 |
Глава 5. Галльский рейд. В бегах. Скитания. Красный череп и зеленый друид. Последняя битва Аттилы
|
|
|
|
Глава 11
Начало марта 453 г. Галлия
Последняя битва Аттилы
Приземистые горные кряжи с вечнозелеными зарослями, разнотравьем и корявыми соснами вскоре сменились долиной, небольшой, узкой, густо поросшей проснувшимися после дождливой зимы одуванчиками. Ровно посередине долины протекала неширокая река, как предполагал Радомир, приток Сены. Кругом было как-то необычно пусто – ни рыбаков, ни пасущихся на заливных лугах стад. Зато во множестве попадались следы свежих кострищ, разбросанные тут и там обглоданные кости да вытоптанная лошадьми трава. Из всего этого князь сделал вывод, что идут они, в общем, правильно: наверняка здесь совсем недавно останавливались на отдых или ночлег гунны или преследующие их вестготы короля Торисмунда.
Керновия, как проводник, знало свое дело туго – сразу же обнаружила брод, и вся компания, немного отдохнув, пересекла реку, направляясь к видневшемуся впереди плоскогорью – меловым пологим утесам и каменистым холмам, покрытым сухой чахлой травкою и низкорослым кустарником. Средь редких деревьев – тоже каких-то кривобоких, чахлых – вились одичавшая виноградная лоза и жимолость.
– Земли сенонов, – повернув голову к хевдингу, Амбрионикс перевел слова Керновии. – Та долина, где мы только что были – тоже их. А дальше, за кряжами, снова будет долина – но это уже другой народ – лингоны. А город Августобона – он тут недалеко – стоит на землях трикассиев.
– Все равно все они галлы, как ни назови, – качнул головой князь. – И вся вражда их – в прошлом.
Амброникс засмеялся:
– О, не скажи, вождь! Помнят. И былую вражду, и даже старую веру. Особенно – в деревнях, в городах-то, конечно, другое дело – там все живут, как римляне. Что-что? – юноша посмотрел на Керновию, рядом с которой, не отставая ни на шаг, шагал Скорька. – Она как раз и говорит про Августобону. Аттила-рэкс может разграбить его… если уже не разграбил раньше… а может и не успеть – ведь войска Торисмунда близко, и везеготы вряд ли захотят дать гуннам возможность укрыться за городскими стенами.
|
|
|
– Что ж, – Рад пожал плечами. – Следует и нам поспешить. Кстати, тот зеленый друид…
– Оват, господин.
– Да, оват. Он и его люди, думаю, сейчас следуют впереди… или за нами. Эй! Будьте бдительны, парни, не расслабляйтесь.
– Да мы и не расслабляемся, – засмеялся Скорька.
И снова, повернув голову к Керновии, принялся весело о чем-то болтать. Рассказывал про охоту. Девушка слушала, иногда даже кивала, смеялась. Интересно, как они друг друга понимали? Эта юная послушница даже латынь плохо знала. Галльскую искореженную латынь. Впрочем, Скорька ее вообще не знал, да и вообще, не владел окромя родного никакими другими языками, исключая, конечно, готский – больно уж близкими соседушками были готы, можно сказать – в одной коммуналке жили, иногда дружно, а иногда – в полный раздрай.
Князь видел – Скорьке девчонка нравилась, очень, да и она, поначалу пытавшаяся держать себя строго, все же не устояла перед обаянием ушлого словенского парня, понемногу оттаяла – слушала, вон, невесть что, смеялась.
– Всадники, княже! – заметив появившийся из-за редколесья отряд, подал сигнал тревоги бдительный Горност.
– К бою! – Радомир выхватил из ножен меч – Гром Победы и, быстро осмотревшись, приказал: – Карась! Со своими – во-он за тот кряж. Хукбольд, ты с готами – за этот, я тоже с вами. Остальные – в сосняк. Лучники! Зря стрелы не слать, сначала подпустим поближе… не так-то уж их и много.
– …шесть, семь… десять… – осторожно выглянув из-за камня, считал Хукбольд. – Дюжина. Ого, вождь! Ты только глянь – еще скачут! И откуда только взялись? Теперь их никак не меньше трех дюжин… Что будем делать? Биться?
|
|
|
– Подождем, – хмуро отозвался Радомир. – Может, они нас и не заметят.
Хевдинг сейчас принял единственное возможное решение: в эти неспокойные времена нельзя было наверняка утверждать, кто друг, а кто недруг, и все незнакомые воины традиционно считались врагами. Хотя… вдруг?
– Заметили! – сплюнув, прошептал Хукбольд. – Вон тот, в шлеме с черными перьями, смотрит прямо на нас.
– Миусс, Скорька! Выбейте командиров, быстро, – Рад щурил от солнца глаза, пристально рассматривая всадников. Некоторые были в доспехах – кольчуги или просто кожаные крутки с нашитыми бляшками, некоторые – нет, у кого-то имелись круглые германские щиты, красные, с большим умбоном, а у кого-то – овальные или продолговатые, со сглаженными углами, голубые, с желтым рисунком – галльские. Какай-то непонятный сброд!
