 |
Глава VI Дружеская беседа на кухне, окончившаяся очень обыкновенно, хотя не очень дружески
|
|
|
|
Покамест наши любовники развлекались способом, отчасти описанным в предыдущей главе, они доставляли развлечение также и добрым друзьям своим на кухне. Развлечение двойное: давали им предмет для разговора и в то же время снабжали напитками, вносившими в общество приятное оживление.
Кроме хозяина и хозяйки, по временам отлучавшихся из комнаты, вокруг камелька на кухне собрались мистер Партридж, сержант и кучер, привезший молодую леди и ее горничную.
Когда Партридж рассказал обществу, со слов Горного Отшельника, о положении миссис Вотерс, в котором ее нашел Джонс, сержант, в свою очередь, сообщил все, что ему было известно относительно этой дамы. Он сказал, что она супруга мистера Вотерса, капитана его полка, за которым часто следовала вместе с мужем.
— Есть люди,— заметил он,— которые сомневаются в том, что они обвенчаны по всем правилам в церкви. Но я считаю, что это не мое дело. Должен только признаться, если б пришлось показывать под присягой в суде: по-моему, она немногим лучше нас с вами, и, мне кажется, капитан попадет на небо, когда солнышко в дождь засияет. Да если и попадет, так все равно в компании у него недостатка не будет. А дамочка, надо правду сказать, славная, любит нашего брата и всегда готова оградить нас от несправедливости: она частенько выручала наших ребят, и если б от нее все зависело, так ни один не был бы наказан. Только вот в последнюю нашу стоянку очень уж она сдружилась с прапорщиком Норсертоном, что правда, то правда. Капитан-то об этом ничего не знает; а раз и для него остается вдоволь, так какая в этом беда? Он ее любит от этого ничуть не меньше и, я уверен, проткнет каждого, кто скажет про нее худое; поэтому и я ничего худого говорить не буду, я только повторяю то, что другие говорят; а если все говорят, так уж, верно, в этом есть хоть немного правды.
|
|
|
— Да, да, много правды, ручаюсь вам,— заметил Партридж. — Veritas odium parit[232].
— Вздор и клевета! — воскликнула хозяйка.— Теперь, когда она приоделась, так выглядит самой благородной дамой, и обращение, как у благородной: дала мне гинею за то, что надела мое платье.
— Прекрасная, благородная дама,— подхватил хозяин,— и если б не твоя запальчивость, так ты бы не поссорилась с ней вначале.
— Не тебе бы говорить об этом! — возразила хозяйка.— Если б не твоя глупая голова, так ничего бы не случилось. Просят тебя вечно соваться, куда не следует, и толковать обо всем по-дурацки!
— Ну, ладно, ладно,— отвечал хозяин,— что прошло, того не воротишь, так и не будем больше толковать об этом.
— Ну, не будем, а только ведь завтра все сызнова начнется. Уж не в первый раз терпеть приходится от твоей дурацкой башки. Было бы хорошо, если бы в доме ты всегда держал язык за зубами и вмешивался только в то, что за воротами и что тебя касается. Или ты забыл, что случилось семь лет тому назад?
— Ах, милая, не откапывай старых историй! — сказал хозяин.— Теперь все уладилось, и я жалею о том, что наделал.
Хозяйка собиралась возразить, но была остановлена сержантом-миротворцем, к глубокому огорчению Партриджа, большого любителя потешиться и искусного поджигателя безобидных ссор, приводящих скорее к комическим, чем к трагическим положениям.
Сержант спросил Партриджа, куда он направляется со своим господином.
— Никаких господ! — отвечал Партридж.— Я не слуга, смею вас уверить; хоть я и испытал несчастья в жизни, а все-таки называю себя джентльменом, когда подписываюсь. Сейчас я выгляжу бедным и простым, а было время, когда я держал грамматическую школу. Sed heu mihi! non sum quod fui[233].
— Надеюсь, сэр, вы не обиделись,— сказал сержант.— Однако осмелюсь спросить, куда же вы направляетесь с вашим другом?
|
|
|
— Теперь вы наименовали нас правильно,— отвечал Партридж, — amici sumus[234]. И да будет вам известно, что мой друг — один из первых джентльменов в королевстве. (При этих словах хозяин гостиницы и жена его насторожились.) Он наследник сквайра Олверти.
— Как! Сквайра, который делает столько добра во всей стране? — воскликнула хозяйка.
— Того самого,— отвечал Партридж.
— Так я вам доложу,— продолжала она,— у него будет со временем громадное состояние.
— Без всякого сомнения,— отвечал Партридж.
— Да, я с первого взгляда узнала в нем настоящего джентльмена, но мой муж, здесь присутствующий, изволите ли видеть, всегда умнее всех.
— Милая, я признаю свою ошибку,— сказал хозяин.
— Ошибку! — не унималась его супруга.— А сделала ли я хоть раз такую ошибку?
— Но как же это, сэр,— удивился хозяин,— такой большой барин путешествует пешком?
— Не знаю,— отвечал Партридж,— большие господа иногда чудят. Сейчас у него в Глостере двенадцать лошадей и лакеев, и ничем ему не угодишь; но прошлую ночь, когда стояла такая жара, ему непременно захотелось освежиться прогулкой на высокую гору, куда я тоже ходил с ним за компанию. Только теперь уж меня туда не заманишь: такого страху натерпелся я там. Мы встретились на горе с престранным человеком.
— Голову даю на отсечение,— сказал хозяин,— если это был не Горный Отшельник, как его здесь прозвали. Добро б еще это был человек, но я знаю многих, которые убеждены, что он — дьявол.
— Да, да, очень похоже,— согласился Партридж,— и теперь, когда вы меня надоумили, я искренне убежден, что это был дьявол, хоть я и не заметил у пего раздвоенных копыт; впрочем, может быть, он наделен силой прятать их: ведь злые духи принимают вид, какой им вздумается.
— А позвольте, сэр, не в обиду вам будь сказано,— спросил сержант,— позвольте узнать: что это за гусь — дьявол? Некоторые наши офицеры говорят, что никакого дьявола нет и что его только попы выдумали, чтоб не остаться без работы: ведь если бы всему миру стало известно, что дьявола нет, так в попах не было бы никакой нужды, вроде как в нас в мирное время.
— Эти офицеры,— заметил Партридж,— должно быть, очень ученые.
|
|
|
— Ну, какие они ученые! — отвечал сержант.— Они, я думаю, и половины того не знают, сэр, что вы знаете; и я всегда в дьявола верил, несмотря на их уговоры, хоть один из них и капитан; ведь если б не было дьявола, думал я, как же тогда посылать к нему негодяев? Обо всем этом я в книге читал.
— Кое-кто из ваших офицеров, я думаю, убедится, к стыду своему, в существовании дьявола,— заметил хозяин.— Я не сомневаюсь, что он заставит их уплатить мне по старым счетам. Вот один стоял у меня целых полгода, так у него хватило совести занять лучшую постель, а сам едва ли больше шиллинга в день издерживал, да еще позволял своим людям варить капусту на кухонном огне, потому что я не хотел отпускать им обед по воскресеньям. Каждый добрый христианин должен желать, чтобы был дьявол, который наказывал бы таких негодяев.
— Послушайте-ка, хозяин,— сказал сержант,— не оскорбляйте мундира, я этого не допущу!
— К черту мундир! — отвечал хозяин.— Довольно я от него натерпелся.
— Будьте свидетелями, джентльмены,— сказал сержант,— он ругает короля, а это государственная измена.
— Я ругаю короля? Ах, негодяй! — возмутился хозяин.
— Да, да,— сказал сержант,— вы ругали мундир, а это значит ругать короля. Это одно и то же: кто ругает мундир, тот и короля будет ругать, если посмеет, так что это совершенно одно и то же.
— Извините, господин сержант,— заметил Партридж,— это nоn sequitur[235].
— А ну вас с вашей чужеземной тарабарщиной! — воскликнул сержант, вскакивая с места.— Я не буду сидеть спокойно и слушать, как оскорбляют мундир.
— Вы плохо меня поняли, приятель,— сказал Партридж,— я и не думал оскорблять мундир; я сказал только, что ваше заключение поп sequitur.
— Сами вы sequitur, коли на то пошло,— разбушевался сержант.— А я вам не sequitur! Все вы прохвосты, и я докажу это. Ставлю двадцать фунтов, что никто из вас не устоит против меня.
Этот вызов привел к полному молчанию Партриджа, у которого после только что полученного жирного угощения еще не вернулся аппетит к потасовке. Зато кучер, у которого кости не болели и зуда к драке было больше, не так легко перенес обиду, считая, что она частью относится и к нему: он поднялся с места и, подойдя к сержанту, поклялся, что считает себя не хуже любого военного, почему и предлагает ему драться на кулачках за гинею. Сержант принял предложение, но заклад отверг, после чего оба тотчас же скинули кафтаны и вступили в единоборство,— и погонщик лошадей был так отколочен водителем людей, что принужден был остаток сил своих употребить на мольбу о пощаде.
|
|
|
В это время молодая леди изъявила желание ехать и приказала закладывать карету,— но напрасно: весь этот вечер кучер был неспособен к исполнению своих обязанностей. В пору языческой древности такую неспособность объяснили бы, вероятно, действием бога вина в не меньшей степени, чем действием бога войны, так как оба бойца принесли жертвы одинаково и первому и второму. Выражаясь проще, оба были мертвецки пьяны, да и Партридж находился не в лучшем положении. Что же касается хозяина, то выпивка была его ремеслом, и напитки имели на пего не больше действия, чем на любую другую посудину в его доме.
Хозяйка гостиницы, приглашенная мистером Джонсом и его спутницей к чаю, представила им полный отчет о последней части предыдущей сцены и в то же время выразила горячее сожаление о молодой леди, «которая,— говорила она,— крайне обеспокоена тем, что не может продолжать свою поездку».
— Что за прелестное создание! — прибавила она.— Я уверена, что когда-то ее видела. Сдается мне, что она влюблена и бежала от своих родных. Кто знает, может быть, ее ждет молодой джентльмен, который тоже от нее без памяти.
При этих словах Джонс глубоко вздохнул. Хотя миссис Вотерс это заметила, она не подала виду, пока хозяйка была в комнате; однако после ухода этой почтенной женщины она не могла удержаться от некоторых намеков нашему герою, что подозревает существование очень сильной соперницы. Замешательство Джонса по этому случаю убедило ее в справедливости догадки, хотя он и не ответил прямо ни на один из ее вопросов. Впрочем, миссис Вотерс не была настолько щепетильна в любви, чтобы почувствовать большое огорчение от этого открытия: красота Джонса пленяла ее взоры, но так как сердце его она не могла видеть, то и не сокрушалась на этот счет. Она прекрасно могла пировать за трапезой любви, не думая о том, что за ней уже сидела или сядет впоследствии другая,— чувство, которое, правда, не гонится за изысканностью, зато не пренебрегает существенностью; оно менее прихотливо и, может быть, менее жестоко и эгоистично, чем желания женщин, способных без труда удержаться от обладания своим возлюбленным, если они достаточно убеждены, что им не обладают другие.
|
|
|
