 |
Жизнь Званская — по Державину
|
|
|
|
Усадьба Званка. Она запечатлена на гравюре с акварели Абрамова. На переднем плане по зеркалу реки скользит барка под парусом. На берегу проверяют снасти, готовятся на рыбачий промысел. На противоположном берегу деревьев мало, а на вершине холма — двухэтажный компактный, почти квадратного очертания господский дом с четырьмя колоннами.
За его спиной темнеют постройки. Перед ним пологая длинная лестница спускается к речному берегу. Вокруг усадьбы — низкая ограда, обсаженная изнутри молодыми деревцами. Это усадьба, принадлежавшая Гаврииле Романовичу Державину.
Абрамов был личным секретарем Гавриилы Романовича. Свою акварельную зарисовку создал в 1807 году в память посещения Званки Евгением Болховитиновым — добрым знакомцем Державина, в ту пору игуменом Хутынского монастыря. Свою жизнь в Званке Державин описал в своем послании «Евгению. Жизнь Званская».
Усадьба располагалась на высоком берегу Волхова. На реке была пристань, где стояла лодка «Гавриил» по имени хозяина усадьбы, и ботик «Тайка», названный в честь собаки Державина. Господский дом знаменитого российского стихотворца, отважного солдата и блистательного офицера русской армии был небольшой, двухэтажный с бельведером и четырьмя скромными комнатами по фасаду. Он близок к квадрату и, пожалуй, напоминает своим видом «кубические» купольные храмы, что дало повод Державину назвать его «храмовидным».
Дом удивительно уютен, начиная с библиотеки и до необыкновенной столовой, строгость и величие которой сторожили теснящиеся в глубине залы полуовальным строем колонны.
Кабинет хозяина располагался на втором этаже. Державин любил здесь отдыхать на массивном диване. На стенах покоились охотничьи принадлежности и ружья.
|
|
|
Но, пожалуй, самое главное, что отличает большинство усадебных построек в России, особенно выпестованных Львовым, это укутанные флером таинственности, скрытые от глаз, тайные помещения. Что же уготовано было стихотворцу на этот раз? Казалось бы, все просто, красиво и открыто всем, и даже прихотливым взглядам и намерениям, но и здесь есть свои секреты. Оказывается, кроме парадной лестницы существуют и две потайные. И уж никогда не догадаться — сделаны они в виде ложных печей.
Так увидел Званку Я. Грот, посетивший имение в 1863 году: «…видны только остатки крыльца, на месте же самого дома лежат разбросанные кирпичи и сложена груда камней… Влево от дома (если стоять перед ним лицом к реке) был сад, теперь совершенно заросший; только на стоящем отдельно крутом холме видны деревянные столбы находившейся здесь беседки, около которой еще и теперь особенно густо растет зелень с одичалыми цветами… уцелели только немногие строения: баня, где отводилось иногда помещение некоторым из гостей, съезжавшимся на Званку, каретный сарай и часовня. Стоявшая внизу, вправо от усадьбы, ткацкая, где приготовляли сукна и полотна, совершенно исчезла. Но позади места, где был господский дом, виден теперь навес, под которым сложены разобранные бревна и доски его».
Гавриил Романович Державин умер в своей усадьбе 9 июля 1816 года. Его вдова Дарья Алексеевна, отошедшая в мир иной в 1842 году, завещала устроить в имении женский монастырь. Но время шло, дом ветшал, а исполнение воли покойной владелицы затягивалось. Усадебный дом был разобран в 1858 году с целью использования строительного материала для создания женского монастыря.
В 1869 году здесь открывается женский Знаменский монастырь.
Глава третья. Каких чудес не видел здесь я?!
Много ли сохранилось, дошло до наших дней усадебных парков XIX века? А что же говорить о XVIII или о XVII? Причины разные. Перелицованная в начале XX столетия держава, войны, разруха и безвластие.
|
|
|
Так что, быть может, для наших архитекторов и дендрологов, агрономов да и просто людей, увлеченных русским парковым искусством, ценен случайно сохранившийся альбом Николая Львова с проектом сада Безбородко в Москве.
Одна из многочисленных загадок этого сада — подземный зал. Архитектор Львов украсил огромное пространство его пышными мраморными лестницами, колоннами и водяным многоступенчатым каскадом.
И совсем не важно то, что проект, заказанный Безбородко, не был осуществлен. Сам принцип такого подземелья послужил своеобразным эталоном для отечественных архитекторов XIX века. Сооружения, заказанные другими русскими помещиками, были и меньше, и скромнее, и много дешевле в воплощении, но все они оказались необыкновенно романтичны. Да одновременно и практичны, как, например, совсем небольшой грот, построенный в усадьбе Мусина-Пушкина Валуево под Москвой.
В каждом своем последующем проекте Николай Львов предлагает что-то совсем иное, необычное, но удивительно привлекательное. Прекрасно зная западные усадебные парки, он даже и не пытается их копировать. Это бессмысленно, а потому и не резон повторять.
Львов дополняет принципы живописного пейзажного парка, предлагаемые в теоретических решениях и проектах Чэмберса и Уэтли, Гиршфельда и Мореля.
Сад для прогулок
Львов — горячий и истовый сторонник сочетания приемов регулярных и чисто живописных. Именно это и является основой для планировки русских усадебных парков. Того же мнения придерживается и другой знаток паркового искусства, Андрей Болотов. Человек творческий, он не вполне справедливо считал французскую систему регулярных садов давно отжившей. Не был в восторге и от английских пейзажных парков.
Что же не устраивало его у англичан? Прежде всего «непомерность» и «излишность». Естественно, сопоставляя отечественные сады и парки с английскими, Андрей Николаевич видит больше достоинств именно в русских. Наши сады должны быть «ни английские, ни французские, а наши собственные и изобретенные самими нами».
Само понятие — «регулярность», «заданность» — несколько сковывает Львова. Если сад Безбородко в городе, то от принципа регулярности не уйти. По убеждению Львова, он «должен не токмо отвечать величию оного, но и служить еще богатою рамою великолепному дому… а потому и не может быть иначе, как Архитектурной или Симметрической».
|
|
|
Однако при всей парадности сада Львов, как блистательный декоратор, предусматривает и немалое пространство для уютных, скрытых от посторонних глаз уголков. Трепетно прорисовывает лукавые дорожки для интимных прогулок и бесед. Хорошо зная европейских парковых декораторов, он умудряется «согласить учение двух противоположных художников Кента и Ленотра». А иначе как же «поместить в одну картину сад пышности и сад утехи»? И вот это-то соединение в одно целое двух противоположностей и становится особенно характерным для работ Львова. А следом — и для новых, чрезвычайно многообразных принципов русского садово-паркового искусства.
Львов так мастерски связывает эти две противоположности садов, что различие можно увидеть только на плане. От чего же отталкивается наш «гений вкуса», когда перелистывает альбомы европейских декораторов? И чем не намерен руководствоваться? Его поражает заумь, нарочитость непомерной симметрии французских садов.
Много ли стоит та симметрия, что, ножницами «изуродовав мирты, пальмы, даже самый кипарис, превращала деревья в медведей, в пирамиды, в дельфинов и наполняла сады наши зелеными неподвижными уродами, которые стали ни пень, ни дерево. По ее аршинному закону… половина сада представляет не что иное, как повторение другой половины, так что, увидев первую, другую никто и смотреть не пожелает».
Что же предлагает он взамен этой «ножничной архитектуры»? Если он и прорисовывает прямые аллеи в натуральном, без «вывихов» саду, то, чтобы устранить «единообразность прямой линии», вводит в общую композицию и естественно растущие деревья, а вот парковые сооружения он разбрасывает в чисто живописной манере.
Интересно, как же относится Львов к естественным природным условиям: к тому же рельефу, водным источникам или местной растительности? Они-то как раз и являются основными козырными картами в его «игре» с окружающим пространством. Оказывается, самые разнообразные рукотворные виды внутри сада Львов связывает с общим ландшафтом.
|
|
|
«Замерз… от удовольствия»
Хорошо, что эскизы, рисунки, рассуждения Львова случайно дошли до наших суетных дней. Но еще лучше увидеть собственными глазами остатки тех парков, что когда-то вырисовывал этот удивительный мастер.
Усадьба Введенское в Подмосковье была преподнесена императором Павлом I в подарок своей фаворитке Анне Лопухиной. Ее отец Петр Васильевич Лопухин пригласил для обустройства имения архитектора Н. А. Львова. Дом этот — своего рода «корона» на возвышенности. «Шлейф» парка спускается к Москве-реке, открывая широчайшую панораму. Сейчас, глядя на усадьбу с воды или, наоборот, — на воду с балкона усадебного дома, кажется, что и не составляло труда найти на берегу реки именно данное место, этой крутизны и поворота вод, настолько все органично.
Интересно, что динамике и придает Львов огромное значение. Парки, счастливо выпестованные его руками, не должны стоять на месте. Они обязаны как бы плыть вдоль речных вод, струиться вдоль или поперек ветра. На их пути должны встречаться суда, мельницы, водопады, клубы дыма, фривольные облачка и мрачные, сурово-свинцовые тучи.
Примечательно, что водные источники, как бы ординарно и незатейливо они ни выглядели, провоцируют на необыкновенные решения. Его изобретательство не знает границ. В саду уже упомянутой дачи Безбородко по склону горы тремя террасами ниспадают «текучие воды». Именно за счет водяных струй он связывает, соединяет и статуи, и гроты, и пейзажные сады.
Если архитектор был талантлив, он никогда не пытался подстраивать окружающее пространство усадьбы под те парковые ансамбли, которые где-то видел. Если парк разбивался у реки, пусть и самой невзрачной, уже можно было за что-то зацепиться. А коли существовал перепад высот, лучшего и желать нельзя. В таких случаях зодчему оставалось только прикинуть, как будут проходить берега перекрытой плотиной речки и на каком возвышении будет поставлен господский дом. Согласовать будущий проект с хозяином и рядом инстанций — и вопрос решен.
В те далекие годы XIX века многие зодчие, подражая Львову, старались как можно меньше вторгаться в природные тайны. Просто пытались их обыгрывать. Выступали в роли эдаких скульпторов, снимая «резцом мысли» ненужные наслоения и обнажая суть предмета, как это делал древний Пигмалион.
|
|
|
Именно так и произошло с парком усадьбы Введенское, который как бы невзначай расположился вдоль дороги, уносящей нас к Звенигороду. Длинная прямая аллея открывала вид на сравнительно небольшой двухэтажный барский дом. Его следовало обойти, минуя широко распахнутые крылья флигелей.
Склон, опускавшийся перед домом, был настолько красив, что захватывало дух. Справа и слева возвышались массивные лиственные старинные деревья. Взгляд будто вели, направляли исподволь, увлекая к далекому горизонту. Поначалу под ногами были крутизна, ощущение большой высоты и дальности этого склона — у его основания деревца казались совсем кукольными. Дальше склон выпрямлялся, выправлялся в достаточно ровное плато и тянулся, как казалось, неизмеримо долго к реке, что искрящейся птицей временами посверкивала вдали.
Именно эта рукотворная водная гладь и убеждала нас в обширности пространства, казавшегося еще большим, чем было на самом деле. Однако вся эта «эквилибристика» с обманными пропорциями не казалась искусственной. Все это было — естество. А вот тайна состояла в пропорциях и в чередовании планов.
Николай Львов писал владельцу этого имения П. В. Лопухину: «Милостивый Государь Петр Васильевич! Введенское ваше таково, что я замерз было на возвышении, где вы дом строить назначаете, от удовольствия, смотря на окрестность, и 24 градуса мороза насилу победили мое любопытство. Каково же должно быть летом? Приложив, как говорят, руки к делу, место сие выйдет, мало есть ли сказать, лучшее из подмосковных. Натура в нем все свое дело сделала, но оставила еще и для художества урок изрядный. От начала хорошего, от первого расположения зависеть будет успех оного…
Правда, что возвышение, под усадьбу назначенное, имеет прекрасные виды, с обеих сторон красивый лес, но кряж песчаный и жадный: воды ни капли, и все то, что на возвышении посажено, не будет рость медленно и хило, ежели не взять к отвращению неудобств нужных мер.
В новом фруктовом саду, по песчаной горе расположенном, тоже ни капли воды, как и на скотном дворе; на поливку и на пойло должно по крайней мере определить три пары волов в лето, а без хозяина легко выйти может, вместо пользы, одно из двух необходимое зло: или коровы будут без пойла, или волы без кожи.
Там, где вы назначили мне к конюшенному двору положить основание, т. е. по правую руку от проспективной дороги к роще, по теперешнему положению место не весьма выгодно, потому что весьма далеко от водопоя. Хорошего же колодца иметь на горе никак нельзя, и выкопанный в 12 сажен колодец держит в себе воды небольшое количество, которое скопляется из земли, а действительной ключевой жилы нет, да и быть не может, потому что горизонт обеих побочных речек, да и самой Москвы-реки лежит весьма низко…
Освидетельствовал обе побочные речки и берега их, и кажется мне, что есть возможность оживотворить живыми водами прекрасную, но по сю пору мертвую и безводную ситуацию вашей усадьбы, в саду и в скотном дворе вашем будут везде фонтаны, возле дома каскад великолепный, конюшенный двор при воде же текучей построен будет там, где вы его назначили.
Словом, прекрасное положение места будет право несравненное, все оживет и все будет в движении; по сю пору я признаюсь, что виды романтические составляют без воды мертвую красоту, я говорю, без воды, потому что нижние воды, на которых хозяин имеет только право глядеть, а в деле употребить не может…
Все это поверял я на месте, нанес на план и теперь делаю расположение всей усадьбы вообще, которое по возвращении моем представляю на ваше одобрение…» (Будылина М. В. Архитектор Львов. М., 1961).
Большинство парков в русских усадьбах были красивы. Однако существовало совсем немного архитекторов, чей ландшафтный почерк можно было узнать, подобно живописной манере художника, не удостоившего свое полотно подписи.
Помимо удачно выбранного места для усадьбы в Введенском зодчий применяет и непривычную посадку деревьев кругами. И результат оказался восхитительным — сосны, быстро вырастая на склоне холма перед домом, на высоте соприкасались «зонтичными» кронами. И чем выше поднимались деревья, тем шире становился этот зеленый круг.
Мудрость подобной посадки состояла в том, что появлялся надежный зонтик от солнца, а его сфера находилась так высоко, что не мешая току воздуха и проветриванию пространства, не заслоняла обзор окрестностей. Да и воздушные возмущения, вихри, бури не были страшны деревьям, поскольку они держались кучно, замкнутым кругом.
Но вместе с тем зодчий не забывает уделить особое внимание и тем растениям, что подобно шорам направляют ваш взгляд, ограничивая рукотворную «просеку» и внося регулярность в этот чарующий пейзажный парк.
И если по одну сторону усадебного дома, с северо-востока карандаш зодчего прорисовывает на генеральном плане парка сухие, бесстрастные ленты продольно-поперечных аллей и дорожек, то на юго-западном участке парка таилось столько загадок и чарующих диковинных пространств, что просто дух захватывало от каждой последующей и, главное, неожиданной встречи.
В теплицах усадьбы все продумано до мелочей. И ступенчатые решетки для растений, и прогулочная скромных размеров галерея, украшенная по одну сторону колоннами, и даже ящики для навоза и емкости для песка.
Теплицы были достаточно простые по конструкции, небольшие по размерам, однако температура, освещение в них соответствовали среде обитания тех или иных растений.
Зодчий предусмотрел три вида теплиц. Одни он называл холодными, другие — умеренными, третьи — теплыми. Так, в холодных температура поддерживалась зимой от 1° до 8°С. Он предусматривал их для содержания апельсинных и лимонных деревьев, требовавших лишь незначительной температуры выше 0°, но не боящихся даже и случайных, кратковременных понижений ниже 0°.
Его же умеренные теплицы имели температуру от 8° до 15 °С. В них зодчий предполагал содержание растений подтропических поясов, ну и конечно же менее взыскательных из тропических стран, таких как пальмы и папоротники. В теплых теплицах температура должна была достигать 20° и выше.
Примечательно, что зодчий, имея в своем распоряжении все виды строительных материалов, тем не менее использовал только дерево. Но почему не использовать металл? Оказывается, металлические конструкции, быстро охлаждаясь, понижали и общую температуру самого помещения. Кроме этого, на металле осаждалась влага, которая, попадая на растения, причиняла им вред. Разрабатывает зодчий и дополнительные особые деревянные рамы, которыми в зимние месяцы на ночь для тепла и прикрывали теплицы.
Оберегаются растения и в расчете на жаркое лето. Тогда вместо ставен на стекла накладываются особые притеночные щиты, создающие тень. Они изготавливаются из тонких деревянных планок, тростника, рогож и парусины.
Люди, бывавшие во Введенском, вспоминали, насколько красивы были теплицы в зимние ночи и вечера, так как они все светились изнутри. А делалось все это с одной простой целью — при недостатке дневного солнечного света электрический благотворно влиял на растения.
Под куполом конного двора
Стоило войти либо въехать в усадьбу, как вскоре по правую руку в стороне вырастало длинное здание конюшен. Место было выбрано очень удачно — близко и от усадебного дома, и от аллеи, по которой подъезжали. И вместе с тем, как сооружение хозяйственное, было оно развернуто к усадебному дому торцовой частью.
Кроме конюшен здесь же располагались и каретные сараи и существовали жилые помещения для кучеров и конюхов, кузнецов и каретников, шорников и колесников…
При конюшнях предусматривался и ряд необходимых подсобных помещений: манеж, фуражная, небольшая инвентарная, сбруйная, комната для дежурных.
Одной из отличительных особенностей этого конного двора являлся круглый купол и световые проемы по всему его периметру. Потому помещения были не только уютны, но и залиты светом.
«Каскад» и воду подает
Если в пейзажном отношении водоемы имели естественный характер, то и в парадности им тоже нельзя было отказать. Их оформление отличалось особой изысканностью. Водные феерии Львова дополнялись группировкой деревьев и кустов с учетом своеобразия их естественных очертаний, а также и самим разнообразием окраски в зависимости от времен года.
А между тем воды искусственных каскадов, водяной завесы в подножии статуи перед домом и «водяной горы» в гроте при выходе из пещеры совсем неожиданно для глаза превращались в размеренные, спокойные ручьи, лишь кое-где преграждавшиеся порогами, и спадали, в конце концов, в нижние пруды.
Внимательно всматриваясь в природу, Львов замечал в ней места веселые либо меланхолические. Он умел эти настроения дополнять и развивать.
Если театральный декоратор манипулирует всего лишь теми декорациями, что сам и сотворил, то «декоратор природы» Львов совершает удивительное — он творит сказку веселую либо сумрачную из того, что есть, — «вход в луг загромождают деревья темной и печальной зелени, между ними прогалина довольно широкая дает место дороге, против которой выход засажен зеленью веселой и свет обращен на оную с востока и с полудня».
Отображая плоскости и объемы парков, Львов придает большое значение распределению солнечного света. Он отмечает, что это «правило самое важное и самое трудное для начинающего снова, но в готовом лесу легко и с пользою употребить можно».
Умело приспосабливает даже «героический каскад» у храма Нептуна в саду Безбородко — вода приводит в движение и мельничное колесо, подающее воду для оранжерей. Кроме того, у Львова колонны павильона не только украшают главный въезд, в них и лавчонки, где «продаются галантерейные вещи, конфекты, фрукты и проч.».
Техническая изобретательность Львова приобретала порой и совершенно немыслимые, казалось бы, решения. В саду Безбородко Львов создает небольшой уютный птичник «в веселом, но и в тихом и спокойном вкусе, утреннему времени отвечающему».
Располагаясь в небольшом зале птичника, можно было слышать птичье пение, что раздавалось под куполом. В нишах этого зала, за карнизом были устроены отверстия с трубами, тянувшимися от вольеров. Служитель, открывая и закрывая отверстия, регулировал силу звучания этих удивительных птичьих рулад.
|
|
|