Выбить командиров, тех, кто в кольчугах, в разноцветных плащах, в сверкающих шлемах… Таких немного – один, два… три. Трое всего.
Радомир видел, как, наложив на тетиву стрелу, вопросительно оглянулся Скорька. Стрелять? Да, пожалуй, стрелять, что еще делать-то?
Князь поднял руку…
Вот-вот сорвутся, просвистят безжалостные меткие стрелы… враги, конечно, не станут дожидаться, когда их всех поразят, живо рассредоточатся да с гиканьем поскачут вперед, и в этот момент еще троих-четверых запросто уложить можно, а уж потом… потом – в рукопашную. Верный меч, преданная дружина, уверенность и кураж – что еще нужно для славной победы?
– Стойте! – напряжение, вот-вот готовое взорваться стрелами и кровью, уже достигло предела, когда из сосняка выскочил Миусс.
Выбежал безоружным, не доставая меча и беспечно забросив за спину лук, закричал, замахал руками:
– Хэй! Хэй! Гатаульф!
Воин в шлеме с черными перьями нервно дернул поводья. Обернулся, сделав своим знак рукою и медленно поехал навстречу гунну.
– Гатаульф, сын Хаутдинга, – переходя на шаг, улыбнулся Миусс. – Тебя в добром здравии видеть рад я.
– Миусс?! – удивленно бросил воин. – Вот так встреча! Ты еще жив, бродяга?
– Жив. А как Варимберт-херцог?
– Он меня и отправил в разъезд.
|
|
|
– Я не один, да, – оглянувшись, гунн призывно махнул рукой. – Со мной Радомир-хевдинг, херцогом посланный в свой далекий край за дружиной, да. Ты его знать должен… или слышать.
– Радомир-хевдинг? – воин спешился – в сверкающей короткой кольчуге, с мечом на красной, расшитой жемчугом перевязи, в синем добротном плаще, заколотом золотой фибулой. Настоящий вождь!
– Рад приветствовать тебя, славный Гатаульф, сын Хаутдинга, – Рад постарался накрепко запомнить имя встреченного вождя, как-то его переиначить выглядело бы оскорблением, из тех, что с легкой руки германцев смывались только кровью. Или солидным штрафом – в зависимости от цивилизованности.
– Рад и я видеть тебя, хевдинг! – вежливо кивнул вождь.
Интересно, кто он? Простой десятник – сержант, по-римски – тессариус? Нет, скорее – командир взвода, такой же, как и сам Рад, лейтенант-хевдинг. Есть еще эрлы – или у северных германцев – ярлы – это вожаки кланов, по-армейскому рассуждать – майоры да подполковники, херцог же – штабной полковник, ну а конунг, рэкс – генерал, и даже – маршал.
– Слышал о тебе от херцога. Ты славно бился!
При Каталаунских полях, – Рад прикрыл глаза, – почти два года уже прошло с той великой битвы. Аттила тогда проиграл и вынужден был уйти из Галлии. Ненадолго. Теперь вот, вернулся. Чтоб снова уйти. Не было у Божьего Бича впереди ничего, одна только смерть. Вот, если бы не умер…
– Я тоже слыхал о тебе немало хорошего, славный Гатаульф, сын Хаутдинга.
– Ты привел дружину?
– Да, – оглянувшись, хевдинг махнул рукой. – Увы, это все, что осталось.
– Вижу, это опытные воины, – ухмыльнулся в рыжеватую бороду Гатаульф. – Ничего, что их мало. Теперь каждый опытный меч – ценен. Лучники среди них есть?
– Да найдутся.
– Ну, и славно. Херцог будет доволен.
Да, дружина, что и говорить – малая. Однако в чуть более поздние времена полсотни викингов брали Париж! А воины Радомира были ничуть их не хуже.
Херцог Великого Аттилы Варимберт принял Рада в своем шатре, что стоял у склона плоского горного кряжа, поросшего жухлой травою и вереском. Он ничуть не изменился, Варимберт-херцог, все такой же пижон – в темно-голубой, изысканно расшитой серебром тунике до самых колен, узких штанах, башмаках с золоченой оплеткою, на поясе – меч с золоченой рукоятью, через правое плечо – алый дорогой плащ с белым подбоем, не для тепла, для солидности. На груди – золотое ожерелье изысканной галльской работы, волосы стянуты узеньким серебряным обручем, пиратская бородка и усики, правда, уже чуть поседели, но в остальном – пижон, как есть пижон. Правда, Рад давно знал, что внешность Варимберта – обманчива. Под личностью озабоченного собственной внешностью ловеласа скрывался циничный философ и опытный воин.
|
|
|
– А, вот и ты наконец, Радомир! – поднявшись с высокого кресла, весело вскричал херцог и, тут же перейдя с готского на латынь, добавил:
– Potius sero, quam nunquam! Лучше поздно, чем никогда. Что так задержался?
– Tempora mutantur et nos mutamur in illis. Времена меняются, и мы меняемся вместе с ними, – в тон собеседнику отозвался гость. – Разные были причины. Увы, и дружина моя нынче мала.
– У нас нынче каждый меч ценен, – покривившись, херцог повторил слова Гатаульфа.
– Что, так плохо? – вскинул глаза Рад.
– Не плохо, – Варимберт помотал головой. – Скорей – непонятно. И зачем только после италийских богатых городов мы сюда вторглись? Знали ведь, что, поддержанный ромейским золотом, тотчас уже ударит Торисмунд. Надо было идти на Рим, а не в Галлию! Увы, так решил конунг. Говорят, он явился искать какую-то деву.
– Что еще за деву?
– Так. Пустое поверье, – отмахнулся херцог. – Ты садись, садись, Радомир, выпью с тобой с большим удовольствием – не так уж много нынче осталось людей, коим можно было бы доверять. Не просто в воинах, в верных и преданных воинах – ценность! Потому для меня все равно, сколько людей ты с собой привел. Найдется, найдется для тебе дело… А пока – пей!
– Я привел с собой людей. Местных. Они знают дороги.
– Славно! Вполне могут понадобиться, особенно, если… Да ты пей, пей! Еще спрошу – ответь, хорошенько подумав. Не видел ли ты по пути странных людей – с ужасными распухшими лицами, заживо гниющих? Или, может быть, встречал подобные трупы?
– Нет, ничего такого не видел, херцог. Мы вообще-то бездюдьем шли – горами, лесами… Что-то важное упустили?
– Страшная болезнь свирепствует в южной Галлии, – тихо промолвил Варимберт. – Куда страшнее воинов Торисмунда.
Болезнь? Что еще за болезнь?
– Ладно, – херцог махнул рукой. – Будем надеяться на Божью милость. Ешь, друг мой, пей, не стесняйся!
– Доброе вино, – сделав долгий глоток из серебряного, украшенного средней величины изумрудами, кубка, похвалил молодой человек. – Повелитель не спрашивал обо мне? Хотя… понимаю, что слишком для него мелок.
|
|
|
– Верно понимаешь, – херцог с усмешкой кивнул. – Недосуг повелителю каждого помнить. Ладно, дружина твоя в засадную сотню войдет.
– Не понял, – честно признался хевдинг.
Варимберт засмеялся, подергав торчащую в мочке уха золотую серьгу. Ответил загадочно:
– А тебе и не надо сейчас понимать. Поймешь после. Или вообще никогда… если сотня та не понадобится.
Был уже вечер, и огромное войско Аттилы – германцы, гунны, словене – встало лагерем в зеленой долине лингонов, меж плоскогорьем и широкой рекою – Сеной, как предполагал Радомир. Встали не как попало – гунны с гуннами, словене – со словенами, германцы – тоже по племенам. Для повелителя разбили походный, окруженный плотным кольцом охраны, дворец из нескольких больших, соединенных друг с другом, шатров, откуда уже слышались звуки лютни и бубна – видать, правитель собирался ужинать. Естественно, он так и не вспомнил о Радомире, а князь видел его мельком – коренастого, с широкими плечами и круглым курносым лицом провинциального брадобрея. Как и Варимберт, Аттила тоже ничуточки не изменился за два прошедших разве что осунулся да потолстел малость. Наверное, на нервной почве – попробуй-ка, покомандуй таким вот сбродом! Кого только в войске нет – даже северные дикие даны! – каждой твари по паре.
По приказу херцога Радомиру предоставили шатер, вернее – обычную армейскую палатку, из числа захваченных у римлян, которую разбили ближе к лагерю готов, так уж выпал жребий. А что? Готов в дружине… хм – в дружине? В микродружине, что ли… В общем, готов – трое и словен – трое, это если князя не считать. Вот и бросили жребий, где встать, чтоб никого не обидеть – каждому ведь хотелось поближе к своим. Поболтать, обжиться – Варимберт поведал, что стоять здесь придется несколько дней, а то и неделю, пока не вернутся разведчики да Аттила-рэкс не решит, куда дальше двигать. Скорее всего – к Августобоне… если там нет еще войск Торисмунда. Вот потому и ждали разведчиков.
Миусс, конечно же давно уже усвистал к своим соплеменникам, что же касается проводников, Амбрионикса и Керновии, то те давно отправились к маркитантам – в обоз, в разбитый рядом с войском лагерь торговцев всякой всячиной и падших женщин, готовых за медяху удовлетворить самое похотливое желание. Впрочем, «гунны» особыми изысками не отличались, а проститутки, как подозревал Рад, были здесь старыми и некрасивыми, ибо воин в походе не разборчив.
Застолбив место, князь спустился к реке, напившись прохладной водицы, уселся на бережку, глядя на падавшие на воду длинные тени кустов – за спиною садилось оранжевое, на глазах тускневшее солнце. Слева, в камышах, крякали утки, справа, за ивами и ольхою, надрывно кричал коростель, что нисколько не отвлекало Радомира от нахлынувших дум.
Ну, добрался. Ну, нашел. Теперь за малым дело, оставалось лишь забрать у Аттилы корону. Всего-то! Взять, да вот так заявиться, прорвав двойное кольцо охраны. Мда-а… Другой вариант – забрать корону во время какого-нибудь буйного пира, Аттила на такие пьянства падок весьма, весь его двор и приближенные упьются, как свиньи… тогда хоть самого рэкса выноси. Да! Пир! То, что надо.
Только вот, позовут ли на пир, даже если он скоро и будет, какого-то безвестного словенского вождя, князя. Князь… Радомир хмыкнул – это его дружинники так прозвали, а на самом-то деле – какой он князь? Так, вождишко. Но и то приятно – из простых-то шоферов, и… Вот уж верно говорят – из грязи да в князи.
Если не позовут на пир? А ведь и не позовут. Придется уж самому навязаться, Варимберт-херцог там наверняка будет, вот и явиться… с чем-нибудь важным, с докладом к примеру… Атилла, при всех его недостатках, хозяин хлебосольный – на лавку точно усадит, не посмотрит на звание, да еще и заставит выпить. Вот тут и…
– Княже!
Радомир оглянулся, увидев идущих к нему парней – Серого Карася, Горноста и еще какого-то незнакомого верзилу с пегой бородой и руками-граблями. На мощной шее верзилы тускло поблескивала массивная золотая гривна, с левого плеча ниспадал алый узорчатый плащ-корзно, заколотый бронзовой, покрытой густо-красной эмалью, фибулой, явно трофейной, галльской. Рукоять висевшего на роскошной перевязи меча меча отливала золотом.
– До пошлют боги тебе удачу, славный князь Радомир, – подойдя ближе, верзила слегка поклонился и ухмыльнулся в усы.
Горност и Серый Карась встали по бокам у незнакомца, словно его верные воины, что сильно не понравилось Раду, сразу почувствовавшем в поведении своих дружинников какой-то подлый подвох. Впрочем, хевдинг с Серым Карасем никогда особо не приятельствовал, а Горност… Что Горност? Этот парень всегда пел под Карасеву дудку.
– Меня зовут Велегор, сын Гостомысла-князя, что владеет землями по Данапру-реке.
Рад скривил губы:
– На Данапре сидят готы. И город их там – Данпарстад.
– То ниже по реке, а мы – выше, – Велегор примирительно улыбнулся. – Вот какое дело, князь. Твои люди, – он кивнул на глядевших, словно нашкодившие коты, дружинников, – хотят немного послужить у меня. Если, конечно, ты их отпустишь.
– Почему – у тебя? – нахмурился хевдинг и, гневно взглянув на отступников, с сарказмом спросил: – Ну? И чем же вам у меня плохо?
– Ничем, – поклонившись, молвил Серый Карась. – Но дружина Велегора охраняет самого Аттилу-князя! Та служба – великая честь.
– И великое жалованье, – презрительно хмыкнул Рад.
– Если ты их не отпустишь, они будут верно служить тебе, – поспешно добавил Велегор, – Но… я подумал – раз уж они ко мне попросились, схожу к тебе сам, поговорю…
– Хорошо, что пришел, – хевдинг кивнул, мучительно соображая, как сейчас поступить.
С одной стороны, отдавать опытных и умелых бойцов не хотелось, а с другой… Раз эти парни сами так решили – как же можно было им доверять? Мотив, что и говорить, понятный: в дружине при самом Аттиле куда как почетней и, главное, хлебней. Да и, судя по одежке и прочим аксессуарам, Велегор-князь не брезговал набегами и грабежом… А вот Радомир в этом смысле как-то не очень прославился, и, между прочим, зря. Военная добыча – важное дело, и перебежчиков, вообще-то, можно было понять. Что ж, раз так – пусть уходят? Пусть… Однако по всему стану сразу же пойдут слухи, что дружинники князя Радомира разбегаются, бросают своего вождя из-за скупости последнего. Именно так все и подумают – из-за скупости. Все так, едва ли Рада можно было бы назвать, как поется в песнях – «щедрым на кольца», за полным неимением таковых. Как-то не о добыче он в последнее время думал. Выходит, зря.
– Я понимаю… Твои люди не уйдут просто так, – Велегор улыбнулся, показав крупные, как у лошади, зубы. – Я дам за них замену. Славных воинов!
Радомир скривил губы в усмешке:
– Вот как?
– Именно так и есть, поверь! Славные и храбрые. Только я их не понимаю. И так-то не очень хорошо знаю готский, а уж тот язык, на котором говорят эти парни…
– Откуда же они родом?
– Называют себя данами. Бьются, как смерч! В бою – лучше их нету, но, правду скажу, в стражниках их лучше не использовать.
– Добро, – подумав, махнул рукой Радомир.
Обмен – это другое дело, тем более, Карася и Горноста все-равно не удержать. Хорошо хоть Скорька не с ними. Только интересно, где он вообще? Что-то давненько не было видно. Усвистал вслед за Керновией в купеческий лагерь? Очень может быть, очень…
– Так мы договорились, князь? Вот тебе моя рука!
– Договорились, – Рад пожал протянутую руку.
– Я сейчас же пришлю тебе тех двоих, о которых говорил, – довольно прищурился верзила. – Зовут их Готбальд и Ракса.
– Хорошо, я буду ждать.
– Тогда пошли, парни, – махнув рукой низко поклонившимся Раду отступникам, Велегор снова оскалил зубы: я твой должник, князь. А они – мои.
За синей грядою дальних холмов опускалось солнце. На плоскогорье еще продолжался день, а здесь, на равнине, медленно плыли сумерки, окутывая своим сиреневым покрывалом роскошные шатры знати, палатки и шалаши простых воинов, кибитки стоявших лагерем наособицу купцов, тех самых торговцев, маркитантов, что, подобно рыбам-прилипалам, плывут за акулами в надежде поживы. Скупали – и очень недорого – все! Награбленное добро, невольников, скот, наживались неслыханно, по принципу – кому война, а кому мать родна. Выгодное было дело, но и – опасное. Везеготы могли невзначай налететь, разграбить, а ночью – так и вообще спутать с гуннами. Слава Господу, покуда везло, и торговцы радостно подсчитывали вслух барыши, вызывая завистливые взгляды веселых девок, тоже во множестве колесивших вслед за войском. Любым – вот уж кому поистине было все равно – везеготы, гунны, римляне… Лишь бы платили за любовь если и не звонкой монетой, так хотя бы кружкой доброго вина из подвалов ближайшего разграбленного и сожженного монастыря. Почему б монастырь и не сжечь, ведь гунны – язычники! Гунны… Что же касается готов, гепидов, герулов и прочих, так те, хоть и считали себя христианами, но грабили обители ничуть не хуже гуннов, причем – без малейших угрызений совести, ведь монастыри-то были католическими, а готы, гепиды, герулы – ариане. С точки зрения добрых католиков – страшные еретики, даже хуже язычников.
За излучиной, в лагере гуннов, слышались песни, и отблески сотен костров согревали низкое вечернее небо. Было тепло, но звезды мерцали лишь изредка – к ночи собрались тучи, уже прошел небольшой дождик, не по-осеннему нудный, а веселый, весенний. Простучал каплями по крытым рогожей повозкам, словно барабанными палочками, да так же внезапно, как и начался, прекратился, оставив после себя теплую, почти что уже летнюю, свежесть.
Здесь, средь возов маркитантов и веселых дев, тоже горели костры, тоже варили еду, пели песни, потягивая еще остававшееся вино. Кто-то из воинов загостился, обнимая полуголых девок, а кого-то они уже увели в свои кибитки продажной и быстрой любви, изрядно сдобренной Бахусом и варварским безудержным весельем.
Протянув руки к костру, Керновия оглянулась назад – из стоявшей рядом кибитки как раз доносились сладострастные стоны – и, покачав головою, перекрестилась.
– Не осуждай этих людей, дева, – поворошив угли длинной суковатой палкой, улыбнулся купец – чернобородый, лет тридцати пяти, грек по имени Евсевий. Веселый и добродушный торговец людьми, он как-то сразу сошелся с гостями – Амбриониксом, Керновией… ну и со Скорькой – куда же его девать-то? Он теперь за Керновией, как привязанный, шастал, и, нельзя сказать, чтобы девушке – благочестивой и набожной христианке, послушнице! – внимание молодого язычника было столь уж неприятно.
Евсевия, вообще-то, отыскал Амбрионикс, искавший в купеческом лагере купца Варсонея. Про Варсонея никто из тех, к кому обратился галл, не знал ничего, так, только на уровне слухов – мол, есть такой, а здесь ли он еще, или убрался уже от греха подальше – один Господь ведает.
– Ты у Евсевия-грека спроси, – посоветовал худющий, словно сухостоина, погонщик мулов. – Он многих здесь знает.
– Евсевия-грека? А его где найти?
– А во-он, ближе к речке, кибитка.
Так с Евсевием и познакомились. Грек оказался человеком на редкость хлебосольным, всем своим поведением напрочь отрицая сложившееся о торговцах мнение: мол, все они скареды, скупердяи и за медяху ломаную родную матушку продадут.
Нет, не таким оказался Евсевий – гостеприимный, приятный лицом, обходительный. Общаться с ним было одно удовольствие. Вот и гости – только уселись к костру, а казалось, сто лет уже этого господина знают. Именно потому много друзей у грека водилось, и сам он много чего знал.
– Варсоней? Гм-гм… – торговец наморщил лоб. – Да, есть тут такой, если еще не съехал. Со дня на день собирался в Августобону, а там с барочниками договориться – да в Лютецию, невольниц продать.
– Невольниц?
– Исключительно невольниц, друзья мои. Варсоней вообще-то нелюдим и прижимист, но, как-то подвыпив, хвастал – мол, есть у него в Лютеции свой человек, напарник. Девок перепродает с большим наваром, но только красивых. Вот Варсоней красивых и скупает… и цену дает хорошую, хоть и скуп. Видать, выгодно! Так вы, если он вам нужен, поспешите.
– И где же его найти? – поспешно вскинулся Амбрионикс.
– Мальчишку, слугу своего, пошлю проводить, – грек махнул рукой и, обернувшись, громко позвал. – Эй, Эней, подойди-ка!
Амбрионикс ушел вместе со слугою, и Евсевий принялся расспрашивать Скорьку о стране словен, которых купец называл то склавинами, то антами.
– Анты – плохое слово, ругательное, – сразу же запротестовал юный воин. – Так нас готы прозвали, за то, что якобы мы всегда были за гуннов.
– Ах, вот оно что! – грек явно был рад возможности узнать что-то новое, даже похвастал, что знает много словенских слов.
– Вот, к примеру: снег, волк, сено.
– Да, есть такие слова, – негромко засмеялся Скорька.
Евсевий разговаривал с ним по-готски, с галлом же – по-латыни. А Керновия ни с кем не разговаривала, просто молча слушала – понимала ли? Готский – вряд ли, а вот латынь – да.
– У меня в Константинополе есть хороший знакомец, Григорий его зовут, Григорий Пселл, – продолжал хвастать купец, – Очень, скажу я вам, богатый человек, но, вместе с тем – простой и общительный, мы с ним еще в юности торговали на пару оливковым маслом, да прогорели, он у кого-то крупный заем взял под залог оставшегося от отца дома, а я… а меня где только потом не носило. Пора бы, наверное, и домой вернуться… – прикрыв глаза, грек немного помолчал и продолжил: – Так вот, к чему я все это. Три корабля сейчас у Григория. Хорошие морские корабли, крутобокие и вместительные скафы, ходят по понту Евксинскому в Херсонес – а это от земель склавен близко, верно?
– Так готы вообще-то, – скривился Скорька. – И море зовется – Готское. А по-ромейски – да – Эвксинский понт.
– Вот, даст Господь, вернусь в Константинополь с товаром, невольников всех продам, да, наверное, подамся к Григорию, надоело по миру мотаться на старости лет.
Купец вдруг хитро прищурился и, свесив голову набок, спросил:
– А твой князь… как, ты говорил, его зовут – Радомир?
– Да, так. А что ты про него спрашиваешь?
– После того как… Ну, как все закончится, неважно, чем… Он собирается возвращаться в родные края?
– Конечно! – юный воин отозвался, не задумываясь. – У него ж там жена! Красивая и молодая. Правда… ну, это наши дела, не твои.
– Так-так, – обрадованно потер руки купец. – И можно с большой вероятностью предположить, что твой князь со своей дружиною обязательно вернется домой?
– Вернется… – Скорька искоса взглянул на Керновию и сконфуженно улыбнулся. – За всю дружину не скажу, однако… кто знает, как там все сложится? А что?
– Просто возвращаться в родные края вам удобней всего через Константинополь. Там сесть на корабль – и в Херсонес. И все это – абсолютно бесплатно. Даром!
– Даром?!
– Ну да. В Константинополь вы же пойдете со мной… всей дружиной. И кто же осмелится на нас по пути напасть? К тому же мне не придется нанимать охрану.
– А-а-а! – протянул Скорька. – Вот в чем твоя выгода.
– А я никогда свей выгоды не скрываю – говорю прямо, как есть.
Купец приосанился и бросил быстрый взгляд куда-то поверх головы Керновии:
– О! Похоже, ваш друг идет.
Девчушка тотчас же обернулась:
– Амбрионикс! Ну, как там? Сладил свое дело?
– Не сладил, – галл хмуро уселся к костру и пожаловался. – Этот гад Варсоней и слушать ни о чем не хочет. Цену заломил – хоть самому в рабство продайся, да еще вас всех с собой прихвати. И то – не хватит!
– А я ж предупреждал – такой уж человек Варсоней. Потому-то никто тут с ним особо и не общается.
Амбрионикс опустил голову и сплюнул:
– Ночь обещал подождать, а утром, сказал – отъеду. Не хочет продавать, тварь, да и нет у меня таких денег. И вряд ли в ближайшее время будут.
– Эй, эй, – обеспокоенно повернулся к купцу плохо понимавший латынь Скорька. – О чем он говорит-то?
– Варсоней-торговец девушку продавать не хочет!
– Девушку? Какую девушку?
– Не знаю. У дружка своего спроси.
– Не хочет, говоришь? – Скорька ненадолго задумался и, вдруг лукаво улыбнувшись, спросил: – А зачем вообще ее покупать? Куда лучше умыкнуть, украсть… как, бывает, невест умыкают.
– Украсть?! – Амбрионикс посмотрел вначале на грека, потом на воина. – Но… как это сделать? Имейте в виду, у него надежная стража.
– Стражу надо отвлечь.
Весь план молодые люди придумали и обсудили в подробностях здесь же, при полном содействии Евсевия, как видно, не очень-то уважавшего своего прижимистого коллегу и конкурента. А иначе им было бы довольно трудно друг друга понять: Амбрионикс совершенно не знал языка словен и плохо понимал готский, Скорька, в свою очередь, не говорил по-латыни, а уж Керновия – это была вообще отдельная песня. Деревня, она деревня и есть.
Наконец, обо всем договорившись, пошли. К большому удивлению Скорьки, Керновия согласилась принять самое деятельное участие во всем этом деле, взяв на себя если и не главную, то довольно ответственную роль, без которой вообще бы все встало.
Шумела река. То шел дождь, то вновь проглядывали луна и звезды. Пройдя берегом – Амбрионикс постарался запомнить дорогу – вся троица (грек, конечно, с ними не пошел, одно дело – помогать советом, и совсем другое – участвовать) оказалась перед группой составленных кругом кибиток. Выпряженные и оставленные пастись волы глухо мычали рядом. Посреди круга горел костер. Сидевшие вокруг него вооруженные копьями слуги – молодые косматые парни – вдруг насторожились, услыхав чьи-то шаги:
– Кого там несет на ночь глядя?
– Меня.
– Что значит – меня?
– Я плохо… плохо говорить латынь.
– Так говори по-нашему, по-галльски. Из какого ты народа, девица?
– Из эдуев.
– Ого! Мы тоже эдуи. Так что тебе надо? Кого-то ищешь?
– Ищу… Тех, кто заплатит за мои песни.
– Ха-ха! – парни плотоядно переглянулись. – Лучше б поискала, кто тебя заплатит за любовь! Скорей бы нашла.
– Тьфу ты, тьфу! – Керновия быстро перекрестилась. – Вы что же, не христиане?
Стражники замялись:
– Ну, вообще-то, да.
– Что ж тогда болтаете всякую гнусь? Господа не боитесь?
– Да как тебе сказать, дева…
– Так я могу здесь перед кем-нибудь спеть?
– Пожалуй, да, – один из парней почесал лохматый затылок. – Только подожди немного. Пойду спрошу у хозяина, если не спит, так и он послушает. Но честно предупреждаю – заплатит он вряд ли. Такой уж это человек.
– Ничего. Мне б поесть чего-нибудь…
– Поесть? Так садись, похлебай похлебки. Вкусная! Садись, садись, не стесняйся. Как зовут-то тебя? Керновия… Красивое имя. Ой, до чего ж ты худая. Ешь, ешь…
Крадущийся в ночи вслед за галлом Скорька вздрогнул, услыхав вдруг раздавшийся так близко голос. Чистый, звонкий и прозрачный, как ручеек. Как красиво пела Керновия! И на сердце юноши вдруг стало радостно, хоть судя по мотиву песня и была грустной.
– Глезия! – остановившись около повозки, тихо позвал Амбрионикс. – Глезия, отзовись, если ты здесь!
– Не мешай спать! И поищи свою девку в соседней кибитке.
– В соседней… Идем, Скорька.
Крадущиеся шаги. Шумное дыхание мулов. Тоненький голосок – песня.
– Глезия… Мне сказали, что ты здесь. Отзовись, Глезия.
Кажется – и зачем Амбрионикс ее искал? Далась ему эта востроглазая девчонка, которую и видел-то всего раз в жизни. А вот, как-то прикипел – сразу и навсегда. Любовь с первого взгляда? Или – это уже он сам себе нафантазировал? Кто знает…
Тишина. И, чуть погодя, едва слышно:
– Кто ты?
– Амбрионикс! – радостно воскликнул галл. И, тут же понизив голос, добавил: – Мы вместе бежали от гуннов, помнишь, по рву? Они схватили тебя…
– Амбрионикс?!!! Ты жив?
– Как видишь. Я пришел за тобой, собирайся.
– Но…
– Быстрее давай, к утру мы должны быть уже далеко.
– У меня связаны руки…
– Хорошо, – Амбрионикс вытащил из-за пояса нож.
Радомир поднялся, как и все, с рассветом. Сходил к подернутой утренним туманом реке, вернулся… У палатки его ждали пятеро. Высокий старик в черном, до пят плаще, и с длинными седыми усами, трое воинов-гуннов, и какой-то бритый сухопарый мужик с постной рожей монаха.
– Я – Гунтамунд-тунгин, – посмотрев на князя, величественно представился старец. – Ты – Радомир-хевдинг?
– Ну я, – предчувствуя что-то недоброе, нахмурился князь. – А что такое?
Гунтамунд кивнул на сухопарго:
– Сей достойнейший человек, Варсоней-торговец, принес нашему повелителю жалобу на твоих людей, сегодняшней ночью совершивших у него покражу.
– Что-о?! – удивленно переспросил Рад. – Быков, что ли, увели?
– Украли молодую рабыню. Утром открылось все, слуги купца случайно опознали одну молодую девицу – она их ночью и отвлекла, а с нею – твоего воина.
– Кого же именно?
– Он не назвал своего имени. Сказал, будет говорить только в присутствии своего князя.
– Хорошо, идем, – хевдинг отрывисто кивнул и обернулся, махнув рукой Хукбольду. – Бери двух новичков-данов и пошли со мной. Быстро.
Даны – Готбальд и Ракса – оказались чем-то похожими друг на друга парнями, одинаково светловолосыми, худыми, но жилистыми. И очень юными – лет, может, по пятнадцать-четырнадцать. Впрочем, держались они весьма уверенно, посматривая вокруг, словно молодые задиристые волчата. У Гутбальда был меч, у Ракса – копье, скорее даже рогатина – длиной метра полтора, с листовидным лезвием, коми можно было и рубить и колоть. Страшное оружие в умелых руках. Оба парня уже обзавелись дорогими плащами из местных тканей, и сверкающими римскими доспехами – значит, бились достойно, раз смогли захватить трофеи.
– Сюда, – оглянулся на ходу старец. – Вон, к тому дубу.
Радомир издалека еще увидал стоявших у дуба Керновию и Скорьку. Оба были связаны и находились под охраною вооруженных мечами и копьями воинов.
– Ну? – подойдя, по-словенски спросил князь. – И что тут происходит? Быстро говори – в чем провинились?
Скорька пожал плечами и улыбнулся разбитыми в кровь губами:
– Да ни в чем, княже. Просто наш проводник выкрал какую-то девчонку, а подумали почему-то на нас, схватили. Я отбивался и… Если б не Керновия…
– Твой человек просто неистовый, хевдинг! – взглянув на Радомира, недобро прищурился тунгин (так готы да и вообще все германцы именовали судей). – Едва мы схватили девчонку, даже не схватили, а просто хотели поговорить, как он выскочил, словно дикий зверь, накинулся… Что он тебе сказал?
– Невольницу украл не он. Кто – не знает. Какой-то парень, кажется, галл. Надо среди торговцев искать, там много подобного народу трется. А наших воинов облыжно в чем ни попадя обвинять – то не только мне, самому конунгу поруха!
– Ну, ладно, ладно, – помялся старик. – Сам же конунг и приказал разобраться.
Стоявшие за спиной Радомира даны неожиданно захихикали. Спросили по-готски:
– Дозволь сказать?
– Чего смеетесь, черти? – недовольно обернулся князь. – Ну, говорите, чего хотели!
– Тот, кто украл – совершил нехорошее, недостойное, дело!
– Вот-вот, – явно обрадовался, как видно, понимавший по-готски купец.
– Ему надо было вначале убить торговца, а потом забрать все! Это – достойно воина, в этом – доблесть. Клянусь Одином и Тором, мы бы так и сделали, верно, Ракса?
– Ну-ну? – тунгин посмотрел на ланов с неожиданным оживлением. – Вы говорите, надо было сначала убить? А потом? Убивать уже после кражи – поздно?
– Убивать никогда не поздно, достойнейший, – даны переглянулись, видать, нравилось им внимание столь почтенных людей, лестно было. – В соседних с нашими землях недавно был такой случай: один славный воин, прельстившись, тайно похитил у одного купца кусок серебра величиной с лошадиную голову.
– Ого!
– Похитил под горячую руку, а немного погодя устыдился своего поступка – ведь, так уж вышло, он стал вором! Позор!
– Да-да, позор!
– Тогда, подумав, сей воин смыл позор кровью – он снова явился в дом того купца и оттяпал ему голову своей разящей секирой! И забрал все! А позор – смыл. Ведь теперь серебро стало не краденым, а законной добычей.
– Так-так, – тунгин явно обрадовался, он почему-то уже не казался князю таким уж строгим. – Славные обычаи, славные законы. Надеюсь, твой человек все понял.
– Не понял, так я ему объясню.
– Эй, эй, – опасливо взвизгнул купец. – Это что еще за законы такие? Языческие?
– А у нас других нет, – пряча усмешку в усах, Гунтамунд-тунгин широко развел руки. – Ведь наш конунг – язычник. Так какие же могут быть законы? Значит, ты, уважаемый Варсоней-торговец, обвиняешь этого воина в том, что он…
Работорговец замахал руками:
– Постой, постой, о, достойнеший. Ни в чем таком я его не обвинял. Не он крал – даю, но он – способствовал.
– Вот именно!
– Даже и не способствовал. А вот эта девка, она…
– Да! Кто твоему воину эта девушка? – судья повернулся к князю. – Спроси, хевдинг.
– Он говорит – жена! А обвинение жены – обвинение мужа.
– Так… почтеннейший Варсоней! Куда же ты?
Напрасно кричал тунгин: подобрав полы туники, торговец стремглав несся прочь, смешно перепрыгивая лужи.
– И все-таки надо было его убить, – угрюмо бросил Ракса. – Клянусь Вотаном, так бы я и сделал. Догнал бы и раскроил череп. В следующий раз знал бы, как возводить поклеп на славных воинов!
– В какой еще следующий раз? – обхва
|
|
|
