Глава четвертая МАРТ – МАЙ 1919 18 глава

В изуверском бреду иезуита-фанатика, Троцкий пишет, что “на Гуляйпольском съезде анархистов Махно призывал к восстанию против Советской власти”. Наглая беззастенчивая ложь и провокация. Ни в самом Гуляй-Поле, ни в районе Гуляй-Поля ни явного, ни тайного анархистского съезда никогда не было. Ни о каком объединении с какими бы то ни было партиями, ни о каком восстании против Советской власти Махно и его товарищей речи быть не могло. Вот что пишет Махно в “Путь к Свободе”№ 2 от 24 мая с. г.: “выступить ли против существующей власти в целях ее свержения и установления другой «лучшей», как говорят меньшевики, и левые % эсеры?

Нет и нет! Всякое свержение власти сейчас вызовет к жизни другую власть, не лучшую, а скорее худшую... Освобождение рабочих есть дело рук самих рабочих — этот лозунг означает не только то, что трудящиеся могут освободиться от капиталистического рабства лишь своими усилиями, но также и то, что новая жизнь трудящихся может быть построена только самими трудящимися и никем больше... Творчество свободной революционной жизни народа, это колоссальное дело, глубокое и беспредельное, как океан, и всякая власть, берущая на себя смелость творить эту жизнь и требующая себе подчинения народа, запутывается в непосильном для нее деле и, не желая сознаться в своем революционном банкротстве, становится тираном над народом...”.

Да, неудивительно, что батько Троцкий запретил кому бы то ни было прикасаться к воззваниям т. Махно и Гуляйпольского исполкома. Пропаганда строительства новой жизни без помощи новых тиранов-властителей, звать к такому безвластному строительству и пытаться на деле его осуществить, игнорируя бессильные потуги власти, — нет, этого не могло допустить никакое правительство, даже архи-социалистическое, “рабоче-крестьянское”. Товарищ Махно должен был быть сломлен социалистической властью, даже ценой предательства революции, ибо дело шло о сохранении самого принципа власти.

В Гуляй-Поле победоносно вступили красные войска. Престиж власти сохранен. Повстанцы обессилены.

Тов. Махно ушел. Большевики торжествуют.

Революция умирает. Вступает в свои права обнаглевшая реакция.

А. Барон»[600].

Харьковский «Набат»писал:

«Победа ли?

Прошла неделя, другая, как большевистский корабль был в большой опасности, когда все лучшие силы партии были мобилизованы, чтобы восстановить положение могущества, которое за последнее время сильно пошатнулось.

Большевики, учитывая деникинское наступление, решили поставить на карту (неразборчиво. — А. Б.) и одновременно покончить с двумя для них опасностями: приостановить наступление деникинцев и сокрушить непокорных махновцев, свободолюбивых повстанцев, которые пришли к сознанию, что и без большевистских комиссаров они сумеют устроить свою жизнь и защитить завоевания революции.

Атака на повстанцев была начата по всем правилам военного искусства. Все большевистские газеты (и им в тон вопил также и меньшевистский подголосок, ведь свой своего в беде выручает.,.) были полны мерзкой клеветы по вопросу повстанцев. Все было сделано для того, чтобы с корнем уничтожить гуляйпольскую революционную заразу.

Большевики ликуют... Надломлено упорство храбрых повстанцев, Батько Махно послал Троцкому телеграмму с предложением прислать военного руководителя для принятия дивизии.

В своем партийном заблуждении большевики даже не находят довольно откровенности опубликовать правду. По их словам выходит, что т. Махно отказался от руководства дивизией лишь при предпринятом Деникиным наступлении, что не соответствует действительности, т. Махно это сделал еще до этого, сейчас после пребывания Каменева в Гуляй-Поле.

