 |
Ничего не надо делать.
|
|
|
|
I
И надо было жить и работать дальше. Не ради счастья‑ успеха‑ признания, а – к тому приставлен.
На проходной комендант Петренко вручил ему акт осмотра сетей (с очень красноречивыми снимками), получил от директора визы на всех заявках и приказ развертывать работу, не теряя ни минуты. Упрочение экранных сетей требовалось неотложно: надвигалась осень, пора ненастья.
Да и все другие дела были неотложны. Вчерашняя авария и сегодняшние похороны многое нарушили в башне; начальники отделов, лабораторий, служб сопровождали директора, пока он поднимался к себе, а затем приходили, звонили, связывались по телеинвертеру – каждый со своими вопросами. Все сетовали на постигшую утрату, многие попутно с большей или меньшей осторожностью выясняли кандидатуру нового главного инженера, а поняв, что ее нет, склоняли к определенному лицу, подчеркивали его нужные качества. Были названы Мендельзон и Любарский, Люся Малюта, Васюк‑ Басистов, Буров, Бугаев и даже референт (впрочем, ныне зам по оргвопросам) Синица. Валерьян Вениаминович выслушивал, вникал, отмалчивался, разрешал, запрещал, откладывал… а в горле еще давил нерассосавшийся комок, в голове пошумливало от выпитого с Ястребовым.
Мысли все соскакивали с проторенной колеи. Вспоминался разговор с Корневым и особенно, как он вставил ему фитиль, показав «космонавтику навыворот» – аккрецию, падение метеоров.
…Век назад автомобили были не меньшим чудом, чем сейчас космические ракеты. И легко можно представить сотни миллионов ракет: грузовых, пассажирских, такси, личных и даже номенклатурных (в черном лаке и со спецсигналами), – наполнивших околоземное пространство. Главное – всем будет позарез надо : потому что у соседа аж две, потому что детям космос полезен для здоровья, чтобы провести отпуск на Марсе… да о чем говорить! Разве мыслима нормальная жизнь без своей ракеты – или хотя бы папиной? Таким и девушки не станут отдаваться.
|
|
|
…Давно ли люди – такие же, как нынешние, – жили без кино, телевидения, дисков, видеолент – и не чухались. А отними у них все это сейчас, прерви поток искусственной занимательности, отвлекающей их чувства, – ведь страшный суд начнется, массовая психопатия, содом, пьянство, преступность! Человеческие чувства как фактор ноосферы. Психика, которая главнее физики. Или – психика как часть Вселенской Физики? …
И сидел напротив нестроевого возраста полковник‑ инженер Волков, главвоенпред божьей милостию, доказывал немногословно, но весомо, что происшедшее вчера со всей очевидностью обнажило чрезвычайно серьезный характер развития исследований наверху, а посему надо , во‑ первых, зарежимить их по крайней мере под гриф «Совсекретно», а во‑ вторых, подключить специалистов представляемого им ведомства. Ведь не говоря о вышеупомянутом – сам способ полевого управления неоднородностью пространства, поскольку увеличение ее ведет к разрушению любых материалов, представляет собой оружие. Было бы легкомыслием закрывать на это глаза.
– Мы прикинули: страшное оружие может получиться, Валерьян Вениаминович. Пространственные бомбы. Выделенные из Шара объемы с микроквантами. Электрическими полями, чего проще. То, что случилось с Таращанском, возможно для любого города Земли.
Пец хмуро рассматривал кряжистого полковника, ершик седых волос на красивой голове, следил за четкой командирской жестикуляцией. «Вот только вас там еще не хватало».
– Минутку, – поднял он ладонь. – Вы сказали: выделить объемы с микроквантами. И вы знаете – как?
– Н‑ ну… – Военпред поднял и опустил широкие брови. – Это вопрос технический.
|
|
|
– Иными словами, ваше «чего проще» и преувеличенные опасения – с потолка, – жестко заключил директор. – Технические трудности, знаете, похоронили не одну тысячу эффектных идей. В том числе и о сверхоружии. Впрочем, хорошо, что сказали, изучим и эту возможность. Благодарю за предложение сотрудничества. Когда потребуется, пригласим ваших коллег для обсуждения. Все.
Волков побагровел по самую шею в тугом темно‑ зеленом воротнике. Он не привык, чтобы с ним так разговаривали. Он больше привык сам так разговаривать с другими.
– Извините, товарищ Пец, – сказал он, – но я и до ваших слов понимал, что суюсь не в свое дело. Понимаю и то, что этот способ может стать оружием не завтра и не послезавтра. Но он может им стать! И очень скверным, массового уничтожения. Все мы за мир, я не меньше вашего – но ситуация требует принятия ответственных мер. Изучение изучением, но в качестве первой меры настаиваю на засекречивании. – Полковник поднял на Пеца светлые глаза в морщинистых веках; взгляд их был тверд. – Если не поддерживаете, направлю докладную сам.
«Ох, черт, как со мной разговаривают! » Пец четверть минуты боролся с желанием выставить военпреда за дверь. Но миролюбие превозмогло.
– Как вам известно, способ полевого управления НПВ разработан покойным Корневым и мною. Право решать, засекречивать свою работу или нет и в каком направлении ее развивать, принадлежит в первую очередь авторам, а не…
Но разгорячившийся полковник перебил его:
– Извините, но в делах такого масштаба вопросы научной этики отступают на второй план. Когда речь о жизнях миллионов – не до миндальничанья!
– Вопросы этики никогда не отступают на второй план! – гаркнул Пец, хлопнул по столу ладонью; он тоже раскраснелся. – Не должны отступать! Их оттесняют, это совсем другое. Поэтому и живем в страхе и неуверенности, что различные… гм! – политические дубы и недоумки исключают этику из отношений между людьми и народами, заменяют ее силой, деньгами, властью, подлостью. Не выберемся так из дерьма. Миндальничанье! … Словом, так: вы мне доложили – я вас выслушал. Вы знаете далеко не все, гораздо меньше, чем нужно, чтобы добиваться правильных решений. Будем изучать вопрос. А ежели вздумаете действовать наобум и в обход, то – поскольку у нас с вами простой взгляд на этику – обещаю, что ваша карьера на этом закончится. Располагаю соответствующими возможностями. Все, идите. – Военпред продолжал сидеть, шевельнул губами с намерением возразить, но директор повторил с нажимом: – Идите!
|
|
|
Тот поднялся и, повернувшись не по‑ военному, вышел.
«Оружие. Засекречивание. Страх, доводящий народы и государства до нервных судорог. Подозрительность… Нет, именно в делах такого масштаба нельзя допустить, чтобы животные чувства возобладали – на уровне народов! – над человеческими. – В отличие от военпреда, Пец представлял как. В принципе. – А может, и не в принципе? – Он вспомнил увиденное вчера в экспериментальной мастерской: листы стекла и пластмасс, бетонные плиты с дырами – крупными и малыми, ровными и рваными. – Может, это оно и есть? …»
II
Четыре листка бумаги с числами, символами и разлинованными в мелкую клетку графиками выскользнули из плоского зева пневмопочты по левую руку от кресла, веером легли на полированную поверхность стола. Пец взял крайний, прочел: «Экстраполяционный прогноз блужданий Метапульсаций на 16 – 20 сентября». Это было решение задачи, которую он дал позавчера Иерихонскому; выполнено с задержкой на несколько часов – по понятной, впрочем, причине. Ну‑ ка? … Валерьян Вениаминович, минуя расчеты, взял листы с графиками. Проекция блужданий на плоскость «север – вертикаль – юг»… проекция на плоскость «запад – вертикаль – восток»… на горизонтальную – при крайних точках указаны даты и время. Так‑ так… ага, вот самое крайнее смещение, самое‑ самое, отмеченное на всех проекциях. Когда его ждать?
Пец всмотрелся в цифры против голубого кружка на ломаной кривой – и сбилось с ритма сердце, кровь снова прилила к голове: «16. IX в 17. 10 – 17. 15». Сегодня. Подавив паническое желание поглядеть на часы, он с минуту изучал графики и расчеты, надеясь, что ошибся, увидел не то. Нет, все было то. С расчетной погрешностью ±4 минуты.
|
|
|
Валерьян Вениаминович взглянул на табло, времен над дверью кабинета: эпицентровых 28. 20, земных 14. 10. Мысли залихорадило, рефлексы администратора толкали к немедленному принятию мер, рука сама потянулась к пульту телеинвертера. «Спокойно, спокойно, – смирил себя директор. – Что будет‑ то? Может, ничего? Или, напротив, все? … Дать команду Петренко ускорить… так ведь только что дал. Спокойно. Не надо свистать всех наверх – лучше самому подняться наверх. Прикинуть, обдумать не спеша».
Он взял листки, отчет о повреждениях сети и, пройдя пустую приемную, направился к лифту. «Эк заштормило: то одно, то другое, то третье! Растерялся, папа Пец? Тут растеряешься…» Выйдя из лифта на предпоследнем уровне, он успокоился: теперь от необходимости решать и действовать его отделяли не часы, а – если пожелает – многие дни. Думать, прикидывать так и эдак можно обстоятельно, без натуги. А думать есть о чем. Надвигалось – Валерьян Вениаминович это чувствовал – такое, что потребует напряжения всех душевных и умственных сил. Именно надвигалось, а не было позади. «Теперь мне не отвертеться», – подумал он, отпирая дверь своей комнаты в профилактории, и, осознав эту мысль‑ чувство, замер на пороге.
