Объяснение неосуществленных действий

При рассмотрении действия с четвертой точки зрения дается объяснение не тому, почему производится определенное действие, а тому, почему оно не производит­ся: из-за недостаточных возможностей для его осуществления или вследствие огра­ниченности ситуационных, точнее, экологических характеристик жизненного окру­жения. Именно длительный дефицит возможностей ограничивает развитие соот­ветствующих личностных диспозиций и тем самым возможностей поведения, однако это ограничение не является неизбежным. Дефицит возможностей в принципе пре­одолим, поскольку конкретные жизненные обстоятельства могут быть изменены, обогащены, улучшены экономическим, техническим, культурным, социальным и политическим путем.

Вопросами такого рода занимается в последнее время психология среды (см.: Ittelson, Proshansky, Rivlin, Winkel, 1974; Kaminski, 1976). Задолго до этого Баркер (Barker, 1960) ввел понятие «поведенческое поле» (behavioral setting), ко­торое сопоставимо с рассмотренными выше экологическими характеристиками, предоставляющими возможности для осуществления действия. Поведенческое поле, по Баркеру, не зависит от индивида, а его своеобразие ограничивает поведе­ние формами, соответствующими данному месту и времени. Примерами поведен­ческого поля могут служить спортплощадка, ресторан, школа.

В этом смысле содержащиеся и не содержащиеся в поведенческом поле возмож­ности и шансы обозначаются как социокультурные возможности реализации дея­тельности {opportunity structure). Очень важно учитывать возможности реализации, чтобы объяснить различия в поведении, которые бросаются в глаза прежде всего у описанных групп людей. Таким образом, имеющиеся внутри популяции различия в способах осуществления деятельности могут быть институционализированы и тем самым в известной мере стабилизированы. Последствия этой стабилизации прослеживаются в особенностях поведения мужчин и женщин, людей, принадле­жащих к тем или иным субкультурам, к разным историческим эпохам. Не учиты­вая социокультурные возможности осуществления деятельности, мы рискуем ско­ропалительно, т. е. с первого взгляда, вывести наблюдаемые различия в поведении из личностных диспозиций в смысле врожденных особенностей. Это относится И к изучению межкультурных различий в поведении, которые часто объясняют раз­личиями «национального характера».

До сих пор мы обсуждали основные типы наивного объяснения поведения и некоторые условия, которые их определяют. При этом мы указывали и на то, что наивный характер разложения причин поведения на полюса «личности*' и «ситуа­ции» не мешает целым психологическим дисциплинам — таким, как психология личности, психология обучения или социальная психология — без возражений принимать такого рода одностороннюю локализацию причин поведения. На про­тяжении истории психологических исследований такое понимание причин пове­дения дважды ставилось под вопрос и становилось предметом обсуждения и ана­лиза в так называемых «дебатах об интеракционизме». Эти дебаты проходили в рамках психологии личности; основное внимание уделялось вопросу о том, дей­ствительно ли личностные особенности позволяют объяснить последовательное поведение в одинаковых или похожих ситуациях и при повторяющихся возмож­ностях. Допущение о последовательности поведения, обеспечиваемого устойчи­выми личностными диспозициями, впервые было подвергнуто сомнению в кон­це 20-х гг. (Hartshorne, May, 1928,1929), а второй раз — в конце 60-х гг. (Mischel, 1968). При этом был выявлен один парадокс, к рассмотрению которого мы сей­час и обратимся.

Парадокс последовательности

Интуитивный наблюдатель человеческого поведения убежден в том, что и он сам, и другие люди ведут себя достаточно последовательно, т. е. их поведение в широ­ком спектре ситуаций характерным образом.отличается от поведения других лю­дей. Это же убеждение разделяли и представители психологии личности и диффе­ренциальной психологии. Поэтому у них создалось мнение, что необходимо лишь измерить индивидуальные особенности, и мы сможем предсказывать индивидуаль­ные различия поведения в разнообразных будущих ситуациях. Однако, как толь­ко была сделана попытка проверить это убеждение эмпирически, сразу же обнару­жилась поразительно низкая последовательность поведения. Этот неоднократно обсуждавшийся факт Бем и Аллен (Bern, Allen, 1974) назвали «парадоксом после­довательности».

