 |
Неолиберализм как нововведение
|
|
|
|
А теперь более пристально посмотрим на неолиберализм как нововведение. Подходящей отправной точкой служит недавняя публикация Королевского Института иностранных дел в Лондоне, с обзорными статьями по важнейшим вопросам и направлениям политики. Автор, Пол Крагмен, является видной фигурой в данной сфере. Он выдвигает пять основных мыслей, имеющих непосредственное отношение к нашему вопросу.
Во-первых, знания об экономическом развитии весьма ограничены. Для США, например, две трети роста дохода на душу населения остаются необъясненными. Аналогичным образом, как указывает Крагмен, успешное развитие азиатских стран следовало путями, которые, разумеется, не соответствуют тому, что «современная ортодоксия считает ключами к экономическому росту». Он рекомендует «смирение» при формировании политики и осторожность относительно «огульных обобщений».
Его вторая мысль состоит в том, что непрестанно выдвигаются малообоснованные выводы, обеспечивая доктринальную поддержку для политики: имеется в виду Вашингтонский консенсус.
Третья его мысль что «общепринятая мудрость» неустойчива и регулярно переходит от одной точки к другой, а в своей последней фазе может сдвинуться и к противоположной позиции, хотя ее сторонники, как правило, исполнены доверия к насаждаемой ими новой ортодоксии.
Его четвертая мысль заключается в том, что ретроспективно приходят к общему согласию по поводу того, что политика экономического развития не «послужила намеченной цели» и основывалась «на плохих идеях».
И наконец, Крагмен замечает, что обычно «выдвигается аргумент, что плохие идеи процветают из-за того, что они выгодны могущественным группировкам. Несомненно, это и происходит».
|
|
|
То, что это происходит, было общим местом, по меньшей мере, начиная с Адама Смита. И происходит это с впечатляющим постоянством, и даже в богатых странах, хотя наиболее жестокие факты касаются третьего мира.
Вот в чем суть дела. «Плохие идеи» могут и не служить «намеченным целям», но для своих «главных архитекторов» они обычно оказываются очень хорошими идеями. В современную эпоху было много экспериментов по экономическому развитию, и их закономерностями трудно пренебрегать. Одна из них состоит в том, что архитекторы реформ обычно вполне преуспевают, а вот те, кто подвергся эксперименту, зачастую получают только синяки да шишки.
Первый важный эксперимент произошел двести лет назад, когда британские правители в Индии установили «постоянный сеттльмент», который стал причиной удивительных вещей. Результаты были проверены сорок лет спустя официальной комиссией, заключившей, что «сеттльмент, устроенный с большой заботой и продуманностью, к сожалению, обрек низшие классы на в высшей степени прискорбное угнетение», вызвав нищету, «каковая вряд ли найдет параллель в истории коммерции», поскольку «кости ткачей хлопка отбеливают равнины Индии».
Но этот эксперимент вовсе не был сочтен неудачным. Британский генерал-губернатор отметил, что «хотя постоянный сеттльмент потерпел неудачу во многих других отношениях и в большинстве важных начинаний, его большим преимуществом стало, по меньшей мере, то, что он создал обширное количество богатых землевладельцев, глубоко заинтересованных в продолжении существования этого британского доминиона и полностью распоряжавшихся массами народа». Другое преимущество заключалось в том, что британские инвесторы обрели несметные богатства. Индия также финансировала 40 % торгового дефицита Британии, обеспечивая защищенный рынок для экспорта ее мануфактуры, поставляя для британских владений контрактных рабочих, которые заменили прежний рабский контингент, и выращивая опиум, являвшийся основным товаром британского экспорта в Китай. Опиумная торговля была навязана Китаю силой, а не функционированием «свободного рынка», подобно тому как на священные принципы свободного рынка смотрели сквозь пальцы, когда опиуму преграждали доступ в Англию.
|
|
|
Словом, первый великий эксперимент оказался «плохой идеей» для тех, кто ему подвергся, но не для его планировщиков и сотрудничавших с ними местных элит. Эта модель продолжает действовать и по сей день: прибыль ставят выше людей. Постоянство результатов впечатляет не меньше, чем риторика, приветствующая новейшую витрину демократии и капитализма как «экономическое чудо», и чем то, что эта риторика, как правило, скрывает. Возьмем для примера Бразилию. В упомянутой мною и получившей высокую оценку истории американизации Бразилии Джеральд Хейнс пишет, что, начиная с 1945 года, США использовали Бразилию в качестве «экспериментальной площадки для современных научных методов индустриального развития, целиком основанных на капитализме». Эксперимент был проведен «с наилучшими намерениями». Выгоду получили иностранные инвесторы, но его разработчики «искренне полагали», что народ Бразилии тоже получит выгоду. Мне нет необходимости описывать, как они извлекали выгоду, но в то время, как, по словам международной деловой прессы, Бразилия превратилась в «латиноамериканского баловня международного делового сообщества» под военным правлением, по сообщениям Всемирного Банка, у двух третей ее населения не хватало пропитания для нормальной физической деятельности.
В 1989 году Хейнс описывает «американскую политику в Бразилии» как «колоссально успешную», как «настоящую американскую счастливую историю». 1989 год был «золотым годом», с точки зрения мира бизнеса, с утроенными прибылями по сравнению с 1988 годом, тогда как зарплата в промышленности и так одна из самых низких в мире упала еще на 20 %. В результате «Отчеты ООН по развитию человечества» поставили Брази лию вслед за Албанией. Когда же беда начала затрагивать и богатых, «современные научные методы развития, сплошь основанные на капитализме» (Хейнс) внезапно превратились в доказательства дурной сущности этатизма и социализма еще одно стремительное изменение мнения, произошедшее именно тогда, когда это потребовалось.
|
|
|
Для оценки достижений следует вспомнить, что Бразилию длительное время признавали одной из богатейших стран мира, обладавшей громадными преимуществами, в том числе полувековым господством и опекой со стороны США с благими намерениями, которые опять-таки оказались направленными на получение прибылей немногими и оставили большую часть народа в нищете.
Самый недавний пример Мексика. Ее расхваливали как студентку-отличницу, изучившую правила Вашингтонского консенсуса, и предлагали в качестве образца для других и это в ту пору, когда зарплаты в этой стране стремительно снижались, бедность росла почти столь же быстро, как количество миллиардеров, инвестировались потоки иностранного капитала (большей частью спекулятивного, или же для эксплуатации дешевой рабочей силы, контролируемой брутальной «демократией»). Таким же знакомым оказалось разрушение карточного домика в декабре 1994 года. Сегодня половина населения Мексики не может удовлетворить минимальные потребности в еде, а вот бизнесмен, контролирующий рынок кукурузы, остается в списке мексиканских миллиардеров единственная категория, в которой эта страна котируется.
Изменения в мировом порядке также сделали возможным применить вариант Вашингтонского консенсуса на его родине. Для большинства населения США доходы находились в состоянии застоя или снижались в течение пятнадцати лет, то же происходило с условиями труда и с техникой безопасности и продолжалось в период экономического подъема явление беспрецедентное. Неравенство достигло уровня, небывалого за семьдесят лет, и стало гораздо большим, чем в других индустриальных странах. В США высочайший для всех индустриальных обществ уровень детской бедности; за ними следуют остальные англоязычные страны. Итак, документ продолжает перечислять знакомые недуги третьего мира. Между тем, деловая пресса не может найти достаточно цветистых определений, чтобы описать «сногсшибательный» и «изумительный» рост прибылей, хотя, по общему признанию, богатые тоже сталкиваются с проблемами заголовок в «Бизнес уик» возвещает: «Теперь проблема: что делать со всей этой наличностью? «, когда «волны прибылей» «переполняют сундуки Корпоративной Америки», а дивиденды стремительно растут.
|
|
|
Прибыли остаются «впечатляющими» и в показателях на середину 1996 года, с «замечательным» ростом прибыли для крупнейших в мире корпораций, хотя есть «одна сфера, где глобальные компании расширяются незначительно: выплаты по платежным ведомостям», как ни в чем не бывало добавляет ведущий деловой ежемесячник. Это исключение касается компаний, у которых «был ужасный год» со «стремительно растущими прибылями», когда они урезали рабочие места, переводили трудящихся на почасовую работу без пособий и гарантий и в других случаях вели себя именно так, как следовало ожидать от «полнейшего порабощения труда капиталом на протяжении 15 лет», заимствуем еще одну фразу из деловой прессы.
КАК РАЗВИВАЮТСЯ СТРАНЫ
Исторические факты дают и другие уроки. Так, в XVIII веке различия между первым и третьим миром были куда менее резкими, чем сегодня. Возникают два очевидных вопроса:
1. Какие страны развились, а какие нет?
2. Можем ли мы выделить какие-нибудь действующие факторы?
Ответ на первый вопрос достаточно ясен. За пределами Западной Европы развились два основных региона Соединенные Штаты и Япония, то есть два региона, избежавшие европейской колонизации. Иное дело колонии Японии хотя Япония была жестокой колониальной державой, она не грабила свои колонии, а развивала их, приблизительно с такой же скоростью, как развивалась сама.
А как насчет Восточной Европы? В XV веке началось разделение Европы: запад развивался, а восток становился прислуживающей ему территорией, изначальным третьим миром. Различия углублялись до начала этого века, когда Россия выпуталась из системы. Несмотря на ужасные зверства Сталина и страшные военные разрушения, советская система все-таки подверглась значительной индустриализации. Она образует «второй мир», а не часть третьего мира, или же образовывала до 1989 года.
Из документов для внутреннего пользования нам известно, что до 60-х годов XX века западные лидеры боялись, что экономический рост России будет вдохновлять «радикальный национализм» в других странах, и что другие тоже могут быть поражены недугом, заразившим Россию в 1917 году, когда она не пожелала «служить дополнением для индустриальной экономики Запада» так престижная исследовательская группа описывала проблему коммунизма в 1955 году. Поэтому западная интервенция 1918 года якобы была оборонительной акцией с целью «защитить благополучие мировой капиталистической системы», которой угрожали социальные изменения в «обслуживающих» регионах. И так ее описывали респектабельные ученые.
|
|
|
Логика холодной войны вызывает инциденты в Гренаде и Гватемале, хотя масштаб их настолько несоизмерим с российским, что эти конфликты зажили собственной жизнью. Неудивительно, что с победой более могущественного противника были восстановлены традиционные модели. Также не следует удивляться тому, что бюджет Пентагона остается на уровне холодной войны и теперь увеличивается, тогда как международная политика Вашингтона едва ли изменилась: эти факты тоже помогают нам правильно понимать реалии глобального порядка.
Если возвратиться к вопросу о том, какие страны развивались, то довольно-таки ясным покажется один вывод: развитие зависело от свободы от «экспериментов», основанных на «плохих идеях», которые были очень хорошими для разработчиков и тех, кто с ними сотрудничал. Это не гарантия успеха, но это действительно кажется одной из его предпосылок.
Обратимся ко второму вопросу: как преуспели в развитии Европа и те, кто избежал ее контроля? Часть ответа опять же представляется ясной: радикально нарушая апробированную доктрину свободного рынка. Этот вывод подтверждается от Англии до восточно-азиатской территории современного промышленного роста, разумеется, включая Соединенные Штаты, лидера в протекционизме с самых его истоков.
Стандартная экономическая история признает, что вмешательство государства всегда играло центральную роль в экономическом развитии. Но его воздействие недооценивается из-за слишком узкого фокуса. За одним важным исключением, фундаментом промышленных революций был дешевый хлопок, преимущественно из США. Он сохранялся дешевым и доступным не из-за действия рыночных механизмов, а в силу его недоступности туземному населению и из-за рабства. Конечно, были и другие производители хлопка. Среди них выделялась Индия. Ее ресурсы перетекали в Англию, тогда как ее собственная передовая текстильная промышленность была разрушена британским протекционизмом и британскими войсками. Другим примером является Египет, принимавший меры к развитию в то же время, что и США, но блокированный британской армией по вполне ясной причине: Британия не стала бы терпеть независимого развития этого региона. Зато Новая Англия оказалась способной последовать по пути своей метрополии, преградив доступ более дешевому британскому текстилю с помощью очень высоких тарифов, подобно тому, как Британия поступила с Индией. Историки экономики считают, что без таких мер половина на рождавшейся текстильной промышленности в Новой Англии была бы разрушена, что оказало бы широкомасштабное воздействие на рост индустрии в целом.
Современным аналогом является энергетика, на которой зиждется экономика в развитых странах. «Золотой век» послевоенного развития основывался на дешевизне и изобилии нефти, причем положение сохранялось в значительной степени с помощью угроз или с применением силы. Это продолжается и по сей день. Значительная часть бюджета Пентагона тратится на то, чтобы удерживать цены на нефть на Ближнем Востоке на уровне, который считают подходящим Соединенные Штаты и их энергетические компании. Мне известно лишь одно техническое исследование этой темы: в нем делается вывод, что расходы Пентагона составляют субсидию в 30 % рыночной цены нефти; по заключению автора, это показывает, что «современное мнение о дешевизне полезных ископаемых представляет собой сплошной вымысел». Голословные оценки эффективности торговли и выводы, касающиеся экономического здоровья и роста, имеют ограниченную значимость, если мы игнорируем множество таких скрытых стоимостей.
Группа видных японских экономистов недавно опубликовала многотомный обзор японских программ экономического развития, начиная со Второй мировой войны. В нем указывается, что Япония отклонила неолиберальные доктрины своих американских советников, избрав вместо этого форму индустриальной политики, отводившую преобладающую роль государству. Рыночные механизмы вводились государственной бюрократией и промыш ленно-финансовыми конгломератами постепенно, по мере роста перспектив коммерческого успеха. Упомянутые экономисты делают вывод, что одним из условий для «японского чуда» стал отказ от ортодоксальных экономических наставлений. Успехи оказались впечатляющими. По сути дела не обладая ресурсами, к 90-м годам XX века Япония развила крупнейшую в мире производящую экономику и стала ведущим в мире источником зарубежных инвестиций, также записав на свой счет половину чистых сбережений всего мира и финансируя дефициты США.
Что касается бывших японских колоний, то крупнейшее научное исследование Миссии американской помощи на Тайване обнаружило, что американские советники и китайские планировщики пренебрегли принципами «англо-американской экономики» и разрабатывали «государственно-ориентированную стратегию», опираясь на «активное участие правительства в экономической деятельности на острове посредством обдуманных планов и правительственного контроля за их выполнением». Тем временем американская официозная пресса «рекламировала Тайвань как историю успеха частного предпринимательства».
В Южной Корее «предпринимательское государство» функционирует иным путем, но играет роль направляющей руки не в меньшей степени. Только что вступление Южной Кореи в Организацию по экономическому сотрудничеству и развитию (ОЭСР), клуб богачей, было отложено из-за ее нежелания полагаться на рыночно ориентированную политику, например, на разрешение передачи власти иностранным компаниям и на свободное движение капитала, что весьма напоминает ее японских наставников, не разрешавших экспорта капитала до тех пор, пока экономика Японии крепко не встала на ноги.
В недавнем выпуске «Research Observer» Международного Банка (август 1996 года) председатель Совета экономических советников при Клинтоне Джозеф Стиглиц извлекает «уроки из восточно-азиатского чуда», среди которых он особенно отмечает тот, что в восточно-азиатских странах, преуспевших на пути экономического развития, «правительство взяло на себя основную ответственность за осуществление экономического роста», отбросив «религию», полагающую, что рынки знают всё лучше всех, и прибегнув к вмешательству ради улучшения передачи технологий, относительного равенства, образования и здравоохранения, наряду с промышленным планированием и координацией. «Доклад ООН по экономическому развитию человечества за 1996 год» делает акцент на жизненной важности правительственной политики по «распространению опыта и удовлетворению жизненно важных общественных потребностей», отмечая, что такая политика служит «трамплином для длительного экономического роста». Неолиберальные же доктрины что бы о них ни думать подрывают образование и здравоохранение, ведут к росту неравенства и уменьшают долю труда в доходах; это невозможно подвергнуть серьезному сомнению.
Год спустя после того, как экономике стран Азии был нанесен тяжелый удар из-за финансовых кризисов и рыночных крахов, Стиглиц теперь главный экономист Всемирного Банка повторил свои выводы (отчетный доклад, исправленный вариант,
Ежегодная конференция Всемирного банка по экономике развития 1997, Всемирный Банк 1998, Ежегодные Лекции для широкой публики 2, 1998). «Текущий кризис в Восточной Азии не является опровержением восточно-азиатского чуда», писал он. «Остаются основные факты: ни в одном другом регионе земного шара никогда не было столь драматического роста доходов и избавления от бедности такого большого числа людей за столь короткое время». «Изумительные достижения» иллюстрируются десятикратным ростом доходов на душу населения в Южной Корее за три десятилетия беспрецедентный успех «с весомыми дозами правительственного вмешательства», в нарушение Вашингтонского консенсуса, но в согласии с экономическим развитием США и Европы, вежливо добавляет он. «Далеко не опровергая восточно-азиатское чудо, заключил Стиглиц, серьезная финансовая суматоха в Азии может частично быть результатом того, что там отошли от стратегий, которые очень хорошо служили этим странам, включая хорошо регулируемые финансовые рынки», имеется в виду широкомасштабный отказ от успешных стратегий как ответ на давление Запада. Другие специалисты выражали аналогичные взгляды, зачастую более убедительно.
Поражает сравнение Восточной Азии с Латинской Америкой. Латинская Америка имеет наихудшие в мире результаты по неравенству. Восточная Азия среди лучших. То же касается образования, здравоохранения и общих показателей социального благополучия. Импорт в Латинскую Америку сильно перекошен в сторону потребления для богатых, а в Восточной Азии в сторону производственных ин вестиций. Утечка капиталов из Латинской Америки приближается по уровню к ее сокрушительным для экономики долгам; в Восточной Азии до самого последнего времени она подвергалась жесткому контролю. В Латинской Америке богатые, как правило, освобождены от социальных обязательств, в том числе от налогов. Как подчеркивает бразильский экономист Брессер Перейра, главная проблема Латинской Америки состоит не в «популизме», а в «подчинении государства богачам». Восточная Азия резко от нее отличается.
Экономика латиноамериканских стран также была более открытой для иностранных инвестиций, чем экономика Восточной Азии. Как сообщают аналитики Комитета ООН по торговле и развитию (UNCTAD), начиная с 1950 года, зарубежные мультинациональные корпорации в Латинской Америке «контролировали значительно большие доли промышленного производства», чем в успешно развивавшихся странах Восточной Азии. Даже Всемирный Банк допускает, что приветствуемые им иностранные инвестиции и приватизация в Латинской Америке «имели тенденцию заменить прочие потоки капитала», передавая контроль зарубежным странам и отправляя прибыли за границу. Банк также признает, что цены в Японии, Корее и на Тайване больше отклонялись от рыночных, чем в Индии, Бразилии, Мексике, Венесуэле и в так называемых интервенционистских странах, тогда как наиболее интервенционистское и искажающее цены из всех правительств в мире, китайское, является любимым и быстрее всех растущим заемщиком денег у этого Банка. А исследования Всемирного Банка скрывают тот факт, что национализированная мед нодобывающая промышленность служит основным источником экспортных доходов для Чили и это лишь один из многих примеров. Похоже, что открытость международной экономике дорого стоила Латинской Америке, как и ее неспособность контролировать капитал и богачей, а не просто труд и бедняков. Разумеется, отдельные секторы населения получают выгоду, как в колониальную эпоху. И тот факт, что они так же преданы доктринам неолиберальной «религии», как и иностранные инвесторы, не следует считать неожиданным.
Роль государственного управления и государственной инициативы в странах с успешно развивавшейся экономикой должна стать общеизвестной. Аналогичный вопрос: как третий мир стал таким, каков он сегодня. Вопрос рассмотрел видный историк экономики Пол Бейроч. В недавнем важном исследовании он подчеркивает, что «нет сомнений, что экономический либерализм, навязанный третьему миру в XIX столетии, является важнейшим элементом в объяснении задержки его индустриализации», и в весьма показательном случае с Индией объясняет «процесс деиндустриализации», превративший мировую промышленную мастерскую и центр мировой торговли в глубоко обнищавшее аграрное общество, страдающее от резкого падения реальной зарплаты, недопотребления продовольствия и недоступности прочих простейших товаров потребления. «Индия оказалась только первой жертвой в очень длинном списке», замечает Бейроч, включающем «даже политически независимые страны третьего мира, которые заставили открыть свои рынки для западных продуктов». Тем време нем общества Запада предохраняли себя от рыночных порядков и развивались.
|
|
|