– От Чего? – спросил сам себя. И сам ответил: – От ясности. От ясного, однозначного отношения к НПВ, Шару, Меняющейся Вселенной, новому знанию. Ко всему, что было, есть и еще может быть здесь… Выходит, я уворачивался?
Похоже, что так. Проблемы возникли не сейчас, они накапливались, и он думал над ними, вернее, помнил, что надо думать. Пытался не раз и не два собраться как следует с мыслями, все сопоставить, оценить… огорчался, когда отвлекали текущие дела (а они постоянно отвлекали), обещал себе: вот разделаюсь с этими, тогда все побоку и возьмусь! … Ну, вот еще отодвину в сторону эту проблему, которая загораживает обзор, и тогда…
А сейчас, стоя в дверях, Пец понял, что это он во внешних слоях психики огорчался, что текучка заедает, – ваньку перед собой валял. В глубине души он был благодарен текучке, что она заедает, с облегчением погружался во все новые дела, отвлекающие от трудных мыслей и долженствующих последовать за ними решений. Видно, чуял, что логикой, знаниями, даже талантом физика – всем, чем он был горазд, – эту проблему ему не взять; думай, не думай… Вот и доотвлекался до того, что проблема стала настолько неотвлеченной, жизненной, злой, что просто бьет наотмашь. Одного уже свалила. И он не готов.
Поэтому, когда Корнев выкладывал все и возникало беспомощное детское желание: забиться в угол, прикрыться ладошками от истин – не надо! А затем и хуже: щенком себе показался. «Прикрывался текучкой, как ладошкой. Да только хватит, не ребенок и не щенок».
|
|
|
Воздух в комнате был сырой и затхлый. Включив свет, Валерьян Вениаминович увидел, что на потолке, захватывая и стену, распространилось ржавое пятно, штукатурка там осыпалась. Люстру покрывала серая от пыли паутина, линолеум на полу покоробился, завернулся по краям полос. «Напрасно крыл меня этот из стройминистерства, – подумал директор. – Все‑ таки ускоренное время свое действие оказывает. Но обитать здесь нельзя. Надо прислать ремонтников».
Он запер комнату, двинулся на следующий этаж, в лабораторию MB. «Кстати, обсужу новость с ними».
В лаборатории в это время трудились четверо: Любарский, Толюня. Буров и Миша Панкратов. Гибель Корнева для всех их была большим ударом. Но – если без соплей – разрушение системы ГиМ, сопутствовавшее этому, ударом еще большим. Чувства их можно сравнить – приблизительно, на популярном уровне – с переживаниями водителя, у которого в пустынной местности сломалась автомашина: вот только что он, разумный и могучий гомо‑ самец, мчал со стокилометровой скоростью, ему было рукой подать до нескольких областных центров, множества районных городков и окрестных деревень, было наплевать с высоты своего сиденья на ночь и дождь. И вдруг выясняется, что это не он мчался, а машина, что это ей досягаемы областные и прочие города с гостиницами, – а ему, комочку плоти, дай бог добрести до ближайшего хуторка, чьи огни на горизонте, и при этом не заблудиться и не простыть.
Чувства обобранности и обездоленности у сотрудников лаборатории, пожалуй, были еще сильнее. Они привыкли, поднявшись на аэростатах, поворотами ручек устранять мегапарсеки, отделяющие их от Галактик и звезд; привыкли в комфортных режимах просматривать жизни почти вечных миров, «листать» планеты, звездопланетные системы, вселенные в поисках интересных объектов и событий… настолько привыкли, что поручили это автомату. Все это стало для них нормальным видением мира, нормальной жизнью во Вселенной. И сейчас они почувствовали себя глухими и слепыми ничтожествами. Любарский, чтобы хоть как‑ то скомпенсировать эти чувства, при помощи Панкратова в кинозале просматривал и сортировал видеозаписи объектов MB, отделяя то, над чем еще следовало помудрить. Васюк и Виктор Федорович, забыв прежнюю взаимную неприязнь, в соседней комнате обсуждали, как восстановить систему ГиМ.
Все они, кроме Миши, составляли комиссию по расследованию причин вчерашней катастрофы, формальным председателем которой был Пец. Стало быть, работали здесь с утра, восьмые сутки по здешнему времени; срок достаточный, чтобы разобраться, составить заключение и перейти к иным делам. Разумеется, в такой ситуации они и думать не могли: потратить несколько земных часов на участие в похоронах главного инженера.
