Концепция исторического романа в творчестве Гюго. «93-й год»

B 1874 г. выходит в свет одно из самых значительных его произведений — роман, названный строго и просто: «Девяносто третий год». Выход романа совпал с обострением политической обстановки во Франции. Всем своим содержанием и пафосом роман служил делу защиты республиканского строя, противостоял стремлению реакционеров восстановить монархический строй в стране. Заслуга Гюго состоит в том, что он прославил мужество и героизм французского народа, бесстрашно защитившего свою страну от контрреволюционных мятежников и иностранных интервентов, а также в том, что 93-й год, одно упоминание о котором вызывало приступы бешенства у французской буржуазии был для писателя «памятной годиной героических битв». И если французская буржуазная историография отчаянно клеймила вершину Французской революции как год гильотины и террора, то Гюго стремился показать «величие и человечность» революционного переворота XVIII столетия.

Чтобы изобразить величественную атмосферу революции, писателю потребовалось значительное время (замысел романа относится к началу 1863 г.): надо было тщательно изучить документы и литературу по истории Франции 1793— 1794 гг. Созданию ярчайшего художественного полотна, на котором изображены события и деятели, участники и противники революции 1793 г., уничтожившей феодальные порядки во Франции и открывшей новые горизонты в ее истории, способствовало и то, что Гюго был современником и очевидцем тех революций (1830, 1848, 1871 гг.), что сам он на протяжении многих лет боролся за утверждение республиканского строя в стране. Драматизмом дышит сюжет романа. «Девяносто третий год» начинается рассказом об острой борьбе, которую вынуждена вести молодая республика как с внутренними врагами, так и с внешними. Уже с первых страниц романа становится понятно, каков внутренний враг республики и что собой представляют внешние враги.

Глубоко различны образы крестьян из мятежной Вандеи: мужественный и суеверный матрос Гальмало, слепо верящий в Бога и короля, мать троих детей, бредущая по лесу день и ночь, плохо понимающая, что происходит вокруг нее. О политической и умственной отсталости бретонских крестьян говорит один из гренадеров сержанта Радуба. Несмотря на меткость зарисовок людей из Вандеи, Гюго игнорирует некоторые социально-экономические причины вандейского мятежа, придавая чрезмерное значение географическим условиям и утверждая, что человек подчиняется «роковому воздействию природной среды», и поэтому служители болот и лесов мирятся с рабством. Такая историческая концепция идеалистична в самой своей сути. Забитостью крестьян Вандеи, жестоко обманутых церковью, восстановленных против республики, пользуется монархист маркиз де Лантенак. Он глубоко презирает простой народ, но в то же время использует эти невежественные души для того, чтобы защитить привилегии своего класса, свои земли, свои титулы, свои феодальные права. Писатель сурово осуждает Лантенака, замечая, что нельзя быть героем, предавая родину и сражаясь против нее. В первом же эпизоде книги сцена усыновления малышей Мишель Флешар революционными солдатами из батальона «Красная шапка» сержанта Радуба является как бы увертюрой ко всему роману. Человечность героев революции—сержанта Радуба, командующего отрядом республики Говена, сурового и беспощадного комиссара Симурдэна —проходит через весь роман, являясь лейтмотивом «Девяносто третьего года».

Весь роман строится на самых разнообразных контрастных противопоставлениях. В нем можно выявить множество контрастных пар героев. Лантенак и Симурдэн, бывший священник, а затем революционер, воплощающий непреклонную веру и неподкупную честность, составляет первую. Это сопоставление символизирует два лагеря — революции и контрреволюции. В своем романе автор ставит вопрос, что есть «добро». И переживший кровавые дни Парижской коммуны, он отвергает идею абстрактного добра и всепрощения.

Глубокой верой в светлое будущее человечества ответил Гюго на те обвинения революции, которым она подвергалась вскоре после отважной попытки создания Парижской коммуны. Биение жизни Парижа во времена якобинской диктатуры, изображенное в «Девяносто третьем годе», сопоставимо с биением пульса революции в период Коммуны. Пережитое самим Гюго вдохновляло его на создание реалистических картин о Великой французской революции. На страницах романа кипит жизнь Парижа 1793 г. Патриотический подъем народных масс, энергия революционного правительства, экономические трудности, контрреволюционные заговоры и мятежи переживала Франция и в 70-х годах XIX в. Недавние события давали о себе знать и помогали писателю. Видимо, поэтому описание Парижа периода первой буржуазной революции во Франции, сама постановка проблемы ее созидательной, а не только разрушительной роли явились большой творческой удачей Гюго.