Большевики, ругая т. Махно анархо-кулаком, видно забывают, что он идейный анархист и к власти не стремится и что он постолько и до тех пор руководит дивизией, пока к нему питают доверие повстанцы, что заметь он самое малейшее недоверие или подозрительность к себе, не только такую враждебность, какая царит, теперь среди самых широких трудящихся масс к большевикам, он бы ни минуты не остался бы на своем посту.

Еще несколько месяцев тому назад мы предвещали, что рано или поздно защитница власти, большевистская партия, не допустит, чтобы руководителем целого района был идейный анархист и постарается разоружить повстанческие части, мы задали т. Махно следующий вопрос, что он намерен предпринять в случае, если вышесказанное случится. Он ответил нам, что тогда он в народ уйдет и будет продолжать анархическую работу, но не допустит, чтобы повстанцы дрались со своими братьями–красноармейцами из-за него.

Вот как отвечают и должны отвечать революционеры... Трудовая масса умеет ценить и знает, кто революционер и их друг, Махно или другие, называющие его анархо-кулаком и чуть ли не провокатором.

В то время, как “революционер”Троцкий, защищая революцию, осыпал в Харькове и Екатеринославе руганью и клеветой тех самых повстанцев, которые истекали кровью от ударов деникинцев, в то время, как Троцкий в своем салон-вагоне писал приказы предавать огню и мечу всех, кто мыслит и не действует по-большевистски, в этот грозный для революции час, когда после нескольких дней упорных боев с превосходными силами деникинских банд, гнездо повстанцев — Гуляйполе — было занято врагом, а станция того же названия переходила из рук в руки, “погромщик, соратник пьяного Григорьева анархо-кулак и контрреволюционер Махно”, выбрав человек 5O самых близких и геройских повстанцев и взяв несколько пулеметов, смело двинулся на врага, чем внесли воодушевление в рядах повстанцев.

Как это не похоже на самых даже лучших революционеров из властнического лагеря, которые способны лишь приказывать, повелевать и распоряжаться...

Власть торжествует... Махно “сдался”. В Гуляйпольском районе как и во всем большевистском царстве, появятся чайкомы и иные атрибуты “Советской”власти.

Большевики не как «умные»политиканы, должно быть чувствуют, что замена Махно, назначенным сверху руководителем и переименование повстанцев в красноармейцев не значит еще, что большевики будут иметь в Гуляйпольском районе благоприятную почву для себя.

Они несомненно чувствуют, что безвластнический корень среди гуляйпольских повстанцев пустил глубокие ростки, что влияние тов. Махно на повстанцев слишком велико, чтобы сразу отстранив его от повстанческого движения, можно было бы пользоваться хоть каким-либо влиянием на повстанческую массу, а потому они, вероятно, постараются приложить все усилия, чтобы перетянуть на свою сторону не только повстанцев, но и тов. Махно.

Недаром в некоторых большевистских газетах уже замечается другое отношение к т. Махно и как пишет передовица “Елисаветградских Известий”от 13 июня, что “своей телеграммой т. Махно показал, какая глубокая разница существует между партизаном-революционером и партизаном-бандитом Григорьевым...”.

Но... сделанного не воротишь.

История не простит большевистской власти за ея преступный шаг по отношению к гуляйпольским повстанцам, которые в самую критическую минуту получили от нея не помощь, а смертельный удар в спину.

Мы надеемся, что этот урок не пропадет даром, не только для повстанцев, но и для всех сознательных рабочих и крестьян. Это должно их окончательно убедить, насколько антиреволюционная, антирабочая и антикрестьянская всякая власть, даже социалистическая, даже большевистская, и даже “рабоче-крестьянская”, какую мы имеем теперь...

Я. Алый»[601].

Тогда же 20 июня 1919 г. на запрос Народного Комиссара по иностранным делам Г. Чичерина о причинах столь быстрого отступления красных войск сотрудник комиссариата Д. Гопнер в своей записке сообщал:

«...Одна из причин отступления Красной Армии под натиском Деникина — авантюра вокруг Махно и несвоевременное объявление открытой войны партизанщине...».

