопроса, хотя Александр получил полную свободу продолжать войну на Севере и придать ей большие размеры; условились только на статье 13-й предоставить Дании расширить ее территорию пропорционально ее жертвам и ее услугам.

Что касается Молдавии и Валахии, вопрос стоял иначе. Хотя Наполеон и сознавал, что поведение Австрии, делая необходимым соглашение с Россией, обязывало его к большей уступчивости, тем не менее он все-таки ставил некоторые оговорки. Он давал слово не препятствовать присоединению княжеств к России, но просил своего союзника не пользоваться тотчас же этим правом и сохранить его в тайне в течение нескольких месяцев. Он хотел, чтобы Россия, прежде чем объявить туркам о своем желании оставить за собой обе провинции и этой ценой обусловить мир, подождала исхода переговоров с Лондоном. Он рассуждал следующим образом: Сент-Джемский кабинет упорно стремится помириться с Портой и привлечь ее в свой союз. Турки еще колеблются, так как они еще не вполне потеряли веру в Наполеона и воображают, что Франция поможет им отстоять неприкосновенность их территории. Но, если царь, по возвращении из Эрфурта властно потребует от них уступки обеих провинций, они поймут, что Франция их покинула, изменила им и предала их. В припадке отчаяния они снова кинутся в объятия Англии и отдадут в ее распоряжение все средства своей империи. Мы обольщали себя надеждой, что замкнули нашего врага в его морских владениях; благодаря же этому обстоятельству, он появится на суше не только в Испании, но и на Востоке. Овладев вновь, благодаря захвату двух его окраин, европейским континентом, он почувствует себя в лучших для ведения борьбы условиях и приобретет мужество упорно поддерживать ее. “Он снова найдет союзника, – говорилось в вышеупомянутой ноте, – приобретет открытые двери для своих произведений и проникнет в Черное море. Для России мир будет затруднен, война поставлена в менее выгодные условия”. [635] – “Если же мир между Россией и Портой”, – говорил сам Наполеон, выдвигая другой довод, – будет заключен во время переговоров с Англией, это событие будет более чревато затруднениями, чем выгодами, так как Англия лучше уяснит себе вопросы, которые обсуждались в Эрфурте. Договор, заключенный с Портой, ясно покажет ей, что мысль о разделе отложена и что ей нет поводов особенно бояться”. [636] Итак, пусть Россия удовольствуется пока занятием двух провинций, пусть смотрит на них, как на свою собственность, управляет ими, устраивает их по своему желанию и организует там защиту против нападения, откуда бы таковое ни последовало; но в настоящее время пусть она откажется от требования их уступки в Константинополе. Дело идет вовсе не об отсрочке ее права на владение, а только об отсрочке официального его признания.

К несчастью, всякое, хотя бы незначительное, ограничение в деле пользования предоставленными выгодами имело дар портить настроение русских и приводить их в дурное расположение духа. Единственный пункт, по которому Александр и его министр привезли в Эрфурт уже готовое мнение, пункт, на котором они твердо стояли, решив отклонить всякий компромисс, была признанная ими обоими необходимость доставить своему государству немедленное расширение границ за счет Турции. В этом отношении их решение было установлено твердо и бесповоротно. Главный упрек, который они делали французской политике, состоял в том, что она до сих пор платила им только обещаниями, исполнение которых откладывалось Наполеоном в продолжение целого года. Беспокоясь по поводу этих повторных отсрочек, устав ждать, они спешили выйти из этого положения, и Румянцев выражался по этому поводу с почти грубой откровенностью; он говорил Шампаньи: “Мы не можем согласиться на продление существующего уже целый год положения вещей; оно слишком идет вразрез с нашими интересами; мы для того и приехали сюда, чтобы объявить вам, что намерены положить этому конец”. [637] Опираясь на слова, сказанные Наполеоном в Тильзите, как на нечто, дающее им известные права и на услуги, оказанные Россией общему делу, они прибыли в качестве нетерпеливых кредиторов, желавших использовать свои права, и требовали уплаты долга, который, по их мнению, следовало взыскать уже много месяцев тому назад. Предпочитая частичное, но данное тотчас же удовлетворение надежд на безграничные выгоды в будущем, предпочитая приобретение княжеств cейчас же обещанию Константинополя в будущем, они cгорали от желания доставить России вполне определенное и бесспорное приобретение. Можно было подумать, что царь дал клятву своим подданным – не возвращаться из Эрфурта, не привезя им с собой клока Турции.

Кроме того в своих отношениях к Наполеону Александр и Румянцев дошли до такой степени недоверия, что каждое слово императора принимало в их глазах подозрительный смысл и заключало в себе западню. В настоящем случае им казалось, что требуемая отсрочка содержала в себе отрицание самой сущности их права. Они говорили себе: если Наполеон требует от них новой отсрочки, то только в надежде их обойти и обмануть. Пока они будут бездействовать и откладывать в долгий ящик предъявление туркам требований о формальном отречении от княжеств и завершении этого дела соответствующим трактатом, Наполеон покорит Испанию. Покончив с этой задачей, он устремит свое внимание на Восток. Если к тому времени мир с Англией не будет заключен, он вернется к своим первоначальным идеям. Так как война между русскими и Портой не будет окончена, он воспользуется этим, чтобы предложить им на обсуждение вопрос о разделе Турции. Это послужит для него средством вознаградить себя за эрфуртские уступки более значительными для Франции выгодами, даст ему повод вызвать нескончаемые затруднения и подвергнуть вопрос во всем его объеме новому рассмотрению. [638] С другой стороны, если мир с Англией будет заключен прежде, чем Россия успеет окончить свою распрю с Портой соглашением, которое будет служить Александру гарантией, что наполеоновская политика будет идти прежним путем? Разве император, который не будет более нуждаться в союзе на Севере, не может вернуться к туркам, не может поддержать их и оказать содействие их сопротивлению запоздавшим требованиям и, обманув доверие России, взять обратно те уступки, к которым вынудила его только настоятельная необходимость? Итак, по их мнению, необходимо было, чтобы восточный вопрос, вместо того, чтобы оставаться полуоткрытым, как того желала коварная политика, был окончен теперь же, в течение нескольких недель, пока Наполеон не может обходиться без России, и пока его собственная выгода служит гарантией его искренности. Сверх того, Александр и его министр хотели поскорее развязаться с делами на Дунае, чтобы приобрести свободу действий в Европе и не нуждаться в Наполеоне. Вот почему Румянцев и приступил с предвзятым намерением не быть уступчивым к обсуждению тех статей, с помощью которых в отстаиваемом Шампаньи французском проекте, составленном Талейраном по указанию императора, имелось в виду установить как настоящее положение княжеств, так и будущую их судьбу.

В первоначальной его редакции этот проект содержал восьмую статью, составленную так: “Его Величество Император Российский, исходя из того, что революция и беспорядки, волнующие Оттоманскую империю, лишают ее всякой возможности дать, а, следовательно, и всякой надежды получить от нее достаточные гарантии личной и имущественной безопасности жителей Валахии и Молдавии, решил отнюдь не возвращать княжеств, тем более, что только обладание ими может дать естественную и необходимую границу его империи. Его Величество Император Наполеон не противится решениям Его Величества Императора Всероссийского”. [639] Александр и Румянцев нашли эти выражения слишком слабыми и предложили заменить их другими, а именно; “Его Величество Император Наполеон согласен, чтобы Император Российский получил в державное обладание Валахию и Молдавию, принимая за границу Дунай, и признает с настоящего времени присоединение их к Российской империи…” После некоторого сопротивления Наполеон согласился, чтобы его согласие на намерения Александра было выражено в столь точной форме, и русская редакция была принята. “Если найдется более точная, более сильная формула для выражения нашего согласия и признания, мы примем ее, – сказал Шампаньи, – но во имя высокого значения восстановления мира ограничьтесь этим в настоящую минуту”. [640] Перешли к следующей статье, и спор возобновился с новой силой.

Эта статья давала России право вести переговоры о приобретении княжеств непосредственно с Портой, помимо нашего посредничества. Наполеон, который сначала стремился удержать за собой признанную за ним роль посредника, для того, чтобы, руководить переговорами, удовольствовался в конце концов следующей оговоркой: “Порте не будет сделано никакого сообщения о намерениях России до тех пор, пока не станет известным результат предложений, сделанных Англии обоими государствами”. Эта фраза, решительно отвергнутая Румянцевым, сделалась новым камнем преткновения.

После неоднократных разговоров, особенно после последнего по этому вопросу двухчасового спора, Шампаньи признал в своем собеседнике систематическое предубеждение, которое делало его глухим ко всем доводам. “Такое упорство Румянцева, – писал он императору, – не является результатом настоящего момента. Оно является результатом долгих размышлений, направленных постоянно к одной цели; следствием надежд, осуществление которых ожидалось с большим нетерпением, и, наконец, убеждения, что в настоящее время ничто не может воспрепятствовать исполнению намерений России. Я отчаиваюсь побороть его упорство”. [641]

Ввиду того, что министр признался в своем бессилии и уклонился от борьбы, Наполеон заместил его. Он взял на себя это дело и попытался склонить Александра; но и его усилия сокрушились о невозмутимое упорство его союзника. Наконец, этот спор, угрожающий судьбе союза, окончился сделкой. Наполеон согласился, чтобы в статье вовсе не упоминалось о сроке и к русским не предъявлялось никаких требований об отсрочке; было только обусловлено, что наша дипломатия в Константинополе не будет поддерживать их требований, что она сохранит за собой право щадить самолюбие оттоманов и отрицать всякое соглашение между двумя императорскими дворами за счет Турции. Сверх того, Александр дал слово не предъявлять своих требований и не возобновлять кампании до 1 января 1809 г. [642] Наполеон надеялся, что к этому времени Англия уже выскажется по поводу предложений о мире, будет связана ответом, и, следовательно, поворот в Турции в пользу союза с нею, если бы это и случилось, будет запоздалым и не окажет влияния на ее решения. Эта оговорка, сделанная только на словах, не появилась в 9-й статье, которая в окончательной редакции была выражена так:

“Его Величество Император Российский обязуется хранить в глубочайшей тайне предыдущую статью (ту, по которой признается присоединение к России княжеств), и имеет приступить в Константинополе или в каком-либо ином месте к переговорам для получения добровольной, если это окажется возможным, уступки обеих указанных провинций. Франция отказывается от посредничества. Уполномоченные или агенты обоих государств условятся о том, что и как следует говорить, дабы не компрометировать существующей между Францией и Портой дружбы, равно как и безопасности живущих в турецких приморских городах французов, и чтобы воспрепятствовать Порте броситься в объятия Англии”.

В следующей статье подробно определялось предполагаемое содействие, которое оба государства должны будут оказать друг другу против Англии. И здесь, в договоре, проводился принцип обоюдных услуг между Францией и Россией на почве их взаимных интересов. Если Англия нападет на Россию на Востоке и вступит в союз с турками ради спасения княжеств, Наполеон выступит против нее; равным образом, если Австрия начнет войну с Францией, царь выступает за нас, и “должен смотреть на это дело, как на одно из условий союза, связывающих обе империи”.

Некоторые из заключительных статей договора довершали общий характер всего дела. Согласно установленному Наполеоном принципу, эрфуртский акт не задавался целью определить на вечные времена отношения между Россией и Францией, ни даже составить окончательный план военных действий против Англии. Это было только первое соглашение о мерах, следствием которого, в случае надобности, была бы возможность сговориться относительно более энергичных способов воздействия. Эта мысль ясно вытекает из 12-й статьи; в ней было сказано: “Если шаги, сделанные обеими высокими договаривающимися сторонами для достижения мира, не дадут результатов… Их Императорские Величества встретятся снова в годичный срок, чтобы условиться о совместных военных операциях и о способах вести войну всеми силами и средствами обеих империй”. Отсюда вытекало, что только во время нового свидания они должны будут приступить к задаче, оставленной пока нерешенной: рассмотреть, не является ли раздел Востока последней мерой воздействия на Англию.

В ожидании этого следовало, чтобы добыча оставалась нетронутой, чтобы ни одна часть из нее не была преждевременно отделена, исключая того, что было только что выделено в пользу России. 16-я статья гласила: “К тому же высокие договаривающиеся стороны обязуются охранять неприкосновенность других владений Оттоманской империи, не делая сами и не допуская какого-либо посягательства против какой бы то ни было части этой империи, не предуведомив об этом заблаговременно”. Однако, не следует думать, что давая отсрочку Восточной монархии, Наполеон предполагал оставить ей жизнь. По мнению императора, статья истолковывалась в том смысле, что оба двора взаимно обязывали друг друга не посягать на Турцию без обоюдного согласия, обязывались защищать ее от посягательства третьего лица, ставили ее под свою ревнивую охрану и только одним себе предоставляли право назначить час и условия ее раздела. Для Оттоманской империи это было не столько действительной гарантией, сколько наложением запрещения на ее владения.

Таким образом, был установлен текст договора, который обещались держать в тайне в течение десяти лет. Наполеон оспаривал, а затем принимал одну за другой статьи этого акта, резко отличающегося от того, который он имел в виду подписать в Эрфурте. Но оставалось пока неизвестным, одобрит ли он трактат во всей его совокупности, удовольствуется ли он им и не предъявит ли внезапно новых требований. В этом отношении даже его министры не могли похвастаться, что вполне знали его мысли. Конечно, он желал бы, чтобы соглашение было более широким, более точным; чтобы в нем лучше были предусмотрены известные случайности. Он все еще настаивал, чтобы обязательствам против Австрии было придано возможно широкое значение. Замышляя уже о том, чтобы изъять Голландию из слабых рук короля Людовика и путем ее присоединения к Франции крепче связать ее с континентальной системой, он выразил желание, чтобы была внесена статья, в которой был бы сделан намек на Голландию, и чтобы она была предоставлена в его распоряжение. Но его требования порождали требования со стороны Александра. Затруднения возрастали и портили отношения, не приведя ни к какому положительному результату. Под конец наступило утомление. Жизнь в Эрфуте, с вечным повторением одних и тех же дивертисментов, тех же прений, – потеряла в глазах обоих государей свою прелесть; они поторопились закончить дело и расстаться. В конце концов они решили придерживаться сформулированных постановлений и более не говорить о них, из опасения, чтобы при стремлении к слишком точным определениям не пришлось бы воочию установить глубокие и опасные разногласия. Удовольствовались тем, что обеспечили настоящее, и 12 октября, – по энергичному выражению одного свидетеля, “закрыв глаза, чтобы не заглядывать в будущее”[643] – подписали договор.

Задача императоров не была еще окончена. Им нужно было составить общее письмо к английскому королю. Кроме того, им оставалось еще ответить на письмо австрийского императора, и так как разговоры о торжественном его содержании не привели к соглашению, каждый из них должен был составить ответ от себя лично.

Александр согласился, чтобы письмо к королю Георгу было составлено в выражениях, наиболее способных внушить Англии страх за последствия, которые повлечет за собой ее отказ от мирных предложений. В уста обоих монархов была вложена речь, полная умеренности, искусства и достоинства; о возможности крайне серьезных переворотов давалось понять только после того, как было высказано искреннее желание примирения.

“Государь, – говорилось в письме, – настоящее положение дел в Европе соединило нас в Эрфурте. Наше главное желание – внять мольбам и нужде всех народов и попытаться в немедленном примирении с Вашим Величеством обрести наиболее действительное средство для защиты всех наций. Настоящим письмом мы сообщаем Вашему Величеству о таком нашем искреннем желании.

Долгая и кровопролитная война, раздиравшая континент, окончена и более не может возобновиться. В Европе произошло много перемен. Многие государства потрясены до основания и изменили свой вид. Причина этому кроется в тревожном и бедственном положении, в какое поставило самые великие народы прекращение морской торговли. В будущем могут произойти еще более крупные перемены, и все не в пользу политики английской нации. Итак, мир в интересах континентальных народов, равно как и в интересах народов Великобритании.

В полном единении мы решили просить Ваше Величество внять голосу человеколюбия, заставить замолкнуть голос страстей, изыскать средства к согласованию всех интересов, с твердым намерением достигнуть этого, и тем дать гарантию всем существующим государствам обеспечить благоденствие Европы и того поколения, во главе которого поставило нас Провидение”. [644]

Было условлено, что это письмо будет перевезено из Булони в Лувр на французском парламентерском судне; что оно будет отправлено графом Румянцевым Каннингу, статс-секретарю Его Британского Величества, и будет сопровождаться препроводительным письмом, в котором будет предложено вести переговоры на основе uti poissdetis и “на всяком другом принципе, основанном на справедливости, взаимности и равенстве, которые должны царствовать между всеми великими нациями”. [645] Вместе с тем, было решено, что Румянцев поселится на некоторое время в Париже, чтобы в качестве уполномоченного России следить за переговорами с Англией.

