Опыт реконструкции новгородских денежных систем XIII–XIV вв. 3 страница

Если в этих письмах изложено намерение Густава Адольфа тайно чеканить копейки по образцам «монетных дворов Московии», то документ, обнаруженный в Москве, констатирует это намерение как уже осуществленное. В наставлении боярам, назначенным на встречу со шведским послом Стенбуком в 1618 г., в частности, говорится: «После того мирного договору (речь идет о договоре 20 ноября 1616 г. в Ладоге. – В. Я. ) свейские державцы, которые были в Великом Новегороде, вывезли из царского величества отчины из Великого Новагорода ноугороцского государства печать, да из денежного двора чеканы, которые деланы были блаженные памяти при царе и великом князе Василье Ивановиче всея Руси, и денежных мастеров Нефедка с товарищи взяли с собою и свезли в Свею силно и ныне в Свее денги чеканят, переделав те старые чеканы на великого государя нашего его царского величества имя, и то учинено через мирной договор неведомо коими обычаи, кабы на роздор, а не соединение, чего искони не бывало, что государю вашему денги чеканить в своем государстве великого государя нашего царского величества имянем, мимо своего королевского имяни»[622].

Опубликовав эти документы, И. Г. Спасский уточнил свое отношение к выводам А. С. Мельниковой. Он снова обратил внимание на оказавшийся очень обильным новгородский монетный тип Михаила с датированным лицевым штемпелем 1617 г. (РКЕ) и выразил сомнение в возможности чеканки копеек анахроничными штемпелями шведского времени после возвращения Новгорода в состав Русского государства: «Если уж для возобновляемой государственной чеканки можно было изготовить новый лицевой штемпель, то едва ли была нужда в именном «шведском»». Что касается времени начала чеканки шведских копеек с именем Михаила Федоровича, то Спасский предположил, что таковым может быть вторая половина или конец 1615 г.: во втором письме король предвидел, что «на все это нужно время»[623].

В 1977 г. А. С. Мельникова публикацией новой работы о новгородской чеканке шведского времени и царствования Михаила Федоровича значительно продвинула изучение проблемы, выявив группу копеек с именем Михаила, достоверно связанных с тайной чеканкой шведов[624]. В составе этой группы имеются три типа копеек (5–6, 5–7 и 5–9), образованные сочетанием общего для них лицевого штемпеля, помеченного монограммой Московского денежного двора (МО), и трех разных именных штемпелей Михаила. Другие четыре типа (4–5, 4–6, 4–7 и 4–8) имеют общий штемпель, помеченный другой монограммой Московского двора (М), но в двух случаях (4–6 и 4–7) этот лицевой штемпель сочетается с теми же именными штемпелями, которые были использованы с лицевым штемпелем МО. Еще два типа (3–5 и 3–6) возникли из сочетания уже известных нам именных штемпелей Михаила с лицевым штемпелем, помеченным монограммой ПС, т. е. знаком Псковского денежного двора. Уже это соединение монограмм Москвы и Пскова в одной группе плотно перевязанных штемпельными связями монет противоестественно и свидетельствует, что перечисленные типы не имеют отношения ни к Москве, ни к Пскову, а чеканены в каком‑ то другом месте как фальсификаты. Однако А. С. Мельниковой посчастливилось обнаружить в кладе монет с хутора Пэнтсаку Тартуского района единственную пока копейку, которая образована сочетанием упомянутого только что лицевого штемпеля ПС с именным штемпелем Василия Ивановича, как раз тем, которым чеканились в Новгороде начиная с 1615 г. копейки шведов (3–2). Таким образом, вся эта группа монет оказывается порожденной шведской инициативой и прекрасно согласуется с теми свидетельствами, которые содержатся в письмах Густава Адольфа 1615 г. и в наставлении боярам 1618 г.

К той же группе новгородско‑ шведских фальсификатов А. С. Мельникова относит еще два типа копеек (1–3 и 2–4), которые образованы сочетанием именных штемпелей Михаила с теми лицевыми штемпелями, которыми пользовались шведы в Новгороде в 1611–1617 гг. для выпуска копеек с именем Василия Ивановича (Н–РН и НРП).

Вслед за И. Г. Спасским всю эту группу копеек А. С. Мельникова датирует 1615–1617 гг.

Второе существенное наблюдение А. С. Мельниковой состоит в том, что она устанавливает использование на Новгородском денежном дворе уже после восстановления царской власти над Новгородом ряда штемпелей, оставшихся от шведов, чего, как уже отмечено, не допускает И. Г. Спасский. К числу таких штемпелей она относит именные Михаила (3 и 4). Один из них взаимодействует с лицевым штемпелем 1617 г. (РКЕ), изготовленным заведомо после освобождения Новгорода; другой – с лицевым штемпелем НРД, изготовленным еще при Василии Шуйском, но подправленным при Михаиле. Этот подправленный штемпель в свою очередь взаимодействует с именным штемпелем Михаила, появившимся уже в 1617 г. (7–10).

Общая схема новгородского чекана 1611–1626 гг., предложенная А. С. Мельниковой, воспроизведена на рис. 1[625].

Нумизматические факты, суммированные А. С. Мельниковой, выстраиваются в стройную и на первый взгляд убедительную картину. Однако до решения некоторых принципиальных вопросов не следует торопиться принимать эту схему как окончательно доказанную. Главный из спорных вопросов касается места чеканки шведских копеек с именем Михаила Федоровича. Свидетельства письменных источников таковы, что не дают основания сколько‑ нибудь категорически называть местом их чеканки Новгород. Напротив, прямое указание документа 1618 г. позволяет утверждать о выпуске таких монет в Швеции (под этим термином можно понимать и области, отошедшие к шведам по Столбовскому миру), поскольку в нем прямо говорится, что чеканы были вывезены из Новгорода уже после ладожского соглашения конца 1616 г., что взяты были чеканы, сделанные при Василии Ивановиче, и что «ныне в Свее денги чеканят, переделав те старые чеканы» на имя Михаила Федоровича. Вывоз русских мастеров, осуществленный насильственно, свидетельствует, что шведы не были способны самостоятельно изготовить необходимые маточники и что таких маточников не было и в Новгороде.

Добавлю к этому следующее. Чеканка шведами в Новгороде копеек на имя Василия Ивановича не была и не могла быть тайной. Между тем столь деликатное предприятие, как выпуск монет на имя царствующего в Москве Михаила «неведомо коими обычаи, кабы на роздор, а не соединение, чего искони не бывало», требовало особой секретности, на которой, в частности, настаивает в письме от 29 июля 1615 г. Густав Адольф. Не представляю, каким образом должная секретность могла бы быть соблюдена, если бы копейки с именем Михаила Федоровича чеканились на Новгородском денежном дворе русскими мастерами, да еще на протяжении целого года.

Следует назвать и нумизматический аргумент. Если уже в конце 1615 г. шведы перешли в Новгороде от чеканки монет на имя Василия к чеканке на имя Михаила, как следует объяснять бросающуюся в глаза количественную диспропорцию? Обследование девяти крупных музеев (в их числе ГИМ) позволило А. С. Мельниковой выявить только 85 «шведских» копеек Михаила[626], тогда как копейки Василия, чеканенные с начала 1615 г. (НРП) (следовательно, тоже на протяжении одного года), известны в кладах и коллекциях во многих сотнях экземпляров.

Допуская, что вся рассматриваемая группа монет чеканится не в Новгороде, а после вывоза денежных мастеров и штемпелей, мы обязаны и именные штемпели 3 и 4 с именем Михаила изъять из этой группы и считать их изготовленными после возвращения Новгорода в состав Русского государства, коль скоро они достоверно употреблялись на Новгородском денежном дворе уже при Михаиле. В таком случае окажется, что и лицевые штемпели Н– РН и НРП, которыми при шведах чеканились копейки на имя Василия Ивановича, оставались в Новгороде и употреблялись при Михаиле Федоровиче.

Поставленную здесь проблему возможно исследовать заново благодаря новейшей архивной находке.

Рис. 1. Схема соотношения копеечных штемпелей Новгородского денежного двора 1611–1626 гг. (по А. С. Мельниковой)

После заключения Столбовского мира, 14 марта 1617 г. в Новгород прибыли царские послы (окольничий, суздальский наместник князь Данила Иванович Мезецкий, дворянин, шацкий наместник Алексей Зузин и дьяки Николай Новокрещенов и Добрыня Семенов), которым было предписано восстановить приходо‑ расходную систему царской казны в Новгороде. К 23 августа того же года (т. е. к концу 125‑ го года) по распоряжению послов был составлен обширный отчетный документ о состоянии Новгорода и новгородских дел после «очищения» от шведов, который в дальнейшем будем называть Описью 1617 г. О денежном дворе в этом документе сообщаются следующие сведения:

«На Денежном дворе всяких запасов. Марта с 14‑ го числа по приказу послов околничего князя Данила Ивановича Мезецкого с товарыщи зделано наново на государево царево и великого князя Михаила Федоровича всеа Русии имя 2 маточника ноугородочных, верхней да исподней. 2 лохани медных. 4 тазы медных. Пол 7 золотника медных. 3 вески медные. 4 мехи болших и менших. 7 клещей. 10 молотов. 2 излойницы. 7 наковалень больших и менших. 7 волоков. 2 ремени волочильных, 188 гривенок врознь. 42 золотника железных. 15 матошников вершников, 14 матошников исподников прежних государей. 2 матошника полуденежных, верхней да исподней… А в заводе на Денежном дворе серебра… никаких денех после немец не осталось. И марта с 14‑ го числа государевы послы те государевы пошлины завели изнова. На Денежном дворе велели быть прежнему голове вязмитину Ивану Микифорову, да х тому в товарыщи выбрали ноугородца торгового человека Мокея Лысцова. И велели денежные матошники и чеканы зделать наново на государево царево и великого князя Михаила Федоровича всеа Русии имя. И на завод велели дать целовальником Олексею Денисьеву с товарыщи взаймы из соболиные продажи 100 рублев денег до выделки. Те у них денги целовальники Олексей Денисьев с товарыщи взяли назад.

При послех при околничем при князе Даниле Ивановиче Мезетцком с товарыщи в Великом Новегороде марта с 14 числа августа по 23 число всяких денежных доходов в приходе.

З Денежного двора денежной прибыли 1040 рублев 7 алтын»[627].

Как видим, после ухода шведов из Новгорода на Новгородском денежном дворе оставались многочисленные маточники как лицевых, так и оборотных сторон копеек, а также комплект маточников для чеканки полушек. Эти штемпели сохранялись и к 23 августа 1617 г. (т. е. к концу 125‑ го года), когда денежный двор уже выполнил значительный объем работы по чеканке копеек с именем Михаила Федоровича. Однако все маточники нижних штемпелей (т. е. именных) были «прежних государей», ни одного предположенного А. С. Мельниковой штемпеля на имя Михаила среди них не было, и работа денежного двора при послах началась с изготовления двух маточников «ноугородочных» (т. е. для чеканки копеек, «новгородок»), верхнего и нижнего, из которых нижний нес легенду с именем Михаила Федоровича.

Весьма любопытным оказывается следующее сопоставление. За время деятельности Новгородского денежного двора на Рогатице было изготовлено 15 маточников лицевых копеечных штемпелей (9 – Бориса, 2 – Дмитрия, 3 – Василия, 1 – Сигизмунда) и 16 маточников оборотных (именных) штемпелей (10 – Бориса, 2 – Дмитрия, 3 – Василия, 1 – Сигизмунда). По‑ видимому, шведы вывезли 2 маточника именных штемпелей Василия, в результате чего, как это видно из Описи 1617 г., на денежном дворе в Новгороде остались 15 маточников – «вершников» и 14 маточников – «исподников» для чеканки копеек.

Поскольку до конца 125‑ го года никаких других маточников изготовлено не было, единственный комплект этого года опознается без каких‑ либо затруднений. Очевидно, речь идет о типе 8–10, лицевой штемпель которого помечен датой 1617 г. (РКЕ). Обилие копеек этого типа уже отмечалось И. Г. Спасским.

Схема А. С. Мельниковой показывает, что лицевой штемпель РКЕ в какой‑ то момент вступил во взаимодействие с именным штемпелем Михаила № 4, породив тип 8–4. Коль скоро указанного именного штемпеля не было среди оставшихся от шведов после «очищения» Новгорода, мы должны датировать его более поздним, например 126‑ м, годом. То же самое следует сказать об именном штемпеле Михаила № 3, который взаимодействует со старыми, анахроничными штемпелями Н–РН (тип 1–3), НРД (тип 6–3) и переделанным из НРД штемпелем № 7 (тип 7–3). Добавлю, что и именной штемпель Михаила № 4 взаимодействует со старым штемпелем НРП, породив тип 2–4. Все эти типы, что очевидно, появляются не ранее сентября 1617 г., когда потребности денежного производства привели к созданию новых именных штемпелей № 3 и 4 и к использованию во взаимодействии с ними не только штемпеля РКЕ, но и старых, анахроничных лицевых штемпелей, сохранившихся на денежном дворе после шведов.

Лицевой штемпель РКЕ был последним датированным. Начиная с 1618 (126‑ го) г. новгородские копейки не имеют дат, которым, следовательно, уже не придается значения, и новый именной штемпель № 11, остающийся в работе до закрытия Новгородского денежного двора, вступает во взаимодействие не только с новыми не имеющими дат лицевыми штемпелями № 9, 10, 11 и 12, но и со штемпелем РКЕ, порождая анахронический тип 8–11, который, несмотря на наличие даты, не имеет отношения к чеканке марта‑ августа 1617 г., а принадлежит к более позднему времени.

Поскольку именные маточники Василия Ивановича были вывезены шведами из Новгорода, что следует из наставления боярам 1618 г., а к одному из них привязана вся цепочка штемпельных связей шведской чеканки на имя Михаила Федоровича, очевидно, что тайная чеканка этих монет велась вне Новгорода, после вывоза указанных маточников и изготовления новых штемпелей насильственно перемещенными в Швецию русскими мастерами.

Рис. 2. Схема соотношения копеечных штемпелей Новгородского денежного двора 1611–1627 гг.

Общий итог изложенных наблюдений представлен на рис. 2, в котором сохранена нумерация штемпелей схемы А. С. Мельниковой.

Опись 1617 г. дала возможность уточнить представления о действительном ходе новгородской чеканки в 1611–1627 гг. Однако все условия предложенного решения были заключены в нумизматических материалах, собранных до обнаружения этого нового документа, что лишний раз свидетельствует о самостоятельных возможностях нумизматической методики успешно исследовать сложные проблемы не только источниковедческого, но и историко‑ политического характера. Схема штемпельных взаимосвязей четко разграничивает две группы монетных типов, чеканенных на имя Михаила Федоровича, одна из которых имеет все признаки законного новгородского происхождения, будучи тесно связана преемственными взаимоотношениями с чеканкой шведов в Новгороде на имя Василия Ивановича, а другая объединяет типы с обозначением разных денежных дворов, что само по себе свидетельствует о ее незаконности. Вторая группа также связана с новгородской чеканкой шведов на имя Василия, но эта связь слабая, обозначенная пока единственным экземпляром фальсифицированного типа 3–2. И все же без прямых показаний письменных источников, оставаясь в русле исключительно нумизматической методики, вряд ли возможно было дать иное решение, кроме альтернативного. Обсуждению этой альтернативы и посвящен спор между И. Г. Спасским и А. С. Мельниковой. Хотя оба исследователя одинаково неверно определяют время и место чеканки шведских фальсификатов, главный вопрос, касающийся их атрибуции, оказывается неизбежным порождением этой дискуссии.

Опись 1617 г. определяет денежную прибыль от чеканки копеек с марта до 23 августа в 1040 рублей 7 алтын. Однако она в действительности была на 100 руб. больше, поскольку взятые взаймы для первоначального обзаведения «до выделки» 100 руб. были возвращены целовальникам. Зная механизм образования доходов от чеканки, можно попытаться установить общий объем производства и перейти тем самым к обсуждению второй важной проблемы, связанной с работой Новгородского денежного двора при Михаиле Федоровиче.

Для этого прежде всего следует познакомиться с царским указом 1617 г. о возобновлении работы Новгородского денежного двора. Эта грамота, «сообщенная в списке П. М. Строевым», была опубликована еще в 1875 г. [628] С тех пор она время от времени цитировалась исследователями и частично анализировалась ими[629], однако полного ее разбора в литературе не существует, хотя это, несомненно, один из важнейших документов для изучения организации денежного дела XVII в. Приведу наиболее обстоятельное высказывание А. С. Мельниковой по поводу этого документа: «Существует еще указ 1617 г. о возобновлении работы денежного двора в Новгороде, который совершенно четко указывает на 4‑ рублевую стопу. Размеры плавильной и золотничной пошлины указываются с гривенки по 14 алтын и по полуденге, т. е. по 42 копейки с полушкой; из них нужно платить с гривенки мастерам («чеканщиком и волочильщиком, и бойцом, и кузнецом», т. е. четырем категориям рабочих) по 10 денег с полушкой, а всем вместе – 21 копейку. «А торговым людям велено давать за гривенку по 3 рубли с полтиной». Если принять во внимание убыль от угара за 2 % (по Спасскому) – от гривенки это будет составлять 4 грамма, т. е. вес 8 копеек 4‑ рублевой стопы. Следовательно, из гривенки изготовлялось 350 коп. + 42 коп. + 8 коп, = 400 коп. (отбрасываем полуденгу, так как она не играет роли при расчетах)»[630].

Кое‑ что в этом рассуждении вызывает недоумение. Хотя плавильная пошлина бралась с заказчика, все вопросы, связанные с исчислением угара, решались, естественно, до начала чеканки. Поэтому учитывать процент угара в расчете стопы по крайней мере странно, и предложенное А. С. Мельниковой объяснение представляется весьма искусственной попыткой отыскать недостающие 8 коп., тем более что и названная ею норма угара в 2 %, как будет показано далее, документально не подтверждается. Эти недоумения заставили обратиться к архивному оригиналу публикации 1875 г. в Сборнике списков с царских грамот 1530–1696 гг. из фонда Новгородской приказной палаты, хранившемся затем в коллекции актовых книг Археографической экспедиции[631]. Сравнение опубликованного текста с оригиналом выявило ошибку в одном из наиболее ответственных мест публикации. Поэтому считаю необходимым воспроизвести здесь полный текст документа:

«(л. 78) О денежном дворе. 125 году. Государева грамота за приписью дияка Ивана Остапова.

Велено в Новегороде учинити денежной двор по прежнему и денги делати в серебре и в старых денгах и въ ефимочном и в ветоши в серебре. А пошлины имать по государеву указу торговым людем, которые учнут серебро и ефимки и ветош приносить, и с того серебра имать на государя велено золотничные и плавилные пошлины з гривенки по 14 алтын по полу 16 де(нег). А торговым людем за гривенку велено давать по 3 рубля с полтиной. А мастером давать з гривенки и чеканщиком, и волочилщиком, и бойцом, и кузнецом по 10 де(нег) с полуденгой. А сто рублев велено приимать против 16 фунтов. А велено выбирать к денежному двору голов и целовалников лутчих // (л. 78 об. ) людей. А свершку велено давать на 100 рублев по десяти рублев или как договор учините и какъ бы государеве казне было прибылние. А сколко у ково гривенок и серебра и старых денег возмут и сколко отдадут и сколко золотиичные и плавилные пошлины из обменных денег прибыли от денег будет и сколко у плавленья у серебра и у денег у сливки угару будет, велено писати в книги подлинно по статьям. А у книг велено быть диячим пометам по полям и у статей».

В публикации 1875 г. во фразе «и с того серебра имать на государя велено золотничные и плавилные пошлины з гривенки по 14 алтын по полу 16 де(нег)» ошибочно напечатано «по 14 алтын по полуденге».

Данные указа позволяют прежде всего рассчитать стопу. Основой расчета денежного двора с заказчиком является гривенка серебра (204, 7 г) в виде уже отчеканенных из этого веса монет. Из гривенки заказчику выдается «по 3 рубля с полтиной», т. е. по 700 денег (350 копеек), а удерживается золотничной и плавильной пошлины 14 алтын 15, 5 денги (а не 14 алтын 0, 5 денги, как ошибочно указывалось в публикации 1875 г. ), т. е. 99, 5 денги. В общей сложности из гривенки, таким образом, приготовлялось 799, 5 денги, или 399, 75 копеек (по 0, 51 г серебра копейка). Не очень понятно, почему из гривенки чеканилось не 400 копеек, а на полушку меньше. Может быть, казна учитывала неизбежное отпадение «крох» при чеканке?

В той же части указа говорится о порядке оплаты мастеров, которым положено получать по 10, 5 денги с гривенки. Этот расход извлекался из золотничной пошлины, как можно судить, например, по заголовку 3‑ й книги Новгородского денежного двора 1611 г.: «Что отдано денежным мастером серебра и что за то серебро за дело из золотничной пошлины денежным мастером дано и что за мастерьскою дачею золотничной пошлины останется, и тому книги»[632].

Нуждается в обсуждении вопрос о величине общей суммы оплаты мастеров. А. С. Мельникова полагает, что каждому из четырех названных в указе мастеров (чеканщику, волочильщику, бойцу и кузнецу) следовало по 10, 5 денги, т. е. размер мастерской оплаты доходил до 42 денег (21 копейка) с гривенки[633]. Это неверно. В 1611 г. в Новгороде при 3‑ рублевой стопе за изготовление из гривенки 300 копеек мастерам платили общим счетом всего лишь 3, 5 денги; в начале 1613 г. в Москве при 4‑ рублевой стопе мастера все вместе получали около 13, 5 денги[634]. Надо полагать, что оплата в 10, 5–13, 5 денги с гривенки в начале царствования Михаила Федоровича была обыкновенной. Разница в оплате на Новгородском и Московском денежных дворах в этом случае скорее всего объясняется тем, что в Москве чеканились не только копейки, но и денги, требующие вдвое большего расхода труда.

Убедительные материалы в той же связи опубликованы С. Б. Веселовским и повторены А. С. Мельниковой, не обратившей внимания на то, что они противоречат ее мнению о плате в 10, 5 денги с гривенки каждому мастеру[635]. В 1626 г. на Московском денежном дворе для Новгородской чети из 61 рубля 23 алтын старых денег было сделано новых 77 рублей 24 алтына 2 денги. В старых денгах весу было 18 гривенок 33 золотника. Из них в сливке угорело 8 золотников (т. е. чуть меньше 1 %), а из оставшихся 18 гривенок 25 золотников сделано всего 78 рублей 23 алтына 4 денги, по 4 рубля 8 алтын 2 денги из гривенки, что свидетельствует о существовании к этому времени новой стопы – в 425 копеек из гривенки. Из новых денег дано мастерам за работу по 10, 5 денги с гривенки, всего 32 алтына 2 денги, а остальные 77 рублей 24 алтына 4 денги отосланы с денежного двора в Новгородскую четь. 32 алтына 2 денги равны 194 денгам. При делении этого количества на 10, 5 денги получаем 18, 5 гривенки, что равно количеству отчеканенного серебра. Отсюда следует, что 10, 5 денги с гривенки платились не каждому мастеру, а всей группе мастеров, участвовавших в денежном переделе.

Таким образом, после расчета с мастерами в казне оставалось 89 денег плавильной и золотничной пошлины с гривенки, что и составляло чистый доход государства от чеканки монеты.

Указ 1617 г. определяет и нормы обмена приносимого на денежный передел серебра: «А сто рублев велено приимать против 16 фунтов». Очевидно, речь здесь идет о старых, дореформенных рублях, соответствующих 3‑ рублевой стопе. В самом деле, если 16 фунтов серебра (6550 г) приравниваются 100 руб., то каждый рубль должен содержать 65, 5 г серебра, а копейка – 0, 655 г серебра. Нормой копейки при 3‑ рублевой стопе было 0, 68 г, однако практически из‑ за потертости в обращении ее вес максимально близок рассчитанному здесь. В указе в перечислении видов приносимого на передел серебряного сырья называются не только старые денги, но также ефимки и «ветошь». Норму их обмена легче всего было рассчитать в старых рублях, поскольку цена разных категорий ефимков и серебряного лома подробно регламентировалась «Торговой книгой»[636].

Из 16 фунтов (32 гривенок) серебра по нормам 4‑ рублевой стопы чеканилось 128 руб. (32 X 4), из которых, согласно предыдущему расчету, 16 руб. (99, 5 денги X 32 = 15 р. 92 к. ) оставались на денежном дворе в виде плавильной и золотничной пошлины. Таким образом, на долю заказчиков должно было бы приходиться 112 руб. Между тем при обмене старых денег на новые «свершку велено давать на 100 рублев по 10 рублев», а не по 12 руб., как это следовало бы из приведенного расчета.

Надо полагать, что разница в 2 руб. образуется за счет угара серебра, равного здесь примерно 1, 5–1, 6 %. Этот процент несколько выше нормального при переплавке высокопробного серебра. Если угар при плавке ефимков достигал 11–13 %, то чистое серебро в плавке теряло около 1 %[637]. Торговая книга, в частности, замечает: «А говорят, что шпанское де в слитках добре бело и чисто серебро, маленько де не придет в денежное, у гривенки всего угорит ползолотника»[638], т. е. угар в этом случае равен 1, 04 %. Выше приводилась цифра угара при переплавке старых денег в 1626 г., приближающаяся к 1 %. Указ 1617 г. и в этом расчете корректирует процент угара в пользу казны, как в пользу казны корректировался в нем вес старого рубля.

Опираясь на предписанные указом 1617 г. нормы, попытаемся выяснить объем денежного производства в Новгороде за период с марта по 23 августа 1617 г. Как уже показано, доход денежного двора составил к последней дате 1140 рублей 7 алтын (из которых 100 руб. было возвращено целовальникам). Поскольку в расходных статьях Описи 1617 г. не фигурирует оплата денежных мастеров, следовательно, она, на основании царского указа, извлекалась в их пользу до подсчета общей суммы казенного дохода. 1140 рублей 7 алтын равны 228 042 денгам. Эта сумма, как мы знаем, складывается из умножения 89 денег на то число гривенок серебра, которое было переделано на монету. Простым делением устанавливаем, что переработано было 2 562, 3 гривенки. Поскольку из каждой гривенки получалось 399, 75 копеек, общее число отчеканенных в указанный период копеек – 1 024 280. В рублях эта сумма равна 10 242 р. 80 к.

Есть ряд сведений о доходах денежного двора в Новгороде за последующие годы. Три записи в приходо‑ расходных книгах Новгородской чети были известны ранее, одна публикуется впервые.

Под 1620 г. сообщается: «С новгородцкого з денежного двора золотничную и плавилную пошлину збирают на государя на веру выборные головы и целовальники. А на нынешней на 128‑ й год денежного двора пошлин против збору 127‑ го году помечено собрати 700 рублев 30 алтын оприч того, что денежного двора на росходы во 127‑ м году вышло 23 рубли 8 алтын 5 денег, а в сметном списке 127‑ го году те денги были в збор не приложены. И обоего денежного двора пошлин против 127‑ го году собрать 724 рубли 5 алтын 3 денги. И по новгородцкому сметному списку 128‑ го году те денги во 128‑ й год собраны сполна да сверх окладу прибрано 42 рубля 8 алтын 5 денег. И обоего по окладу и сверх окладу собрано 766 рублев 14 алтыи 2 денги»[639]. Эта запись показывает, что общий доход Новгородского денежного двора с 1 сентября 1618 г. по 31 августа 1619 г. составил 724 рубля 5 алтын 3 денги, а с 1 сентября 1619 г. по 31 августа 1620 г. – 766 рублей 14 алтын 2 денги.

Сохранилась запись 1621 г.: «С ноугородцкого з денежного двора денежные прибыли на нынешние на 129‑ й год против збору 128‑ го году помечено собрати 766 рублев 14 алтын 2 денги. А в нынешнем в 129‑ м году на денежном дворе всяких пошлин в зборе 724 рубли 17 алтын 3 денги. И не добрано денежново двора прибыли перед прошлым 128‑ м годом в нынешнем во 129‑ м году 41 рубль 30 алтын з денгою. И про тот недобор денежново двора головы и целовальники сказали, учинился у них тот недобор потому, что на денежной двор старых денег и ветоши серебра и ефимков в приносе было мало»[640].

На этот раз собственные расходы денежного двора «приложены в збор». Они фигурируют в расходной части книги: «На денежном дворе по книгам голов гостя Семена Великого да Филипа Шапочника да целовалника Ондрея Шолковника на дворовую поделку и на свечи, и на бумагу, и на дрова, и на чернила, и дьячком за писмо, и сторожу найму, и на всякие мелкие росходы вышло 19 рублев 25 алтын 3 денги»[641]. На 1622 г. в приходо‑ расходной книге планируется прибыль в соответствии с итогом предыдущего года: «С ноугородцкого денежново двора прибыли на 130‑ й год против сбору 129‑ го году 724 рубли 17 алтын 3 денги»[642].

Неизвестно, каким был реальный доход 1622 г., поскольку следующая запись сохранилась только от 1626 г.: «В Великом Новегороде на государеве цареве и великого князя Михаила Федоровича всеа Русии денежном дворе денежную прибыль збирают на государя на веру головы с целовальники. А на нынешней на 134‑ й год против прошлого 133‑ го денежные прибыли помечено собрати 833 рубли 15 алтын с полуденгою. А по государеву цареву и великого князя Михаила Федоровича всеа Русии указу тое денежную прибыль в Новегороде во 134‑ м году велено сбирати голове псковитину Ивану Савину, а с ним целовальником новгородцом посадским выборным людем. И по новгородцкому сметному списку 134‑ го году голова Иван Савин с товарыщи денежново двора прибыли во 134‑ м году собрали и в Новегороде взято и с тем, что на денежном дворе вышло в росход, 600 рублев 6 алтын и 1 1/2 денги. А недобрали головы и целовальники во 134‑ м году против збору 133‑ го году 233 рублев 18 алтын 5 денег. И про тот недобор в Новегороде головы и целовальники в роспросе сказали, что во 134‑ м году перед 133‑ м годом на денежной двор торговые и всякие люди старых денег и ефимков и ветоши серебра в дело приносили мало, да и неметцких городов неметцкие торговые люди ефимков привозили мало ж, потому что в неметцких городех войны»[643].

Наконец, последняя запись датирована 1628 г.: «Новгородцкого денежново двора денежные прибыли и верново бранья по окладу против 135‑ го году 1371 рубль 27 алтын 2 денги. И по государеве цареве и великого князя Михаила Федоровича всеа Русии грамоте за приписью дьяка Баима Болтина 135‑ го году в Великом Новегороде денег делать не велено»[644].

⇐ Предыдущая21222324252627282930Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: