Другие отрасли труда 4 страница

Что заработная плата падает с усовершенствованием машин, это буржуазия тоже яростно опровергает, между тем как рабочие не перестают это утверждать. Буржуазия уверяет нас в том, что, хотя с усовершенствованием производства поштучная плата понизилась, недельная плата, тем не менее, в общем скорее повысилась, чем понизилась, и положение рабочих скорее улучшилось, чем ухудшилось. Трудно ответить точно на этот вопрос, так как рабочие большей частью ссылаются на падение поштучной платы; при всём том несомненно, что в различных отраслях труда и недельная плата понизилась с внедрением машин. Так называемые тонкопрядильщики, изготовляющие тонкую пряжу на мюль-машине, получают, правда, высокую заработную плату, от 30 до 40 шилл. в неделю, ибо они организованы в сильный союз для борьбы против снижения заработной платы, и труд их требует долгого обучения. Зато обыкновенные прядильщики, которым приходится конкурировать с неприменяемыми при изготовлении тонкой пряжи автоматическими станками (сельфакторами) и союзу которых введение этих машин нанесло большой удар, получают очень низкую плату. Один из таких рабочих говорил мне, что он зарабатывает не более 14 шилл. в неделю, и это совпадает с данными Лича, что на различных фабриках обыкновенные прядильщики зарабатывают меньше 16½ шилл. в неделю и что прядильщик, зарабатывавший три года тому назад 30 шилл. в неделю, теперь с трудом может за­работать 12½ шилл. и за последний год в среднем зарабатывал не больше. Заработная плата женщин и детей, правда, упала меньше, но только потому, что она с самого начала была невы­сокая. Я знаю многих женщин, вдов с детьми, которые с трудом зарабатывают в неделю от 8 до 9 шилл., а что на эти деньги нельзя прилично прожить с семьёй, признаёт каждый, кто знаком с ценами на предметы первой необходимости в Англии. Все рабочие единодушно утверждают, что с усовершенствованием машин заработная плата вообще понижается. И на каждом рабочем собрании в фабричных округах можно убедиться в том, что сами рабочие считают вопиющей ложью утверждение промышленной буржуазии, будто с введением машин положение рабочего класса улучшилось. Но если бы даже было верно, что упала только относительная заработная плата, именно поштучная плата, а абсолютная, т. е. вырабаты­ваемая рабочим в неделю сумма, осталась без изменения, то что же из этого следует? Только то, что рабочие должны спо­койно смотреть, как господа фабриканты набивают карманы, извлекая выгоды из каждого усовершенствования и не уделяя им, рабочим, и ничтожной доли. Буржуазия, когда она борется против рабочих, забывает даже самые элементарные основы своей собственной политической экономии. Эта буржуазия, которая в других случаях клянётся Мальтусом, в ужасе кричит рабочим: а где бы нашли работу те миллионы жителей, на которые увеличилось население Англии, если бы не было машин? [49] Какая нелепость! Как будто буржуазия сама не знает прекраснейшим образом, что если бы не машины и вызванный ими расцвет промышленности, эти «миллионы» вообще не появились бы на свет и не достигли бы зрелого возраста! Если машины и принесли какую-нибудь пользу рабочим, то только тем, что доказали им необходимость такого социального преобразования, которое заставит машины работать уже не во вред, а на пользу рабочим. Пусть мудрые господа буржуа спросят у подметальщиков улиц в Манчестере или ещё где-нибудь (теперь, правда, и это уже позади, так как и для этого изобретены и применяются машины), пусть спросят у тех, кто продаёт на улице соль, спички, апельсины, шнурки для ботинок и т. и. или вынужден просить милостыню, кем они были раньше, и многие из них ответят: фабричными рабочими, которых машины лишили работы. Усовершенствование машин при современных социальных условиях может иметь для рабочих только неблагоприятные и часто очень тяжёлые последствия; каждая новая машина приносит с собой безработицу, нужду и нищету, а в такой стране, как Англия, где и без того почти всегда имеется «избыточное население», увольнение с работы в большинстве случаев является худшим из того, что может постигнуть рабочего. Нечего говорить о том, какое деморализующее, обескураживающее действие оказывает эта неуверенность в завтрашнем дне, вытекающая из непрерывного развития техники и связанной с ним безработицы, на рабочего, положение которого и без того уже достаточно шатко! Чтобы не впасть в отчаяние, рабочему и здесь остаётся только два пути: внутренний и внешний протест против буржуазии, или пьянство и вообще беспутство. И английские рабочие прибегают и к первому, и ко второму. История английского пролетариата повествует о сотнях бунтов против машин и против буржуазии вообще, а о беспутстве мы уже говорили: оно является, конечно, лишь своеобразной формой отчаяния.

Всего хуже приходится тем рабочим, которые вынуждены конкурировать со вновь внедряемой машиной. Цена изготовляемого ими товара определяется ценой того же товара, изготовленного машиной, а так как машинное производство обходится дешевле ручного, то конкурирующий с машиной рабочий получает самую низкую заработную плату. То же относится и к рабочему, работающему на старой машине, если ему приходится конкурировать с новейшими, усовершенствованными машинами. Конечно, кто же ещё должен нести убытки? Фабриканту жалко выбросить старую машину, но ему также не хочется терпеть убыток; с неодушевлённой машины нечего взять, и вот он набрасывается на живого рабочего, козла отпущения всего общества. Из этих рабочих, которые вынуждены конкурировать с машинами, всего хуже живётся ручным ткачам, работающим в хлопчатобумажной промышленности. Они получают самую низкую заработную плату, и даже когда работы вдоволь, они не в состоянии заработать больше 10 шилл. в неделю. Механический ткацкий станок отбивает у них одну отрасль ткацкого дела за другой; кроме того ручной станок является последним убежищем всех рабочих, лишившихся работы в других отраслях труда, так что рабочие руки здесь всегда имеются в избытке. Вот почему ручной ткач в средние периоды считает себя счастливым, если может заработать в неделю 6-7 шилл., а чтобы заработать даже эту сумму, ему приходится сидеть за своим станком по 14-18 часов в сутки. К тому же для изготовления большинства тканей требуется сырое помещение, чтобы нить не рвалась ежеминутно, и вот отчасти из-за этого, отчасти вследствие бедности рабочих, кото­рые за лучшую квартиру платить не могут, в мастерских ручных ткачей почти никогда нет ни дощатого, ни каменного пола. Мне пришлось посетить немало ручных ткачей; жилища их помещались в самых запущенных, самых грязных дворах и улицах, обычно в подвалах. Нередко пять-шесть таких ткачей, причём некоторые из них женатые, живут в домике, состоящем из одной или двух рабочих комнат и большой общей спальни. Пища их состоит почти исключительно из картофеля, иногда из небольшого количества овсяной каши, редко из молока и почти никогда они не видят мяса; очень многие из них ирландцы или ирландского происхождения. И эти несчастные ручные ткачи, которых прежде всего касается каждый кризис и которым дольше всех приходится страдать от его последствий, ещё должны служить буржуазии орудием для отражения нападок на фабричную систему! Посмотрите, — восклицает с торжеством буржуазия, — посмотрите, как плохо приходится этим бедным ткачам, между тем как фабричным рабочим живётся хорошо, и тогда только судите о фабричной системе! Как будто не сама фабричная система с её машинами виновна в том, что положение ручных ткачей так плохо, как будто буржуазия сама этого не знает так же хорошо, как и мы! Но здесь затронуты интересы буржуазии, поэтому она не остановится перед тем, чтобы лишний раз солгать или прибегнуть к лицемерию.