Хартшорн и Мэй (Hartshorne, May, 1928,1929) ставили сотни детей в ситуации, дававшие возможность смошенничать, обмануть или украсть. Например, они мог­ли списать правильный ответ в классной работе или же тайком продолжить выпол­нение задания. Коэффициенты корреляции поведения в разных ситуациях оказа­лись невелики (между 0,20 и 0,40). Тот, кто совершал одно действие, редко совер­шал и другое. Тот, кто жульничал в одной ситуации, честно действовал в другой. При внимательном рассмотрении ситуации этот факт не должен нас удивлять. Ведь мы имеем дело с тем, как конкретный человек воспринимает данную ситуацию, а вов­се не с тем, как различные ситуации, с точки зрения наблюдателя или психолога, объединяются в группы и выступают в качестве разных вариантов одного и того же класса, например класса экспериментальных ситуаций, допускающих жульни­ческое или бесчестное поведение.

Чтобы при таком рассмотрении ситуации не оказаться в «номотетической ло­вушке» (Bern, Allen, 1974), необходимо прежде всего для каждого индивидуума

установить важнейшие классы ситуаций, представляющихся ему одинаковыми, и соответствующих им действий, а потом уже судить о последовательности пове­дения. Иными словами, ожидать последовательности поведения индивида можно лишь внутри свойственных ему «классов эквивалентности» ситуаций И действий (ср.: Bern, Allen, 1974). Эквивалентным же является в конечном счете то, что явля­ется для данного человека «эквифинальным» (Brunswik, 1952, 1956), т. е. приво­дящим, пусть даже и в разных ситуациях или на разных этапах действия, к одним и тем же последствиям. Например, школьник может использовать возможность об­мануть лишь на одном из двух уроков, поскольку лишь на этом уроке его обман позволит существенно улучшить оценку. А другой школьник может использовать только возможность незаметно продолжить работу, но не возможность списать, ибо последнее действие представляется ему позорным.

Кроме того, Хартшорн и Мэй обнаружили, что последовательность поведения определяется более широким контекстом, в который встроена возможность обма­на. Тот, кто жульничает на уроке, не обязательно будет делать это на спортивной площадке или на занятиях по катехизису в церкви. Уже эти несколько примеров дают нам возможность увидеть, во-первых, что классы эквивалентности действий и ситуаций определяются индивидуально, во-вторых, что они соотносятся друг с другом, и, наконец, в-третьих, что они создаются и поддерживаются ожиданиями, связанными с надеждой достичь желаемой цели (или ценности) или избежать не­желательной ситуации. Таким образом, в конечном счете решающими для образо­вания классов эквивалентности, а значит, и для последовательности поведения, являются последствия, к которым может привести действие человека в той или иной ситуации. Когда в 1937 г. Оллпорт отстаивал теорию свойств, противопостав­ляя ее ситуационистскому способу объяснения Хартшорна и Мэя, он отмечал, что низкие коэффициенты последовательности указывают лишь на то, что «дети не ведут себя последовательно одним и тем же способом, но не на то, что они непосле­довательны по отношению к самим себе» (Allport, 1937, S. 250).

В последующие годы исследователи различными способами пытались подтвер­дить правильность этой точки зрения. Первую попытку предприняли Бем и Аллен (Bern, Allen, 1974), предложившие своим испытуемым самостоятельно установить ширину класса эквивалентности. Испытуемые должны были вынести суждение о том, вели бы они себя в различных ситуациях скорее последовательно с точки зре­ния «дружелюбия» и «добросовестности» или же скорее изменчиво. Как и ожида­лось, коэффициенты последовательности были выше, когда люди считали себя более последовательными с точки зрения рассматриваемого поведения. Впрочем, эта процедура существенно отличалась от той процедуры, которую мы признали необходимой для определения класса эквивалентности. В частности, оставался открытым вопрос о том, являются ли «дружелюбие» и «добросовестность» само­ценными в каждом конкретном случае (т. е. «мотивом»), или же они являются про­сто инструментальными способами поведения, которые используются для дости­жения множества различных целей. Следует отметить, что попытки подтвердить результаты исследований Бема и Аллена успеха не принесли (см., напр.: Chaplin, Goldberg, 1985; Mischel, Peake, 1982).