Никому из писателей, мемуаристов, историков, писавших о Французской революции, не удавалось так ярко показать одну из героических страниц истории—высшее воплощение Французской революции — Конвент. Подчеркнув созидающую роль Конвента, который, «очищая революцию... одновременно выковывал цивилизацию...», Гюго подчас переоценивает буржуазно-демократические свободы, и в этом сказывается его идеалистическое представление о Французской революции, которая, покончив с феодализмом, заковала народ в новые цепи капитализма. Писателю удалось выявить и то слияние «верховной власти и народа», «совета старейшин и улицы», крторое он разглядел в Конвенте.

Правда, согласно своей концепции исторического процесса, Гюго считает, что революционные свершения зависят не от речей или деятелей революции, а от провидения, которое решает судьбы народа. «Революция, —утверждает он, —дело неведомого. То, чему положено свершиться, —свершится, то, что должно было разразиться, —разразится». Фаталистическая концепция сочетается у Гюго с оптимистический верой в прогресс человечества. Такое понимание революции определило и слабые стороны романа, и все же в нем, как никогда ранее, Гюго поднимается до наивысшего демократизма в изображении народа, созидающего свое будущее, героически сражающегося за это будущее, побеждающее силы старого мира.

Нельзя не отметить реализм романа, внимание автора к точным историческим и географическим деталям. Это помогло ему просто и тепло нарисовать портреты солдат из батальона «Красной шапки», вывести замечательный образ баррикады 1832 г., познакомить читателя с живым маленьким Гаврошем. В том и состоит сложность и своеобразие творческого метода Гюго, что реалистическая тенденция в его произведениях тесно сплеталась с романтической неуспокоенностью, непримиримостью со злом. Может быть, поэтому в произведениях Гюго так необычайно ярок его оптимистический взгляд на мир и человеческое будущее. Вероятно, что вследствие этого наследие Гюго продолжает жить самой интенсивной жизнью,

Девяносто третий год. (содержание).

В последних числах мая солдаты и маркитантка парижского батальона «Красная шапка» натыкаются в Содрейском лесу на бретонскую крестьянку с тремя детьми — грудной девочкой и двумя мальчиками чуть постарше. У Мишель Флешар убили мужа и сожгли хижину — оставшись без куска хлеба, несчастная бредет куда глаза глядят. По предложению сержанта Радуба батальон усыновляет Жоржетту, Рене-Жана и Гро-Алена. 1 июня из Англии отплывает военный фрегат «Клеймор», замаскированный под торговое судно: ему предстоит доставить во Францию пассажира — высокого старика в крестьянской одежде и с осанкой принца. В пути происходит несчастье: один из канониров плохо закрепил пушку, огромная махина срывается, и поврежденный корабль теряет управление. Оплошавший канонир пытается исправить дело — в решающий момент величественный старик, рискуя жизнью, бросает под колеса мешок с фальшивыми ассигнациями, и пушку водворяют на место. Капитан обращается за распоряжениями к старику: тот награждает канонира крестом Святого Людовика, а затем приказывает расстрелять его. Потерявший драгоценное время фрегат гибнет в неравном бою с французской эскадрой, но перед этим роялисты незаметно спускают шлюпку, чтобы спасти старика — будущего вождя мятежной Вандеи. Один из матросов вызывается сопровождать его: когда же они остаются вдвоем, вынимает пистолет — убитый канонир был его братом. Старик хладнокровно поясняет, что виновный всего лишь получил по заслугам. Если матрос не боится вечного проклятия, пусть мстит — тогда его родную Бретань захватят кровожадные безбожники-республиканцы. Перед железной логикой этих аргументов Гальмало устоять не может — встав на колени, он умоляет о прощении и клянется в верности «монсеньеру». Старик поручает ему оповестить всех приверженцев веры и короля, что сборным пунктом назначается замок Тург. Гальмало радостно кивает: это владения его сеньора, маркиза де Лантенака, он там вырос и в детстве часто лазал в подземный ход, о котором никто не знает… Старик прерывает матроса: в Турге нет ничего подобного, это обычные россказни местных крестьян. Высадившись на берег, аристократ и матрос расстаются: Гальмало отправляется с поручением, а старик идет к ближайшей деревне. Дорогу ему преграждает нищий — господину маркизу нельзя туда идти, за его голову назначена награда. Добрый Тельмарш укрывает Лантенака в собственной лачуге, поскольку ему претит мысль о предательстве. Наутро маркиз видит распоряжение о своем расстреле, подписанное командиром экспедиционного корпуса Говеном — это имя производит на старика сильнейшее впечатление. Внезапно со всех сторон, словно из-под земли, возникают люди — бретонцы, узнав о появлении вождя, ринулись к месту его высадки и уничтожили стоявший в деревне республиканский отряд. Лантенак приказывает расстрелять пленных, не сделав исключения и для двух женщин. Ему сообщают о трех ребятишках: он велит взять их с собой — дальше будет видно, что с ними делать. А Тельмарш подбирает одну из расстрелянных женщин: этой кормящей матери повезло — пуля всего лишь перебила ей ключицу.

Европа воюет с Францией, а Франция воюет с Парижем. Город дышит революцией — здесь даже улыбаются героически, а маленькие дети лепечут «са ira». В трибунах и проповедниках нет недостатка; среди них выделяется бывший священник Симурден — человек свирепой праведности и пугающей чистоты. У него есть только одна привязанность: в молодые годы он был наставником маленького виконта, которого полюбил всей душой. Когда мальчик вырос, воспитателю показали на дверь, и он потерял своего ученика из вида. Затем грянула великая буря: Симурден, отрекшись от сана, целиком посвятил себя делу восставшего народа — в 93 году он становится одним из самых влиятельных членов Епископата, который, наряду с Конвентом и Коммуной, обладает всей полнотой власти в революционной столице. 28 июня в кабачке на улице Павлина происходит тайное совещание: за столом сидят прилизанный молодой человек в небесно-голубом фраке, краснолицый гигант с львиной гривой волос и отвратительный карлик в женской вязаной кофте — Робеспьер, Дантон и Марат. Вожди ссорятся: Робеспьер считает, что главная опасность исходит от Вандеи, Дантон утверждает, что нет ничего страшнее внешнего врага, а Марат жаждет диктатуры — революцию погубит разноголосица мнений. Появление Симурдена прерывает спор. Бывший священник принимает сторону Робеспьера: если не задушить вандейский мятеж, зараза распространится по всей стране. маркиз де Лантенак прекрасно знает, что нужно делать — ему достаточно отвоевать небольшой плацдарм на побережье, и во Францию высадятся английские войска. Робеспьер, мгновенно оценив достоинства Симурдена, назначает его уполномоченным Конвента в Вандею — он будет состоять при молодом командире, который обладает большими воинскими талантами, но отличается излишней снисходительностью к пленным. Этот юноша из бывших дворян, и зовут его Говен. Услышав это имя, Симурден бледнеет, но от поручения не отказывается. От взора Марата не ускользает ничто: по его настоянию Конвент уже на следующий день принимает указ о том, что любой командир, отпустивший захваченного с оружием в руках врага, должен быть обезглавлен на гильотине.

В начале июля незнакомый всадник останавливается на постоялом дворе, неподалеку от бретонского города Доля. Хозяин советует путешественнику обогнуть Доль стороной: там дерутся, причем схлестнулись двое бывших — маркиз де Лантенаки виконт де Говен. Они к тому же родственники — Говен приходится Лантенаку внучатым племянником. Пока молодому республиканцу везет больше — он теснит старого роялиста, не давая закрепиться на побережье. Возможно, все сложилось бы иначе, если бы маркиз не приказал расстрелять женщину — мать троих детей. Ребятишек он забрал с собой, и уцелевшие солдаты батальона «Красная шапка» сражаются теперь с таким остервенением, что натиска их не выдерживает никто. Поблагодарив трактирщика, незнакомец скачет в Доль и, попав в самую гущу сражения, принимает на себя удар сабли, предназначенный Говену. Растроганный юноша узнает любимого учителя. Симурден также не может скрыть своих чувств: его милый мальчик стал мужчиной и превратился в подлинного ангела Революции. Оба страстно желают, чтобы Республика восторжествовала, но воплощают собой два полюса истины: Симурден стоит за республику террора, а Говен — за республику милосердия. Однако по отношению к Лантенаку юноша настроен столь же непримиримо, как и его бывший наставник: в отличие от невежественных крестьян маркиз действует вполне осознанно, и ему пощады не будет. Через несколько недель с вандейским мятежом почти покончено — крестьяне разбегаются, не в силах противостоять регулярным войскам. В один из августовских дней начинается осада замка Тург, где укрылся Лантенак с несколькими соратниками. Положение маркиза безнадежно, и Симурден с нетерпением ждет прибытия гильотины из Парижа. Но в замке находятся трое ребятишек Мишель флешар: их помещают на втором этаже башни, в библиотеке с массивной железной дверью, а на первом и третьем этажах складывают горючие материалы. Затем осажденные предъявляют ультиматум: если им не дадут свободно уйти, дети-заложники погибнут. Говен посылает за лестницей в ближайшую деревню, а Симурден готов отпустить всех мятежников, кроме Лантенака. Вандейцы, с презрением отвергнув эти условия, принимают безнадежный бой. Когда они исповедуются, готовясь к неминуемой смерти, камень в стене отходит в сторону — подземный ход действительно существует, и Гальмало подоспел вовремя. Свирепый Иманус вызывается задержать атакующих на четверть часа — этого достаточно для отхода. Сержант Радуб первым врывается в замок, но агонизирующий вандеец успевает поджечь фитиль. Республиканцы в бессильной ярости наблюдают за пожаром. Лантенак ускользнул, а дети неизбежно погибнут: железную дверь невозможно взломать, и на второй этаж нельзя забраться без лестницы — её сожгли крестьяне, устроившие засаду для гильотины, которая добралась до замка благополучно. Самый страшный момент наступает, когда обреченных детей видит мать — пережившая расстрел Мишель Флешар отыскала наконец Жоржетту, Рене-Жана и Гро-Алена. Услышав её звериный крик, Лантенак возвращается через подземный ход к железной двери, отпирает её ключом и исчезает в клубах пламени — вслед за тем с грохотом рушатся полы. Старик спасает ребятишек, воспользовавшись лестницей, которая была в библиотеке, а затем спускается сам — прямо в руки Симурдена. Маркиза ждет военный суд (чистая формальность), а затем гильотина. Ночью Говен отпускает Лантенака: чистый юноша не может допустить, чтобы Республика запятнала себя, ответив казнью на акт великого самопожертвования. Молодого командира предают суду: голос Симурдена оказывается решающим, и он без колебания приговаривает юношу к смерти. Когда голова Говена падает под ударом ножа гильотины, раздается выстрел — Симурден исполнил свой ужасный долг, но жить после этого не может.

Вопрос 44

Лирика Гюго.

Движение Гюго к республиканизму и демократизму прослеживается и в его лирике — в сборниках «Осенние листья», «Песни сумерек» (1835), «Внутренние голоса» (1837), «Лучи и тени» (1840). Здесь, в лирических жанрах, оно естественным образом сопрягается с субъективным опытом поэта. Стихи на политические темы в этих сборниках существуют как бы на равных основаниях со стихами и общефилософского, и сугубо интимного содержания: все это предстает как панорама всеобъемлющей души, которой равно ведомы тайны космоса и человеческого сердца, вершины веры и бездны сомнения, «природы вечный гимн и вопль души людской» (пер. В. Левика). При этом противоречивость, трагичность бытия, заклинаемая поэтом снова и снова, не осознается им как причина для космического отчаяния. Напротив, он стремится снять, преодолеть этот трагизм в величественном порыве мироприятия, ибо «для всего есть место в мире этом», как говорит он в стихотворении «Взгляни на эту ветвь» из сборника «Осенние листья» (пер. Э. Линецкой). А в стихотворении «Несколько слов другому» из сборника «Созерцания» (1856), многие стихи которого относятся по времени создания к 40-м годам, Гюго, отвечая на упреки недругов, оформляет эту мысль уже в гордом — и столь типичном для него — жесте отождествления себя с миром: «Все, что во мне корят, — мой век, любимый мною» (пер. А. Ахматовой). Кроме того, здесь достигает своей кульминации и романтическая идея избранничества поэта, отчетливо звучащая и во многих стихотворениях «Осенних листьев» («Однажды Атласу...», «Пан», «Презрение»), «Внутренних голосов» («О муза, подожди...») и других сборников.

Всеохватность намерения влияет и на самые частные элементы поэтики Гюго-лирика, выражаясь, с одной стороны, в излюбленном приеме контраста, а с другой — в постоянном перечислении, нагромождении образов, как контрастных, так и одноплановых. В принципе в каждом лирическом стихотворении Гюго заложена тенденция расшириться до пределов вселенной. Дар лиризма органически присущ поэту, он выражается в умении извлечь лирическую эмоцию из любого контакта с внешним миром и любого внутреннего душевного движения, и Гюго по праву заявлял о себе, что ему подвластны «все струны лиры». Но существенно здесь именно то, что это все струны. Сколь бы пронзительно-лирическими ни были отдельные мотивы поэзии Гюго, отдельные его стихи, в совокупности своей они создают могучий хор, то необъятное и по эффекту уже близкое к эпическому многоголосие, которое отличает эту поэзию как целое.

Вопрос 45