Появление Пеца в комнате Васюка не вызвало у инженеров заметных чувств. Анатолий Андреевич только кивнул ему издали – может быть, несколько глубже и замедленнее, чем обычно – и снова уперся руками в края кульмана, нахмурил лоб, устремил глаза на эскизы. Буров подошел, поздоровался и после немногословного мужского выражения чувства скорби сообщил, что заключение они как раз отправили вниз,. на перепечатку. В основном, ничего нового сверх выводов, к которым они вместе с Валерьяном Вениаминовичем пришли еще утром, в нем не содержится. Но… но! – некоторые повреждения в системе никак нельзя объяснить ни аварийным пробоем, ни падением кабины на крышу: – во‑ первых, оплавленное оргстекло купола, во‑ вторых, снятые – обычным способом, путем отвинчивания винтов и отщелкиванием затворов – задние панели корпуса автомат‑ персептрона, и в‑ третьих, самое серьезное: из схемы автомата удалены предохранительные реле и блокирующие микросхемы – одни выломаны, другие вынуты из гнезд. Чего‑ то такое там Александр Иванович делал… В заключение они эти факты не внесли, будучи уверены, что Валерьян Вениаминович так решил бы и сам: Корнева это из гроба не поднимет, а малокомпетентным официальным лицам даст повод для придирок, кои ничем не помогут – и даже напротив. Пец задумчиво кивнул. Что же до восстановления системы ГиМ, сразу перешел на другую тему Буров, то – с учетом опыта эксплуатации, всех последних усовершенствований – легче и дешевле сделать ее заново, чем ремонтировать. Там ведь нагромождали идею на идею, а теперь пойдет в дело только самое проверенное; так гораздо проще и быстрее. У Виктора Федоровича едва ли не вышло, что оно и к лучшему – выход из строя старой несовершенной системы. Прямо он это не сказал, но в интонациях что‑ то проскользнуло.
Ничего не ответив на его вопросительный взгляд, Пец вошел в просмотровый зал. Увидев его, Варфоломей Дормидонтович остановил проектор (на экране замер кадр с оранжевой звездой, окутанной плоским, слабо светящимся шлейфом), подошел, душевно пожал руку:
– Его всем нам будет не хватать, Валерьян Вениаминович. И другого такого мы не сыщем… – Вздохнул, помолчал и заговорил деловым голосом: – Что же до состояния работ, то… мне лично оно напоминает состояние Европы после второй мировой войны: масса разрушений – но тем самым и масса возможностей для реализации новых идей, новых архитектурных проектов, которые иначе бы остались на бумаге. Витя вам говорил о своих замыслах?
– Нет, – буркнул Пец.
– Ничего, еще расскажет… А вот, Валерьян Вениаминович, не угодно ли полюбоваться, – Любарский указал на экран. – Думаете, это планетообразующая звезда? Как не так, это планета , выбрасывающая из себя вещество! Только снята при сильно ускоренном времени, поэтому ее тепловое излучение выглядит светом. Понимаете, выходит, что между планетами и звездами в этом отношении нет принципиальной разницы! Не хотите ли посмотреть дальше?
– Не сейчас, – качнул головой директор. (И этот отрешен, наполнен Меняющейся Вселенной; и ему не поворачивается язык сообщить о надвигающейся оттуда космической буре. Да и время еще терпит). «Энтузиасты науки, куда к черту, приносящие себя в жертву Познанию Вселенной! Чем вы лучше военпреда Волкова, готового распяться в интересах обороны? Ограниченность, ограниченность – даже когда она прикидывается широтой и жертвенностью… Не лучше ли ничего не приносить в жертву: ни вселенскую отрешенность земной суете – ни ее вселенскому образу мыслей? Уметь охватить рассудком и чувствами все – от Вечной Бесконечности, в которой обитаем, до мелких забот о телесной жизни… И без натуги, главное, охватывать все в действиях и переживаниях. Это – легко сказать! Кто сумеет? Корнев не смог. Эти? Они, похоже, уже по ту сторону, что и Корнев, хоть и на иной лад. Я? Только в мыслях, а в делах, в жизни не лучше других. Выходит, не по силам это людям? Наш удел быть игрушками стихий и ни черта ни понимать? Или, что не лучше, драматизировать развенчание иллюзий, открытие истин – вплоть до самоубийства? …»
Взгляд Пеца упал на взъерошенного Мишу, который выходил и вернулся сейчас с кипой кассет. «У этого хоть была своя причина не участвовать в похоронах…» Директор подозвал его, извинился, что не помнит имени‑ отчества.
– Михаил Аркадьевич Панкратов, – сухо представился тот.
– Не родственник академика Панкратова?
– Нет. И самоубийцы Шиммеля тоже.
Малый дерзил, чтобы не потерять лицо: обжегся на Корневе. Самоубийца Шиммель – это из Ремарка? К таким выпадам Пец привык – наравне с подобострастием. «Все‑ таки книги читает, молодец». Не познакомит ли его Михаил Аркадьевич со своей установкой? Познакомить с действием установки, ответил тот, сейчас невозможно, поскольку она паразитировала на системе ГиМ, которая разрушена. Можно только рассказать идею, показать, что получается.
– Пожалуйста.
Они перешли в комнату мастерской, где стояла установка. Основное – это конденсаторы НПВ, объяснил инженер, достав из стола металлические цилиндрики с округлым керамическим дном и игольчатым электродом внутри. Их помещали вблизи нижней границы «полевой трубы» системы ГиМ; когда ее поле концентрировало крутую неоднородность, то и между электродами в цилиндре получалась такая же: по краям кванты в тысячи раз крупнее, чем вблизи иглы. Для сохранения этого после снятия поля ГиМ достаточно было удержать такую же напряженность внутри цилиндрика, для чего хватает батарейки. Далее конденсатор, в котором оказывается физический объем порядка многих кубометров, можно вместе с батарейкой перенести куда угодно. Если потом убавлять напряжение, то микропространство как бы выходит вовне, в обычное, выпирает крутым градиентом неоднородности. А тот может разрушать любые непроводники. Направление и угол градиента регулируются вот этими и этими электродами установки… Затем Миша показал образцы с дырами, которые Пец видел вчера.
Валерьян Вениаминович слушал, смотрел, кивал, все давно поняв. Он снова был – который раз за последние дни – потрясен до панического смешения мыслей.
– А что произошло бы, если б от вашего заряженного неоднородностью «конденсатора» отсоединился провод батарейки?
– А с чего бы ему отсоединиться? – опасливо покосился на него инженер. – Клеммы под винты, схема без соплей.
– А все‑ таки? Выскользнула клемма, оборвался провод при переноске – мало ли что.
– Ну… разрушение предметов вокруг. Только это маловероятно. Он и сейчас не понимал, что изобрел ту самую «пространственную бомбу», этот молодой, да ранний Миша, не состоящий в родстве с академиком и самоубийцами. Лишь почуял возможный нагоняй за рискованные опыты. Он и не думал ни о какой бомбе: способ конденсации НПВ, накопление больших физических пространств в малых геометрических объемах – интереснятина! Да и сам Пец, не наведи его сегодня бдительный военпред на эту тему, не в первую и не во вторую, а разве что в десятую какую‑ нибудь очередь задумался бы о разрушительных свойствах таких НПВ‑ конденсаторов. Ведь здесь столько применений: не только стены дырявить, но и туннели сквозь горы… автобус в карман поместить можно… да что говорить! И в то же время: НПВ‑ бомба. При надлежащем заряде любой город в пыль обратит. Все верно.
Он поставил инженеру «недурственно», посоветовал провести теоретические расчеты, не тянуть с заявкой и статьей – и отпустил с миром. А сам поднялся на крышу.
Здесь было прибрано, почти ничего не осталось от хаоса обломков, который он видел утром. Кабина и электроды, падая, снесли ограду, лебедку и западную часть генераторной галереи. На краю площадки в той стороне теперь торчала только лампочка на шесте, тускло освещала ближнюю часть крыши. Непривычной была пустота и первозданная темнота вокруг и вверху: не тянутся к ядру освещенные прожекторами канаты и кабели, не белеют в выси электроды и колбаски аэростатов… От кабины осталось лишь пилотское кресло, с которого так удобно было наблюдать делающееся в MB; его вырезали автогеном вместе с частью шасси, поставили в середине крыши.
Первые минуты Валерьян Вениаминович ходил по площадке, как по кабинету, ничего не замечая: приводил мысли в порядок. Вся история с изобретением Панкратова настолько быстро и слитно прошла перед его глазами, что он в самом деле почувствовал себя наблюдающим – наверху, в кабине ГиМ – слитный интеллектуально‑ эмоционально‑ вещественный процесс на какой‑ то планете. В этом процессе несущественно было наличие определенного специалиста – с фамилией, внешностью, беременной женой, обидой на главного инженера, как несущественно было конкретное воплощение оборонных опасений в полковнике‑ инженере Волкове, а административного начала в директоре по фамилии Пец. Все могло быть не так – и не только в деталях, а вообще у завросапиенсов или мыслящих крабов. Главным было утверждение себя – новой мыслью, ревностным исполнением служебного долга, т. п.; а еще более главным – что не могла не реализоваться созревшая идея‑ возможность: сначала в изобретение, а затем, влекомая жаждой выгод и опасениями утрат, и в различные преобразующие мир действия. «И ведь в сторону рыхления опять‑ таки преобразующие, рыхления и образования пустот – мирные или военные применения, все равно. Действительно заложено это в нас, выходит? »
Ладно. Валерьян Вениаминович вспомнил, что поднялся сюда не для отвлеченных размышлений. Сел в пилотское кресло, разложил на коленях графики Иерихонского, приготовился работать. В ядре Шара тускнело фиолетовое зарево «мерцаний».
«Итак, эта заблудившаяся Метапульсация в 17. 10 – 17. 15 выпятится в барьер на северо‑ западе. Вон там. Может сместить и нижние слои Шара – а этого допустить нельзя, в них башня. Хрупнет она, как сухая палка, несмотря на стометровую толщину и три слоя – для НПВ все равно: что бетон, что картон. Стало быть, в момент этих родовых схваток материи надо бы перетянуть сеть в противоположную сторону, на юго‑ восток. Или заранее? … Нет, это нельзя, сами башню сломаем. А в каком состоянии сеть в месте выпячивания? » Справился по снимкам: с дырами. «Значит, первую заплату туда. А выдержат ли канаты, они и так натянуты струнами? … Нет, держать и не пущать – это не то. Не лучше ли другой вариант, гибкий – сыграть с Метапульсацией в поддавки? Перед ее выпячиванием осторожно поднять сети и Шар над башней аэростатами. Метров на пятьсот… на высоту башни то есть. Пусть Шар побесится в высоте. А потом опустить. Ох, нет, это сложно: надо дополнительные аэростаты, чтобы поднимать ровно, не свалить башню, надо одну сеть перевести под него… а то ведь выскочит заволновавшийся Шарик и тю‑ тю. Не управимся в три нулевых часа».
«Постой… – Он всмотрелся в графики: ломаные кривые в опасном месте подходили к краю не одним выбросом, целой серией. – Плохо дело. Тут с одной Метапульсацией не придумаешь, как управиться, а с каскадом их… Ведь это космические вздохи‑ всплески: чуть слабее дунет – ничего не произойдет, чуть сильнее – гнилыми нитками лопнут канаты, рассыплется башня. И Шар тю‑ тю… А расчет Иерихонского весьма приблизителен».
…И снова лик Вечной Бесконечности посветил на крышу, на сидевшего там человека сизо‑ голубым овалом Вселенского шторма с яркими бело‑ синими вкраплениями. Валерьян Вениаминович откинул голову к спинке кресла, поглядел, смежил глаза, улыбнулся устало и грустно. Ему не надо было смотреть – помнил:
– Первоначальный туман разделяется на рябь вытянутых всплесков‑ струй; в них завиваются вихревыми светящимися кляксами с рваными краями протогалактические воронки;
– от усиливающегося незримого напора времени‑ действия ядро вихря бурлит протозвездами; затем и они разделяются на ядро‑ звезду и рукава протопланетного газа;
– кадр‑ год, кадр‑ год – и рукава стягиваются, сгущаются в пульсирующие лохматые горячие тела; они стынут‑ тускнеют‑ уплотняются, высасывают из окрестного пространства первичный туман и рои метеоров; на немногих планетах отделяется твердь от вод, воды от атмосферы, формируются материки и острова…
…и все это Процесс Разделения.
Затем перевал через максимум напора струй и – под горку – Процесс Смешения. Красивое и яркое возвращение в Ничто.
«Боже мой, – думал Пец, – сейчас там возникают мириады существ, любящих более всего свою жизнь и оценивающих все с этой позиции. В миллионах точек пустоты теплится и разгорается разум – охватывает мыслью больше пространства, чем можно увидеть, больше времен и событий, чем можно прожить, больше возможностей, чем удастся реализовать. Что это, зачем? Возникают и рушатся цивилизации, миры, созвездия меняют свой вид… А я, туземный вождь мелкой шараги на третьеразрядной планетке, сижу и рассматриваю все с ничтожнейшей точки зрения: как бы от этих процессов не лопнула сеть и канаты».
Валерьян Вениаминович вдруг понял, что ему стыдно; даже погорячели щеки. Свечение Метапульсации накалилось и стало сникать.
«Почему стыдно‑ то? От двойственности? Раздираюсь между великим и смешным, как корова на льду… Да нет же, все не так! От одного только представления обилия миров – мерцающих точек в MB, эпох, цивилизаций существ, которые снуют‑ живут‑ плодятся‑ радуются‑ ужасаются‑ находят‑ теряют‑ познают‑ забывают и так далее… уже ясно, что не может быть это ничем иным, кроме как заблуждением. Мы – разумные подробности неразумных процессов, Корнев прав. Под видом одного – другое. Но тогда – мои заботы и действия тоже заблуждение? Какое же я вынашиваю «другое» под видом «одного»? А простое, почтенный Вэ‑ Вэ: сохранить от разрушений вверенную тебе шарагу – откуда может хлынуть поток новых знаний, который взрыхлит, завьюжит и, в конечном счете, разрушит мир. Поняв первичную суть стремлений, ты все равно следуешь иллюзорнейшему из них: чтоб было хорошо. Счастье, порядочек и лафа. Заблудшим простительно, знающему стыдно».
Он сложил бумаги, поднялся, спустился в коридор – и направился прямо к лифту, не зайдя в лабораторию MB, не сообщив ее деятелям ничего. «Успею».
III
В приемной по‑ прежнему было пусто, только дверь корневского кабинета приоткрыта; оттуда доносились голоса. Директор узнал тенорок референта (он все так именовал по старой привычке своего зама Валю, хотел проследовать дальше, но услышал слова: «Пец будет против» – и задержался у тамбура. Интересно стало, против чего это он будет против.
– Да почему против? – басовито возразил другой голос. (Иерихонский, узнал директор). – Ты в курсе всех дел и будешь вполне на месте, какого рожна ему надо!
«Действительно», – подумал Пец.
– А вот будет – и все, я точно чую, – снова мелодично отозвался референт. – Вроде и конфликтовали с ним, и все делаю… а не по душе я ему, и все.
«Разве? – мысленно усомнился директор. – А вообще говоря…»
– Ну, Валя, по душе, не по душе – это, знаешь, из области тонкой химической психологии. Так кадровая политика не делается. Я считаю, что у тебя все шансы. Ты Корнева чаще других – особенно последнее время – заменял? Заменял. Справлялся? Вполне. Без тебя и Хрыч зашился бы, как миленький… Имеешь ученую степень, стаж, труды, партийность. Нет, я уверен, что место главного за тобой, только не теряйся. А на Хрыча, если станет ерепениться, и нажать можно. Слишком уж мы на него и Сашеньку молились;
Да и не станет он… ну, поершится немного, а потом махнет рукой. Он же не от мира сего.
«Хрыч – это я, – понял Валерьян Вениаминыч. – Вэ‑ Вэ, папа Пец, Хрыч… У меня кличек не меньше, чем у коммунальной дворняжки! »
– Ты потише, – приглушил голос референт, – его кабинет напротив.
– Нет его там, я заглядывал. И смотри, что получается, – увлеченно басил Иерихонский. – Ты – на вакансию главного. На твое место нашу зверь‑ бабу Малюту Скуратовну. Уж кто‑ то, а она в оргвопросах и координации собаку съела – так?
– Ага, а на ее место – тебя? Понял. А я думаю, чего это Шурик заботится о продвижении начальства!
– Нет, а что же!
Оба рассмеялись.
Валерьян Вениаминович тихо прикрыл двери, направился к себе. На душе стало тускло. Не было космического отчаяния Корнева – освободившаяся вакансия. Люди‑ волны: родиться, выдвинуться и умереть. Мчат по времени мириады таких волн‑ жизней – из века в век, из мира в мир. Ничего впереди, ничего позади. Не время пожирает своих детей, они сами – друг друга.
Он сел к столу, глянул на табло времен: 28. 40 эпицентра, 14. 20 Земли. Прогулял он всего ничего. Однако пора решать, принимать меры, давать команды – начинать аврал. Спасать башню. А потом восстанавливать повреждения. А потом… потом будет еще один бесконечный год. И… и Пец почувствовал вдруг такую свинцовую усталость, будто все недоспанное, все сделанное через силу, все нерешенное и недодуманное – как в минувший год, так и в предстоящие – навалилось на него.
Решение пришло – как озарило. В нем сложились усталость и гибель Корнева, их последний разговор и растерянность в мыслях, наблюдение «наркоманов MB» наверху, оружие полковника Волкова и даже подслушанный сейчас диалог. Оно было настолько простым, что не могло не быть гениальным.
Ничего не надо делать.
«Пусть Шар отрывается. Пусть тю‑ тю. Туда и дорога. Не нужно это сверхзнание о мире и самих себе. Если оно растоптало Корнева, сильного и умного парня, если оно меняет психику тем наверху – тоже не слабакам! – то что оно натворит в мире обычных людей, таких вот Валей Синиц 'и Шуриков Иерихонских? Не нужны эти откровения MB, настолько не нужны, что впору самому рубить канаты, а не хлопотать, чтобы они не оборвались. Пусть даже разрушится что‑ то и кто‑ то погибнет – это ничто в сравнении с крушением мира представлений людей. Ничего, что он иллюзорен. Общая суть этих иллюзий та, что, добиваясь «своего», мы исполняем закон природы – величественный, космического масштаба. А раскрыть людям глаза… да это все равно что показать ребенку, каким он будет стариком и как помрет. Так калечат психику. В том‑ то и дело, что нормальное протекание общепланетного процесса смешения – сиречь «цивилизации» – необходимо включает наши заблуждения, наше непонимание его. Вот и пусть все развивается нормально».
«Главное, как хорошо совпало: знаю о возможной беде от Метапульсаций только я. Мог и не знать. Иерихонский? Он решил задачу – и все, далее озабочен карьерой… Ах‑ ах, как это вы допустили, товарищ Страшнов. В следующий раз учтем. В следующий раз, ха! Ищи‑ свищи… Можно даже соврать, что это Корнев своим шальным рывком нарушил шаткое равновесие в ядре Шара, вот и… Или напротив, что он героическими действиями пытался предотвратить и погиб? Поди проверь… Э, да не буду я врать! Или буду – для успокоения умов. Раз уж все иллюзорно. Восприятие веревки как змеи столь же ложно, как и восприятие веревки как веревки».
«Так. Но это потом. А сейчас надо очищать башню и зону. Понапрасну губить людей нельзя».
Валерьян Вениаминович почувствовал такую жажду деятельности, что даже потер руки. Набрал код лаборатории MB:
– Вызываю Бурова. Любарскому присутствовать. На экране тотчас возникли оба.
– Виктор Федорович, – объявил директор, – назначаю вас исполняющим обязанности главного инженера Института. Пока временно. А там посмотрим.
Лицо Бурова не дрогнуло, только сразу как‑ то подтянулось и отвердело. Любарский глянул на него доброжелательно, всеми морщинами выражая, что одобряет выбор и поздравляет.
– Приказ издадим завтра, – продолжал Пец, – но к исполнению обязанностей вам лучше приступить немедленно. После вчерашней катастрофы нас справедливо упрекают в плохой организации техники безопасности. С этим, и верно, запустили, давайте подтягивать. Тем более что день все равно кувырком.
– Согласен, Валерьян Вениаминович, слушаю.
И голос у Вити стал гуще, тверже.
– Я сейчас объявлю учебную тревогу с эвакуацией всех помещений. Вы отвечаете за верхнюю часть башни – от крыши по десятый уровень. Ваша задача: проверить, все ли покинули помещения, в каком состоянии оставили – вырублен ли ток, перекрыли ли краны, газ… ну, не мне вам объяснять. Неполадки и виновных записывайте. В помощники можете взять Панкратова или Анатолия Андреевича – на ваше усмотрение. До 37. 00 эпицентра наверху должно быть чисто.
– Ясно. А низ?
– Низ я беру на себя. Там и встретимся.
– Но… поскольку мероприятие учебное, – вмешался Любарский, – я хотел бы остаться, не прерывать…
– Смешной разговор, Варфоломей Дормидонтович, – отчеканил Буров, повернув к нему лицо, – это же приказ.
Пец отключился. Наверху дело было на мази. Секунду он колебался: зайти в кабинет напротив или связаться? По телесвязи врать было сподручней. Набрал код. В кабинете Корнева сидели те же двое.
– Валентин Осипович, вы назначаетесь исполняющим обязанности главного инженера Института. (Валя встал, лицо его на миг стало растерянно‑ глуповатым, но тут же подтянулось и отвердело. Иерихонский выпрямился в кресле, выразил на физиономии удовлетворение происшедшим. ) Пока временно. А там посмотрим… – И далее Валерьян Вениаминович, не утомляя себя разнообразием, повторил Синице слово в слово то же, что и Бурову, только ответственность на него возложил за низ баши и зону. – До 33. 00 эпицентра ниже десятого уровня не должно остаться ни одного человека.
– Ясно, Валерьян Вениаминович, принято. А верх?
– Верх я беру на себя, – и Пец отключился.
«Кого бы еще назначить главным инженером? Впрочем, хватит и этих двоих. В том состоянии, в кое я их ввел (как это я удачно сказал: временно, а там посмотрим), люди проявляют чудеса усердия. Так, теперь общий аврал».
Он нажал зеленую кнопку общей связи. Сейчас его лицо под звуки сигнала внимания (удары гонга) повторилось на экранах в сотнях комнат, залов и вестибюлей башни.
– Внимание всем! – сказал директор. – Объявляю учебную тревогу, проверочную эвакуацию помещений Института. Приказываю прекратить все работы, кроме обеспечения внутреннего транспорта и связи. Контрольно‑ пропускной группе прекратить впуск людей и машин в зону. Диспетчерам – свернуть погрузо‑ разгрузочные работы, перекрыть впуск машин на спирали, очистить зону. Всем сотрудникам, за исключением служб низа, не позже 33. 00 эпицентра или 16. 00 Земли приказываю покинуть башню и зону. Ночная смена отменяется. Начало работы завтра в 8. 00 Земли. Ответственность за эвакуацию сотрудников и соблюдение порядка возлагаю на моих заместителей Бурова и Синицу, а также на всех начальников отделов, лабораторий, мастерских и на старших групп. Связь с дирекцией с этого момента прекращается. <
|
|
|