Следующий шаг попытались сделать Мишель и Пик (Mischel, Peake, 1982). Груп­пу студентов попросили оценить себя по параметрам добросовестности и дружелю­бия, а в дополнение к этому были получены оценки этих студентов по тем же пара­метрам со стороны родителей и близких друзей. Для одной только добросовестно­сти было выделено 19 различных поведенческих индикаторов, например регулярное участие в учебных мероприятиях, своевременное выполнение заданий и аккурат­ность внешнего вида; для повышения надежности этих индикаторов все они опреде­лялись несколько раз. Каждый участник эксперимента не только мог указать, счита­ет ли он свое поведение с точки зрения обеих изучаемых черт характера последова­тельным или изменчивым (как это было в исследовании Бема и Аллена); он мог еще и сам определить, какие из применявшихся индикаторов поведения он'считает адек­ватными, т. е. «прототипическими», для себя. Таким образом, каждый участник экс­перимента сам для себя определял классы эквивалентности способов поведения. Как и следовало ожидать, у тех студентов, которые оценили свое поведение как последо­вательное, самооценки и внешние оценки совпадали в большей степени, чем у тех, кто считал свое поведение изменчивым. Однако удивительным оказался тот факт, что наблюдаемое поведение «последовательных» студентов оказалось в разных си­туациях ничуть не более последовательным, чем у «изменчивых» студентов, причем независимо от того, оценивались ли соответствующие поведенческие индикаторы в качестве «прототипических» или «непрототипических».

Таким образом, парадокс последовательности проявился снова, несмотря на то что был сделан первый шаг к построению индивидуальных классов эквивалентно­сти. Однако Мишель и Пик обнаружили интересное соответствие между припи­сываемой себе последовательностью и фактическим (наблюдаемым) поведением в ином аспекте; в этом случае в качестве показателя последовательности рассмат­ривалось не соответствие между альтернативными формами проявления одного и того же свойства в различных ситуациях, а повторяемость одних и тех же форм проявления при повторении ситуаций одного и того же типа; иными словами, объективный показатель последовательности заключался во временной стабиль­ности одних и тех же форм поведения. Устойчивость во времени у «последователь­ных» студентов была более тесно связана с их оценками своей последовательности, чем у «изменчивых» студентов; наиболее же тесной эта связь оказывалась тогда, когда в группе последовательных принимались во внимание лишь прототипические для данного индивида способы поведения (классы эквивалентности). В группе испытуемых, высоко оценивших последовательность своего поведения в разных ситуациях, устойчивость во времени прототипических способов поведения оказа­лась значительно более выраженной, чем в группе, члены которой низко оценили последовательность своего поведения.

Здесь мы сталкиваемся с первым указанием на то, каким образом можно было бы разрешить парадокс последовательности. Интуитивное убеждение в том, что наше поведение является последовательным, очевидно, опирается не столько на наблюдение, что человек во множестве различных ситуаций осуществляет поведе­ние, относимое к одному и тому же классу, сколько на тот факт, что одно и то же поведение, прототипическое для данного человека, можно наблюдать снова и сно­ва. Мы обобщаем это многократно наблюдаемое прототипическое поведение, свя­зывая его с общим обозначением того или иного свойства. Например, если об од-

ном студенте нам известно лишь то, что он всегда выполняет задания, то мы счита­ем его столь же «добросовестным», как и того студента, единственной примечатель­ной чертой которого является постоянный порядок у него в комнате. С точки зрения всех прочих показателей нам могло не встретиться ничего, что мы отнесли бы к «добросовестности», поскольку нам не встретилось ничего противоположно­го, что заставило бы нас усомниться в наличии у студентов этой черты.

Индивидуально-специфическое поведение

В этом разделе следует более глубоко и с несколько иной точки зрения проанали­зировать устойчивые характеристики поведения, исходя из индивидуальных осо­бенностей. Мы уже говорили о том, что определенное поведение «обращает на себя внимание». Для того чтобы поведение того или иного человека бросилось нам в глаза и привлекло к себе внимание, оно должно отличаться от поведения большин­ства других людей в той же ситуации. Если студент каждую неделю принимает участие в каком-то обязательном мероприятии и это же делают все остальные сту­денты, мы не видим повода объяснять это поведение особыми чертами его лично­сти. В гораздо больше степени это поведение выглядит обусловленным ситуаци­ей, а именно обязательным характером мероприятия. Лишь в том случае, если сту­дент продолжает посещать это мероприятие после того, как большинство остальных перестает это делать, мы начинаем объяснять поведение нашего студента его осо­быми индивидуальными характеристиками.

Такого рода сравнение поведения различных людей в одной и той же ситуации Келли (Kelley, 1967) в своей модели «куба атрибуции» (призванной объяснить, в какой мере поведение приписывается индивидуальным или ситуационным факто­рам) называет «согласованностью» (consensus). Чем меньше согласованность по­ведения, тем в большей степени оно приписывается индивиду, а не ситуации. На­ряду с согласованностью в «кубе Келли» присутствуют еще два параметра сравне­ния. Один из них называется «последовательность» (consistency) и означает меру совпадения поведения при повторении ситуационных возможностей, иначе гово­ря, относится к сравнению во времени. С точки зрения Мишеля и Пика, парадокс последовательности разрешается, если соотнести воспринимаемую последователь­ность поведения с реальным поведением, которое, по Келли, отличается высокой последовательностью (стабильным воспроизведением одного и того же способа поведения во времени) и низкой согласованностью (бросающимся в глаза прояв­лением формы поведения, характерной для соответствующей черты, т. е. проявле­нием «добросовестности» выше или ниже среднего уровня).

^ Третье измерение куба Келли учитывает различные ситуации (или целевые объекты) и называется специфичностью (distinctiueness). Чем выше специфичность поведения, т. е. его привязанность к определенной ситуации, тем в большей степе­ни оно приписывается ситуативным, а не личностным факторам. Если же, напро­тив, индивид одинаково реагирует на множество различных ситуаций, пренебрегая, таким образом, их особенностями, то его поведение в большей степени объясняется личностными факторами. Это измерение специфичности поведения в отличных Друг от друга ситуациях и дает нам парадокс последовательности. Чем более ярко выражена специфичность поведения человека, тем более чувствительно он реаги-

рует на различия в ситуациях, представляющихся внешнему наблюдателю одина­ковыми, и тем более непоследовательным кажется его поведение. Последователь­ным же, напротив, должно выглядеть поведение человека, который почти все из­меряет одной и той же меркой. При таком подходе нет ничего удивительного в том, что мы сталкиваемся с парадоксом последовательности, эмпирически выводя по­следовательность из недостаточной специфичности поведения относительно осо­бенностей ситуации, вместо того чтобы ожидать последовательности поведения лишь в пределах свойственных индивиду классов эквивалентности, объединяю­щих действия с «эквифинальными» последствиями.

При рассмотрении этих данных парадокс последовательности в значительной мере теряет свою загадочность. Стабильность во времени (последовательность) одинаковых и различных форм проявления предполагаемого свойства способству­ет формированию убеждения, что поведение человека является последовательным и восходит к некоторому латентному личностному фактору. Роль параметров спе­цифичности (сравнения в разных ситуациях) и согласованности (обычности/не­обычности поведения) становится, напротив, менее ясной. Из других исследований, в которых предъявлялась вербальная информация, планомерно варьировавшаяся по трем параметрам сравнения (напр.: McArthur, 1972), нам известно, что поведе­ние объясняется особенностями индивида главным образом тогда, когда специфич­ность и согласованность невелики при высоком показателе последовательности.

Во всяком случае, становится ясно, почему мы сталкиваемся с парадоксом по­следовательности, когда, как обычно, соотносим интуитивно-глобальное суждение со стороны или результаты экспериментов с фактическими проявлениями рассмат­риваемого личностного свойства. Ведь, во-первых, все формы проявления, обла­дающие высокой мерой согласованности (т. е. зависящие в большей степени от ситуационных факторов, чем от личностных), не вносят никакого вклада в изме­рение последовательности. Во-вторых, никакого вклада в измерение последова­тельности не вносят и все те формы проявления, которые нерелевантны данному человеку с точки зрения рассматриваемого личностного фактора и поэтому не вызывают прототипического поведения. В данном случае необходимо сначала для каждого человека наметить классы эквивалентности ситуаций и действий с эк-вифинальными следствиями, в рамках которых можно ожидать последовательно­го поведения. Опора на прототипические способы поведения является большим шагом вперед в этом направлении, однако она не в состоянии заменить определение классов эквивалентности. Это тем более справедливо, что нам на самом деле неизве­стно, в какой мере прототипические проявления дружелюбия или добросовест­ности являются эквифинальными; иными словами, в какой мере они образуют классы эквивалентности желаемых последствий действия.