Присмотримся поближе к тому факту, что развитие машинного производства всё более и более вытесняет работу взрослых мужчин. Работа при машинах, как прядильных, так и ткацких, сводится главным образом к связыванию разорванных нитей, а всё остальное делает машина; для этой работы не требуется никакой силы, зато требуется большая гибкость пальцев. Вот почему взрослые мужчины для этого не только не нужны, но даже, вследствие более сильного развития мышц и костей их рук, менее пригодны, чем женщины и дети, и потому из этой отрасли труда они почти совершенно вытеснены. Таким образом, по мере того как деятельность рук и мускульное напряжение заменяется, с введением машин, силой воды или пара, необходимость использовать взрослых мужчин отпадает, а так как женщины и дети не только получают более низкую плату, но, как уже сказано, более пригодны к этой работе, чем мужчины, то они и занимают их место. В прядильнях при ватермашинах работают только женщины и девушки, при мюль-машинах — один взрослый мужчина-прядильщик (который с применением сельфакторов становится излишним) и несколько присучальщиков для связывания нитей, большей частью женщин и детей, порой молодых мужчин 18-20 лет, иногда старых, лишившихся работы прядильщиков. У механических ткацких станков работают большей частью женщины от 15 до 20 лет и старше, иногда и мужчины, которые, однако, редко остаются при этом занятии после двадцати одного года. В прядильнях у ровничных машин тоже встречаются только женщины, в крайнем случае, несколько мужчин бывают заняты точкой и чисткой чесальных машин. Кроме того на всех фабриках находят работу ещё известное число детей, занятых сниманием и насаживанием шпулек (doffers), несколько взрослых мужчин-надсмотрщиков в мастерской, один механик и один машинист для обслуживания паровой машины, а также плотники, сторожа и т. п. Но основная работа производится женщинами и детьми. Фабриканты отрицают также и это и даже обнародовали в прошлом году обстоятельные таблицы, которые должны были доказать, что машины вовсе не вытесняют взрослых мужчин. Из этих таблиц явствует, что женщины составляют более половины (52%) всех фабричных рабочих, мужчины около 48% и что более половины всех этих рабочих старше 18 лет. Всё это действительно так, но господа фабриканты предусмотри­тельно не сообщают нам, сколько же взрослых рабочих было мужского пола и сколько — женского, а в этом всё дело. Они и так явно внесли в таблицы механиков, плотников и вообще всех взрослых мужчин, находящихся в каком-нибудь соприкосновении с фабрикой, быть может, даже конторщиков и т. п., и тем не менее у них не хватает смелости сказать всю правду. Таблицы эти вообще пестрят фальсифицированными, искажёнными, подтасованными данными и средними числами, импонирующими несведущему человеку и ничего не доказывающими человеку искушённому; они умалчивают о важнейших вопросах и доказывают только слепой эгоизм и недобросовестность авторов-фабрикантов. Из речи лорда Эшли в палате общин 15 марта 1844г. в защиту законопроекта о десятичасовом рабочем дне мы заимствуем некоторые сведения о возрасте и поле рабочих, сведения, не опровергнутые данными фабрикантов, которые к тому же касаются только части английской фабричной промышленности. Из 419560 фабричных рабочих Великобритании (1839г. ) 192887 человек, т. е. почти половина, были моложе 18 лет; 242296 были женского пола, из них 112192 моложе 18 лет. Таким образом, получается, что из рабочих мужского пола 80695 были моложе 18 лет, а взрослых мужчин-рабочих насчитывалось всего 96569, или 23%, т. е. меньше четверти общего числа рабочих. На хлопчатобумажных фабриках женщины составляли 56¼ %, на фабриках шерстяных изделий — 69½ %, на шёлковых фабриках — 70½ %, на льнопрядиль­ных— 70½ %. Этих цифр, думается, достаточно, чтобы доказать вытеснение взрослых мужчин-рабочих; стоит, впрочем, зайти на первую попавшуюся фабрику, чтобы убедиться в этом. В результате неизбежно опрокидывается существующий об­щественный распорядок, и этот перелом, будучи насильно навязан рабочим, имеет для них самые гибельные последствия. Прежде всего, работа женщин совершенно разрушает семью; ведь если жена проводит на фабрике 12-13 часов в день, а муж работает не меньше там же или где-либо в другом месте, то какова может быть судьба их детей? Они растут совсем без надзора, как сорная трава, или же их оставляют на попечении посторонних лиц, получающих за это один или полтора шиллинга в неделю, а как те с ними обращаются, нетрудно себе представить. Вот почему в фабричных округах ужасающим образом растёт число несчастных случаев с малыми детьми, оставленными без надзора. По записям манчестерского следователя (согласно данным комиссии по обследованию фабричного труда, доклад Д-ра Хокинса, стр. 3), за 9 месяцев погибло от ожогов 69 детей, утонуло — 56, разбилось насмерть — 23, погибло вследствие дру­гих несчастных случаев — 77, т. е. всего было 225 несчастных случаев[52], между тем как в нефабричном Ливерпуле в течение 12 месяцев было всего 146 несчастных случаев со смертельным исходом. Несчастные случаи в угольных копях не входят в эти данные ни по тому, ни по другому городу, и нужно ещё иметь в виду, что власть манчестерского следователя не простирается на Солфорд, и поэтому население обоих рассматриваемых округов можно считать приблизительно одинаковым. — Газета «Manchester Guardian» почти в каждом номере сообщает об одном или нескольких случаях тяжёлых ожогов. Само собой понятно и вполне доказано фактами, что работа матерей является также одной из причин, которые увеличивают высокую смертность малых детей. Женщины возвращаются на фабрику часто уже через три-четыре дня после родов, оставив, конечно, грудного ребёнка дома; в свободные часы они торопятся домой, чтобы накормить ребёнка и самим кое-что перехватить. Что это за кормление — легко себе представить. Лорд Эшли приводит показания нескольких работниц.

