В царстве Нового Севера: экзотерика «текста Неклессы»

Публикации Александра Неклессы — наиболее интересное явление в парадигме «геоэкономики по-русски», — частично повторяясь, образуют единый варьирующийся текст или метатекст, отмеченный (о чем уже сказано) напряжением между двумя планами: планом экзотерическим, научно-гуманитарным, и эзотерикой, окутывающей геоэкономическую схематику аурой теологического контекста. В то же время экзотерику текста Неклессы характеризует контрастная, драматичная стыковка двух пониманий геоэкономики как двух уровней мировой конструкции, титулуемой Pax Oeconomicana.

Конек Неклессы — упущенные ХХ веком шансы «благородной» глобализации, достигшей своего исторического максимума в начале века, в пору колониального раздела мира, глобализации как свободы передвижения людей, товаров, технологий, производительного капитала, приблизившей мир к идеалу панхристианского универсума в его секулярной версии всемирного гражданского общества [34]. Сперва заделы этого проекта расточались в потлаче мировых войн. Затем надежды, рожденные деколонизацией 1950—1960-х годов с тогдашним хозяйственным подъемом, фрустрировала доктрина «пределов роста», и особенно ее извращенные практические следствия. По логике вещей провозглашенные ресурсно-экологические ограничения должны были поднять новую волну НТР, несущую более глубокое познание мира, более эффективное использование его богатств и повышающую производительность капиталов. Вместо этого успехи информатики и электроники утверждают на Земле режим Нового Севера — «штабной экономики», которая, работая с турбокапиталистическими потоками, извлекает всевозможные ренты из перепадов хитроумно поддерживаемого неравновесия в экономической среде планеты. Такая глобализация несет с собой мировую сословность, приписывая народам и странам статусы планетарных «верхов» (они же «мировое сообщество») и «низов» с выделением среди последних неофитов, обслуги, мировых опасных классов. Отпочковываясь демагогией «устойчивого развития» и «золотого миллиарда», идеология пределов роста, вопреки лукавым призывам верхов к низам создавать, а не перераспределять богатства, блокировала импульс новой НТР, подменила поиск новых источников энергии практикой ресурсно-распределительного властвования, а освоение природы — управлением людьми (вот она — радость г-на Щедровицкого!). Неотделимый, по Неклессе, от истории христианства первооткрывательский и творческий порыв Запада Новый Север перенаправил в управленческое, спекулятивное и оптимизаторское русло, в сферу уловляющих души гуманитарных технологий [35]. За типичную для христианского модерна инновационную ренту выдаются оптимизаторская рента и навары «экономики брэнда». Так определяется один из двух больших смыслов «геоэкономики» в тексте Неклессы: она мыслится режимом перераспределения ресурсов и благ, который в условиях растущего творческого дефицита «выступает не только как способ хозяйствования, но и как доминирующая система управления обществом, как политика и даже идеология наступающей эпохи, как новая властная система координат»[36].

В своем становлении такой режим прошел три стадии: от управления в 1980-х глобальным долгом, когда структуры Нового Севера выбили из рук Юга его оружие — сырьевую ренту и заполонили мир удешевленным сырьем, через стадию оперирования с искусственно создаваемыми финансовыми рисками и кризисами, прославившими на весь мир имена гениев «финансового абордажа» (на этой стадии от институций Нового Севера ответвились пиратские дочерние подструктуры Квази-Севера — турбокапиталистической «экономики казино»), к наступившей с конца 1990-х годов третьей стадии — управлению экологической и военной деструкцией регионов ради облегчения доступа к ресурсам повергаемых в хаос обществ [37].

Уже на первой стадии своего становления Новый Север вынуждал должников работать на экспорт, сворачивать импортозамещающие производства, урезaть социальные расходы, развивая импорт для немногих, и низводить свои нижние классы до состояния «свалки человеческих отходов». На следующих стадиях геоэкономика, пишет Неклесса, принесла многим обществам гибель ростков модернизации, в том числе и там, где сама модернизация успела подорвать устои традиционализма. Такие общества он обозначил термином, уже получившим большую известность, — «Глубинный (или Глубокий) Юг», видя в них мировую подсистему, извлекающую криминальную ренту, в том числе из «трофейного» расхищения прежних цивилизационных накоплений. Глубинный Юг в модели Неклессы стыкуется с финансово-управленческим Новым Севером через подструктуру «игрового» Квази-Севера, где отмываются все виды «грязных» денег, в том числе приносимых «грязной» утилизацией социальных катастроф. Разъедая мир, Глубинный Юг одновременно поддерживает в среднесрочной перспективе ресурсную базу окованной «пределами роста» глобальной экономики творческого дефицита.

