 |
Эволюция заканчивается в голове человека 10 глава
|
|
|
|
Такая же неуверенность проявлялась в отношении к Аюму. Люди, наблюдавшие за его действиями в Интернете, либо отказывались верить, утверждая, что это фальшивка, либо говорили что-нибудь вроде: «Я не согласен, что я тупее обезьяны». Весь эксперимент был воспринят американскими учеными недоброжелательно до такой степени, что некоторые из них даже прошли специальную тренировку, чтобы победить шимпанзе. Когда Тетсуро Матсузава, японский ученый, руководивший проектом Аюму, впервые услышал об этом, он закрыл лицо руками. Вирджиния Моррелл с подкупающей искренностью закулисного наблюдателя так вспоминает о реакции Матсузава.
«Действительно, я не могу поверить в это. С помощью Аюму мы выяснили, что шимпанзе превосходят человека в одном из тестов на запоминание. Шимпанзе способны выполнять тест мгновенно, и это единственное, в чем они превосходят человека. Я знаю, что людей это расстроило. И теперь находятся ученые, которые практикуются, чтобы достичь уровня шимпанзе. Я действительно не понимаю, для чего нам нужно всегда и во всем быть первыми»[185].
Несмотря на то, что вершина айсберга с течением времени тает, взгляды при этом, похоже, мало меняются. Вместо того чтобы продолжать обсуждать их дальше или приводить примеры других уникальных способностей человека, я рассмотрю некоторые из этих способностей, близкие к выходу из употребления. Они иллюстрируют методологию, лежащую в основе интеллектуальных тестов и определяющую их результаты. Как вы проверите в IQ[186] — тесте умственные способности шимпанзе, слона, лошади или осьминога? Это может звучать как шутка, но на самом деле — это одно из самых больших затруднений, с которыми сталкивается наука. Показатели IQ могут быть неоднозначными, особенно если сравниваются различные этнические или культурные группы людей, но, когда речь идет о различных видах, проблема становится на порядок сложнее.
|
|
|
Мне бы хотелось верить в недавние исследования, показывающие, что любители кошек обладают бо́льшим интеллектом, чем любители собак, но подобные исследования — сущие пустяки по сравнению с попыткой обнаружить различия между самими кошками и собаками. Эти два вида настолько отличаются, что очень трудно подобрать задание, которое они сумели бы понять и выполнить одинаковым способом. Проблема, однако, не в соотношении двух видов — а слона-то, то есть гориллу, мы и не приметили, — а в том, как они соотносятся с человеком. По этой причине мы часто не слишком критичны в своих оценках. Притом что наука скептически относится к новым открытиям познавательных способностей животных, она в равной мере оптимистично расценивает умственные способности человека. Ученые попадаются на этот крючок, особенно если утверждения о нашем собственном интеллекте — в отличие от достижений Аюму — соответствуют нашим ожиданиям. Тем временем общественность приходит в замешательство, потому что в ответ на подобные утверждения неизбежно проводятся исследования, которые ставят эти выводы под сомнение. Различия в полученных результатах часто зависят от методологии, которая может показаться скучной, но служит ключом к ответу на вопрос, достаточно ли мы умны, чтобы понять, насколько умны животные.
Методология — один из главных инструментов науки, поэтому мы придаем ей первостепенное значение. Когда наши капуцины в очередной раз провалили задание на распознавание лиц на сенсорном экране, мы принялись изучать протоколы опытов и обнаружили, что обезьяны не справляются с тестом в один и тот же день недели. Оказалось, что одна из наших студенток-добровольцев, строго следуя сценарию исследования, отвлекала при этом внимание обезьян. Эта студентка была беспокойной и нервной, постоянно меняла позу или поправляла волосы, что заставляло обезьян нервничать вместе с ней. Когда мы удалили ее из проекта, дела у обезьян сразу пошли на лад. Еще один пример — недавнее открытие, что мужчины-экспериментаторы, в отличие от женщин, вызывают у мышей такой стресс, что это отражается на их поведении. Точно такое же действие оказывает футболка, которую носил мужчина, помещенная в комнату с мышами. Так выяснили, что причиной стресса служит запах[187]. Естественно, это означает, что исследования на мышах, проводимые мужчинами и женщинами, будут иметь разные результаты. Методологические детали значат много больше, чем мы можем себе представить, и это чрезвычайно важно, когда мы сравниваем разные виды.
|
|
|
Я знаю, что ты знаешь
Представьте себе, что инопланетяне из далекой галактики приземлились на нашей планете, задавшись вопросом, есть ли здесь какой-нибудь вид, непохожий на все остальные. Я не берусь утверждать, что они остановят свой выбор на нас, но предположим, что они так и поступят. Как вы полагаете, они сделают это, потому что мы знаем то, что знают другие? Из всех способностей, которыми мы обладаем, и всех технологий, которые мы изобрели, обратят ли они внимание на это наше качество? Каким бы странным и непредсказуемым ни показался такой выбор, именно эта особенность человека считается наиболее заслуживающей внимания в последние два десятилетия. Теория, объясняющая эту особенность, известна как модель психического (или, по-другому, теория разума, теория намерений, теория сознани я), что подразумевает способность понимать переживания других людей. Любопытно, что появление этой теории не имеет отношения к нашему виду. Эмиль Мензель первым задумался над тем, что один индивидуум знает о том, что знает другой, но применительно к молодым шимпанзе.
В конце 1960-х гг. в Луизиане Мензель брал за руку и отводил молодую шимпанзе на просторную огороженную территорию, поросшую травой, чтобы показать ей спрятанную пищу или опасный предмет, например игрушечную змею. Затем он возвращал ее назад, к ожидавшей группе шимпанзе. Сумеют ли другие шимпанзе узнать, что известно одному из них, и если да, как себя поведут? Сумеют ли сообщить, видел их соплеменник еду или змею? Скорее всего, они могли бы это сделать, либо охотно последовав за тем, кто знает, где спрятана пища, либо вынужденно оставшись с тем, кто только что видел затаившуюся змею. Копируя воодушевление или тревогу своего сородича, они приобретали капельку полученных им сведений[188].
|
|
|
Ситуации, которые складываются вокруг пищи, несут особенно много информации. Если тот, кто «знает», рангом ниже, того, кто «догадывается», то первый имеет все основания скрыть имеющиеся у него сведения, чтобы пища не попала в чужие руки. Мы повторили эксперименты, проведенные Мензелем, с нашими шимпанзе и обнаружили такие же ухищрения, которые он описывал. Кэти Холл уводит двух шимпанзе из уличного вольера и временно оставляет в помещении. Рейнетт, самка низкого ранга, может наблюдать за тем, что происходит снаружи в вольере, через маленькое окно, в то время как у Джорджии, самки высокого ранга, такой возможности нет. Кэти устраивает два тайника с пищей: в одном — банан, в другом — огурец. Что больше любят шимпанзе? — правильно! Кэти прячет пищу под резиновой шиной, в ямке, вырытой в земле, в высокой траве, за шестом для лазания или в других местах, а Рейнетт следит за каждым ее движением через окошко. К этому времени Джорджия догадывается, что мы спрятали пищу, но не знает, где именно. И вот мы выпускаем в вольер обеих шимпанзе. Джорджия внимательно наблюдает за Рейнетт, которая, передвигаясь как можно более беззаботно, подводит ее все ближе к спрятанному огурцу. Пока Рейнетт сидит рядом, Джорджия начинает выкапывать огурец. Видя, что она занята, Рейнетт спешит к банану.
Однако чем больше экспериментов мы проводили, тем лучше Джорджия разбиралась в этой обманной тактике. У шимпанзе существует неписаное правило, что, если что-нибудь находится в вас руках или во рту, это ваше, даже если у вас низкий статус. Но до этого, например, когда два шимпанзе подходят к пище, преимущество имеет тот, у кого статус выше. Поэтому задача Джорджии состояла в том, чтобы добраться до банана прежде, чем Рейнетт возьмет его в руки. После многих опытов с различными парами шимпанзе Кэти пришла к выводу, что шимпанзе высокого ранга выясняют информацию, которую знают другие, следя за направлением их взгляда и глядя туда, куда они смотрят. Их партнеры, в свою очередь, делали все возможное, чтобы не смотреть в то место, к которому им бы не хотелось привлекать внимание. Оба шимпанзе, видимо, были уверены, что каждый из них обладает информацией, неизвестной другому[189].
|
|
|
Эта игра в кошки-мышки показывает, какое значение имеет язык тела. Многое, что мы знаем о себе, сообщает нам наше тело, и многие знания о других мы получаем, читая язык их тела. Мы хорошо подготовлены к восприятию поз, жестов и мимики других людей. Такими же способностями обладают и животные, в том числе наши домашние питомцы. Вот почему Мензелю не нравилась «теория языка», возникшая на основе его работ и других исследований человекообразных обезьян. Центральным вопросом этой теории стала способность человекообразных обезьян и детей создавать гипотезы относительно намерений окружающих[190]. У меня также возникли сложности с этой терминологией, потому что она создает впечатление, что мы понимаем других людей с помощью рациональных умозаключений, а не так, как мы воспринимаем окружающие физические явления, например замерзание воды или дрейф материков. Это выглядит слишком умозрительно и отвлеченно. Я очень сомневаюсь в том, что мы осознаем психическое состояние окружающих на таком абстрактном уровне.
Некоторые даже говорят о телепатии, но это скорее относится к области цирковых фокусов: «Дайте мне угадать, какая карта у вас в руке». Фокусник целиком полагается на зрительные подсказки (например, на какую карту вы посмотрели), потому что телепатии не существует. Все, что мы можем сделать, это угадать, что другой видел, слышал или обонял, и предположить его дальнейшие действия. Сопоставление всех этих сведений требует большого мастерства и опыта, но основывается на чтении языка тела, а не мыслей. Это позволяет нам взглянуть на ситуацию с точки зрения другого, вот почему я предпочитаю термин «принятие перспективы» (сдвиг точки зрения, восприятие с чужой точки зрения). Мы используем эту способность для нашей собственной выгоды, но также и с пользой для других, например, когда мы откликаемся на проблемы или удовлетворяем потребности окружающих. Все это больше похоже на сочувствие, чем на модель психического.
Человеческое сопереживание — очень важное качество, объединяющее сообщество и позволяющее сохранять связь с теми, кого мы любим и о ком заботимся. На мой взгляд, это качество гораздо более существенно для выживания, чем знание о том, что знают другие. Но так как сопереживание относится к большей подводной части айсберга, которая объединяет нас со всеми млекопитающими, то не вызывает особого уважения. Кроме того, сопереживание звучит эмоционально, а к эмоциям исследователи познания привыкли относиться пренебрежительно. Не столь важно, что знание о желаниях и потребностях окружающих и понимание, каким образом им можно помочь, вероятно, представляет собой основу, из которой развилась способность принятия перспективы. Сопереживание чрезвычайно существенно для размножения, потому что млекопитающие должны быть восприимчивы к состоянию их потомства, когда они голодны, замерзли или подвергаются опасности. Сопереживание — это биологическая необходимость[191].
|
|
|
Способность принять перспективу посредством сопереживания экономист и философ Адам Смит определил как «представить себя на месте пострадавшего»[192]. Эта способность хорошо знакома не только человеку, но и представителям других видов, в том числе человекообразным обезьянам, слонам и дельфинам, приходящим друг другу на помощь в случае опасности. К примеру, вот как взрослый самец шимпанзе спас молодого самца в шведском зоопарке. Молодой шимпанзе обмотался веревкой и был близок к тому, чтобы задохнуться. Взрослый шимпанзе поднял его, тем самым ослабив давление веревки, и осторожно размотал веревку с его шеи. Таким образом он продемонстрировал понимание удушающего действия веревки и способа от нее освободиться. Если бы он потянул за веревку или попытался оттащить молодого самца, то только усугубил бы положение.
Я говорю о целевой помощи, которая представляет собой поддержку, основанную на отчетливом понимании положения пострадавшего. Один из старейших примеров такой помощи в научной литературе связан со случаем, произошедшим в 1954 г. у берегов Флориды. Во время экспедиции по поимке животных для общественного океанариума недалеко от стаи бутылконосых дельфинов была взорвана динамитная шашка. Как только один из оглушенных дельфинов всплыл на поверхность, с трудом сохраняя равновесие, ему на помощь пришли двое других: «Они подплыли к пострадавшему снизу с разных сторон и подсунули головы под его грудные плавники, поддерживая его на поверхности с очевидной целью позволить ему дышать, в то время как он оставался частично контуженным». Оба пришедших на помощь дельфина находились под водой, следовательно, они не могли дышать в течение всей спасательной операции. Вся стая оставалась поблизости, ожидая, пока их собрат не придет в себя, после чего дельфины быстро уплыли, делая длинные прыжки из воды[193].
Другой случай целевой помощи произошел в зоопарке Бургерса. После уборки внутреннего помещения и прежде, чем выпустить шимпанзе наружу, служители вымыли из шланга все резиновые покрышки и повесили их одну за другой на бревно, выступающее из конструкции для лазанья. Увидев покрышки, самка шимпанзе Кром захотела напиться из одной из них, в которой осталась вода. К сожалению, именно эта покрышка оказалась последней в ряду висевших на бревне. Кром раз за разом дергала нужную, но не могла ее сдвинуть. Она безрезультатно пыталась решить эту проблему минут десять при полном равнодушии остальных обезьян, за исключением Джеки, семилетнего самца, за которым она присматривала как за малолетним. Когда Кром сдалась и ушла, к делу приступил Джеки. Без колебаний он одну за другой снял покрышки — сначала первую, затем вторую и т. д. — как поступил бы всякий сообразительный шимпанзе. Когда Джеки добрался до последней покрышки, он аккуратно снял ее, не пролив воду, и отнес Кром, поставив прямо перед ней. Кром приняла подарок без какой-либо особой благодарности и стала пить, черпая воду рукой, а Джеки пошел по своим делам[194].
Два дельфина помогают третьему, контуженному дельфину, поддерживая его своими телами. Они приподнимают его таким образом, чтобы дыхательное отверстие находилось над водой, в то время как сами они лишены возможности дышать. По Siebenaler and Caldwell (1956)
Приятно отметить, что после множества случаев интуитивной помощи, приведенных мною в книге «Эпоха эмпатии» (The Age of Empathy), эта тема наконец стала предметом экспериментальных исследований[195]. Например, в Институте изучения приматов, где находится Аюму, двух шимпанзе помещают рядом, причем один из них должен догадаться, какое орудие нужно другому, чтобы достать пищу. У первого шимпанзе есть выбор между несколькими предметами, такими как соломинка, чтобы пить сок, или грабли, чтобы пододвинуть пищу ближе, но только один из них подходит его партнеру. Первому шимпанзе следует оценить ситуацию и передать нужный предмет через окошко партнеру. Шимпанзе выполняют эти задания, показывая, что они могут понять специфические потребности своих собратьев[196].
Еще одна проблема состоит в том, способны ли приматы определять внутреннее состояние друг друга, например, видят ли они различие между сытым или голодным соплеменником? Отдадут ли они ценную пищу тому, кто только что плотно поел у них на глазах? Ответы на эти вопросы попытался найти японский приматолог Юко Хаттори в нашей колонии капуцинов.
Капуцины могут быть достаточно щедрыми и любят есть вместе, сидя группами и пережевывая пищу. Когда беременная самка опасалась спуститься на землю, чтобы собрать причитающиеся ей фрукты (капуцины живут на деревьях, поэтому чувствуют себя увереннее на высоте), мы наблюдали, как другие обезьяны собирали больше фруктов, чем требовалось им самим, и приносили ей пригоршни еды. В опытах мы разделяли двух капуцинов сеткой, через которую они могли просунуть руки, и давали одному из них небольшую миску с дольками апельсина. В такой ситуации капуцин, обеспеченный провизией, часто передавал пищу своему обездоленному партнеру. Он садился рядом с сеткой и либо позволял своему соседу взять пищу у него из руки или рта, либо старался пропихнуть ее сквозь сетку. Это удивительно, потому что обстоятельства позволяли обладателю пищи как не делиться ею, так и держаться подальше от сетки. Мы обнаружили единственное исключение в великодушии капуцинов: если их сосед только что поел, обезьяны проявляли скупость. Конечно, это могло быть следствием меньшей заинтересованности сытого партнера в пище, но капуцины жадничали, только если видели, как их сосед ест. К партнеру, который поел, но остался незамеченным за этим занятием, проявлялась обычная щедрость. Юко сделал вывод, что капуцины способны оценить потребность в пище или ее отсутствие у своих компаньонов, основываясь на том, видели ли они, как те ели[197].
У детей понимание потребностей и желаний формируется за несколько лет до того, как они узнают, что окружающие знают. Они читают «сердца» задолго до мыслей. Это показывает, что мы на неправильном пути, описывая все это в терминах абстрактного мышления и теорий о том, что знают другие. В юном возрасте дети понимают, например, что ребенок, который ищет своего кролика, обрадуется, когда найдет его, в то время как ребенку, разыскивающему свою собаку, кролик будет безразличен[198]. Дети приобретают понимание о потребностях окружающих. Однако далеко не все люди применяют это знание на практике. Вот почему существует два типа людей, делающих подарки: одни дарят то, что нравится вам, другие — то, что нравится им самим. Даже птицы справляются с этим лучше. Так, самцы сойки ухаживают за своими самками, скармливая им лакомые кусочки. Предполагая, что каждый самец хочет удивить самку, исследователи предложили самцам на выбор личинок восковой моли и мучных червей. Но, прежде чем предоставить самцу возможность угостить самку, они кормили ее одним из этих кушаний. Видя это, самец изменял свой выбор. Если самка только что наелась личинок восковой моли, самец предлагал ей мучных червей, и наоборот. Причем делал он это, только если наблюдал, как самку кормит экспериментатор. Таким образом, самец сойки учитывал то, что ела самка, видимо, полагая, что она захочет попробовать что-то новое[199]. Сойки также способны учитывать предпочтения других, приняв их точку зрения.
Здесь у вас может возникнуть вопрос: почему видение ситуации с чужой точки зрения считалось исключительно человеческим качеством? Для ответа на него следует обратиться к серии изобретательных экспериментов 1990-х гг. В этих экспериментах шимпанзе могли получить информацию о спрятанной пище от одного из исследователей, видевшего, как ее прятали, или от другого, который сидел в углу с завязанными глазами. Разумеется, шимпанзе следовало обратиться к первому исследователю и проигнорировать второго. Обезьяны, однако, не делали различий между экспериментаторами и могли попросить пищу у второго. Понимали ли шимпанзе, что бессмысленно протягивать руку к тому, кто их не видит? После множества разнообразных экспериментов подобного рода был сделан вывод, что шимпанзе не понимают необходимости видеть, чтобы знать. Это было довольно странное заключение, потому что главный исследователь описывал, как игривые шимпанзе надевали одеяла поверх голов и бродили кругами, пока не натыкались друг на друга. Когда же он сам надел одеяло на голову, то немедленно стал мишенью для игр шимпанзе, которые воспользовались его беспомощностью[200]. Обезьяны прекрасно понимали, что он не их видит, и старались устроить ему сюрприз.
Я знал двух молодых шимпанзе, которые любили швырять в нас камни, практикуясь на далеко отстоящих целях. Они всегда делали это, когда я прикладывал к глазам фотоаппарат, при этом теряя контакт взглядов. Такое поведение само по себе показывает, что человекообразные обезьяны имеют представление о том, что окружающие способны видеть, а в описанных выше опытах, возможно, что-то было упущено. Однако, как обычно бывает в экспериментальных исследованиях, предпочтение отдали поведению в лаборатории, а не наблюдениям в реальной жизни. В результате была провозглашена исключительность человека, особенно наглядно проявляющаяся в том, что человекообразные обезьяны не обладают «ничем, отдаленно напоминающим модель психического»[201].
Этот вывод был встречен всеобщим одобрением и до сих пор пользуется поддержкой, хотя и не выдержал критической проверки. В Центре изучения приматов Йеркса, где я работаю, Дэвид Ливенс и Билл Хопкинс провели исследования, в которых они положили бананы за пределами ограждения шимпанзе, там, где постоянно ходят люди. Постараются ли шимпанзе привлечь внимание людей, чтобы получить фрукты? Сумеют ли они отличить людей, которые за ними наблюдают, от тех, которые не обращают на них внимания? Если да, это будет означать, что они сумели увидеть ситуацию с точки зрения окружающих. Шимпанзе справились, потому что они подавали сигналы жестами тем людям, которые смотрели на них, и при этом кричали и стучали по металлическим предметам, если люди их не замечали. Они даже показывали на бананы, чтобы пояснить свои просьбы. Одна самка шимпанзе, опасаясь, что ее неправильно поймут, сначала показала рукой на банан, а затем пальцем — на свой рот[202].
Осознанная подача сигналов наблюдается не только у человекообразных обезьян, содержащихся в неволе. Это выяснилось, когда исследователи положили поддельную змею на пути диких шимпанзе в джунглях Уганды. Записывая крики тревоги шимпанзе, они обнаружили, что эти крики — не проявление страха, потому что обезьяны кричали независимо от того, находились ли они рядом со змеей или нет. Скорее, крики были предназначены обезьянам, которые находились поблизости в лесу, но могли не заметить змею. Шимпанзе поглядывали вперед и назад, на ближайших соплеменников и змею и кричали не для тех, кто уже знал об опасности, а для тех, кто о ней не подозревал. Таким образом, своими криками шимпанзе информировали своих собратьев, не обладавших нужными сведениями, вероятно, понимая, что для того, чтобы знать, нужно видеть[203].
Решающий опыт для подтверждения этого вывода провел Брайан Хэйр, в то время студент Центра изучения приматов Йеркса. Брайан хотел понять, используют ли человекообразные обезьяны визуальную информацию, полученную другими. Обезьяну низкого ранга заманили, для того чтобы та собирала пищу перед обезьяной высокого ранга. Это была непростая задача, так как большинство обезьян избегают подобных ситуаций, чтобы не вступать в конфликт. Поэтому первой обезьяне предложили выбор между пищей, спрятанной на глазах у второй обезьяны, и пищей, спрятанной незаметно. При этом первая обезьяна видела все от начала до конца. В этом испытании, как в поиске «сокровищ», самым безопасным для обезьяны низкого ранга было бы собрать ту пищу, которую обезьяна высокого ранга не видела. Именно это она и сделала, показав, что понимает — если обезьяна высокого ранга не видела, как прячут пищу, значит, она о ней не знает[204]. Исследования Брайана вновь подняли вопрос о модели психического применительно к животным. В результате неожиданного поворота событий выяснилось, что сходные эксперименты были проведены на одном капуцине в Киотском университете и нескольких макаках в исследовательском центре в Дании[205]. Вот почему все представления о том, что видение ситуации с альтернативной точки зрения — уникальная способность нашего вида, теперь в мусорной корзине. Каждый из описанных выше экспериментов по отдельности, возможно, не безупречен, но вместе они склоняют чашу весов в пользу способностей других видов.
Подтверждением основополагающих исследований Мензеля служит то, что мы продолжаем прятать пищу или змей и сопоставляем животных, которые угадывают, с теми, которые знают. Его работа остается классическим образцом, позволяющим изучать способности как человека, так и других видов. Пожалуй, наиболее ярким примером могут служить эксперименты сына Мензеля Чарльза. Как и его отец, Чарли Мензель — неутомимый исследователь, который берется за самые сложные задачи и не довольствуется простыми ответами. В Лингвистическом исследовательском центре в Атланте он прятал пищу в сосновом лесу вокруг огороженной территории, откуда за ним наблюдала самка шимпанзе Панзи. Чарли зарывал в небольшую ямку в земле упаковку M&M's или прятал в кустах шоколадный батончик. Панзи следила за процессом из-за решетки. Так как она не могла самостоятельно добраться туда, где был Чарли, ей требовалась человеческая помощь, чтобы раздобыть спрятанные лакомства. Иногда Чарли прятал пищу, когда все остальные сотрудники уже расходились по домам. Это означало, что Панзи некому было сообщить о том, что она знает, до следующего утра. Поэтому, когда приходили смотрители, они не подозревали об эксперименте. Панзи сначала было необходимо привлечь внимание смотрителей, а затем сообщить им информацию, притом что они имели представление, о чем она «говорит». Во время живой демонстрации способностей Панзи Чарли сказал мне, что у смотрителей обычно более высокое мнение об умственных способностях человекообразных обезьян, чем у психологов и философов. Это мнение было важно для эксперимента, объяснил он, потому что Панзи общалась с людьми, которые воспринимали ее серьезно. Все смотрители, которых Чарли удалось завербовать, рассказывали, что сначала были удивлены ее поведением, но затем быстро поняли, чего она от них добивается. Руководствуясь ее жестами, кивками, пыхтением и криками, они без труда находили спрятанные в лесу конфеты. Без ее инструкций они бы никогда не догадались, где их искать. Панзи никогда не указывала ложное направление или места, служившие тайниками ранее. В результате происходила передача информации о прошедшем событии, хранившаяся в голове шимпанзе, несведущим представителям другого вида. Если люди правильно выполняли ее инструкции, Панзи энергично била себя по голове в качестве подтверждения: «Да! Да!» И так же, как мы, поднимала руку вверх, если предмет находился дальше. Она была достаточно сообразительна, чтобы понимать, что знает нечто, о чем другие не догадываются, и привлекала к участию людей в качестве добровольных помощников, чтобы раздобыть предмет своего желания — сладости[206].
Просто чтобы проиллюстрировать, насколько изобретательны шимпанзе в этом отношении, приведу типичный случай, произошедший на нашей полевой станции. Молодая самка закряхтела при моем приближении к ограде и продолжала глядеть на меня сияющими глазами (признак, что она знает что-то, ее волнующее), указывая на траву под моими ногами. Я не мог догадаться, что ей нужно, пока она не плюнула. Проследив траекторию, я обнаружил в траве маленькую зеленую виноградину. Когда я отдал ее шимпанзе, она перебежала на другое место и повторила представление. Запомнив места, где смотрители уронили фрукты, она оказалась очень меткой и таким способом получила три приза.
Умный Ганс наоборот
Почему мы первоначально пришли к неправильному заключению относительно способностей животных понимать состояние окружающих и такое случалось часто, как раньше, так и теперь? Утверждалось, в частности, что приматы не заботятся о благополучии своих собратьев, не способны к подражанию и не понимают, что такое гравитация. Представьте себе это последнее качество у животных, которые не умеют летать и путешествуют при этом высоко над землей! В своей работе я сталкивался с неприятием того, что приматы мирятся после ссоры и утешают своих расстроенных соплеменников. Или по меньшей мере все это ненастоящее — «ложное подражание» или «ложное утешение», что немедленно вызывает споры, каким образом отличить настоящее проявление чувств от ложного. Временами всеобъемлющее отрицание выводит меня из равновесия. Например, вся литература, где с восторгом и подробно описано, каких именно мыслительных способностей лишены те или иные виды, вместо того, чтобы обратить внимание на те, которые у них в действительности имеются[207]. Это все равно что слушать консультанта по вопросам карьеры, который постоянно твердит, что вы слишком глупы для того или для другого. Какое пренебрежительное отношение!
Основная проблема состоит в том, что все эти возражения очень сложно опровергнуть. Когда кто-то утверждает, что другие виды лишены той или иной способности и что, следовательно, эта способность недавно появилась у наших предков, то как доказать шаткость такой позиции? Тут ведь бессмысленно пересматривать данные. Все, что мы можем заключить с некоторой степенью определенности, — что мы не смогли обнаружить данную способность у изученных нами видов. Мы не можем продвинуться дальше этого утверждения и сделать вывод, что такая способность отсутствует. Тем не менее каждый раз, когда противопоставляются способности человека и животных, стремление обнаружить качества, которые делают нас особенными, перевешивает все разумные доводы.
Даже в отношении лохнесского чудовища или снежного человека никто не станет утверждать, что располагает доказательствами, что их не существует, хотя это соответствует ожиданиям большинства из нас. И почему правительства разных стран продолжают тратить миллиарды долларов на поиск внеземных цивилизаций, в то время как нет ни малейших оснований для этих исследований? Не пора ли раз и навсегда признать, что этих цивилизаций просто не существует? Но этот вывод никогда не будет сделан. Поэтому удивительно, что уважаемые психологи пренебрегают предостережением поосторожнее обращаться с отсутствующими данными. Одна из причин такой позиции состоит в том, что психологи применяют один и тот же подход к детям и человекообразным обезьянам и получают прямо противоположные результаты. Испробовав множество тестов на познавательные способности и не получив ни одного свидетельства в пользу обезьян, они приходят к выводу об исключительности человека. А иначе почему обезьяны не достигают бо́льших успехов? Чтобы обнаружить ошибку в этой логике, нам следует вернуться к Умному Гансу — лошади, умеющей считать. Но вместо того, чтобы с помощью Ганса показать, почему иногда приукрашиваются способности животных, на этот раз мы постараемся понять, почему преувеличиваются возможности человека.
|
|
|