«М. Г., двадцати лет, имеет двух детей, младший ещё грудного возраста и остаётся на попечении старшего; она уходит на фабрику утром, в начале шестого, и возвращается к восьми вечера; в течение дня молоко сочится у неё из груди так, что смачивает платье. — Г. В. имеет трёх детей, уходит из дому в пять часов утра в понедельник и возвращается лишь в субботу к семи часам вечера; по возвращении у неё так много возни с детьми, что она не ложится спать раньше трёх часов ночи. Часто она приходит вся вымокшая от дождя и должна работать в таком состоянии. «Груди у меня страшно болели, — говорит она, — и я бывала вся мокрая от проступавшего молока»».

Применение наркотических средств, для того чтобы дети лежали спокойно, только поощряется этой подлой системой, и оно действительно широко распространено в фабричных округах. По мнению д-ра Джонса, ведающего записью актов гражданского состояния Манчестерского округа, этот обычай является главной причиной частых смертных случаев от конвульсий. Работа женщин на фабрике неизбежно разрушает семью, и при современном состоянии общества, покоящемся на семье, обстоятельство это имеет самые деморализующие последствия, как для супругов, так и для детей. Мать, у которой нет времени заботиться о своём ребёнке и дарить ему в первые годы жизни самую обыкновенную материнскую ласку, — мать, которой редко удаётся видеть своего ребёнка, не может быть ему матерью, она неизбежно относится к нему равнодушно, без любви, без всякой заботливости, как к совершенно чужому ребёнку. И дети, выросшие в таких условиях, позже оказываются совер­шенно потерянными для семьи, никогда не почувствуют себя дома в той семье, которой впоследствии обзаведутся, потому что слишком привыкли к жизни в одиночку, и это неизбежно ещё больше способствует разрушению семьи в рабочей среде. Причиной развала семьи является также и детский труд. Как только дети способны заработать больше того, во что обходится родителям их содержание, они начинают платить родителям за стол и квартиру, а остальное тратят на себя. Происходит это нередко уже на четырнадцатом и пятнадцатом году жизни. [53] Одним словом, дети становятся самостоятельными, смотрят на родительский дом как на пансион, который они часто меняют на другой, если им дома перестаёт нравиться.

Во многих случаях работа женщины на фабрике не разрушает семью полностью, но ставит её на голову. Жена зарабатывает на всю семью, а муж сидит дома, смотрит за детьми, убирает, стряпает. Таких случаев очень и очень много; в одном Манчестере можно насчитать много сотен таких мужей, обречённых на выполнение домашних работ. Нетрудно себе представить, какое справедливое возмущение вызывает у рабочих эта настоящая кастрация и к какому радикальному изменению всех семейных отношений она приводит в то время, когда все остальные общественные отношения остаются без перемен. Передо мной лежит письмо английского рабочего, Роберта Паундера, проживающего в Баронс-билдингс, Вудхаусмур-Сайд, в Лидсе (буржуазия может отыскать его там, для неё я и указываю точный адрес), адресованное Остлеру. Едва ли мне удастся и наполовину передать в переводе всю непосредственность этого письма; если орфографические ошибки и можно соответственно передать, то особенности йоркширского диалекта теряются совершенно. В этом письме автор рассказывает, как другой рабочий, его знакомый, в поисках работы попал в Сент-Хеленс в Ланкашире и там разыскал одного своего старого друга.

«И вот, сударь, он нашёл его, и когда он подошёл к его лачуге, как вы думаете, что он увидел? Сырой низенький подвал, а обстановка такая: два старых стула, круглый стол на трёх ножках, сундук, никакой кровати, а только охапка старой соломы в углу, покрытая парой грязных простынь, и два обрубка дерева у камина. Когда мой бедный друг вошёл туда, бедняк Джек сидел на одном обрубке у огня и как вы думаете, что он делал? Он чинил чулки своей жены штопальной иглой, и как только он увидел своего друга на пороге, он хотел спрятать свою работу, но Джо так зовут моего знакомого — видел всё и сказал: «Чёрт возьми, Джек, что ты делаешь? где твоя жена? что это у тебя за работа? ». Бедный Джек был смущён и сказал: «Я знаю, что эта работа не для меня, но моя бедная жена на фабрике; она отправляется туда с утра, в половине шестого, работает там до восьми вечера и так устаёт, что, возвратившись, домой, ничего больше делать не может. Поэтому мне приходится за неё делать, что я могу. У меня нет работы и не было уже более трёх лет, и во всю жизнь я её не найду». Тут он горько заплакал и сказал: «Да, любезный Джо, есть достаточно работы для женщин и детей в этой местности, но нет работы для мужчин. Легче сто фунтов стерлингов найти на улице, чем найти работу. Но я никогда не поверил бы, чтобы ты или кто другой мог увидеть, как я штопаю чулки своей жене, потому что это нехорошая работа. Но жена моя почти не может уже стоять на ногах, и я боюсь, что она заболеет, и я тогда не знаю, что с нами станется, потому что она уже давно стала мужчиной в доме, а я женщиной. Нехорошая это работа, Джо. Не всегда было так», — продолжал он, горько плача. — «Но скажи мне, Джек, — спросил Джо, — как же ты жил всё это время, не имея никакой работы? ». — «Я скажу тебе, Джо, — ответил Джек, — я жил, как жилось, а жилось очень плохо. Когда я женился, я, как ты знаешь, имел достаточно работы, и лентяем, как ты знаешь, я никогда не был». — «Нет, лентяем ты никогда не был». — «Наш дом был хорошо обставлен, и Мэри не приходилось работать, я зарабатывал достаточно на двоих. Но теперь всё стало вверх ногами; Мэри должна работать, а я должен оставаться дома, присматривать за детьми, подметать, стирать, стряпать и штопать. Когда моя бедная жена возвращается вечером домой, она совсем разбита и ничего больше делать не может. Знаешь, Джо, это очень трудно для человека, который привык к другому». — «Да, — ответил Джо, — это нелегко». И Джек снова начал плакать; он говорил, что лучше бы он никогда не женился, никогда не родился на свет; но когда он женился на Мэри, ему и в голову не приходило, что так может случиться. «Я не раз плакал из-за этого», — сказал Джек. Ну, сударь, когда Джо всё это услышал, как он позже рассказывал мне, он проклял фабрики, фабрикантов и правительство всеми теми проклятиями, которым с детства научился на фабрике».

Можно ли себе представить более нелепое, более бессмысленное положение, чем то, которое описано в данном письме? А между тем положение, в котором мужчина перестаёт быть мужчиной, а женщина лишается своей женственности, но которое не может придать ни мужчине настоящей женственности, ни женщине настоящей мужественности, положение, которое самым позорным образом унижает оба пола и в каждом из них — человеческое достоинство, — это положение и есть конечное следствие нашей хвалёной цивилизации, последний результат всех тех усилий, которые были сделаны сотнями поколений для того, чтобы улучшить условия своего существования и существования своих потомков! Видя, как превращаются в насмешку результаты всех людских стараний и усилий, нам остаётся только или отчаяться в самом человечестве и его судьбах, или признать, что оно до сих пор искало своё счастье на ложных путях. Мы должны признать, что такое полное искажение отношений между полами могло произойти только потому, что отношения эти с самого начала были построены на ложной основе. Если господство женщины над мужчиной, неизбежно вызываемое фабричной системой, недостойно человека, значит и первоначальное господство мужчины над женщиной следует также признать недостойным человека. Если женщина теперь основывает, как некогда делал это мужчина, своё господство на том, что именно она добывает большую часть или даже всю совокупность общего имущества семьи, значит общность имущества была не подлинная, не разумная, раз один из членов кичится тем, что внёс большую долю. Тот факт, что семья в современном обществе разваливается, только доказывает, что связующей нитью её была не семейная любовь, а личная заинтересованность, сохранившаяся, несмотря на кажущуюся общность имущества. Такие же взаимоотношения возникают, когда дети поддерживают своих безработных родителей, в том случае, если они не платят им попросту за харчи, как уже было сказано. Д-р Хокинс сообщает в докладе о фабричном труде, что такие отношения встречаются очень часто, и в Манчестере это явление общеизвестно. Как в иных случаях жена, так тут дети — хозяева в доме. Лорд Эшли приводит такой пример в своей речи (в палате общин 15 марта 1844 г. ): один человек бранил своих двух дочерей за то, что они были в трактире, на что те заявили, что им надоело терпеть над собой команду: идите, мол, к чёрту, нам приходится вас содержать, надо же что-нибудь иметь за свою работу; они выехали из родительского дома, покинув отца и мать на произвол судьбы.

Незамужним женщинам, выросшим на фабрике, приходится не лучше, чем замужним. Само собой понятно, что девушка, с девяти лет работающая на фабрике, не могла обучиться домашним работам, и вследствие этого все фабричные работницы совершенно неопытны в этом отношении и не в состоянии вести домашнее хозяйство. Они не умеют ни шить, ни вязать, ни готовить, ни стирать, они незнакомы с самыми обычными домашними работами, а о том, как обходиться с маленькими детьми — они и понятия не имеют. «Отчёт комиссии по обследованию фабричного труда» приводит этому десятки примеров, а д-р Хокинс, автор доклада о Ланкашире, высказывает следующие взгляды (на стр. 4 «Отчёта»): «Девушки выходят замуж рано и необдуманно; у них нет ни возможности, ни времени, ни случая ознакомиться с самыми обычными обязанностями хозяйки, и если бы у них всё это и было, то после замужества у них не оказалось бы времени для выполнения этих обязанностей. Мать оторвана от своего ребёнка ежедневно в течение двенадцати часов: за ребёнком присматривает нанятая за особую плату девочка или старуха; к тому же жилищем фабричных рабочих слишком часто бывает не то, что называется домом (home), а подвал, в котором нет ни кухонной посуды, ни необходимых принадлежностей для стирки, шитья и штопки, где отсутствует всё, что могло бы сделать жизнь приятной и культурной, а семейный очаг привлекательным. По этим и по другим причинам, и в особенности ради сохранения жизни и здоровья детей, я могу лишь желать и надеяться, что наступит время, когда работа замужних женщин на фабриках будет запрещена».

Отдельные примеры и показания см. «Отчёт комиссии по обследованию фабричного труда», Кауэлл, документы, стр. 37, 38, 39, 72, 77, 50. Тафнелл, документы, стр. 9, 15, 45, 54 и др.

Но всё это, однако, ещё не самое большое зло. Моральные последствия работы женщин на фабриках значительно хуже. Совместное пребывание людей обоего пола и всех возрастов в одной мастерской, неизбежное сближение между ними, скопление людей, не получивших никакого интеллектуального и нравственного воспитания, в одном тесном пространстве — всё это не может оказывать благоприятное влияние на развитие женского характера. Фабрикант, если даже он и следит за этим, может вмешаться только тогда, когда действительно происходит что-нибудь скандальное; о постоянном, но менее заметном влиянии более распущенных людей на более нравственных, и в особенности на молодых, он не может знать, а следовательно и предупредить тоже не может. А ведь именно это влияние самое вредное. Разговоры, которые ведутся на фабрике, многими были названы перед фабричной комиссией 1833 г. «неприличными», «скверными», «грязными» и т. д. (Кауэлл, документы, стр. 35, 37 и многие другие). Здесь в малом масштабе происходит то, что в крупном масштабе мы видели в больших городах. Централизация населения имеет одинаковые последствия для людей, независимо от того, происходит ли она в боль­шом городе или на маленькой фабрике. Если фабрика меньше, то сближение больше и общение неизбежнее. Последствия не заставляют себя долго ждать. Один свидетель в Лестере говорил, что он охотнее послал бы свою дочь побираться, чем на фабрику, что фабрика — истинное преддверие ада и что большинство проституток города обязаны своей судьбой фабрике (Пауэр, документы, стр. 8). Другой свидетель из Манчестера «не колеблясь утверждает, что три четверти молодых фабричных работниц в возрасте от 14 до 20 лет уже потеряли невинность» (Кауэлл, документы, стр. 57). Член комиссии Кауэлл утверждает вообще, что нравственность фабричных рабочих несколько ниже среднего уровня нравственности рабочего класса (стр. 82), а д-р Хокинс говорит («Отчёт», стр. 4):

«Нравственность нелегко определить в цифрах, но если верить моим собственным наблюдениям и мнению всех тех, с кем мне приходилось говорить об этом, а также общему впечатлению от всех полученных мной показаний, то складывается в высшей степени печальная картина влияния фабричной жизни на нравственность молодёжи женского пола».

Само собой понятно, что фабричное рабство в такой же мере, как и всякое другое, если не больше, даёт хозяину jus primae noctis [право первой ночи. Ред. ]. И в этом отношении фабрикант является господином над телом и прелестями своих работниц. Увольнение есть достаточная угроза для того, чтобы в девяти случаях из десяти, если не во всех девяносто девяти из ста, сломить всякое сопротивление девушки, которая и без того не очень-то дорожит своим целомудрием. Если фабрикант в достаточной мере ни­зок, — а отчёт комиссии сообщает о многих таких случаях, — то его фабрика является в то же время и его гаремом; и если не все фабриканты пользуются этим правом, то положение девушек по существу от этого не меняется. В начальную пору фабричной промышленности, когда фабриканты в своём большинстве были выскочками без образования и не считались с лицемерными нравами общества, они преспокойно пользовались своим «благоприобретенным» правом.

Чтобы правильно оценить последствия фабричного труда для физического состояния женщин, необходимо, прежде всего познакомиться с трудом детей, а также с различными видами самого труда. Дети нашли применение на фабриках с самого возникновения современной промышленности: сначала вследствие небольших — позже увеличенных — размеров машин, на них работали почти исключительно дети, причём набирались они главным образом из приютов, и фабриканты нанимали их гуртом в качестве «учеников» на долгие годы. Дети получали общий стол, жильё и одежду и были, разумеется, полнейшими рабами своего хозяина, который обращался с ними с величайшей жестокостью и варварством. Уже в 1796 г. негодование, вызванное в общественном мнении этой возмутительной системой, было столь энергично выражено д-ром Персивалом и сэром Р. Пилем (хлопчатобумажным фабрикантом, отцом теперешнего министра), что парламент в 1802 г. принял закон об учениках, прекративший самые вопиющие злоупотребления[15]. С течением времени вступила в силу конкуренция свободных рабочих, которая вытеснила систему ученичества. Постепенно фабрики начали всё чаще строить в городах, машины приобрели большие размеры, помещения стали лучше проветриваться и содержаться; вместе с тем постепенно появлялось всё больше работы для взрослых и для подростков, относительное число занятых на фабриках детей, поэтому несколько уменьшилось, и возраст, когда они начинали работать, несколько повысился. Теперь реже стали брать на работу детей моложе 8-9 лет. Как мы увидим ниже, законодательной власти впоследствии не раз приходилось брать на себя защиту детей от алчности буржуазии.

Высокая смертность среди детей рабочих, и особенно фабричных рабочих, есть достаточное доказательство тех нездоровых условий, в которых они проводят свои ранние годы. Те же причины влияют и на детей, которые остаются в живых, хотя, конечно, не в такой сильной мере, как они действуют на тех, кого доводят до гибели. В самых благоприятных случаях эти причины влекут за собой только предрасположение к какому-нибудь заболеванию или задержку в развитии, а следовательно и меньшую физическую силу, чем у нормального ребёнка. Девятилетний ребёнок фабричного рабочего, который вырос в нужде и всевозможных лишениях, в сырости и холоде, всегда был недостаточно тепло одет и жил в скверном жилище, обладает далеко не той работоспособностью, какой обладает ребёнок, выросший в более здоровых условиях. С девяти лет его отправляют на фабрику, где он работает ежедневно 6½ часов (прежде он работал 8, а ещё раньше 12-14 и даже 16 часов) до тринадцатилетнего возраста, а с этого времени до восемнадцати лет — 12 часов. Причины, неблагоприятно действующие на его организм, не прекращаются, а работы становится больше. Можно допустить, что девятилетний ребёнок, даже если это ребёнок рабочего, может выдержать ежедневную работу в 6½ часов без того, чтобы вред от такой работы для его организма был заметным и ощутимым; но уж во всяком случае, пребывание в удушливой, сырой, часто к тому же и жаркой фабричной атмосфере благоприятно влиять на здоровье не может. И при всех обстоятельствах непростительно, чтобы то время, которое должно было бы посвящаться исключительно, физическому и духовному воспитанию детей, приносилось в жертву алчности бесчувственной буржуазии: детей лишают школы и чистого воздуха, чтобы выжимать из них прибыль для господ фабрикантов. Правда, буржуазия на это отвечает: если мы не будем занимать детей на фабриках, они всё равно останутся в условиях, неблагоприятных для их развития. В общем это верно, но что же это значит, если вдуматься как следует? Это значит, что буржуазия сначала ставит детей рабочих в скверные условия, а затем ещё использует эти скверные условия для своей же выгоды! Она ссылается в своё оправдание на положение, которое в такой же мере является делом её рук, как и вся фабричная система; она оправдывает своё сегодняшнее преступление тем преступлением, которое совершила вчера. И если бы фабричное законодательство хоть до некоторой степени не связывало им рук, как бы отстаивали интересы рабочих эти «благожелательные», «гуманные» буржуа, которые и фабрики-то свои построили, мол, исключительно ради блага рабочих! Послушаем, что делалось на фабриках, когда фабричный инспектор ещё не стоял у фабрикантов над душой. Пусть изобличит их свидетельство, авторитет которого они сами признают, — отчёт фабричной комиссии 1833 года.