 |
Письмо греческого каменщика Мнастидоса к Нерону. 7 глава
|
|
|
|
– Не волнуйся, родная. Я найду, чем утолить свою жажду.- Теперь и его охватило спокойствие. Пропасть между ним и семьей все разверзалась, и рке никакими силами нельзя было повернуть события вспять.- Я вас всегда любил и люблю,- сказал он, забирая у девочки чашу, потом опустился на колени и обнял детей. К тому времени, как придет его черед, тела их станут холодными и недвижными. Пути назад не было. Петрония кольнуло чувство вины. Ему отчаянно захотелось как-нибудь оправдаться, сказать им, например, что однажды они все поймут и… Он покраснел от смущения. До него вдруг дошла вся нелепость вскочившей в голову мысли. У них уже не будет времени, чтобы что-то понять. Медленно поднявшись с колен, Петроний поцеловал жену. Их губы встретились и разошлись – так они целовали друг друга на ночь. Они были просто товарищами, и никогда не испытывали от этого каких-либо неудобств.
– Нам пора, дорогой. Тебе еще многое надо сделать, и наше присутствие будет тебя стеснять.- Мирта слегка улыбнулась, потом повернулась к детям: – Идемте же, Фауста, Марцелл. Мы погуляем в саду, я расскажу вам сказку, а там придет время ложиться…- Она повела сына с дочерью к выходу, не взглянув больше на мужа.
Когда дверь закрылась, Петроний потер ладонью лицо и судорожно вздохнул. Потом, овладев собой, поднял чашу.
– Сен-Жермен,- сказал он, глядя на мускулистого Атласа,- прости мне это кощунство.- В следующее мгновение чаша ударилась о пол и превратилась во множество разлетевшихся по кабинету осколков.
Пока Петроний с ведомыми только ему одному целями копался в позолоченном шкафчике, Сен-Жермен оставался недвижен. Сердце его ныло, но говорить ничего не хотелось. Да и что тут можно было сказать? Гордый римлянин больше нуждался в молчаливой поддержке, чем в проявлениях никчемного сострадания. Скоро все кончится, но самое трудное было еще впереди.
|
|
|
– Ночью они умрут,- проронил Петроний совершенно обыденным тоном, вновь направляясь к двери. Происходящее казалось ему нереальным, словно вместо него действовал кто-то другой.- Это все равно случилось бы через день или два.- Он хлопнул в ладоши и приказал опечаленному рабу: – Позови Ксенофона.
Сен-Жермен кашлянул.
– Мне тоже пора. Если ты хочешь услышать мою игру, я должен настроить арфу.- В какой-либо сложной настройке великолепный египетский инструмент ничуть не нуждался, но ему хотелось побыть одному. Плакать он давно уже не умел, а горечь внутри все копилась, ей надо было дать какое-нибудь разрешение. Арфа может утешить, она – преданный друг.
– Еще одна вещь, и я отпущу тебя, Сен-Жермен.- Римлянин усмехнулся.- Не так уж давно в приемной моей толпились сенаторы и генералы. Я не отказывал никому. Где они все теперь? Никто за меня не вступился!
– Возможно, никто и не знает о твоем положении,- неуверенно предположил Сен-Жермен.
– Не говори чепухи. Я стал прокаженным. Все избегают меня, опасаясь заразы.- Он опустился в кресло – Через месяц сад будет в цвету. Я этого уже не увижу.
– М-да.- Сен-Жермен повертел в руках танцующую фигурку.- Я сохраню твой подарок, Петроний.
Тот равнодушно кивнул.
– Можешь хранить, можешь – нет. Все суета, все тщетно.
Послышался осторожный стук в дверь.
– Это Ксенофон, господин,- произнес старческий голос.
Римлянин не шевельнулся.
– Входи, Ксенофон.
Старый раб внес деревянный ящичек и маленький тазик с ворохом перевязочного материала. Подойдя к Петронию, он замер.
– Я готов, господин.
Секунду помедлив, Петроний выложил на стол обе руки.
– Тогда делай свое дело. И учти, вечер мне еще нужен. Я хочу хорошенько повеселиться.
Грек освободился от ноши и принялся аккуратно раскладывать ножи и бинты.
|
|
|
– Это древняя и почитаемая традиция,- вновь усмехнулся Петроний, покосившись на длинный нож.- Женщины предпочитают ванну, чтобы выглядеть поопрятнее.- Он поморщился, когда лезвие прикоснулось к запястью. Кровь забила толчками, стекая в таз. Грек, смазав рану каким-то составом, занялся перевязкой. Петроний прислушался к своим ощущениям. Боль перемещалась вверх по руке. На мгновение ему сделалось дурно, но он быстро справился с приступом тошноты.- Два моих предка умерли так же. И по той же причине.- Грек обратился ко второму запястью, но рука соскользнула, и кровь хлынула на пол. Плечи Петрония задрожали, однако через мгновение дрожь унялась.- Как долго это продлится?
– До утра, господин. Ослабишь бинты, все случится скорее. Снимешь повязки, умрешь через час.- Лицо грека ничего не выражало, но глаза его были большими и скорбными. Он бросил нож в тазик.- Я вымою пол.
– Оставь,- буркнул Петроний, вставая. Первая боль прошла, вместе с ней улетучились страхи. Голова его сделалась ясной, а тело стало удивительно легким. Выйдя из-за стола, римлянин подошел к Сен-Жермену.- Вот все и кончилось. Ты можешь идти. Не могу высказать, как я тебе благодарен. Эта благодарность теперь мало чего стоит, но тем не менее прими ее как мой последний дар.
Сен-Жермен приобнял его за плечи.
– Для меня она многое значит.- Он внутренне покривился. Любые слова сейчас были никчемны. Петрония уже уносило отливом в те дали, где все человеческое теряло свой смысл.
Римлянин пошевелился, освобождаясь, и отступил на пару шагов.
– Пустое.- Он кивком отпустил Ксенофона и покачал головой.- Ты и сам это знаешь.
Внутренне Сен-Жермен с ним согласился, но все же сказал:
– Мир появился из пустоты. Многие мудрецы утверждают, что в ней-то и заключается средоточие всех наших чаяний и устремлений.
В темно-голубых глазах Петрония мелькнули веселые искорки.
– Спасибо, дружище. Кто мы такие, чтобы игнорировать мнение мудрецов? – Он дернул щекой и сказал другим тоном; – Не будем произносить прощальные речи, ибо пафос в любой его форме всегда душе претил. Возьми эту безделушку, бумаги и вспоминай меня… хотя бы какое-то время.
– Мы ведь еще не прощаемся,- пробормотал Сен-Жермен.- Надо перенести в атриум арфу. Скажи, что бы тебе хотелось услышать? – Беспечный тон давался ему нелегко.
|
|
|
– Оставляю это на твое усмотрение. Возможно, я буду уже слишком пьян, чтобы что-то воспринимать.- Петроний нахмурился, глаза его помрачнели.- Нет,- резко сказал он,- планы меняются. Забудь о пирушке. Спрячь подальше бумаги и уходи. Сегодня, сейчас же. Или я разбинтую руки. Тебе не следует видеть, во что я этим вечером превращусь. Остальные пусть думают обо мне все, что угодно. Но только не ты. уходи.
– Хорошо, раз ты этого хочешь,- кивнул Сен-Жермен. Он смертельно устал, его очень устраивала такая развязка.
– Да, я так хочу. Твои вещи пришлют позже. Ты не вызовешь подозрений, если уйдешь налегке. Ступай же, именем охраняющего тебя божества! – Голос Петрония сделался хриплым, он тяжело и часто дышал.
Сен-Жермен отступил к двери. Он молчал, не в силах что-либо сказать.
– Прощай, чужеземец. Ты был моим другом. Ты больший римлянин, чем кто-то другой.- Петроний резко поворотился и пошел к письменному столу.
Дверь еле слышно скрипнула и закрылась. Оставшийся в одиночестве человек облегченно вздохнул и потянулся к бумагам. Час пиршества приближался. Самое время заняться приветствием для гостей.
Письмо трибуна Доната Эгнация Бальба к своему бывшему сослуживцу Луцинию Урсу Статиле.
«Урс, старый медведь!
Ходят слухи, что наш легион вскоре может отправиться в Грецию, ибо Нерону вздумалось поучаствовать в тамошней Олимпиаде. Хорошо, если так.
У нас новость. Петроний покончил с собой, закатив перед смертью банкет, каких не бывало. Один из моих родичей там был и унес с собой с десяток золотых чаш. Советник осыпал подарками всех. Он был весел и умер достойно. Его обвинили в заговоре против Нерона, что, разумеется, полная чушь. Ти-геллин высосал все это из пальца.
Он копает и под Корбулона, но наш командир еще крепок и рассчитывает на Грецию, а с ним и все наши офицеры. Императорская благосклонность более способствует служебному продвижению, чем войны. Ох, как высоко мы бы взлетели, если бы генералу в свое время не подгадил зятек!
|
|
|
Что еще? Император наш теперь льнет к Статилии Мессалине [27], бывшей супруге Вестина. Почему бы и нет, раз уж Вестин умерщвлен по глупому обвинению в связях с Сенекой? Кто запретит Статилии вновь выйти замуж (не помню, в четвертый иль ужев пятый раз)? Хотя зачем это ей – непонятно. Император и так от нее без ума. Но Статилии все приелось, ее манит власть. Она не подозревает, что движется по зыбкой дорожке. С кем, с кем, а с Нероном ни в чем уверенным быть нельзя.
Помнишь Задуккура, гладиатора-каппадокийца, в одночасье прикончившего девяносто семь человек? Он выкупился на свободу и теперь на паях со своим бывшим хозяином заведует гладиаторской школой. Это большая потеря для игр, а впрочем… как посмотреть… Ему уже двадцать пять - для гладиатора это старость, самое время передавать свой опыт другим. Нерон пришел в ярость, но что он может поделать? Задуккур ходит гоголем, весталки уже украсили его дубовым венком.
Золотой дом все строится и потрясает! Только для одного крыла его снесли три римских квартала. Сады, в нем возросшие, уже не сады, а леса – с лужайками, тропками и полянами, как в сельском краю. Стройка вобрала в себя озеро близ виа Сакра и двинулась дальше. Внутренние помещения набиты такими диковинами, что занимается дух! Расписывать стены и потолки поручили известному живописцу Фабуллу. Слов нет, работы его хороши, но ведет он себя просто несносно. Сварится со строителями, трудится мало, в день по паре часов, а деньги дерет как за полную смену. И никогда не снимает тогу! Экое щегольство!
Ожидай меня в конце мая. Я обещал отцу, что заеду его навестить, и не премину заскочить и к тебе. Аавненько мы не трепались о бабах!
Жди меня и будь здоров!
Донат Эгнаций Бальб,
трибун XIV легиона "Кошачья лапа".
19 апреля 818 года со дня основания Рима».
ГЛАВА 10
В мягко освещенной парильне построенных еще Клавдием бань стоял приглушенный гомон мужских голосов. Общий большой бассейн был заполнен, но в глубине помещения имелись купальни поменьше. В одной из них восседал Гай Офоний Тигеллин, распаривая больные суставы. За спиной его на почтительном расстоянии возвышались два прокуратора преторианской гвардии – в плащах, кирасах и сандалиях с высокой шнуровкой; жара жутко мучила их.
В той же купальне сидел и Корнелий Юст Силий, потея скорее от волнения, чем от горячей воды. Он сосредоточенно вслушивался в слова префекта.
– Петроний обманул правосудие, но тут ничего не поделаешь. Возникают другие вопросы, которые нужно решать. Как тебе нравится это местечко?
|
|
|
Юсту местечко не нравилось, но вслух он осторожно сказал:
– В каком-то смысле тут можно уединиться.