Относительно Австрии диаметральная противоположность во взглядах между обоими государями выразилась с первых же дней свидания, в том, что слова, с которыми они обратились к барону Винценту, не имели ничего общего. После приезда курьера Андреосси, Наполеон принял австрийского посла “чрезвычайно резко”, с гневом в глазах и угрозой на устах. “Неужели, – сказал он ему, – Австрия всегда будет становиться мне поперек дороги; всегда будет идти против моих планов? Я хотел жить с вами в добром согласии, хотел предоставить вам большие выгоды. Но, когда все, по-видимому, улажено, все покончено между нами, являются ваши военные приготовления и вызывают тревогу в Европе. На что претендуете вы? Пресбургский договор бесповоротно установил вашу судьбу. Не хотите ли вы начать сызнова дело, которое он решил? В таком случае, вы ищете войны; я должен к ней приготовиться и буду вести ее беспощадно. Я не желаю войны, но и не боюсь ее. Мои средства громадны. Император Александр – мой союзник, и им останется. Ваши внушения и ваши предложения не поколебали его; он добросовестно исполнит свои обязательства и направит против вас все силы своего государства; это я знаю доподлинно. При таких условиях, благоприятствует ли вам для нападения на меня настоящий момент? Это вам решать: будущее покажет, правы вы или нет. И, наконец, после четырех разгромов не пора ли вам успокоиться, посвятить себя улучшению ваших финансов, вашего внутреннего благосостояния? Разве ваша истинная польза не в том, чтобы распустить вашу милицию и сократить ваши линейные войска, которые и так еще чересчур многочисленны? Ведь вам не угрожает никакой опасности; вашими врагами могут быть только те, которых вы сами создадите себе вашим вызывающим поведением и необдуманными вооружениями”.

Впрочем, прибавил император, он не позволит безнаказанно бросать ему вызовы. На первое воинственное воззвание он ответит войной и не сложит оружия, пока не сведет на сто тысяч военные силы Австрии. Однако минутами он смягчался, давал понять, что удалит свои войска из Пруссии, и выведет гарнизоны из крепостей на Одере, если в Вене вновь установится мирное настроение. “Пока же, – улыбаясь сказал он, – я возвращу Берлин прусской королеве”. Но при этом он беспрестанно возвращался к двум и главным своим требованиям: Австрия должна отказаться от всяких чрезвычайных вооружений и признать французских королей в Испании и Италии. [646]

Тотчас же после этого, грозного, как буря, разговора, барон Винцент повидал наедине царя. Он ожидал услышать и от него упреки и властные требования ужас наводящего императора, правда, быть может, в более смягченной форме. Какова же была его радость, когда Александр, избегая даже намека на разоружение, на котором так настаивал Наполеон, напротив, даже с некоторым доброжелательством, признал чисто преобразовательный и, следовательно, безупречный характер принятых мер. “Никто не имеет права, – сказал он, – вмешиваться во внутренние дела другого государства”. Он ограничился советом вести себя осторожно, обдуманно; сказал, что это в интересах самой Австрии, “у которой нет лучшего друга, чем он, и которую он считает долгом чести охранять от нападения с чьей бы то ни было стороны”. [647]

Его очень короткое письмо к императору Францу воспроизвело то же самое уверение. “Прошу вас, – говорил он, – быть вполне уверенным в участии, которое я принимаю в Вашем Величестве и в деле неприкосновенности вашей империи”. [648] Одним словом, он, очевидно, гораздо больше заботился о том, чтобы доказать венскому двору неосновательность его опасений относительно нападения на него, чем о том, чтобы наложить вето на его приготовления к наступательной войне.

Из всех требуемых Наполеоном мер против Австрии Александр, как мы помним, согласился только на одну. Он был не прочь снова употребить свои старания, чтобы совместно с нами добиться признания новых королей. Да и то он постарался отнять у этого шага характер, который хотел придать ему Наполеон, характер истинного требования, ультиматума, отклонение которого повлекло бы за собой разрыв сношений. Князю Куракину поручено было дать Австрии только совет и высказать пожелания. Так как венский кабинет снова отклонил требование, то Александр не захотел более оказывать давления на решения своей прежней союзницы и прекратил свои настроения. Веря более, чем обыкновенно, в искренность Австрии и безвредность ее военных приготовлений, он считал, что обратясь к ней с предостережением, он сделал достаточно, чтобы сдержать ее. Он писал Румянцеву: “Главная цель – помешать Австрии напасть на Францию и тем вызвать всеобщую свалку, – достигнута, и, судя по тому, что сообщает Анштет (русский поверенный в делах в Вене, преемник князя Куракина), все ее военные меры носят только оборонительный характер. Правда, что эти меры значительно увеличили ее силы; но я ничего не вижу в этом дурного; да благодаря этому, и Франция не так уж будет спешить с разрывом с Австрией”. [649]