Далее в записке описывается роль и заслуги Махно в ликвидации австро-немецкой оккупации на Украине и в борьбе с гетманщиной, анализируются подвиги и стойкость махновцев в бою с деникинцами.

Тем временем положение на фронте все ухудшалось. Для облегчения тяжелой обстановки на участках 13-й и 14-й армий Ворошилов издал приказ от 21 июня 1919 г., в котором мариупольской группе т. Кочергина ставилась задача: «Упорно оборонять занимаемые позиции с целью прикрытия железнодорожной магистрали Славгород–Александровск–Мелитополь... Разграничительная линия слева: Андреевка, что в 15 верстах севернее г. Александровска–Славгород–Григорьевка–Чаплино–Просяная — все пункты исключительно...»[602].

То есть надо было держать фронт протяженностью 160 верст, который занимали махновцы и ранее.

В смысле перелома военного успеха у нас была большая надежда на Харьковский укрепрайон, который 7 июня на пленуме Харьковского Совета был объявлен «Красной крепостью», во главе с ВРС. Но перелома не произошло, а 24 июня 1919 г. Белгород и Харьков были сданы противнику[603], хотя в газете «Беднота»от 25 июня 1919 г. вдогонку событиям еще писалось: «...Харьков с подступами к нему успел уже превратиться в сильнейшую крепость.

Харьков защищают не партизаны анархисты “Батьки Махно”, которые бежали перед каждым сильным отрядом врага, а регулярная Красная Армия рабочих и крестьян...».

Тогда же член ВРС 14-й армии А. Бубнов телеграфировал в высшие инстанции:

«На ст. Ромодан встретил Аверина. Положение под Екатеринославом более чем катастрофическое, нет ни одного русского патрона, целые рабочие батальоны вырезываются казаками. Настроение рабочих прекрасное, только что сформированный батальон пошел (в) наступление, занял Синельниково, но, расстреляв ничтожное количество патронов, был целиком уничтожен... Главное — патроны. Аверин утверждает: будут патроны — положение улучшится немедленно»[604].

К 24 июня я уже полностью сдал войска и штаб бывшей Повстанческой дивизии им. батько Махно советскому командованию, был свободен от всех обязанностей и осматривал кавалерийский полк, который из Александровска прибыл в Орехово на подкрепление фронту. Противник успел отбросить наших на 20 верст к западу и уже подходил к Орехово, когда меня Ворошилов потребовал в штаб армии.

— Что-то меня ожидает? — думал я, подъезжая к станции Александровск. — Вызволит из несчастья приемный акт или нет?

Комиссия штарма 14-й мне выдала примерно следующий акт о приеме фронта, который был векселем, могущим оправдать меня перед командармом.

 

 

АКТ.

 

Настоящий выдан комиссией штаба 14-й армии бывшему начальнику полевого штаба 1-й Повстанческой дивизии Махно тов. Белашу В. Ф. в том, что от него принято и передано вновь назначенному командиром 3-й бригады 7-й стрелковой дивизии тов. Круссеру А. С. следующее: 1) Участок фронта по линии: г. Бердянск, Новоспасовка (Осипенко), Троицкое (Карла Маркса), Цареконстантиновка (Куйбышево), Пологи, Гуляй-Поле, Гайчур, Покровское. 2) Пехотные полки: а) Новоспасовский (Вдовиченка) в составе 6 000 красноармейцев, из них 3 000 без винтовок. б) 8-й Заднепровский (Бондарца) в составе 5 000 красноармейцев, из них 2 000 без винтовок. в) 7-й Заднепровский (Калашникова) в составе 7 000 красноармейцев, из них 4 000 без винтовок. г) 9-й Греческий (Тахтамышева) в составе 2 000 красноармейцев, из них 1 200 без винтовок. д) 10-й Донской (Бондаренка) в составе 5 000 красноармейцев, из них 2 000 без винтовок. е) 11-й Игнатьевский (Ровазы) в составе 6 000 красноармейцев, из них 2 000 без винтовок. ж) три полка сводных в составе 12 000 красноармейцев, из них 10 000 без винтовок. з) группа Паталахи в составе 8 000 красноармейцев, из них 3 000 без винтовок. и) группа Петренко (Платонова) в составе 4 000 красноармейцев, из них 3 000 без винтовок. к) три бронепоезда, вооруженные: один — шестидюймовым орудием, два — 3-мя 3-х дюймовыми, при 25 снарядах, и 15-ти пулеметах. л) три полевых батареи — 18 трехдюймовых орудий, на каждое орудие от 3-х до 10 снарядов. м) сто пулеметов на тачанках и до 30 000 патронов. н) снабжение и кассу — 500 000 рублей и другое имущество дивизии.

Председатель комиссии (подпись)

Члены: (четыре подписи)

9 июня 1919 года, г. Орехов[605].

— Ничего не будет до самой смерти! — утешал меня Долженко. — Напишешь Ворошилову рапорт, приложишь акт и, я уверен, все будет как по маслу!

Вскоре мы приехали на станцию Александровск. Долженко принял предостерегающие меры: выставил часовых и, на случай, в штарм послал секретную агентуру. Я писал рапорт, когда Долженко сообщил о том, что Ворошилов находится в штабе, и там идет какое-то заседание Реввоенсовета.

— В аккурат попали, идем скорее! — говорил он. — Опасность не замечена, все хорошо!

Мы отправились в штарм 14-й к Ворошилову...

— Поддерживая товарища Ленина, я был прав. Даже на расстоянии Украину он видел намного лучше, нежели мы, сидящие в Киеве и Харькове, — слышался баритон из кабинета командарма.

Мы с Долженком сидели в приемной, ожидая конца заседания. Никто из служащих штарма не подозревал в нас командиров бывшей дивизии махновцев, отчего мы имели возможность сидеть у дверей кабинета и слушать горячие споры за дверью.

— Он писал, — продолжал баритон, — будьте политиками, а не военными диктаторами. Пока белогвардейщина и войска Антанты не разбиты на Украине, осторожнее с Григорьевым и Махно. Не обостряйте отношения, будьте дипломатичными, используйте их в борьбе с нашими главными противниками.

— Я говорил, — продолжал баритон, — что махновщину нельзя сравнивать с григорьевщиной, мы не считали ее советским движением в подлинном смысле этого слова, ибо идея анархизма, это — идея кулака. Но махновщина — наша попутчица более честная, нежели григорьевщина.

Если Украинское правительство возлагало большие надежды на Григорьева и организовало ему дивизию, объединило вокруг него мелкие повстанческие отряды, то, наоборот, на махновщину оно смотрело, как на что-то чуждое, вредное. Местные партийные организации, вместо умелого подхода к ней, всячески спорили, компрометировали, тормозили снабжение, развитие военных сил этого района, переобразование бригады в дивизию, забывая, что это часть наших боевых сил, часть Южного фронта.

И что от нас махновцы получили взамен своей самоотверженной борьбы на фронте? Что мы им дали? А ведь войска повстанцев состоят не только из анархистов и левых эсеров. В своей массе это беспартийные рабочие и крестьяне, и от такого нашего отношения к ним, естественно, восторгаться им не приходится.

Сейчас мы должны перестроиться и укрепить этими силами фронт.

Как вы знаете, Махно с группой в 600 человек ушел на Херсонщину собирать армию, а все его полки остались под непосредственным нашим руководством. Это что означает?

Будь это григорьевщина, она бы давно передалась на сторону Деникина. Но, махновцы терпят даже тогда, когда наши трибуналы вырывают из их рядов любимых командиров. Они наши попутчики, Надо лучше присмотреться, надо взвесить старые промахи, и нам без боли удастся перевоспитать партизан, подчинить командиров.

Боевая обстановка участка нашей 14-й армии на сегодня неблагоприятная. Махновцы имеют большой резерв и, если мы их вооружим, снабдим боеприпасами, они будут воевать. Только вот не знаю, что делать с командирами: оставить их или заменить своими? И я бы рекомендовал, в основном, оставить им старых командиров, которые хорошо знают своего противника и самоотверженно ведут полки в бой.

— Как оставить? Это невозможно, — сразу обозвалось несколько голосов. — Есть директива Троцкого, надо ее выполнять!

— Нет, товарищи, я не согласен с нею, — произнес баритон. — Старых махновских командиров мы должны использовать в целях скорейшей победы над партизанщиной.

— Нет, нет, это невозможно, — перебили голоса, — их надо в ЧК и никуда больше.

— Товарищи, меньше горячки, больше дела. Кого вы дадите на их место? Есть ли они у нас? Таким командирам, как Митрофанов, погубивший 3-й советский полк у Чаплино, я бы рекомендовал не доверять махновцев, ибо они навредят. Мною отдано распоряжение, чтобы махновский участок разделить на четыре участка и поручить командование Федьку, Кочергину, Маслову и Митрофанову (красные командиры). К ним надо выслать в качестве помощников Куриленка, Белаша, Платонова и Калашникова.

— Нет, нет, это невозможно, их надо в ЧК, — снова загудели в кабинете.

Положение наше в приемной было «аховское». Мы не знали, что делать: бежать в подполье или открыть дверь кабинета и крикнуть: «Спасайте фронт, чем только можно, но не преследованием, оно погубит нас всех».

Вскоре собрание получило известие о том, что кавалерийский полк, который я видел в Орехово, разбит.

— Это махновцы, — послышалось за дверью. — Не иначе — они. Ведь не мог противник разбить такой примерный полк: сил у него не хватит!

Но голоса ошибались. Не только разбит кавалерийский полк, но пострадал и пехотный в самом настоящем бою с белыми, а не с махновцами. Спорщики еще не знали грозной силы противника, который был силен, обучен и лучше нашего вооружен. На всех участках он перешел в наступление и имел везде успех.

— Вот и махновцы, вот и доверяй им, — заговорил кто-то скороговоркой в кабинете, — я говорил, что григорьевщину и махновщину мы долго терпели, отчего понесли поражение. Во всем виновато наше военное командование, и никто больше. Их надо было сразу разоружить и не вступать с ними ни в какие союзы, ни в какие соглашения. Но коль промахнулись, каленым железом, самыми репрессивными мерами надо теперь лечить язву. И чем скорее разоружим и нейтрализуем, тем быстрее пойдем к победе; жалеть не следует!

— Товарищи, — перебил баритон, — не место обвинять военное командование в махновщине и григорьевщине, ибо у нас мало было сил. При их поддержке наша Украинская Красная Армия, а она была вначале в составе только двух дивизий, заняла юг Украины и Крым. И не будь их, таких успехов на Украине нам не видать. Да, мы долго терпели этих попутчиков и должны были терпеть, ибо, если бы их на фронте не было, то кем бы вы их заменили? С какой шумихой проходит мобилизация теперь, но на фронте сил пока что нет.

На Украине у нас не было общефронтового резерва армии, полки имели запасные части в своем близком тылу и пополнялись из добровольцев. Кроме того, ведь у нас не было достаточного количества патронов, снарядов, физической силы. Как можно было не обращать внимания на повстанцев? — говорил баритон.

Он еще что-то говорил, уговаривая собрание, чтобы с махновцами, в интересах победы, поступить повежливей. Но голоса были непримиримыми.

Наконец совещание ВРС закончилось.

Командарму, очевидно, доложили о нашем прибытии и мы были приглашены в зал.

— Кого я вижу, — поднялся ко мне навстречу бывший комиссар из г. Туапсе т. М....й.

Мы были знакомы с 1917 г. по Туапсе, где вместе 15 октября организовывали выступление, провели туапсинский октябрь.

Беседа с Ворошиловым началась о фронте. Он живо интересовался противником, разделял мой взгляд относительно отвода в тыл безоружных махновцев для реорганизации и вооружения, выслушал мои доводы в отношении вредного влияния на войска репрессивных мер против махновцев. Под конец он дал слово, что никто из махновцев не будет арестован и направил меня в Большой Токмак в распоряжение начбоеучастка Кочергина.

Мы расстались...

— А это еще, что такое? — спросил меня Долженко, когда подходил к своему вагону. — Никак арест?

Вагон, в котором мы приехали, был оцеплен красноармейцами. Несколько наших товарищей стояли в сторонке в кругу конвоя.

— Смотри, они арестованы, — говорил Долженко. — Надо быть на стороже. Ворошилов обманул, бежим скорее.

Да, положение было не из приятных, надо было скрываться. Но куда, от кого? Ведь он обещал, дал слово?! И мы свернули в город.

У штарма было оживление: караул усилен, выставлены пулеметы. Полк ротами подходил и строился тут же, на улице, против штарма.

Вскоре мы сидели на конспиративке и обсуждали тревожный момент, как вдруг стучится наш паренек. Он явился вовремя, и я использовал его для связи с М-им.

«Дорогой друг М...й! Надеюсь, мы останемся такими, как и раньше. Вспомни Кавказ... Мы были идеологическими противниками, когда в мирной обстановке перед массами выступали на митингах, ты защищал большевизм, я — анархизм: чуть не дрались за идею! И какими хорошими были товарищами наедине, помнишь, в Совете, когда надо было решать городские дела? И, вероятно, помнишь, какими были задушевными братьями, когда надо было усмирять восставшие станицы, идти в атаку на Корнилова? Наши политические разногласия сглаживались, оскорбления забывались, мы объединялись и потому побеждали.

Не такое ли положение сейчас на фронте? Но у вас не хватило терпения и, видимо, всю злобу за неудачи на фронте вы решили выместить на махновцах. Я вас не понимаю! За что арестованы мои ребята? Вексель, данный мне Ворошиловым, надо полагать хитрой уловкой? Почему же ты не арестовал меня, когда с Иваном был у тебя? Нет, видно, ты не испорчен окончательно. Наша беспечность, а, порой, безрассудность, губит дело революции. В настоящий момент, когда крайние бедствия вызвали у революционного крестьянства напряжение всех сил, когда все честное поняло, что решается вопрос трудового народа на многие годы, когда махновщина (без Махно и Реввоенсовета) отодвинула свои требования, личные и политические, свое недовольство и недоверие, когда фронт так неважен, вы начали поход против тех, которые все время пролизали на фронте свою кровь. Помни, друг, что махновщина ставила и ставит своей задачей — раздавить врага. Сумейте подчинить ее себе не репрессиями, а ласковым, добрым словом и делом, она послушается. Знайте, что репрессиями непоправимо навредите!

Что намерены делать с махновщиной? Как фронт?

Я ушел в подполье и буду ожидать момента, пока фронт настолько определится, что смогу ему принести, хотя малую, пользу. Буду рад, если Деникин вами будет побежден. Виктор.

25/6 19 г. Подполье».

Вскоре, я получил ответ, звучал он примерно так:

«Дорогой Виктор! Ты прав, и твои мысли я целиком разделяю. Пойми, что мы поставлены в такое положение, при котором ни в какой мере не можем верить махновцам. Только что получили телеграмму, что твой Махно в селе Томаковке изрубил на днях продотряд и соединился с Григорьевым.

К тому же Харьков, на который так надеялись, сегодня взят Шкуро. Оставлены белым г. Белгород, ст. Синельниково, на ст. Раздоры целиком погиб батальон Ленинской бригады.

Это — причины, побудившие к арестам. Но, думаю, сегодня же они будут освобождены. Перемелется — мука будет! 13-я, 8-я и 9-я армии продолжают отход на север. Нашей 14-й приказано перейти в наступление, чтобы отвлечь Деникина от Харьковского участка. Не знаю, что ожидает впереди — успех или поражение, но на Екатеринослав прорыв обозначился. Собираем свои вооруженные крохи, чтобы отбить Синельниково и проехать на Екатеринослав, где имеем вполне укрепленный район. Прощай. 25/6»».

В ночь на 26 июня я с Долженком на телеге ехал в сторону Орехово. Не доезжая села Камышевахи, встретили сводный отряд Шубы и Чередняка, который оставил фронт и уходил в тыл.

«Что мы там будем торчать, когда красные вчера переарестовали наших командиров... Идем на выручку; пусть они воюют сами», — так говорил Шуба.

Его отряд к тому времени состоял, примерно, из 400 штыков и 50 сабель. В нем было большинство анархистов и много им сочувствующих.

«Если они не тронут нас, мы не поднимем руки, — говорил Шуба. — А если тронут, пойдем к ним в тыл и будем защищаться».

Мои старания уговорить шубинцев и отряд Чередняка вернуться на фронт, ни к чему не приводили: они не слушались.

На станции Камышевахе я встретил Давыдова, который рассказал: «Ворошилов поручил мне формировать бригаду из наших невооруженных ребят. Он утвердил предложенных мною командиров полков: Бондаренка, Тахтамышева, Петренка (Платонова)[606], Паталаху, с которыми я должен выехать в Кременчуг для формирования, получения винтовок и прохождения строя. Но, не знаю, что нас ожидает. Паталаха отказался выполнить распоряжение Ворошилова и самовольно с отрядом, состоящим из воскресенцев и вербовчан, перешел в наступление на свое Вербовое, которое и занял. Однако неприятель зажал его так, что окончательно растрепал: Паталаха в бою убит, а отряд рассыпался».

Именно об отряде Паталахи и о сопротивлении Александровского уезда, объявленного троцкистами «самым заразным местом», писала газета «Звезда»:

«Александровский уезд... Крестьяне Воскресенской волости, узнав, что фронт приблизился, вооружились, кто чем мог и все до одного ушли на Цареконстантиновку к позициям. Такое же отношение к опасности, грозящей рабоче-крестьянской власти, проявляют и остальные волости»[607].

И это было действительно так. Население под руководством своих «батек»и «атаманов», безоружное, шло на смерть, защищая свою свободу.

«Платонов также митинговал и решил не отступать. Со своей группой 20 июня он занял Гуляйполе, но был отброшен и упорно дрался в селе Заливное, когда к нему приехали из штаба Митрофанова, чтобы арестовать. Всех приехавших (10 человек) он расстрелял и объявил войну красным», — продолжал Давыдов.

На станции стояли эшелоны, переполненные безоружными махновцами: их было около 15 000 человек. В это время противник перешел в наступление и к обеду 26-го занял линию: Б. Токмак–Орехов. Повстанцы, которые не уместились в эшелонах, пешим строем, колоннами шли на Александровск. Я выехал на станцию Пришиб.

Красное командование по всей линии фронта занималось махновцами, обсуждая вопрос, использовать ли их против Деникина целиком, или частично, то есть убрать командиров-повстанцев, направив их в трибуналы, а рядовую массу подчинить красным командирам. А пока охотились за командирами, производили реорганизацию и чистку махновских полков, Деникин не спал. Он наступал на все участки и имел успех.

Чувствуя близкую опасность, крестьяне в нашем тылу поддавались влиянию махновских командиров, шли к ним в отряды, обезоруживали красноармейцев, чтобы вступить в бой с деникинцами.

Так, в обширном районе на север и северо-запад от Мелитополя и до Днепра, с главным штабом в с. Михайловка (сейчас районный центр), наш бывший командир Зубков организовал несколько отрядов самообороны и обезоруживал всякого отступающего с винтовкой, рассматривая его как дезертира.

«Даю слово — удержу», — говорил он. — Что же они покидают фронт, бегут, некому защищать, надо организоваться... удержу проклятого кадюка[608].

Можно назвать типичными взаимоотношения повстанцев отрядов Зубкова с командой красного бронепоезда «Роза Люксембург»и его командиром Цуповым-Шапильским.

По приказу Дыбенко бронепоезд с командой в 30 человек был направлен от сивашской переправы в Мелитополь для оказания поддержки проходящей там линии фронта. Но, прибыв к месту назначения, узнали, что красные войска находятся уже на переправах через Днепр, а железная дорога на север от Мелитополя перерезана белыми. Не соприкоснувшись с противником, не произведя по нему ни единого выстрела, команда решила взорвать бронепоезд и догонять своих.

Зубков передал Цупову-Шапильскому приказ Дыбенко о поступлении бронепоезда в распоряжение повстанцев, но тот не поверил и, сняв с бронепоезда пулеметы, орудия, боеприпасы на подводы, предоставленные Зубковым, взорвал бронепоезд.

Обоз с имуществом бронепоезда должен был пройти долгий путь к Днепру, оставленный без боя красными и безраздельно принадлежащий самообороне Зубкова. В первом же селе — Марьяновке один из отрядов Зубкова его и разоружил[609].

Зубков агитировал Цупова-Шапильского:

— Красные драпают без боя, бросают Украину белякам. А кто селян защищать будет? Кто свободу народную отстоит? Мы белых не победим, но урон нанесем, наступление задержим, народ вооружим, окажем массовое сопротивление, не дадим себя закабалить. Не устоим — будем партизанить — плавни рядом. Враг у нас один. Кто же, если не мы?

Все отобранное было возвращено, а Цупов-Шапильский был назначен заместителем Зубкова. Вскоре завязались упорные бои между многочисленными отрядами Зубкова и белыми.

Дав указание команде бронепоезда занять огневые позиции и поддержать артиллерией бой с белыми, Зубков отбыл на передовую линию руководить боем.

Но, воспользовавшись отсутствием Зубкова, Цупов-Шапильский бросил команду бронепоезда (на артиллерию и пулеметы которой так надеялись повстанцы) не в бой, а в сторону, противоположную бою, к переправе у Малой Лепетихи. Посланный вдогонку отряд кавалерии был обстрелян из орудий и пулеметов и команда бронепоезда преспокойно переправилась на правый берег Днепра.

В довершение ко всему 15 июля красный комбриг Кочергин послал от переправы у Малой Лепетихи на Зубкова, воюющего с наступающими белыми, войска, которые ударили зубковцев с тыла и, разбив несколько отрядов самообороны, укрылись за Днепром.

«Дисциплинированные»войска под шум боя повстанцев с деникинцами бежали за Днепр и не просто бежали, а обстреливали из орудий и атаковали тылы тех, кто отчаялся по собственной инициативе оказать сопротивление белым, и в данном случае прикрывал отступление убегающих.

Некоторые махновские командиры, как и я, ушедшие в обозное подполье, только разводили руками и один другого спрашивали: «Что делать?»

30 июня, прибыв на станцию Федоровку, где стоял штаб боеучастка Кочергина, я стал рядовым артиллеристом во 2-ом артдивизионе Ивана Чучко[610].

В тот же день Шкуро занял город Екатеринослав, превращенный постановлением пленума Екатеринославского Совета в укрепрайон, и Константиноград, а кубанцы и донцы — станцию Лиски и город Царицын[611].

Член ВРС 12-й армии Затонский телеграфировал:

«Киев, 30/VI 1919 г. противник занял Екатеринослав. Части 14-й армии, отступившие от этого города, не боеспособны.

⇐ Предыдущая16171819202122232425Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: