 |
Операция отката: выход Гринспена
|
|
|
|
Основные нью-йоркские крупные финансовые центры давно уже держали в голове отказ от ограничений Конгресса 1933 года – закона Гласса-Стигала. И Алан Гринспен в качестве председателя Федеральной резервной системы был их человеком. Основные крупные банки, возглавляемые влиятельным рокфеллеровскими «Чейз Манхэттен Банк» и «Ситикорп» Санфорда Вэйла, потратили свыше 10 миллиардов долларов на лоббирование, проводя кампанию пожертвований влиятельным конгрессменам, чтобы добиться дерегулирования ограничений на банковское и фондовое страхование.
Через два месяца после вступления в должность 6 октября 1987 года, всего за несколько дней до крупного однодневного краха на нью-йоркской фондовой бирже, Гринспен сообщил Конгрессу, что банки США, «замороженные» в эпоху новых технологий структурой регулирования, которая была разработана более 50 лет назад, проигрывают свои конкурентные сражения другим финансовым учреждениям и нуждаются в новых полномочиях для восстановления баланса:
«Основные продукты, предоставляемые банками, – оценка кредитов и диверсификации рисков – являются менее конкурентоспособными, чем они были 10 лет назад».
Как отметила газета «Нью-Йорк Таймс»:
«Г‑н Гринспен уже давно гораздо более благосклонно настроен в отношении дерегулирования банковской системы, чем его предшественник в ФРС Пол А. Волкер». {879}
Первое выступление Гринспена в Конгрессе 6 октября 1987 года в качестве председателя ФРС имеет важное значение для понимания преемственности курса вплоть до революции секьюритизации последних лет, революции Новых финансов. Вновь процитируем рассуждения «Нью-Йорк Таймс»:
«Г‑н Гринспен, сокрушаясь о потерях банками конкурентных преимуществ, указал, как он выразился, на "слишком жёсткую" нормативную структуру, которая ограничивает доступ к потребителям и эффективному обслуживанию и препятствует конкуренции. Но затем он указал и на другое развитие событий "особого значения" – достижения в области обработки данных и телекоммуникационных технологий, которые позволили другим узурпировать традиционную роль банков в качестве финансовых посредников. Иными словами, основной банковский экономический вклад – риск своими деньгами в виде кредитов на основе обладания превосходящей информации о кредитоспособности заёмщиков – оказался под угрозой».
|
|
|
Газета процитировала Гринспена по поводу вызова в 1987 году современному банковскому делу со стороны технологических перемен:
«По словам Гринспена, обширные он-лайн базы данных, мощный потенциал вычислений и телекоммуникационные средства предоставляют кредитную и рыночную информацию почти мгновенно, что позволяет кредитору проводить свой собственный анализ кредитоспособности, разрабатывать и осуществлять комплекс торговых стратегий по хеджированию рисков. Это, добавил он, наносит постоянный урон «конкурентоспособности депозитарных учреждений и в будущем позволит расширить конкурентное преимущество рынков секьюритизированных активов, таких как коммерческие бумаги, перекрестные ипотечные ценные бумаги и даже автомобильные кредиты.
В заключение он говорит, что наш опыт вплоть до этого момента показывает, что эффективнейшее обособление банка от связанной финансовой или коммерческой деятельности достигается через холдинговую структуру». {880}
Однако в банковской холдинговой компании, Федеральном фонде страхования депозитов, портфель вкладов, предназначенный для гарантии банковских депозитов свыше 100 тыс. долларов на каждом счету, будет применяться только к основному банку, а не к различным дочерним компаниям, созданным для участия в экзотических хеджевых фондах или другой деятельности, не входящей в учетные книги банка. В результате этого в кризисных ситуациях, таких как разворачивающийся после 2007 года крах секьюритизации, окончательным кредитором последней инстанции, то есть страхователями банковских рисков становятся американские налогоплательщики.
|
|
|
Все это вызвало серьёзные дебаты в Конгрессе, которые продолжались до окончательной и полной законодательной отмены ограничений Гласса-Стигала Клинтоном в 1999 году. Клинтон передал перо, которым в ноябре 1999 года он подписал этот акт отмены в качестве подарка Санфорду Вэйлу, могущественному главе «Ситикорп», что является, по меньшей мере, любопытным жестом для президента-демократа, если не сказать больше. Похоже, Клинтон тоже умел следовать за деньгами.