В результате, вследствие инертности России, та часть в предложенной Наполеоном по отношению к Австрии системе мер, задачей которой было предупредить ее враждебные действия путем угрозы, потеряла всякое значение. Признавая, что только угрозой можно заставить Австрию разоружиться, Наполеон, тем не менее, решил объясниться с венским двором и вместе с тем сделать для успокоения его соответствующие шаги. Имея в своем распоряжении только меры успокоительного характера и силу убеждения, т. е. средства, ценность которых казалась ему сомнительной, он спрашивал себя, в какой форме их употребить, чтобы сделать их сколько-нибудь действительными; он некоторое время колебался и спрашивал совета. [650] Наконец он остановился на мысли написать Францу I обстоятельное, чрезвычайно откровенное, высокомерное и в то же время примирительного характера письмо, в котором он без обиняков указывал на серьезность положения, излагал свои требования, но утверждал и старался доказать, что он не посягает ни на существование, ни на целость Австрии. [651] Вместе с тем, чтобы поощрить австрийский двор принять меры к разоружению, он сам подал пример и пригласил рейнских государей распустить их войска, но с тем, чтобы при малейшей опасности поставить их опять на боевую ногу. “Мы желаем, – пишет он им, – спокойствия и уверенности в безопасности”; [652] и, действительно, в этой фразе заключалась в настоящее время вся его политика по отношению к Австрии.

Когда переговоры уже подходили к концу, был снова поставлен вопрос о судьбе Пруссии. Король Фридрих-Вильгельм покорился необходимости утвердить договор по 8 сентября. Отдаваясь, таким образом, на волю победителя, он надеялся умилостивить его и получить облегчение возложенных на Пруссию тягостей. “Король, – говорилось в ноте, привезенный графом Гольцем в Эрфурт, – уполномочивая нижеподписавшегося представить и ввести в силу это безусловное утверждение обязательств, принятых в вышеупомянутом договоре, сознает, во-первых, что его отказ от утверждения был бы не совместим с разумной предусмотрительностью, которая требуется в его положении. Сверх того, он решился на утверждение договора под влиянием безграничного доверия, которое внушает ему великодушие Его Величества Императора и Короля, который, конечно, не будет желать гибели Пруссии, – и, если, в силу этого акта, Король и отказывается от права вести переговоры об изменениях, которые крайне необходимо ввести в способ уплаты контрибуции, а также в определение сроков платежа, он не отказывается от права ходатайствовать об этом пред великодушием Его Императорского и королевского Величества, так же, как не отказывается в силу прямоты своего характера и от права доказывать, что невозможно уплатить в предписанный конвенцией срок огромную сумму, в сто сорок миллионов франков, которая многим превышает все средства, остающиеся Пруссии”. [653] Затем следовала тяжелая картина финансовых затруднений королевства; указывалось на истощение ее доходов, на потерю кредита. С вышеозначенными полномочиями в руках явился граф Гольц в качестве просителя.

Когда к настойчивым просьбам прусского посла при соединил свои просьбы и Александр, Наполеон не был неумолим. Он уступил Фридриху-Вильгельму двадцать миллионов из ста сорока и согласился, чтобы условия и сроки платежа сделались предметом будущего соглашения между Францией и Пруссией. Об этой уступке подробно было сказано в письме Наполеона к Александру, написанному накануне их разлуки. Царь со своей стороны отказался пользоваться статьей тильзитского договора, которая позволяла Пруссии при наступлении всеобщего мира надеяться получить кое-что из своих владений на левом берегу Эльбы.