– Весь Рим ходит в бани, а есть ли от них толк? Впрочем, мой врач наказал мне дважды в день принимать горячие ванны, а я не хочу терять время зря.- Он вздохнул и слегка пошевелился, взволновав поверхность воды. Кожа его казалась красной даже в приглушенном свете парильни.
– Надеюсь, это приносит тебе какое-то облегчение? – спросил заботливо Юст.
– Иногда. Но чаще кажется, что мне уж ничто не поможет. Что ж, все в руках Юпитера, нечего думать о том.- Голос префекта сделался твердым.- Ты намекал, что у тебя есть информация для меня. Какого она рода?
Юст покосился на двух охранников и прошептал, словно сообщая великую тайну: – Я очень обеспокоен.
– Как и все мы,- поморщился Тигеллин.
– Нет, досточтимый Офоний, тут дело другое.- Сенатор подался в вперед, ощущая, как у него под мышками весело заплескалась вода. Ну разве можно в такой обстановке говорить о чем-то серьезном? Можно или нельзя, а гнуть свое следует, одернул себя Юст.- Кое-какие вещи не дают мне покоя. Римские всадники недовольны Нероном. Еще немного, и новый заговор оплетет своей сетью весь Рим. Надвигается смута, неразбериха.
– Мне это известно,- со скучающим видом заметил префект.
– Да, досточтимый, но, может быть, ты не знаешь, что ко мне уже подступаются, уже ищут пути. Людям, что пока еще остаются в тени, нужен лидер для открытого бунта.
Это делалось интересным. Что ж, продолжай.
– Конкретные имена мне пока неизвестны, однако я хочу быть уверенным, что мои действия в этой области не навлекут на меня недовольство властей. Я могу пойти этим людям навстречу, и тогда мне откроется многое, но, защищая моего императора, я должен быть и сам защищен. Однажды я уже сослужил подобную службу.
– Честь тебе и хвала.- Осведомителей у Тигеллина хватало, но пренебрегать услугами Юста не стоило, хотя он, похоже, большой негодяй и дурак. Префект со стоном пошевелился. Купание не помогало ему.- Поскольку у тебя есть возможность войти к интриганам в доверие, я даю тебе полномочия на проникновение в их ряды без риска навлечь на себя подозрения.
– Благодарю тебя, досточтимый префект,- с жаром откликнулся Юст.- Сделать что-то для императора – величайшая честь для любого из римлян.
Его сладкоречие покоробило Тигеллина, и он не удержался от едкого замечания.
– Намного лучше, когда делается не что-то, а все.
Юст разозлился. Унизительно было обхаживать этого сицилийца, в прошлом рыботорговца, а потом коновода, достигшего власти благодаря умению объезжать лошадей.
– Ну, разумеется, я приложу все свои силы. Но, досточтимый префект…- Он не смог справиться с искушением поддеть Тигеллина и добавил с плохо скрываемой злобой: – Разоблаченных может оказаться гораздо больше, чем ты сейчас себе представляешь. Римская знать погрязла в интригах и косо поглядывает на Палатинский холм. А уж тем более на всех тех, кто селится ниже.
– Пусть тебя это не занимает,- пробормотал рассерженно Тигеллин, раздраженный намеком на свое низкое происхождение. Ему захотелось прогнать жирного индюка. Однако Юст мог держать за пазухой что-то еще, и потому поболтать с ним было не лишним.- Твоя супруга из рода Клеменсов, так?
– Да. Этта Оливия Клеменс. Печально наблюдать захирение столь известной семьи. Впрочем, Максим Тарквиний Клеменс позволяет мне иногда оказывать ему помощь.- Юст надулся от важности, затеянный разговор ему льстил.
Тигеллин кивнул. Все ясно, девушку ему отдали за какие-то крохи, падающие с его обеденного стола Впрочем, вряд ли и эти крохи достаются Клеменсам даром. Тигеллин вдруг подумал, что этот сенатор – последний из тех, к кому он пошел бы одалживаться в случае крайней нужды.
– Не сомневаюсь, что тесть твой весьма тебе благодарен,- произнес он почти благодушно, отчетливо понимая, что Тарквинию Клеменсу вряд ли удастся вывернуться из этих лап.
Беседа практически закончилась, Юст изнывал от жары. Пора перейти в соседнее помещение. Там, погрузившись в прохладную воду, можно хорошенько расслабиться, а заодно поглазеть на поджидающих клиентов девиц. Но…
– Меня беспокоит еще кое-что, любезный префект,- медленно произнес он.
– Что? – вопрос прозвучал уже недовольно.
– Тот чужестранец, что предъявил бумаги Петрония… Боюсь, он замышляет недоброе.- Юст глубокомысленно подвигал бровями.- Он странно себя ведет и держится обособленно…
– Ну, не совсем обособленно,- возразил Тигеллин.- Он бывал у Петрония, император к нему благосклонен.- Префект угадал в Юсте стремление свести личные счеты и не хотел этому потакать.- Он не содержит гладиаторов, что едва ли пристало человеку с политическими амбициями, а в конюшнях его менее четырехсот лошадей. Повышенный интерес к музыке, а также тяга к изящному еще не делают людей подозрительными, милейший мой Юст.
Интересно, чем же сумел насолить чужестранец этому толстому проходимцу?
– Весьма распространенное заблуждение,- парировал Юст, задетый равнодушием преторианца.- Петроний тоже тянулся к изящному, а что обнаружилось – Толстяк в своем рвении слишком поздно припомнил, что улики против Тита Петрония Нигера сфабриковал сам Тигеллин.
– Да,- сказал префект со скучающим видом – что там обнаружилось, мне досконально известно
Юст был смущен, но не хотел отступать.
– Возможно, внешне это и не заметно, но, уверяю, он очень опасен. Он всюду вхож, постоянно что-то вынюхивает, его принимают во многих домах,- По ночам, мелькнуло у него в голове, и с распростертыми объятиями.- Предупреждаю, Рим содрогнется, когда откроется истинное лицо этого чужака!
– Ну-ну,- пробормотал Тигеллин,- Рим удивить трудно. Впрочем, за ним можно понаблюдать. Он, кажется, живет возле преторианского лагеря. Страже, несущей охрану двух ближайших к его вилле ворот, будет приказано отмечать его приходы-уходы.
– А почему только там? Почему не оповестить другие посты? – Проявляя напористость, Юст стукнул по воде кулаком, чем поднял тучу брызг и превратил себя из защищающего интересы империи мужа в великовозрастного шалуна. Тигеллин усмехнулся.
– В стенах, окружающих Рим, семнадцать ворот, сенатор. Стража должна охранять порядок, а не следить за каждым прохожим.- Префект помотал головой, стряхивая с себя брызги, и погрузился в воду по шею.- Не могу не заметить, что твое рвение кажется мне излишним. Предъявишь что-то конкретное, будет другой разговор, а сейчас мы это оставим. Чужеземцы приносят немалый доход, Рим относится к ним терпимо. Возможно, он и знавал неподходящих людей, а с кем из нас этого не случалось?
Юст скрипнул зубами.
– Я намеревался предупредить об опасности, но вижу, что беспокоился зря.
Он встал, вода потекла с его тела ручьями. Выбравшись из купальни, сенатор свирепо уставился на двух прокураторов. Стоят, как будто префект под арестом, мелькнуло у него в голове. Мысль позабавила Юста. Спрятав в карман неприязнь, он учтиво сказал:
– Надеюсь, тебе станет лучше, любезный Офоний.
убедившись, что Юст ушел, Тигеллин сделал знак ближайшему из двух прокураторов.
– Антоний,- сказал он,- что ты знаешь о Корнелии Юсте Силии?
Прокуратор ответил не сразу.
– У него репутация хитрого человека. Однако он никогда не обвинялся ни в чем, хотя один из его родичей был любовником…
Тигеллин нетерпеливо вздохнул.
– Валерии Мессалины, жены Клавдия. Это старая песня. Нет ли чего поновей?
Антоний поджал губы.
– Поговаривают, что его жена спит с гладиаторами. Силий, похоже, не возражает. Одно время его недолюбливал Клавдий, и даже подверг неофициальной опале. Возможно, из-за кузена…
– Возможно, из прихоти.
Тигеллин снова вздохнул. Он привык полагаться на интуицию, а та ему говорила, что за Корнелием Юстом Силием что-то стоит. Но прямых оснований аля подозрений не было, и префект ограничился тем, что сказал:
– Люди, однажды лишенные императорских милостей, редко о том забывают. Этим, пожалуй, и объясняется его излишняя суетливость.
Прокуратор счел за лучшее промолчать.
– Тот, другой человек, чужестранец. Что ты знаешь о нем? – Тигеллин медленно повернулся в купальне, старясь найти удобное положение.
– Он разводит мулов и лошадей. В основном для арены, хотя воспитывает и боевых скакунов, и тяжеловозов. Армия покупает их у него, нареканий пока что не поступало. Виллу Ракоци Сен-Жермен Франциск выстроил себе необычную – с двумя атриумами и колоннадой в греческом стиле. Во второй атриум, как и в помещения, к нему примыкающие доступ кому-либо закрыт. Там бывают только сам Сен-Жермен и его раб-египтянин.- Антоний в нерешительности умолк.- А еще поговаривают, что он спит кое с кем из своего персонала.
– С мужчиной? – Тигеллину не доносили об этих наклонностях у поселившегося возле военного лагеря чужестранца Обычно такие люди любвеобильны и пытаются совратить солдат.
Антоний позволил себе улыбнуться.
– Нет. Это армянка-наездница. Ты, возможно, видел ее на арене.- Он вновь посерьезнел.- Мы можем попробовать с ней столковаться. Полагаю, куш, позволяющий ей выкупиться на свободу, привлечет ее больше, чем фаллос хозяина.
Тигеллин неторопливо кивнул.
– Действуйте, но… осторожно, чтобы его не спугнуть и не нажить себе неприятностей. Плати этой девчонке частями, так будет надежнее.- Он не чувствовал, что от чужеземца исходит угроза, но проверить все стоило… раз уж появился сигнал.
– Это… расследование? – спросил, помедлив, Антоний.
– Нет. Обычное проявление бдительности. Предупреди стражу в воротах, пусть кто-нибудь походит за ним. Из бездельников, каких у нас много. Работенка будет нехлопотной. Этот малый всегда одевается в черное и довольно высок, чтобы потеряться в толпе…
Рассеянно отдавая распоряжения, Тигеллин, уже мыслями был в своем кабинете. Утром пришли важные документы. Нимфидию Сабину с ними не разобраться, пора выбираться из горячей водички. С усилием вставая на ноги, префект вдруг подумал, что эти ванны, пожалуй, становятся его единственным развлечением. Он кинул взгляд в сторону общей купальни завидуя беззаботности плескавшихся там мужчин, впрочем, у него есть и еще одна вещь, приносящая острое и ни с чем не сравнимое удовольствие,- власть. Вспомнив о том, Тигеллин резко выпрямился и не терпящим возражений тоном велел:
– Прикажи подать мою колесницу.
Антоний кивнул, отсалютовал командиру и быстрым шагом ушел.
Тигеллин обратился к оставшемуся прокуратору:
– Я хочу, чтобы за Антонием наблюдали. Найди кого-нибудь, кто предложит ему за сходную цену раба, и позаботься о том, чтобы этот раб всегда был с ним рядом.
– Что? – изумился молодой прокуратор, растеряв на мгновение всю свою сдержанность.
– Антоний ведет тайную переписку с Гаем Юлием Виндексом [28]. На днях мы перехватили одно из его сообщений. Предъяви я его императору, Фулвий, и Антоний тут же спознается со свинцовым бичом.- Тигеллин уже вытерся простыней и протягивал руку к своей ржаво-красной преторианской тунике.
– Это ошибка,- выпалил прокуратор.
– Луций Антоний Сулпер ведет рискованную игру. Он и его сообщники поплатятся за легкомыслие.- Префект облачился в сияющую позолотой кирасу.- Я намерен любой ценой искоренить измену в рядах нашей гвардии.- Он недвижно стоял, пока Фулвий возился с застежками.- Мой плащ! – Прокуратор поспешно подал ему плащ, тоже красный, с простым капюшоном. Завернувшись в него, Тигеллин присел на скамью, чтобы натянуть форменные сапожки, потом пристегнул к поясу меч. Он был коротким. Даже преторианцам в пределах Рима не разрешалось носить длинные мечи, и Тигеллин о том сожалел, хотя и понимал всю мудрость такого указа. В просторном зале для отдыха шестеро молодых людей обучались борьбе под присмотром рослого, мускулистого вольноотпущенника непонятной национальности. В другой раз Тигеллин с удовольствием бы за ними понаблюдал, но сейчас у него на это не было времени. Усаживаясь в колесницу он уже смотрел на разговор с Юстом как на что-то незначащее. Куда важнее было решить, как поступить с прокуратором, спокойно удерживающим под уздцы упряжку норовистых лошадей.
Письмо Максима Тарквиния Клеменса к своему старшему сыну Понтию Виргинию Клеменсу, не дошедшее до адресата, ибо судно, идущее в Нарбон, затонуло во время шторма у берегов Сардинии.
«Возлюбленный сын!
Пишу с неохотой, ибо не могу сообщить тебе ничего ободряющего, и все же, имея обязательства по отношению к собственному семейству, решаюсь на это, уповая на помощь духов-хранителей домашнего очага.
Внутри нашей семьи циркулируют упорные слухи, что ты держишь сторону Тая Юлия Виндекса. Он прекрасный военачальник, но тебе, как отпрыску почтенного рода не следует так поступать, особенно если учесть всю шаткость нашего нынешнего положения.
Твои настроения не лишены резона, однако я должен напомнить, что у власти стоит Нерон, а не ты, и что бунт против него - серьезное и ужасное преступление, тем более что и мы теперь далеко не могущественны. Мне пришлось влезть в долги к Корнелию Юсту Силию, что само по себе неприятно, а ты собираешься навлечь на наш дом еще больший позор вкупе с немилостью порфироносца. Силий намекнул, что всех нас сошлют, если вдруг откроется, что ты впутан в какую-нибудь интригу. Я и так уже уронил имя Клеменсов достаточно низко, а ты, кажется, хочешь и вовсе втоптать его в грязь, умоляю, отстранись от участия в этом и, если мои слова тебе безразличны, прислушайся к мольбам твоих братьев, матери и даже, сестер, которые также могут поплатиться за твое легкомыслие. Силий говорит, что и Оливию может постичь печальная участь, ибо закон суров как к заговорщику, так и ко всему его роду. Вспомни о том, сколько она для нас сделала, и вернись с кривой тропки злоумышления на широкую стезю преданного служения императору и сыновней любви.
Если же ты намерен упорствовать в своих заблуждениях, мне не останется ничего другого, как публично и во всеуслышание проклясть тебя, чего я, конечно же, никак не хочу. Ты – мое любимое чадо, хотя и не надо бы в том признаваться. Я люблю тебя со всем пылом, на какой только способно сердце родителя. Для меня было бы смертной мукой навсегда потерять тебя, но я должен заботиться о твоих братъях, сестрах и матери. Не толкай же меня на столь горестное деяние.
Собственноручно
Максим Тарквиний Клеменс.
19 мая 818 года со дня основания Рима».
ГЛАВА 11
Его походка была изысканно-грациозной, ее пластика нарабатывалась веками, пока не стала естественной для него, так же как.магия низкого голоса и магнетизм глубоко посаженных глаз. Сен-Жермен вошел в Рим с южной его стороны. Ему не хотелось, чтобы об этой прогулке узнали преторианцы. Из дополнительной предосторожности он надел длинный красный плащ и широкополую шляпу, чтобы сойти за греческого наемника. Он говорил с офицером-охранником на обиходной латыни и с сильным акцентом призывал в свидетели Ареса, что не замышляет недоброго, когда у него забирали на хранение меч.
В воздухе ощущалось дыхание лета, и римские улицы были еще людными, хотя солнце село около часа назад. Возле Большого цирка шли нарасхват вино с лотков и шлюхи с панели, вдали посверкивала огнями громада Золотого дома.
Сен-Жермен сбросил красный плащ и шляпу у входа в лавку, где продавались хлебцы с колбасками, зная, что это не привлечет внимания, ибо тут всегда толпилось много солдат. Потом он пошел вверх по Авентину, обходя храм Юноны и направляясь в сторону богатых кварталов, лепившихся к гребню холма. Теперь его темное персидское одеяние сливалось с ночной темнотой, а мягкая поступь была почти не слышна.
У дома Корнелия Юста Силия он взобрался на старое дерево, потом по длинной и прочной ветке перешел через высокую стену и замер в недвижности, прислушиваясь к разговору рабов. Они вычищали конюшни, и речь их представляла собой странную смесь обиходной латыни с диалектами римской Африки. суля по доносившимся звукам, конюхи понемногу прикладывались к кувшину с вином. Это занятие наконец так их разгорячило, что они затянули непристойную песенку – без склада и лада, зато очень громко и вразнобой.
Воспользовавшись ситуацией, Сен-Жермен спрыгнул с ветки и благополучно перебежал через двор. Он двигался быстро и вскоре обошел дом кругом, подобравшись к крылу, где находилась спальня Оливии.
Прижавшись на миг к стволу искривленной яблони, он стал оценивать обстановку. Слуха его коснулись тихие вскрики, идущие от окна. Эти звуки пронзили ему сердце: Сен-Жермен узнал голос Оливии. Потом в комнате завозились, что-то упало, раздался еще один вскрик, но его пресек голос Юста, до странности приглушенный.
– Не дергайся! Ну же! Или я прикажу ему высечь тебя!
Сен-Жермен рванулся к окну, но краем глаза заметил, что за кустом возле двери стоит крысовидный раб. Он прянул в тень, проклиная свое положение, не дававшее ему вступиться за женщину, которая с недавнего времени сделалась бесконечно ему дорога.
Ночь прорезали хриплые характерные вздохи, они перешли в гортанные взревывания и оборвались; потом Юст приказал:
– Пошел прочь! Теперь я с ней управлюсь!
В душе Сен-Жермена бушевал тихий ад. Только страх за Оливию заставлял его оставаться на месте. Но его попытка вмешаться в происходящее могла ей дорого обойтись.
Некоторое время спустя дверь распахнулась, на крыльцо вывалился толстобрюхий носатый детина.
Самодовольно отдуваясь, он сказал крысовидному часовому:
– О-о, теперь он не успокоится, пока не развалит ее надвое своей куцей морковкой.- Его хриплый смех был презрительным. Через мгновение носатый грек и крысовидный раб направились по садовой дорожке к конюшням.
Звуки в комнате еще не утихли, но Сен-Жермен уже стоял у стены. Цепляясь за выступы в каменной кладке, он стал подниматься к высокому сводчатому окну.
Юст наконец ушел. Оливия лежала не шевелясь. Яркие равнодушные лампы освещали скомканную постель. Боги, как все это ужасно… Она горестно сморщилась. Юст может быть доволен своим беотийцем, лоно ее ныло от его скотских толчков. Ей хотелось прикрыть ладонями груди, но они тоже болели, покрытые царапинами и синяками.
Легкий шум испугал ее, она встревоженно села. Что это? Юст? Неужели он не насытился? Она прикусила пальцы, чтобы не закричать, и решила, что лучше умрет, чем позволит ему повторить все это еще раз.
Но тайная дверца не шелохнулась. Зато ворохнулись занавески окна. На секунду ей показалось, что сама ночь спрыгнула с подоконника и направилась через комнату к ней.
Сен-Жермен!
Оливия протянула к нему руки, голова у нее пошла кругом. уж не призрак ли это? Почему он молчит? Но призрак заговорил.
|
|
|