Алан Гринспен сыграл решающую роль в продавливании через Конгресс отмены закона Гласса-Стигала. На слушаниях Комитета по банковским и финансовым услугам Палаты представителей 11 февраля 1999 года Гринспен заявил:
«...Мы поддерживаем, как мы уже это делали в течение многих лет, значительный пересмотр... Закона Гласса-Стигала и Закона о банковских холдингах, чтобы устранить законодательные барьеры на пути интеграции банковской, страховой и биржевой деятельности. Существует практическое единодушие между всеми заинтересованными сторонами, и частными и государственными, в том, что эти барьеры должны быть сняты. Технологически стимулируемое распространение новых финансовых продуктов, которые позволяют разделение рисков, всё в большей степени соединяет свойства банковского дела, страхования и ценных бумаг в единый финансовый инструмент». {881}
В том же выступлении в 1999 году Гринспен разъяснял, что отмена означает уменьшение, а не увеличение регулирования вновь создаваемых финансовых конгломератов, вступая тем самым на прямую дорогу к нынешнему фиаско:
«Поскольку мы стоим на пороге XXI века, остатки философии банковских проверок XIX века останутся на обочине истории. Банки, конечно, по-прежнему нужно будет контролировать и регулировать, в немалой степени потому, что они подпадают под действие сети гарантий. Моя позиция в том, однако, что характер и масштабы этой деятельности должны прийти в большее соответствие с рыночными реалиями. Кроме того, к связанным с банками компаниям не нужно – на самом деле, нельзя – применять регулирование, подобное банковскому». {882} (выделено автором)
|
|
|
Именно дробление банковских холдингов с присущим им конфликтом интересов, в результате чего десятки миллионов американцев оказались безработными и бездомными в течение депрессии 1930‑х годов, стало именной той первоочередной причиной, по которой Конгресс принял закон Гласса-Стигала.
«Стратегии, невообразимые десять лет назад...»
«Нью-Йорк Таймс» описывала новый финансовый мир, созданный отменой ограничений Гласса-Стигала, в июньском очерке о «Голдман Сакс» в 2007 году, за несколько недель до наступления кризиса субстандартной ипотеки:
«В то время как Уолл-Стрит ещё делает деньги, консультируя компании по вопросам слияний и фиксируя эти сделки, реальные деньги – огромные деньги – делаются торговым и инвестиционным капиталом с помощью глобального массива сногсшибательных продуктов и стратегий, невообразимых десять лет назад». Они имели в виду революцию секьюритизации. Газета процитировала председателя «Голдман Сакс» Ллойда Бланкфейна о новом мире финансовых инструментов секьюритизации, хедже-вых фондах и деривативах:
«Мы прошли полный круг, потому что это именно то, что Ротшильды или Дж. П. Морган делали в пору своего расцвета. Именно закон Гласса-Стигала вызвал отклонение от прямого пути». {883}
Ллойд Бланкфейн, как и большинство банкиров Уолл-Стрит и финансовых инсайдеров, рассматривал «Новый курс» правительства Рузвельта как аберрацию, открыто призывая к возвращению ко временам Дж. П. Моргана и других магнатов «позолоченного века» злоупотреблений 1920 годов.
Ограничения Гласс-Стигала, аберрация по Бланкфейну, были, наконец, ликвидированы, благодаря Биллу Клинтону. «Голдман Сакс» был основным вкладчиком в избирательную кампанию Клинтона, и даже направил в 1993 году к Клинтону своего председателя Роберта Рубина, сначала в качестве «экономического царя», а затем в 1995 году в качестве министра финансов США.
|
|
|
В октябре 2007 года соучредитель Института экономической политики Роберт Куттнер выступал перед Комитетом по вопросам банковской деятельности и финансовых услуг США под руководством конгрессмена Барни Франка, вызывая призрак Великой депрессии:
«С момента отмены Гласса-Стигала в 1999 году после более десяти лет фактических набегов супер-банки смогли вновь в законодательном порядке установить те же виды структурных конфликтов интересов, которые были распространены в 1920 годах – кредитование спекулянтов, упаковка и страховка кредитов, последующая их продажа оптом или в розницу и взимание платы за каждый шаг на этом пути. И большинство из этих бумаг являются ещё более непрозрачными для банковских ревизоров, чем во времена их коллег в 1920‑х годах. Значительная часть из них вообще не являются бумагами, и весь процесс нагнетается с помощью компьютеров и автоматизированных формул». {884}
Комментатор «Доу-Джонс Маркет Уотч» Томас Костиген, писавший в первые недели разворачивающегося кризиса субстандартной ипотеки, отметил роль отмены ограничений Гласса-Стигала в открытии широкой дороги для мошенничества, манипуляций и эксцессов кредитного левереджа в расширяющемся мире секьюритизации:
«Было время, когда банки и брокерская деятельность были отдельными предприятиями, объединение им запрещалось во избежании конфликтов интересов, финансового краха, монополии на рынках, всех этих вещей вместе.
В 1999 году закон, запрещавший сочетание брокерской и банковской деятельности, Закон Гласса-Стигала 1933 года, был отменен, и вуаля! на месте того, что мы знаем как "Ситигруп", "ЮБиЭс", "Дойче Банк" и др. вырос финансовый супермаркет. Но сейчас, когда эти банки, кажется, споткнулись на своей некачественной ипотеке, стоит спросить, привели бы их ошибки к такому масштабу опустошения на остальной части финансовых рынков, если бы ограничения Гласса-Стигала оставались на месте?..
...Никто реально не интересовался новой причудой предоставлять обеспечение банковского долга по закладным в виде нескольких различных типов финансовых инструментов и продавать их через другое подразделение того же самого учреждения. Этим начали интересоваться только сейчас... (выделено автором)
...Гласс-Стигал, по крайней мере, давал то, что следует из первой составляющей его названия[50]: прозрачность. Это лучше всего получается, когда вглядываются сторонние наблюдатели. Когда же всё находятся внутри рассматриваемого объекта, то они смотрят наружу и видят одно и то же. Это не хорошо, потому что тогда вы не можете видеть вещи грядущие (или падающие), и каждый зависит от обрушения крыши.
|
|
|
Конгресс в настоящий момент проводит расследование фиаско субстандартной ипотеки. Законодатели рассматривают ужесточение правил кредитования, считают вторичных покупателей долговых обязательств ответственными за практику злоупотреблений, и, на позитивной ноте, даже берут на поруки некоторых домовладельцев. Эти временные меры помощи, однако, не починят то, что сломано: система конфликтов [интересов], которая возникла, когда продавцы, торговцы и оценщики принадлежат к одной и той же команде». {885} (выделено автором)
Пузырь «дотком» Гринспена
Ещё не высохли чернила на подписи Билла Клинтона, отменяющей ограничения Гласса-Стигала, а ФРС Гринспена с головой погрузилась в стимулирование следующего кризиса – преднамеренное создание фондового пузыря, достойного составить конкуренцию пузырю 1929 года. Пузыря, который впоследствии ФРС точно так же преднамеренно хлопнет.
Азиатский финансовый кризис 1997 года и последующий российский государственный дефолт в августе 1998 года породил чудесное преображение глобальных потоков капитала к преимуществу доллара. А Корея, Таиланд, Индонезия и большинство развивающихся рынков оказалось (по сообщениям швейцарских и британских инсайдеров) в огне скоординированной, политически мотивированной атаки трёх американских хедж-фондов: «Квантум Фонд» Сороса, «Ягуар и Тайгер Фонд» Джеймса Робертсона и «Мур Капитал Менеджмент», а также хедж-фонд «Долгосрочное Управление Капиталом» Джона Мерриуэзера из штата Коннектикут. {886}
Влияние азиатского кризиса на доллар было заметным и подозрительно положительным. Эндрю Крокетт, генеральный управляющий Банка международных расчётов, организации ведущих мировых центральных банков в Базеле, отмечал, что хотя в 1996 году страны Восточной Азии имели комбинированный дефицит текущего счёта в 33 миллиарда долларов США, в результате притока спекулятивных горячих денег, «1998–1999 годах текущий счёт поменял знак на 87 миллиардов в плюсе». К 2002 году профицит достиг впечатляющих размеров в 200 миллиардов долларов. Основная часть этого излишка возвращалась в США в виде покупки облигаций Министерства финансов США азиатскими центральными банками, по существу финансируя политику Вашингтона, толкая вниз процентные ставки в США и подпитывая формирующуюся «Новую Экономику», бум информационных технологий, внебиржевой рынок НАСДАК и «доткомы». {887}
В разгар азиатского финансового кризиса 1997–1998 годов Гринспен до тех пор отказывался принимать меры, чтобы облегчить финансовое давление, пока Азия не рухнула, Россия в августе 1998 года не объявила свой дефолт по суверенному долгу, а дефляция не распространилась от региона к региону. И только после этого и он и Нью-йоркский Федеральный резервный банк вмешались, чтобы спасти огромный хедж-фонд «Долгосрочное управление капиталом», который стал несостоятельным в результате рискованной игры, в которой он проиграл в результате кризиса в России.
Чтобы спасти крупный нью-йоркский финансовый институт, который кредитовал «Долгосрочное управление капиталом» и другие хедж-фонды, Гринспен провёл необычно резкое сокращение процентных ставок ФРС, в первый раз на 0,5%. За этим, спустя несколько недель, последовало сокращение ещё на 0,25%. Это дало зарождающемуся пузырю «доткомов» прекрасный небольшой «глоток виски», поскольку дешёвые деньги хлынули в акции, запустив раздувание нового пузыря цен, не связанного с какой-либо долгосрочной экономической реальностью. Финансовые кризисы в Азии и России фактически снабдили новыми наличными казино фондового рынка Уолл-Стрит, чтобы сыграть новый раунд.
К концу 1998 года на фоне последовательных сокращений процентных ставок ФРС и накачивания достаточной ликвидностью, фондовые рынки США во главе с НАСДАК и Нью-йоркской фондовой биржей вышли из-под контроля. В одном только 1999 году, когда пузырь Новой Экономики надувался полным ходом, был зарегистрирован ошеломляющий рост стоимости акций, принадлежащих американским домохозяйствам – на 2,8 трлн долларов. Это составило более 25% годового ВВП в бумажной стоимости.
Исчезли ограничения Гласса-Стигала на банки и инвестиционные банки, продвигающие акции, которые они вывели на рынок (в точности такой же конфликт интересов как тот, который вызвал к жизни Гласса-Стигала в 1933 году). Уолл-стритовские фондовые промоутеры получали бонусы в десятки миллионов долларов за мошенническое раскручивание акций компаний сети «Интернет» и других, таких, как «ВорлдКом» и «Энрон». Это снова были всё те же «ревущие 1920е», но с электронными компьютеризированными «толкателями» с турбонаддувом. Бланкфейн и его дружки с Уолл-Стрит, несомненно, были удовлетворены тем, что «аберрация» регулирования уступила место «норме» вольного спекулятивного угара.
Мартовская речь 2000 года
В марте 2000 года, на самом пике биржевой мании «дотком» Алан Гринспен выступил на конференции по «Новой экономике» в Бостонском колледже, где повторил свои в те времена стандартные мантры во славу ИТ-революции и влиянии на финансовые рынки. В этой речи он даже превзошёл предыдущие восторги фондовыми пузырями информационных технологий и их предполагаемым «обогащающим воздействием» на уровне потребления домохозяйств, который, по его утверждению, поддерживал устойчивый рост экономики США:
«В последние несколько лет стало всё более очевидным, что этот бизнес-цикл отличается кардинальным образом от многих других циклов, которые характеризовали Америку после Второй мировой войны. Достигнуто не только рекордное по длительности расширение, но и сделано это при большем экономическом росте, чем ожидалось».
Он продолжал почти поэтически источать мед:
«Мои замечания сегодня будут сосредоточены как на том, что очевидно является источником этого впечатляющего достижения – революция в области информационных технологий... Когда историки будут изучать вторую половину 90х или два последних года, я подозреваю, они заключат, что мы сейчас переживаем ключевой период американской экономической истории... Эти инновации, и здесь характерным последним примером служит умножившееся использование сети «Интернет», поставили на поток запуск фирм, многие из которых претендует на возможность произвести переворот и доминировать в крупных частях национальной системы производства и распределения».
Затем Маэстро перешёл к своей реальной теме – способности распределять риски через технологии и сеть «Интернет», предвестнице его осмысления этого едва проклюнувшегося феномена секьюритизации:
«Влияние информационных технологий стало особенно заметно в финансовом секторе экономики. Возможно, самым значительным нововведением стала разработка финансовых инструментов, которые позволяют перераспределять риски по тем сторонам, которые наиболее готовы и способны нести этот риск. Многие из вновь созданных финансовых продуктов, и в первую очередь финансовые деривативы, привносят экономическую стоимость путём разделения рисков и перемещения их в высшей степени точным способом. Хотя эти документы не могут уменьшить риски, присущие реальным активам, они могут перераспределить их таким способом, который вызывает приток инвестиций в реальные активы, и, следовательно, приводит к повышению производительности труда и уровня жизни населения. Информационные технологии сделали возможным создание, оценку и обмен этих сложных финансовых продуктов на глобальной основе...». {888}
Пожалуй, самым примечательным был выбор момента для этой эйфорической хвалебной песни Гринспена благам фондовой ИТ-мании. Он хорошо знал, что последствия шести подряд повышений процентных ставок, которые он инициировал в конце 1999 года, рано или поздно заморозят покупки акций на заемные деньги.
Как и следовало ожидать, пузырь «доткомов» лопнул через неделю после речи Гринспена. 10 марта 2000 года сводный индекс НАСДАК достиг своего пика в 5048 пунктов, что более чем вдвое превысило его прошлогодний уровень. В понедельник 13 марта НАСДАК рухнул в одно мгновение на 4%.
Затем с 13 марта 2000 года, дойдя до самого дна, рынок потерял в стоимости ценных бумаг более 5 триллионов долларов, когда резкий подъём ставки Гринспеном привёл к жестокому проколу этого пузыря, наличие которого Гринспен продолжал отрицать, пока тот не лопнул. В долларовом выражении фондовая катастрофа 1929 года выглядит цветочками по сравнению с гринспеновской катастрофой «дотком». К марту Гринспен поднимал процентные ставки шесть раз, и этот факт привёл к жестокому охлаждению спекуляций на заёмные деньги на рынке акций компаний «дотком».
Акции и «Правила Ти»
Когда даже самым рядовым членам Конгресса стало ясно, что цены на акции вырвались из-под контроля, а банки и инвестиционные фонды выдают десятки миллиардов кредитов для спекуляций «на марже», ФРС призвали принять меры к требованиям к покупке акций с частичной оплатой за счёт кредита.
К февралю 2000 года задолженность по кредитному плечу превысила 265,2 миллиарда долларов, подскочив на 45% всего за четыре месяца. Значительная часть прироста произошла вследствие увеличения заимствований через он-лайновые брокерские конторы и направления их в акции фондового рынка высокотехнологичных компаний «Новой Экономики» (НАСДАК).
Согласно «Правилам Ти», ФРС имеет исключительные полномочия устанавливать начальные требования к кредитному плечу (или маржинальные требования) для приобретения акций в кредит, который с 1974 года составлял 50%. Другими словами, 50% средств, необходимых для приобретения акций, могли быть заёмными.
Если на фондовом рынке происходило бы серьёзное падение, требования внесения гарантийных депозитов превратили бы умеренный спад деловой активности в катастрофу, поскольку кредиторы брокеров были бы вынуждены потребовать больше наличных средств под обеспечение для своих маржинальных кредитов на падающем фондовом рынке, вынуждая большинство инвесторов продавать свои акции, чтобы поднять наличные средства, движение, которое превратило снижение рынка в бегство в 1929. Конгресс полагал, что именно это произошло в 1929 году, когда маржинальные[51]обязательства составляли 30% на фондовом рынке стоимости. Вот почему он дал Федеральной резервной системе полномочия контролировать начальные требования к кредитному плечу в Законе о ценных бумагах от 1934 года.
Маржинальные требования после 1929 года достигали 100%, что означало, что даже ни одна часть закупочной цены не могла быть оплачена заемными средствами. Так продолжалось до 1974 года, после чего уровень был изменён до 50% и оставался таковым, что позволяло инвесторам занимать у своих брокеров не более половины закупочной цены акций. К 2000 году этот маржинальный механизм действовал подобно бензину, подливаемому в бушующий костер.
По этому вопросу были проведены слушания Конгресса. Инвестиционные менеджеры, такие, как Пол МакКалли из входящего в десятку лидеров мировых инвестиционных фондов «ПИМКО» сообщил Конгрессу:
«ФРС должна поднять этот минимум, и поднять его прямо сейчас. Конечно же, г‑н Гринспен скажет «нет», поскольку 1) он не может найти доказательств наличия взаимосвязи между изменениями маржинальных требований и изменениями в уровне фондового рынка, и 2) поскольку это увеличение маржинальных требований будет дискриминировать мелких инвесторов, чьим единственным источником кредитования на фондовом рынке является их маржинальный счёт». {889}
«На марже» или с уплатой только части стоимости ценных бумаг Перед лицом очевидного американского фондового пузыря 1999-2000 годов Гринспен не только неоднократно отказывался от изменения фондовых маржинальных требований, но также в конце 1990‑х председатель Федеральной резервной системы фактически начал говорить в хвалебных терминах о «Новой Экономике», доказывая, что информационные и связанные с ними технологии способствовали повышению производительности. Он сознательно разжигал рыночное «иррациональное изобилие».
С июня 1996 по июнь 2000 года индекс «Доу» вырос на 93%, а НАСДАК – на 125%. Общее соотношение фондовых цен к корпоративным доходам достигло рекордных вершин, не виданных со времен краха 1929 года.
Затем в 1999 году Гринспен начал серию повышения процентной ставки, когда инфляция была даже ниже, чем в 1996 году, а производительность росла даже быстрее. Но с отказом привязать рост ставок к росту маржинальных требований, которые бы чётко дали понять, что ФРС серьёзно настроена охладить спекулятивный пузырь на рынке, воздействие Гринспена на экономику более высокими ставками, очевидно, было направлено на рост безработицы и снижение трудовых затрат во имя дальнейшего повышения корпоративной прибыли, а не для охлаждения безумия фондовых покупок Новой Экономики. Соответственно, фондовый рынок это проигнорировал.
Влиятельные наблюдатели, в том числе финансист Джордж Сорос и заместитель директора Международного валютного фонда Стенли Фишер, советовали ФРС выпустить воздух из пузыря за счёт повышения маржинальных требований.
Гринспен отказался от этой более чем разумной стратегии. На повторных слушаниях в Банковском комитете Сената США в 1996 году он заявил, что не хотел бы дискриминировать тех, кто небогат, и поэтому нуждаются в заимствованиях для игры на фондовом рынке (так!). Как он хорошо знал, эти трейдеры, покупающие акции с кредитным плечом, в массе своей не «бедняки и нуждающиеся», но профессиональные агенты, ищущие «бесплатный сыр». Интересно, однако, то, что в точности тот же аргумент Гринспен будет повторять для обоснования своей пропаганды кредитования заёмщиков с низкими доходами, группу риска, заманивая их в ловушку фальшивого упоения владения субстандарной ипотекой – порождения его политики после 2001 года. {890}
Фондовый рынок начал падать в первой половине 2000 года, и не потому, что выросла стоимость рабочей силы, а потому, что были, наконец, достигнуты границы доверия инвесторов. Финансовая пресса, включая «Уолл-Стрит Джорнэл», которая год назад славословила руководителей «доткомов» как пионеров Новой Экономики, сейчас высмеивала публику за то, что та поверила в то, что компании, которые никогда не принесут прибыли, могут расти вечно.
Это было типично для менталитета Уолл-Стрит, расценивающего «публику» как слепых сосунков, которые заслуживают быть обманутыми и ограбленными умными большими парнями с большими деньгами. Один бывший торговец производными финансовыми инструментами в «Морган Стенли», который вышел из бизнеса в середине 1990‑х годов, описывал господствующее отношение на Уолл-Стрит к своим клиентам, приобретающим деривативы:
«Когда они не проводили сложные компьютерные вычисления, они кричали о том, как они собираются "кое-кого ограбить".., поле битвы мира деривативов завалены нашими жертвами... в округе Ориндж (Калифорния), в "Бэрингс Банк", "Дайва Банк" и "Сумимото Корпорэйшн"...». {891}
Новая Экономика, как сказал один из авторов «Уолл-Стрит Джорнэл», сегодня «выглядит как старомодный кредитный пузырь». {892} Во второй половине 2000 года американские потребители, чьё соотношение задолженность-доход дошло до рекордно высокого уровня, начали уходить. Рождественские продажи пошли вниз, и в начале января 2001 года Гринспен отступил сам и пошёл на снижение процентных ставок. В результате 12 последовательных сокращений ставки ФРС снизились с 6% вплоть до послевоенного наинизшего уровня ставки 1% в июне 2003 года, где и оставались до 30 июня 2004 года.
Такого не было со времен Великой депрессии. В июле 2004 года Гринспен начал первое из четырнадцати будущих последовательных повышений ставки вплоть до своего ухода в отставку в 2006 году. Он поднял фондовые ставки ФРС с 1% до 4,5% в течение 19 месяцев. За этот период он убил несущий «золотые яйца» пузырь на рынке недвижимости.
В каждом своём выступлении председатель ФРС разъяснял, что его ультралёгкий монетарный режим после января 2001 года нацелен на поощрение инвестиций в ипотечное кредитование. Этот субстандартный феномен, ставший возможным только в эпоху секьюритизации активов и отмены ограничений Гласса-Стигала в сочетании с нерегулируемой внебиржевой торговлей деривативами между частными финансовыми учреждениями, был предсказуемым результатом преднамеренной политики Гринспена. Тщательное изучение исторических записей делает это факт совершенно очевидным.
|
|
|