В таком мире размываются, утверждает автор, основные посылки модерной геополитики: государства все больше превращаются в элементы больших территориально-цивилизационных массивов, сплачиваемых особым местом в мировом разделении труда, свойствами инфраструктуры, специфическими понятиями о справедливом миропорядке, а также географическим тяготением к определенным океанским акваториям [38]. Так проступает второй смысл геоэкономики в тексте Неклессы: если со стороны турбокапитализма Нового Севера она видится псевдоэкономической системой властвования, то со стороны производящей экономики она предстает «рассмотрением мировой экономической реальности... через призму хозяйственной деятельности тех или иных цивилизационных ареалов и их составляющих, специализации этих ареалов, нахождения ими своей оригинальной ниши в мировом разделении труда и, конечно, через призму их экономического, порой весьма конфликтного взаимодействия»[39].

Этими новыми Большими Пространствами, отличающимися своей взаимозависимостью от автаркийных гроссраумов классической геополитики, выступают: 1) живущий на сырьевую ренту, тяготея к Индийскому океану, традиционный Юг (но во многом таково и Южное Средиземноморье); 2) североатлантический Запад — былой очаг НТР, перерождающийся в ареал элитной «экономики дорогого человека»; 3) тихоокеанский Новый Восток с приделами в Индии и Латинской Америке, возвысившийся на последней волне модерна и закрепивший за собой массовое, поточное производство — «экономику дешевого человека». Этот треугольник реальной экономики обвит сетями трансрегиональных структур Нового Севера — Квази-Севера — Глубинного Юга. Все его стороны полыхают претензиями и друг к другу, и к оплетшему их Новому Северу: он-де и сырьевую ренту сбивает, обесценивая богатства Юга, и гробит социальное государство на Западе, поощряя вынос производств за его пределы, и подрывает финансовыми абордажами хозяйственные успехи Нового Востока, не дает конвертировать их во всемирно-политические успехи.

Поскольку технологический прорыв модерна Неклесса выводит из христианства — «религии свободы», то по той же логике режим творческого дефицита, насаждаемый Новым Севером, увязывается с отречением Запада от христианского мирового проекта, с возрождением грабительского перераспределительного хозяйствования, типичного для старых языческих империй, но теперь окрашиваемого духовным колоритом постхристианской, а для Юга и Востока также и посттрадиционной «эры Водолея». Откачка предпринимательской энергии в «виртуальную псевдоэкономику» (любит Неклесса такие термины-приговоры!) и в дело гуманитарно-технологического промывания мозгов при сбросе массового производства на Новый Восток выдвигает посттрадиционные нехристианские массы этого ареала на роль крупнейших агентов реальной экономики. Это обстоятельство вкупе с движением уроженцев Юга и Востока на североатлантические берега и постмодерным смешением культурных языков стимулирует «культурную гомогенизацию мира на псевдовосточной основе», камуфлирующую насильнический смысл мировой сословности.

А между тем мир «разыгрываемого» глобального долга, управляемых рисков и учиняемых региональных разрушений втихую перерождается в «темную конструкцию», где с потуханием христианско-модерных «горизонтов большого смысла» падает доверие вообще к международному порядку и подрываются предпосылки регулярного кредита [40]. Старая оптимистическая идея властвующей в рыночном хозяйстве Невидимой Руки, бывшей для Адама Смита рукой Христианского Творца-Устроителя, подменяется мифологией «порядка из хаоса», азартом игры со стихиями: их рабы воображают себя повелителями, все больше проникаясь воззрением на мир как на добычу, груду трофеев — воззрением, находящим выражение и в новых формах религиозности [41].

Pax Oeconomicana, полагает Неклесса, должен изучаться лишь на правах временного, преходящего состояния ойкумены, внутри которого быстро растут побеги мира постэкономического, отнюдь не в том смысле, какой во множестве работ придает последнему понятию Владислав Иноземцев. Речь идет о Мире Распада, получающем все большую ренту от прямого насилия, сползающем к бунту и большой смуте,— мире, сказал бы я, где принцип «один доллар — один голос» ходом игры трансформируется в принцип «одна пуля — один голос»[42]. Здесь Неклесса-аналитик уступает место Неклессе — теологу хозяйства, успев, правда, передать нам образ сегодняшней России вне великого треугольника мировой реальной экономики, написать картину одолевающих континентальную Евразию сил и практик Глубинного Юга, среди которых тлеют остаточные огоньки естествоиспытательской науки и рождаемых ею чyдных умений — аскетические прибежища творческого изобилия [43]. Вскоре мы поговорим о смысле этого образа в репертуаре «геоэкономики по-русски».