“Я покончил все дела с русским императором”, [654] – писал Наполеон 13 октября своему брату Жозефу. Действительно, трудные эрфуртские переговоры, во время которых среди развлечений и интриг было рассмотрена так много и притом столь важных вопросов, пришли к концу. 14 октября Наполеон и Александр выехали вместе из города при церемониальной обстановке, такой же, какая была при их въезде. Верхом, в сопровождении их военной свиты, они направились по дороге в Веймар. Около места их бывшей встречи они сошли с коней и продолжали разговор еще в течение нескольких минут. Наконец, после продолжительного обмена дружескими уверениями, они расстались. Александр сел в экипаж и поехал ночевать в Веймар. Уверяют, что по приезде в этот город его первой заботой было написать своей матери, чтобы успокоить ее и пошутить по поводу ее страхов. Намекая на распространявшиеся слухи о его похищении и пленении, он набросал только следующие строки: “Мы покинули эрфуртскую крепость и с сожалением расстались с императором Наполеоном. Пишу вам из Веймара”. [655] Когда русские экипажи скрылись из виду, Наполеон вернулся в Эрфурт шагом, не говоря ни слова, отдавшись глубоким, нерадостным думам. [656] Куда неслась его пылкая, беспокойная и глубокая мысль? Не к Испании ли, которая и манила его, и отталкивала; куда, как он сознавал это, ему необходимо было поехать лично, но куда ему претило забираться, как будто предчувствие побуждало его остерегаться этой пропасти? Или же, восстанавливая в памяти некоторые эпизоды, имевшие место в Эрфурте, мысленно просматривая только что законченное дело, он отдался думам об этом деле, вполне выяснив себе его несовершенство и не заблуждаясь относительно его истинной ценности?

Да. Эрфуртское свидание временно скрепило наши узы с Россией. Разрешив целым рядом сделок недоразумения, возникшие между обоими дворами, оно устранило из их отношений всякий повод к немедленному разладу; оно гарантировало императору, что Россия не соединится с нашими врагами, чтобы зайти нам в тыл в то время, когда великая армия пойдет по дороге в Мадрид; оно сделало менее опасным все возрастающую враждебность Австрии, непримиримую ненависть Пруссии и глухое недовольство Германии; оно на короткое время предупреждало опасность всемирной коалиции.

Выполнило ли оно более возвышенную цель, ту, которую ему торжественно предназначали императоры? Подготовил ли взятый ими на себя большой труд мир с Англией и покой мира? А именно такого-то завершения своего делa как результата решительного разговора с царем Наполеон ожидал в продолжение шести месяцев. Заставить Англию приступить к переговорам, – такова была его упорная, постоянная мысль, которую он принес с собой в Эрфурт. Она проявлялась во всех его интимных разговорах, бросалась в глаза его приближенным. “Судя по тому, что я мог тогда подметить, – говорил один из них, – император более всего желал заключить мир; чтобы его добиться, он, видимо, был готов на большие уступки”. [657] Уезжая из Эрфурта, он по-прежнему желал мира, но уже не верил в него; свидание обмануло его надежды, сведя все меры против Англии к безопасной манифестации, оставляя по-прежнему на континенте все благоприятные для войны условия, накопленные последними событиями.

Но, по крайней мере, имело ли свидание своим результатом установление в отношениях между Францией и Россией определенной и прочной базы, делало ли оно возможным взаимное доверие между Наполеоном и Александром и совершило ли оно в их взаимных чувcтвах искреннее обновление? Если бы это было так, Наполеон, более уверенный в России, чувствовал бы себя более сильным, чтобы противостоять нападению своих врагов, разрушить частичные коалиции, развернуть свои военно-морские силы, и, может быть, продления союза, созданного в Тильзите и освещенного в Эрфурте, хотя и медленно, но все-таки привело бы его к цели, т. е. к миру, которого он мог ждать теперь только от утомления и истощения своей соперницы.

Александр, конечно, имел основание покинуть Эрфурт с чувством удовлетворения. Он выиграл две провинции, равные по пространству целому королевству, самые нужные по своему положению и значению, каких только могла желать Россия для выполнения своих традиционных планов. Окончательно упрочившись на Дунае, владея границей, до которой только коснулся Петр Великий, которую, уже завоевав, возвратила Екатерина II, Россия заранее устраняла всякие притязания своих соперников на Востоке и намечала важный, быть может, решительный этап на пути к Константинополю. Придя отныне в соприкосновение с жизненными и цент

⇐ Предыдущая21222324252627282930Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: